Мы сделали это. Перезагрузка

4 марта 2024 года

Плейлист Ивана Кислова

Включить — Перемешать

Макс Корж — Её виной

Sum 41— Pieces

      Лениво перекатывая во рту мятную жвачку, я тычу карандашом по сенсорному экрану, пробивая заказ. Пышногрудая сочная брюнетка опирается ладонью на барную стойку и кокетливо наматывает на палец прядь длинных волос. Она пыталась закадрить меня все десять минут, что стояла и выбирала напиток. А теперь пошла в атаку. Она почти что суёт своё декольте мне под нос. В любой другой ситуации меня бы только порадовала её инициатива, но сейчас я на работе. Если проебусь на стажировке, Кудинову придётся выпереть меня взашей.       А после того, как я врезал кулаком по лицу Игоря, администратора бара, в котором работал, мне остаётся только мечтать о том, что он даст мне хорошую рекомендацию, если ему позвонят с нового места. Илюха Кудинов взял меня на должность баристы только потому, что мы одиннадцать лет проучились в одном классе, и я ни раз защищал его от школьных задир.       От навязчивого внимания гостьи меня спасает Маша. Барабаня по барной стойке пальцами, она свирепо смотрит на брюнетку и издаёт громкий кашляющий звук.       — Кончай пихать сиськи под нос моему парню, — недовольно произносит она, и брюнетка, удивлённо вскинув брови, поворачивается к ней. — Мы прекрасно видим, что у тебя третий размер бидонов.       Щёки посетительницы вспыхивают краской, и она спешно поправляет куртку на груди, выпрямляясь. Я веду кончиком языка по внутренней стороне щеки и шумно выдыхаю через нос.       Меня раздражает тот факт, что Маша называет себя моей девушкой. Она завела эту тему сразу, как оказалась в моей кровати, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не осадить её. Ведь мы мутим до тех пор, пока Чехова не придёт в себя. Как только я смогу снова раздеть Олю до трусов и заставить стонать и извиваться подо мной, прилипчивая Маша сразу же пойдёт нахер. Я ей ничего не обещал и прямо сказал, что это всё — временно.       Мне обязаны выдать какой-нибудь охуевший орден за терпение, потому что чем дольше Маша находится рядом, тем сильнее мне хочется просто её придушить. Но, хотя бы, она справляется с главной задачей, ради которой я всё это и начал — Чехову буквально трясёт, когда она видит Машу рядом со мной. Я чую её ревность за километр и жду, когда она наконец перестанет выёбываться, влетит в мою хату с ноги и заявит свои права.       Но пока она только ноет и убегает.       Когда я заканчиваю делать раф с солёной карамелью на банановом молоке и протягиваю его брюнетке, она поспешно его хватает и, буркнув «спасибо», пулей вылетает из кафе. Схватив тряпку, я подхожу к той части стойки, где сидит Маша, и принимаюсь вытирать липкие разводы на лакированной поверхности.       — Если будешь хамить посетителям, — бросаю я небрежно, оттирая особо въедливое пятно, — то Кудинов меня штрафанёт. Тупо ради профилактики.       Маша широко распахивает карие, почти как у меня, глаза и взмахивает густо накрашенными ресницами, которые из-за обилия туши превратились в уродливые паучьи лапы. Вот Чехова так сильно не красится — я чаще вижу ещё с чистым лицом, а если она и красит глаза, то её ресницы никогда не выглядят грязными щётками. И не остаются жирные разводы под глазами. Выхватив салфетку, я протягиваю её Маше и небрежно говорю:       — Вытри глаза, ты на панду похожа.       Маша поспешно хватается за телефон, включает фронталку и принимается усиленно тереть под глазами.       — Я бы ей не хамила, если бы она не подкатывала к тебе, — по-утиному выпятив губы, заявляет Маша и, убрав телефон, спрашивает: — Теперь нормально?       Я молча киваю и ныряю под стойку, чтобы собрать мусорный пакет.       — Щас вернусь.       Маша открывает рот, но я уже захожу в подсобку, быстро пересекаю небольшое помещение и выхожу на улицу, где неподалёку стоит ряд из мусорных баков. Швырнув пакет в один из них, я медленно бреду к двери и вынимаю телефон из кармана. Мои пальцы действуют привычно: я включаю впн и тут же захожу в инсту. Первой в ряду иконок историй, высвечивается аватарка Чеховой. Останавливаюсь на пороге и прижимаю к губам электронку. Затягиваюсь паром с привкусом ванили и жму на кружок.       Чехова выложила фотографию в зеркале. Она сидит у кровати на полу, в безразмерной футболке белого цвета и чёрных велосипедках, и, опираясь рукой на согнутое колено, скрывает лицо за телефоном. Я замечаю на её ноге небольшой синяк, кажется, совсем свежий. Её светлые волосы влажные, будто она только что вышла из душа.       Я медленно сглатываю, делаю скриншот экрана, убираю телефон в карман и, выпустив в воздух облако пара, захожу в подсобку, захлопывая за собой дверь.       