Мы сделали это. Перезагрузка

14 февраля 2024 года

      

Плейлист Ивана Кислова Включить — Перемешать

      

Ocean Jet — Entwined Пошлая Молли — Беспечный рыцарь тьмы

      Мел ещё что-то бубнит себе под нос, но я уже не слышу, что именно — в голове вспыхивает боль, в висках бешено хреначит пульс. Пытаюсь нашарить землю под собой и сесть на неё и выпускаю друга. Тот, потеряв опору, снова шмякнулся на спину и издал полный боли стон.       — Что? — с трудом ворочая языком, спрашиваю я. — Но... Как?.. Погоди, Киса же бросил! Он обещал, что завяжет с наркотой и с продажей! Только траву оставил, чтобы проще соскочить было...       Мел вдруг начинает смеяться, ещё и громко так. У меня мурашки бегут по спине. Смех заливистый, хриплый и такой ненастоящий. Будь сейчас светло, уверена, я увидела бы перекошенное лицо друга и расширенные от наркотиков глаза.       — Ой, не могу... — сдавленно хрипит Мел, сжимая мою руку и продолжая хохотать. — Олька, ты же умная такая и такая наивная одновременно. Киса врал и нас попросил ничего тебе не говорить. Не хотел, чтобы ты на него наседала.       — Вас? — облизываю я пересохшие губы. — И Хэнк тоже знал? Вы оба с самого начала в курсе были?       — Конечно, — уже тише отвечает Мел и снова предпринимает попытку сесть, нашарив в темноте моё плечо. Я подставляю руку, чтобы удержать друга. — Мы же постоянно вместе, а ты часто с подругами гуляешь. Поэтому при нас он не скрывается, а при тебе не рискует. Ты же сразу поймёшь, что он обдолбался, и скандал устроишь.       Я встряхиваю Мела за плечо.       — А сегодня? Сегодня ты видел, как он траблы принимает?       — Да, — помедлив, отвечает он. — Что очень странно. — Его голос становится таким тихим, что я с трудом могу разобрать слова сквозь вой ветра. — Он же всегда шифровался, никогда даже не брал с собой таблетки, если знал, что ты рядом будешь. А сегодня вдруг достал и мне пакетик протянул. Сказал, что это мощное успокоительное... Я ещё удивился — ты же в десятки метрах от нас стояла. А Киса рукой махнул и сказал, что не спалится.       — Вот как. — Из горла вырвался булькающий смешок, и я надрывно кашляю. Коснувшись пальцами век, я остервенело тру глаза и тяжело дышу ртом. — А я думала, Кислов хоть одно обещание может сдержать. Я и правда наивная дура. Надо же так лажануть.       — Нет, — вдруг серьёзно отвечает Мел, — не кори себя. Киса очень хорошо врёт. Он профессионал в этом и искусен в манипуляциях. Ты не виновата, что поверила. Да и на него сильно не злись. Киса не просто так снова связался с наркотой, у него проблемы какие-то. Он нам ничего не сказал, но я так понял и...       — Мне всё равно, — грубо обрываю я его на полуслове. — Мне плевать, по каким причинам Кислов решил водить меня за нос и клясться жизнью матери, что завяжет. И ты его не защищай. Не будь ты сейчас обдолбанным, я бы ушла, потому что ты тоже говнюк, ничего мне не сказал.       — Это же не мой секрет, — совсем ослабшим голосом отвечает Мел.       Спорить не имеет никакого смысла.       — Идём, — со вздохом говорю я, поднимаясь на ноги. — Надо вернуться к костру и отвезти тебя в больницу.       Пытаюсь поднять друга под локоть, но тот внезапно корчится, переворачивается на бок и издаёт жуткий звук. Его тошнит.       — Блять, — всплёскиваю я руками. — Тебе в больницу надо, прокапаться. Где твой телефон?       Но Мел не отвечает. Я трогаю его за плечо — никакой реакции. Сердце в груди ускоряет свой ритм, и я начинаю паниковать.       — Только не откинься, — бормочу я, шаря по карманам пальто Меленина. —Я тебя очень прошу. Только не умри.       Телефон находится во внутреннем кармане, спрятанном заплаткой. Вынимаю и чертыхаюсь — запаролен. Смахнув вправо, перехожу в экстренные контакты и вижу перечень.