Маша сидит там же, где я её и оставил, и меня разрывает от желания спросить, долго ли она собирается протирать барный стул своей задницей и пить кофе, который я сварил ещё полчаса назад. Заметив меня, она расплывается в улыбке, и я всё же сдерживаюсь.       Мне пока непонятно, что Маша за фрукт. Многие из моих бывших хоть и обижались на мои грубые слова, но всё равно оставались рядом до тех пор, пока я сам не рвал с ними всякие отношения. Вдруг Фёдорова обидится и сольётся? А я не могу этого допустить, пока не решу свои траблы с Чеховой.       Маша меня раздражает. Она совсем не похожа на Олю, и это меня бесит больше всего. Хотя, будь в ней хоть что-то от Чеховой, я бесился бы ещё сильнее. Чехова слишком уникальная и особенная, чтобы в мире существовала ещё одна такая.       Маша девчонка симпатичная, спору нет, но мне нравится одна конкретная блондинка с большими голубыми глазами, которая вечно косплеит цыплёнка. Блондинка, которая две недели назад повела себя как сука, и я до сих пор не могу ей этого простить.       Нет, ну какого хуя, херню сотворила её мерзкая подруженция, а виноватым оказался я? Оля прекрасно знает, что мне порой сносит башню. Да, я могу быть излишне жёстким и даже нервным, но раньше её это не смущало. А в этот раз Чехова решила встать в позу и укатить в грёбаный Сочи, чтобы высказать мне своё «фи». Ещё и игнорировала все мои сообщения и звонки. Конечно, я послал её нахуй.       В прочем, сразу же пожалел об этом, но давать заднюю было уже поздно.       И когда Чехова сегодня выскочила из-за стола вся в слезах, я с трудом подавил желание побежать за ней. Мне не нравится вести себя с ней как последний мудак, но она должна понять, какую хуйню наворотила. То, что я въебался в неё по уши, не даёт Оле права динамить меня. И точно не после того, как мы потрахались.       И вестись на манипуляцию слезами я тоже не собираюсь. Хотя постоянно ведусь. Грёбаный парадокс.       В конце концов, что я такого мог сказать ей под таблами, что она сразу в Сочи укатила? По-любому с какой-то хуйни на пьяную голову завелась и дала по съёбам. Больше всего меня бесит тот факт, что она даже не поговорила со мной. Будто я не заслуживаю нормального ответа. Решила заигнорить меня? Ок. Получай ответку.       И Чехова не знает, как я на самом деле по ней скучаю. Как смотрю на балкон и выкуриваю лишнюю сигарету, чтобы по привычке не полезть на соседний. Как только она позволила стянуть с себя трусы, я понял, что перешёл черту, откуда уже не смогу вернуться к обычной дружбе. Хотя, обычной дружбой это назвать сложно — Чехова со мной дружила, а я по ней сох. Безответно.       Теперь-то всё поменялось, но я всё равно не могу просто вломиться к ней в комнату, чтобы засосать и завалить на кровать только потому, что она моя девушка, и я имею на это полное право. Чехова ведь не моя девушка. Она, блять, подруга.       Я с раздражением веду по волосам, зачёсывая назад, и, стараясь скрыть раздражение, говорю:       — Ты этот капучино уже полчаса хлебаешь. Остыл же.       Маша снова взмахивает ресницами и строит из себя милашку.       — Сделаешь тогда ещё один? Мне так нравится смотреть, как ты делаешь кофе. — Приподнявшись со стула, она опирается руками на барную стойку и приближается к моему лицу. — Выглядишь таким сексуальным, что мне так и хочется затащить тебя в подсобку.       — Я не взял презики, — на автомате отвечаю я.       Фёдорова в сексе оказалась активнее, чем я. Даже мой член уже не вывозит её постоянных сообщений «трахни меня». А ещё я заебался отваливать столько бабок на гандоны.       Губы Маши расстроенно выпячиваются, и она обижено произносит.       — Я же предлагала попробовать таблетки. Гинеколог выпишет мне, какие надо, и всё, минус одна проблема. — Она ведёт пальцем по моему предплечью вверх и заговорщицки шепчет: — И тогда я буду твоя всегда и везде, как ты захочешь.       Я морщусь, стиснув зубы. Ну и как объяснить ей, что без гандонов я могу — хочу — трахать только Чехову.       В глазах Маши плещется откровенное желание — она пригибается ближе, почти ложась животом на барную стойку, и я пиздец как рад, что сейчас в универе идут лекции, и кофейня пустует. Никто не видит, как настойчиво Фёдорова пытается меня трахнуть прямо на барной стойке.       Я слишком поздно замечаю, как Маша задевает грудью наполовину полный стакан с капучино, и пытаюсь его подхватить. Девушка теряет опору в виде моей руки и плюхается на стойку. Бумажный стакан резко выстреливает в мою сторону, и я морщусь, глядя на то, как по белой футболке расплываются коричневые пятна. Ладно, теперь я понимаю, почему Кудинов доебался до меня со своим фартуком. Теперь непонятно, отстирается или нет. Надо Чеховой показать — она знает, как выводить из ткани всякую пролитую хуйню.       — Ой, прости, — расстроенно мямлит Маша, глядя на мою испачканную футболку.       — Ничего, — с раздражением отмахиваюсь я и оттягиваю ткань от тела. — Пойду переоденусь. — Кивнув на тряпку, прошу: — Вытри лужу.       Толкнув бедром дверь, я захожу в подсобку и вытаскиваю из шкафчика рюкзак. Молния громко взвизгивает, а за спиной раздаётся звук открывающей двери. Я бросаю взгляд через плечо и беззвучно матерюсь — Маша пошла за мной следом.       — Ты уже вытерла лужу?       — Она на полу, а не на столе, — брезгливо морщит она нос и плюхается на скамью. — Я же не поломойка.       Я вскидываю брови, глядя на неё, и Маша невинно улыбается. Решаю ничего не отвечать и вынимаю из рюкзака свитер, подаренный Чеховой. Чёрный с красными рисунками огня. Вроде такой простой, но мне пиздец нравится.       Бросив кофту на скамью рядом с Машей, я стягиваю через голову грязную футболку и вздрагиваю от прикосновений холодных пальцев к своей кожей над резинкой треников. Фёдорова ведёт рукой по кубикам пресса и пытается нырнуть в штаны, чтобы схватить меня за член, но я перехватываю её запястье и отвожу в сторону.       — Маш, я на работе. Если у тебя пизда такая мокрая, сходи в туалет, там есть салфетки.       Её глаза вспыхивают обидой, и я поворачиваюсь к ней спиной, чтобы натянуть кофту. Свитер мягкий на ощупь и приятно касается кожи, хотя я не люблю носить свитера на голое тело. Что-то резко колет меня в спину, и я завожу руку под ткань. Нащупываю бумажку, приклеенную на скотч, и дёргаю. Она вылетает из пальцев и опускается на пол к ногам Маши. Она тут же наклоняется и поднимает её, пробегаясь глазами.       — Что там? — спрашиваю я, поправляя рукава.       — Ничего, — отвечает Маша. — Просто чек на кофту.       Что-то в её голосе вызывает у меня подозрение. Я протягиваю раскрытую ладонь, а Маша быстро комкает бумажку в кулаке и заводит руку за спину. Так, всё понятно.       — Маш, отдай, — спокойно говорю я. — Сейчас же.       — Зачем тебе чек? — вскидывает она брови и тянет губы в усмешке. — Хочешь знать, на сколько рубликов раскошелилась твоя подружка для твоего подарка?       Мне охренеть как не нравится её тон. Грубо схватив Машу за плечо, я дёргаю её и отбираю смятую бумажку. Маша обиженно вскрикивает и отшатывается, схватившись за плечо.       — Вань, ты чё, совсем того?       Не обращая внимания на её возмущения, я быстро разворачиваю листок и вчитываюсь в слова, выведенные Чеховской рукой. Подняв глаза на Машу, я криво усмехаюсь.       — Чек, говоришь?       Вместо ответа она плюхается на скамью и демонстративно поворачивается ко мне спиной. Разгладив записку, я снова пробегаюсь глазами.       Кис, это не открытка. Это моя попытка поговорить с тобой, но так, чтобы мы оба не сорвались на эмоциях.       Я не хотела тебя игнорировать, а тем более вот так уезжать... Хотя, нет, хотела. Но это потому, что ты меня очень сильно обидел. Но наша дружба сильнее всего этого дерьма, ведь так? Надеюсь, ты прочтёшь эту записку не при мне, но захочешь со мной поговорить и решить все наши проблемы. Я соскучилась по тебе.       С днём рождения. Твоя Оля.       Я шумно выдыхаю и прислоняюсь плечом к шкафчику, раз за разом перечитывая слова Оли. Какой же я всё-таки мудак. Одной фразы «Я соскучилась по тебе» и приписки «Твоя Оля» хватает, чтобы весь ёбнутый план мести сгинул вместе с обидой на Чехову.       Моя Оля. Да, моя.       Я в спешке вынимаю телефон, чтобы набрать Солнышку и сказать, что я буду у неё через двадцать минут. Насрать на стажировку, насрать на всё. Мне просто надо увидеть её и сказать, чтобы она забыла всю мою хуйню, а потом поцеловать. Оторваться за все пропущенные дни.       Ножки скамьи скрипят под Машей, когда она поворачивается ко мне и привстаёт.       — Чеховой собрался писать?       — Отвяжись, — отмахиваюсь я, заходя в телегу, где чат с Чеховой висит в закрепе самым первым.       Отлично, она в сети, значит сразу ответит.       — Дурак ты, Вань, — горько усмехается Фёдорова, и мои пальцы замирают над буквами сенсорной клавиатуры.       Как лучше написать? Ну, чтобы Чехова нормально отреагировала. Набираю слова и стираю, недовольный хреновым текстом.       — Что, собираешься с ней замутить? Не надейся, она уже вернулась к Святову.       Всё моё тело напрягается, а кадык нервно дёргается. Я медленно поднимаю глаза на девушку, которая стоит, гордо вскинув подбородок и уперев руки в бока.       — Ты чё, блять, несёшь?       — Да ладно тебе, Вань, — губы Маши кривятся в издевательской усмешке. — Я же не слепая. Видела, как вы вернулись в тот вечер в гараж. У вас на рожах было написано, что вы только что ебались.       — Я не об этом спросил, — цежу я сквозь зубы. — Что ты сказала про Святова?       Маша демонстративно закатывает глаза, а затем садится на скамью и закидывает ногу на ногу.       — Я видела их тем утром. В тот день, когда мы собрались у вас в гараже. И выглядели они не как люди, которые недавно стали «бывшими», — она вскидывает руки и пальцами демонстрирует кавычки. — Кристина их ещё сфотографировала. Не знаю, правда, зачем.       — Я видел ту фотку, — медленно говорю я после секундного молчания, не понимая, какого хрена происходит. — Но это просто удобный кадр. Они не сосались.       Взгляд, полный насмешки, пригвождает меня к месту. Я делаю несколько шагов и становлюсь напротив Маши. Она вскидывает голову и откидывается назад, опираясь руками на скамью.       — Сосались, Вань. Они реально сосались. Видимо помирились. А домой пошли, взявшись за руки.       — Пиздёж, — вырывается у меня.       Да я в жизни, блять, не поверю, что Чехова может утром сосаться с бывшим, а вечером раздвигать для меня ноги. Полная хуета.       — Правда? — Бровь Маши выгибается дугой. — А чего ж вы тогда со Святовым подрались?       Я поджимаю губы. Меня бесит, что он всё время навязывается Чеховой. С ней я поговорить не мог, но зато мог набить морду сраному футболисту. Предупредить, чтобы он на грёбаный километр не приближался к ней. Реакция Святова была ожидаемой, я ведь её и добивался, но теперь кажется...       Воспользовавшись тем, что я задумался, Маша продолжает:       — Знаю, тебе не хочется плохо думать об Оле, но взгляни уже правде в глаза. Такое бывает — утром с одним, вечером с другим. Я только их поцелуи видела, но не могу ничего сказать о том, что они делали дальше. Если ты понимаешь, о чём я. Если сейчас побежишь к ней, как верная собачонка, то будешь полным кретином. Тебе что, нравится доедать и, тем более, делить?       Её слова действуют как отрезвляющая пощёчина. Стиснув в кулаке телефон, я падаю на скамью и, наклонившись, запускаю пятерню в волосы, крепко стискивая. Облизнув пересохшие губы, я со злостью бью ногой по железному шкафчику, и он жалобно грохочет, ударившись о стену.       Ладонь Маши опускается на моё колено, и она жмётся щекой к плечу. Я поворачиваю к ней голову и сталкиваюсь с взглядом карих глаз, наполненных сочувствием.       — Мне жаль, Вань. Оля хорошая девчонка, но... — Она пожимает плечами. — Так бывает.       У меня всё пережимает в горле. Мозг отказывается принимать слова Маши за правду. Она не знает Олю, не знает, какой та честный и принципиальный человек. Я до сих пор помню, как она о себе сказала:       — Я верная, как псина.       Чехова не способна на подлость — это буквально антонимы. Я скорее поверю в то, что Бог существует, чем в то, что Оля может одновременно мутить с несколькими парнями.       — Не бывает, — отрезаю я, шмыгнув носом. — Ты её знаешь несколько недель, а я — тринадцать лет.       — Вань, — губы Маши кривятся в снисходительной усмешке, — я тусовалась в компании, где были такие девочки, как Чехова. Они дружат с парнями и считают себя особенными. И не брезгуют тем, чтобы мутить со всеми, кто обращает на них внимания. Им кажется, что это ок. Нет, может быть это и правда "ок", но я такого не понимаю.       Я грубо стряхиваю её ладонь, которая стремительно ползёт вверх по моему бедру к завязкам на штанах. Внезапно в груди вспыхивает отвращение в этой идиотке. Это она с готовностью взяла член в рот без моей просьбы, не ей теперь рассуждать о пизде Чеховой.       Я поднимаюсь на ноги, сую записку в карман и, поднеся ладонь с телефоном к лицу, тру запястьем переносицу. Морщусь, задев корку на носу. Маша сидит на скамье, глядя на меня преданным собачьим взглядом, и мне становится так хреново, что я отвожу глаза в сторону.       — Тебе домой не пора?       Маша тихо и испуганно выдыхает, а затем поднимается на ноги и хватает меня за локоть.       — Вань, ты чего? Я думала, мы проведём вечер вместе...       Она тянется на цыпочках и обхватывает мою голову, чтобы повернуть к себе. Её губы оказываются близко к моим.       — У меня другие планы, — спокойно отвечаю я, глядя ей в глаза.       Маша медленно разжимает руки, и они безвольно виснут вдоль тела. На её лице отражается такая обида, будто мы не две недели просто трахались, а женаты как минимум пятьдесят лет, и я сказал о том, что ухожу к молодой любовнице.       Не хватало только ещё одной влюблённой идиотки, решившей, что у неё есть хоть какие-то права на меня.       — Вань, — начинает она, но я перебиваю её взмахом руки.       — Прекрати называть меня Ваней. Я Киса.       Припухшие от ночных поцелуев губы дрожат, а глаза наливаются слезами.       — Тебя это не смущало две недели. Ты что, кидаешь меня ради Чеховой? Ради той, кому ты не всрался.       Не дослушав её возмущения до конца, я хватаю её за плечи и вывожу в зал. Вовремя, потому что открывается входная дверь, и в кофейню заходят сразу трое посетителей. Быстро вытираю лужу от капучино на полу и, закатав рукава кофты, я принимаюсь их обслуживать. За ними приходят ещё одна четвёрка, и все мои мысли о словах Маши про Чехову и сраного футболиста стремительно исчезают.       Варить кофейные напитки, делать авторские чаи и смешивать оригинальные лимонады оказалось сложнее, чем работать в баре. Там я чаще всего выходил на вечерние смены, а к тому моменту большинство припозднившихся гостей уже ужраты в хламину, и им абсолютно насрать на чистоту стаканов и качество обслуживания. В кофейне же приходится выёбываться с рисунками на пенке и ебашить до усталости в ногах. Самый худший момент дня — час-пик.       Я едва успеваю убрать голову, и облако горячего пар взмывает под потолок. Выругавшись себе под нос, оставляю эспрессо наливаться в чашку и оборачиваюсь на стойку. Две девушки ожидают свой заказ, негромко переговариваясь, а рядом на высоком стуле по-прежнему сидит Маша. Уже прошёл час, но она, кажется, не собирается уходить. В руке она держит учебник по клинической психологии, но я знаю, что она не читает — вижу боковым зрением, что, стоит мне отвернуться, как она опускает книгу и буравит мою спину пытливым взглядом.       Я уже решил послать её нахер. Мне можно сколько угодно злиться на Чехову и сраться с ней до посинения, но я никому не позволю плохо говорить о ней. Тем более тем, с кем я сплю. Насадкам на член право голоса не давали.       — Кис, — негромко говорит Илюха, возникая рядом со мной. Он оглядывается на барную стойку, а затем склоняет голову и шепчет: — Это твоя девушка?       Я на автомате оглядываюсь на Машу, и она тут же делает вид, что читает. Хмыкнув, я качаю головой.       — Нет, но она ко мне пришла.       — Можешь её намекнуть, что в нашей кофейне нельзя сидеть без заказа?       — Почему не сделаешь это сам? — с усмешкой интересуюсь я, прессуя кофе в рожке темпером. — Илюх, ты ж администратор.       Кудинов тут же покрывается красными пятнами и испуганно озирается. Судя по всему, просто обслуживать гостей за стойкой ему нравится больше, чем заниматься организационными вопросами и решать проблемы.       — Кис, — умоляюще смотрит на меня Илья, — пожалуйста.       Закатив глаза, я отряхиваю темпер от кофейной пыли и вставляю рожок в кофемашину. Жму на пуск и поворачиваюсь к стойке.       — Маш, — зову я, щёлкнув пальцами над поднятым учебником.       Она вскидывает глаза и хлопает ресницами, будто только что была слишком увлечена чтением.       — Да, Вань?       Я едва слышно скриплю зубами. Словами, значит, не понимает.       — Ты занимаешь место, хотя ничего не заказываешь, — цежу я и обвожу рукой помещение, постепенно заполняющееся людьми. — Иди домой, а.       Фёдорова откладывает учебник, захлопнув, и складывает перед собой руки.       — Тогда пробей мне капучино с корицей.       Мне приходится прикрыть глаза на секунду и долго втягивать носом воздух, пропахший сливками и молотыми зёрнами кофе. Она и раньше меня бесила, но я терпел её для того, чтобы вызвать ревность у Чеховой, но теперь эта девка вызывает только отторжение.       Вынув пластиковую карточку, Маша взмахивает ею в воздухе и скромно улыбается. Мне приходится выполнить её заказ, и следующие полчаса она сидит за стойкой, медленно попивая кофе. Выдаётся минута передышки, и я вынимаю из кармана телефон. Иконка телеги показывает, что пришло новое сообщение, и я тщетно надеюсь, что это Чехова. Но нет, это Хэнк.       Хенкалина: Кис, ты в кофейне?       Я: Да.       Ответ приходит почти что сразу.       Хенкалина: Минут через пять забегу, сделай мне крепкий чёрный чай.       Хенкалина: С лимоном.       Я прищёлкиваю языком, отправляю другану смайл говна с глазами и захожу в чат Чеховой. Пролистываю последние сообщения, и по позвонкам бегут неприятные мурашки. Я не перечитывал то, что написал в порыве бешенства, а теперь бегаю глазами по экрану и всё больше убеждаюсь в том, что я ёбаный мудак.       Я: Да сука ты сраная, Чехова.       Я: Иди нахуй, заебала. Вместе со своей ебучей мамкой. Пизда от пизды родилась.       Две галочки на каждом сообщении, означающие, что Оля всё прочитала. Опираюсь локтями на стойку и запускаю пальцы в волосы, стягивая на затылке. Могу представить её зарёванное лицо, когда она всё это читала. В голове будто щёлкает. Больше не хочу ни выёбываться на неё, ни мстить. Посрались и посрались, будто в первый раз.       Я уверен, что Оля простит меня. Да она просто не может по-другому. Наверное, именно поэтому я порой — даже слишком часто — я позволяю себе срываться на ней. Потому что знаю — никуда она от меня не денется.       Перед глазами всплывают её голубые разочарованные глаза, которыми она смотрела на меня перед тем, как уйти сегодня ночью. И та растерянность, с которой она смотрела на торт, который Маша принесла для меня. Я понял, что Оля сделала то же самое. Поэтому она расплакалась и убежала из кафетерия.       В тот момент я на секунду испытал злорадство, но оно быстро сменилось желанием догнать её и обнять. Подружки Чеховой сделали это первыми, сорвавшись с места как два сраных торнадо. Хэнк тоже встал, чтобы уйти, но потом сел на место. Понял, что он там сейчас не нужен.       А торт Маши оказался полным говном. Хэнк сразу наотрез отказался пробовать, а Мел вежливо слился, сказав, что у него с утра живот болит. А я вот назло всем сожрал почти половину. Давился и ел. Гадость редкостная. Как оказалось, Маша заказала его с рук, так ещё и диетический, без сахара. Какие нахрен торты без сахара?       Когда мы пришли в кофейню Кудиновых, я первым делом заточил сразу три шоколадных эклера с прилавка. А хотелось нормального торта. С тройным шоколадом.       В голове снова вспыхнули назойливые воспоминания: вот я сижу на коленях между бёдер Чеховой, а в следующую секунду уже что-то ору ей в лицо. Память подкидывает лишь обрывки, и я никак не могу вспомнить, что именно я тогда сказал. Ну что такого я мог спиздануть, чтобы привычная к моим выебонам Оля уехала аж за тысячу километров, только бы не видеть меня.       Помедлив, я пролистываю диалоги и нахожу тот, что с незнакомым номером. Зубы опять скрипят друг о друга, когда я вижу фото Чеховой с бывшим в беседке. Качество хреновое, но я бы узнал светлые волосы Оли и её яркий жёлтый худак, даже если бы фото было сделано ночью с высоты главного корпуса ВЧУ. Жму пальцем на пуск и прижимаю телефон к уху. Снова слышу треск, шуршание, обрывистую речь Оли, в которой она называет меня полным дерьмом. Ну, не такими словами, но общий смысл ясен.       Ладно, будучи обдолбанным, я мог повестись на этот вброс от Прокопенко, хотя непонятно зачем это ей. Мы с ней даже не разговаривали ни разу, клинья она ко мне не подбивала, я к ней тоже. Я в принципе к её подругам яйца не подкатывал. Типа, принципиальная позиция. И тут вдруг такое.       Виски заныли от слишком сильного напряжения во всём теле. Положив телефон на стойку, я потягиваюсь и разминаю шейные позвонки, поворачивая голову до тех пор, пока в шее не хрустнет. Вздыхаю, одёргиваю кофту и слышу негромкий голос Маши:       — Вань, мы что, расстаёмся?       Закатив глаза, я опускаю локти на стойку и снова беру в руки телефон.       — Мы и не встречались.       — Но... я думала...       Я вскидываю на неё глаза и вижу растерянность на её лице. Не знаю, чего она ждала, но явно не такого ответа. Подперев щёку кулаком, я склоняю голову к плечу и спокойным голосом говорю:       — Слушай, давай на чистоту: ты норм девка — трахаться любишь, сосать умеешь, всё супер. Но я не завожу постоянные отношения с теми, с кем сплю.       Фёдорова прикусывает нижнюю губу, и её ноздри с шумом расширяются.       — Ты что, «После» пересмотрел? Думаешь, ты такой крутой, раз перетрахал половину универа? — Закатив глаза, она взмахивает руками и пародирует низким басом: — «Детка, дело не в тебе, дело во мне. Ты классная и всё такое, но я ёбаный мудак, которому срать на чужие чувства». Так, что ли?       В ответ я пожимаю плечами.       — А ты, типа, сразу не поняла, что я мудак, да? — Рот Фёдоровой приоткрывается, и она застывает на месте, размышляя над достойным ответов. — Знаешь, в чём ваша, бабская, проблема? Вы видите мудака и бабника и вбиваете себе в башку, что можете его исправить. Ты считаешь себя такой особенной, что ради тебя я поменяюсь? Да нихуя. Ты не особенная. Для меня. — Я тычу пальцем на своё лицо. — Для меня ты такая же, как и все остальные. Это ты навесила на меня свои ожидания, а теперь обижаешься, что я им не соответствую.       — И что? — высоким дрожащим голосом говорит Маша, вскидывая подбородок. — «Если ты обиделся на то, что я говно, то это твоя проблема, а не моя». Так, что ли?       Я криво усмехаюсь и качаю головой.       — Нет, Маш. Я всегда всем и сразу даю понять, что наши потрахушки не вечны. С тобой было так же. Что я тебе сказал перед тем, как мы в первый раз переспали? — Маша морщит лоб, пытаясь вспомнить. — Что мы будем ебаться до тех пор, пока не надоест. Так в чём моя вина, что ты хочешь со мной отношений, а я с тобой нет?       — Это из-за Оли, да? — с вызовом спрашивает она, стискивая пальцы в кулаки. — Ты не хочешь отношений со мной, но с ней — да. Ведь так?       Я неопределённо веду плечами и кошусь в сторону двери. Хенкалина, где, блять, тебя носит? Я точно не собираюсь откровенничать с Фёдоровой о своих чувствах к Чеховой. Например, о том, что я сохну по ней уже лет десять, если не больше.       — Значит, это твоя карма, Кислов, — зло выпаливает Маша. — Ты используешь девушек, как разменный материал, а ту, в которую ты влюблён, трахают другие члены. Отличный прикол от судьбы. Ну просто мем.       Всё тело напрягается, и теперь моя очередь стискивать пальцы в кулаки до боли в разодранных костяшках. Не стоит при мне упоминать Чехову и чужие члены в одном предложении.       — Ты знала, на что шла. Это твоя проблема, что ты что-то там от меня ждала, — цежу я, изо всех сил сдерживая гнев внутри. — Ни детей, ни внуков, ни общего дома с огородом у нас не будет, доброе утро.       Маша вскакивает на ноги, и стул, на котором она только что сидела, с противным скрежетом проезжается по полу. Я морщусь. Сейчас мне закатят очередную истерику. Но Маша вдруг шумно выдыхает, закрывает глаза и ведёт ладонями вдоль своего тела, будто успокаивая себя. Приоткрыв веки, она натягивает на лицо улыбку и говорит:       — Давай мы позже об этом поговорим? — вполне миролюбиво произносит она. — Я сейчас на эмоциях, да и ты не в духе. — Подумав секунду, она добавляет: — Я не требую от тебя чего-то серьёзного. мне просто хорошо с тобой. Почему обязательно надо это заканчивать? Ну, сохнешь ты по Чеховой, и ладно. Я тоже до сих пор бывшего люблю. И что? Разве это мешает нам трахаться.       Да, теперь мешает. Как минимум потому, что я хочу трахать Чехову, а как максимум — Оля терпеть не может Машу. Если я хочу наладить мост на пути к Солнышку, Маша должна сгинуть из моего поля зрения.       И я впервые слышу о каком-то там бывшем и любви к нему.       У меня нет желания и дальше продолжать этот разговор, поэтому я киваю.       — Хорошо, поговорим позже.       Лицо Маши озаряется счастливой улыбкой. Странная она. Я её почти что нахуй послал, а она всё равно хочет со мной встречаться. Ради чего, собственно, непонятно. Может, бывшего так забыть хочет, я хуй знает.       Она берёт с соседнего стула свою сумку, засовывает в неё учебник и натягивает плащ. Поправив кудрявое каре, она вновь наклоняется ко мне и прежде, чем я успеваю отстраниться, целует в нос.       — Позвони мне позже.       Я провожаю её недоумённым взглядом и выдыхаю с облегчением, когда вижу в дверях Хэнка.       — Пока, Борь, — с улыбкой вскидывает руку Маша и машет Хэнку. Тот в ответ только кивает и сильнее толкает дверь, чтобы она смогла выйти. — Что, прогуливаешь пары? — интересуюсь я, усмехнувшись.       Хэнк бросает рюкзак на барный стул, а затем вешает куртку на крючок у двери. Его волосы взъерошены — на улице поднялся типичный для этого времени года сильный ветер.       — Последней парой стоит лекция у Сенина, а Оля ушла домой. Не вижу смысла там сидеть и просирать время.       — Ну вы прям близнецы — жить друг без друга не можете, — поморщившись, ворчу я.       Не собираюсь признавать этого вслух, но порой меня жутко вымораживает то, сколько времени эти двое проводят вместе. И они даже не живут в соседних квартирах.       В ответ на мои слова Хэнк хмурится и ведёт ладонью по стойке.       — Где чай?       — Блять, — вырывается у меня. — Щас, пять сек, быстро сварганю, братан.       Уже через минуту белая чашка на блюдце стоит перед Хэнком, в коричневой жидкости плавает ровный кругляш лимона. Хэнк отодвигает в сторону по привычке положенные мною две упаковки сахара и помешивает чай ложкой. Вторая его рука барабанит пальцами по экрану выключенного телефона.       — Ты чё загруженный такой? — спрашиваю я, не вытерпев этого раздражающего звука. — Морда такая кислая. Предъявить мне что-то хочешь?       Вместо того, чтобы угарнуть вместе со мной, Хэнк морщится и делает глоток чая. Чашка громко звякает о блюдце, и друг поднимает на меня глаза — абсолютно серьёзные. Даже слишком.       — Слышь, Кис, ты ещё долго будешь трахать нервы Оле?       Ухмылка сползает с моего лица, а с губ чуть не срывается «да иди ты нахуй». Поправив чёлку, я опираюсь локтями на барную стойку и склоняюсь к другу.       — Чувак, тебе показалось.       — Ага. — Брови Хэнка сходятся на переносице, и он ведёт языком по нижним зубам. Обычно он так делает перед тем, как врезать тому, кто перед ним стоят. — А в столовке — это чё было?       Я выпрямляюсь и пожимаю плечами, поправив рукава кофты.       — В душе не ебу. Может месяки, хуй их, баб, разберёшь.       — Кис, ты мне брат, — цедит Хенкалина, — но, если не начнёшь следить за языком, я тебе все зубы выбью.       Громко хохотнув, я вскидываю ладони в примирительном жесте и улыбаюсь.       — Да расслабься ты. Я же любя говорю. Ну, есть у нас с Чеховой небольшие тёрки, но не парься, я всё решу.       — Знаю я твои решения, — огрызается Хэнк. Его излишняя доёбчивость начинает действовать мне на нервы. — По какому хоть поводу тёрки?       Я на мгновение вскидываю глаза к потолку, задумавшись, стоит ли выложить Хэнку подробности, но потом решаю, что это лишнее. Хенкалина любит строить из себя старшего брата Чеховой, а у меня ебало только-только начало заживать. Пока обойдусь без сотрясов.       — Забей, там хуйня.       Вот только от мысли об этой хуйне меня тут же нихуёво потряхивает. Голос Фёдоровой звучит на подкорке, и сколько я его не гоню нахрен, он продолжает пиздеть и пиздеть.       А вдруг она права?       Я вздрагиваю, мотаю головой и поправляю чёлку, задев пальцами серьгу в ухе. Киса удивлённо вскидывает брови, и я вопросительно вскидываю подбородок.       — Мне показалось, что тебя щас инсульт ебанёт. Рожу так скорчил — жуть.       — Ой, — закатываю я глаза, — отъебись. Кстати, — решаю переключиться с неудобной тему, — прикинь, эта пизда написала, ну, хозяйка домика. Она сдала дом другим, многодетной семье. Они хотят жить там до осени.       — Ну нихуя себе, — возмущённо цедит Хэнк и бьёт ладонью по стойке. — Точно сука. Она залог хоть вернула? — Я киваю. — И откуда у многодетной семьи есть бабки, чтобы снимать дом у моря целых полгода?       — Именно это я у суки и спросил, — ухмыльнувшись, отвечаю я беру стакан, чтобы налить себе воды. — Она сказала, что это не моё собачье дело, и заблочила. По-любому, отдала дом своим родственникам.       — И чё делать будешь? Искать новый дом?       — Не, — отмахиваюсь я. — Я посмотрел ценники, там ебанёшься. Все ближайшие даты — втридорога.       — Думаю, мы все могли бы скинуться и потянуть аренду.       Я только отмахиваюсь. Не хочу, чтобы ребята скидывались на дом, в котором я хотел отметить днюху на ближайших выходных. Но и сам снять теперь не могу. После того, как мать свалила на мою башку многомилионный долг перед Садоводом, я разрываюсь между работой, тату-машинкой, драгдилерством и учёбой. Иногда я падаю в кровать в четыре утра и хочу застрелиться, потому что понимаю, что придётся встать уже через три часа. Каждый раз кажется, что я больше не вывезу, но в итоге — всё ещё вывожу.       — Давай сегодня у меня соберёмся, — предлагаю я после того, как залпом осушаю стакан воды. — Пиво, пицца и трава.       — Забились. — Хэнк протягивает мне кулак, и я отбиваю его. — Кого ещё позовёшь?       — Мела с Гендосом, разумеется, а Оля… — я запинаюсь, прикусив кончик языка, и качаю головой. — Думаю, она не придёт.       — Сука, — Хэнк трёт пальцами переносицу, — чё ты, блять, такого натворил?       Из груди поднимается волна возмущения.       — А чё сразу я? Может, это Чехова проебалась. Не думал?       Хенкалина кривит губы в издевательской усмешке.       — Оля никогда не проёбывается. Она вообще святой человек, что терпит тебя. Да и все мы тоже. Так что, это ты проебался, сто процентов.       — Ой, — отмахиваюсь я от него, — иди в жопу.       — Извините, — к стойке подходит один из парней, недавно набравший целый поднос сэндвичей и пончиков, — пробейте мне, пожалуйста, три банановых эклера. С собой в пакете.       Пока я рассчитываю гостя и выкладываю в контейнер с фирменной этикеткой эклеры, Хэнк шарится в телефоне, попивая чай. Когда он зажимает пальцем экран и подносит ко рту, я невольно прислушиваюсь. Хэнк записывает голосовое.       — Оль, ты уже дома? Напиши хоть, как ты там.       Я приседаю под прилавок, чтобы взять брендированный пластиковый пакет, и отдаю парню его заказ.       — Чё там Чехова?       Хэнк вскидывает брови и, не отрываясь от печатания в телефоне, с усмешкой отвечает:       — Возьми и сам спроси.       Как же, сука, умник. И как же я сам, блять, об этом не подумал.

***

      Парковка перед домом оказывается забитой. Мне удаётся припарковать мотоцикл на месте, где обычно Борисыч паркует свой оранжевый внедорожник. Никто из жильцов не рискует парковаться на месте Чехова — то ли боятся его клюшки, которой он может разбить лобовуху, то ли коньком, которыми Борисыч может нацарапать на капоте «урод ёбаный». Я никогда не видел, чтобы отец Оли так делал, но выглядит он так, словно вполне способен на это.       Присев у колеса, я надеваю на тормозной диск замок и дёргаю его, проверяя, что он защёлкнулся. Оставаясь в приседе, я поворачиваю голову и бросаю взгляд на верхние этажи. Быстро пробегаю глазами по окнам и нахожу балкон Чеховой. Нахожу и застываю.       Оля стоит на балконе и курит, облокотившись на перила. В руке она держит телефон и не смотрит во двор. На ней всё та же одежда, в которой она была в сторис. Худая, маленькая и пиздец красивая.       Моя ладонь ныряет в карман куртки и нашаривает зип-пакет, в котором осталась одна таблетка. Шмыгнув носом, я поднимаюсь на ноги и продолжаю наблюдать за Чеховой. Лёгкими движениями она стряхивает пепел за перила и переминается с ноги на ногу.       Опустив голову на раскрытую ладонь, в которой лежит зип-пакет, и оглядываюсь по сторонам. Двор пустует, на балконах больше никого нет. Маленький кругляш опрокидывается в руку и, сжав его пальцами, я кладу розовую таблетку в рот, под язык.       Я обязательно поговорю с Чеховой. Но завтра. Сегодня мне надо снять напряжение. А вот завтра… Завтра мы обо всём поговорим.