Оля Хэнк Киса Гена

      И никаких родительских номеров. Жму на номер Хэнка и прижимаю телефон к уху. Боря отвечает после первого же гудка.       — Алло, Мел, ты Олю не видел? — тараторит Хэнк, не дав мне вставить слова. — Мы её потеряли! Ты сам где?       — Эй, эй, Хэнк! — вскрикиваю я, перебивая другу. — Это Оля. Я с Мелом.       Боря с облегчение выдыхает, и я слышу, как он говорит кому-то на заднем плане:       — Она с Мелом.       — Слушай, Хэнк, — быстро говорю я, пока друг не засыпал меня вопросами, — Мел наркотой обдолбался. Срочно беги по пляжу, мы здесь, возле каких-то кустов. Метров в... — Я вскидываю голову, щурюсь, глядя на полыхающий вдали костёр. — Сука, да я понятия не имею, сколько тут метров! Короче, быстрее!       — Я понял, — отвечает Хэнк. — Только скажи, если стоять лицом в сторону воды, куда идти?       — Направо.       — Жди, — коротко бросает Хэнк и отсоединяется.       Сжав телефон в руке, я предпринимаю ещё одну попытку привести Мела в чувство. На мои похлопывания по лицу он отзывается слабыми стонами, но в себя приходит. До моих ушей доносится тихое и бессмысленное повторение:       — Анжела... Анж... Анжелка...       — Прекрати нудеть, — вконец разозлившись, дёргаю я парня. — Что ты как тряпка? Ну не любит она тебя, ну и хуй с ней! Что, на свете мало девушек?       — Мне никто, кроме Анж не нужен... — слабо выдавливает из себя Мел.       — Никто, кроме Анж, — ехидно передразниваю я его. — Если бы ты хоть иногда вытаскивал голову из-под юбки Анжелки, то увидел бы, что вокруг море, нет, дохренища девок! Не любит она тебя, не любит! Возьми себя в руки! Насильно мил не будешь. — Выдохнув, я опускаю голову и зарываюсь пальцами в волосы. — Ты о ней вообще думаешь? Всё говоришь про свои чувства, а про её подумал хоть раз?       — Постоянно думаю...       — Да не пизди, — огрызнувшись, отмахиваюсь я. — Думал бы, не поставил бы в такое положение. Или что, считаешь, она обязана броситься к тебе на шею, потому что ты по ней с четвёртого класса сохнешь? Господи, милый, пусть напишут песню о том, как дерьмово себя чувствуют те, кого осуждают за то, что они не могут ответить взаимностью навязчивому ухажёру! Я включу её в отцовской тачке и буду кататься по городу, чтобы нытики, вроде тебя, раскрыли глаза!       — Ты жестока, — почти плачет Меленин.       — А как ещё тебе объяснить? — елейным голосом интересуюсь я, склонившись над лежащим другом. — Сюсю-мусю, Егорка, не расстраивайся, всё сложится, всё сладится! Так? Да нихуя! Ты умный современный чел, но слова «нет» за ответ не принимаешь, какого хуя? Получается, что даже ваша дружба с Бабич — полная хрень. Ты с ней тусуешься, потому что хочешь присунуть да поглубже.       — Не правда! — слабо протестует Мел, предприняв безуспешную попытку подняться с песка. — Всё не так, я ей друг!       — Друг не сидит и не ждёт удобного момента переквалифицироваться в партнёра, — усмехнувшись, отвечаю я. — И не навязывает свои чувства, зная, что они невзаимные.       Я хочу добавить что-то ещё, но тут замечаю лучи света от фонариков на телефоне, мелькающих по пляжу, и вскакиваю на ноги. Машу руками и кричу:       — Сюда! Мы здесь!       Свет приближается, и я узнаю в троице Хэнка, Лолу и Риту. Боря первым подбегает ко мне и хватает за плечо, стукнув по локтю светящимся телефоном.       — Ты в порядке? — с беспокойством в голосе, спрашивает он, принимаясь ощупывать мою голову. — Всё цело?       — Я в порядке, — пытаюсь я отбиться от друга. — Хватит, Хэнк! Что на тебя нашло? Меня что, кто-то должен был загрызть на пляже?       — Потом поговорим, — коротко бросает он и склоняется над лежащим Мелом, рядом с которым темнеет пятно от рвоты. — Чувак, ты живой?       Мел вскидывает руку, чтобы продемонстрировать большой палец, и тут же роняет её на грудь. Место Хэнка передо мной сменяет Лола, которая, в отличие от заботливого друга, даёт мне смачного подзатыльника. Вскрикнув, я отшатываюсь, хватаюсь за голову и нелепо вскидываю руки, пытаясь удержаться. Под ноги попадает деревяшка, я ступаю на неё обеими пятками, кренюсь назад и с диким визгом падаю в заросли вереска. Или любого другого колючего кустарника.       — Оля! — вскрикивает Гараева и бросается ко мне, чтобы помочь встать.       Телефон с фонариком она не убрала, поэтому, попытавшись поднять меня, Лола с размаху заезжает уголком мобилы прямо в нос. Я сдавленно охаю, валюсь назад, глядя на цветные пятна перед глазами, и более не пытаюсь подняться. По щекам катятся непрошенные слёзы, а нос болит так, будто по нему зарядили боксёрской перчаткой.       — Господи, прости меня! — по-старчески кряхтит извинения Лола, склонившись надо мной. — Нос целый?       — Не уверена, — сдавленно отвечаю я, касаясь ноющей переносицы. — Интересно, у меня голова кружится, потому что я напилась, или это из-за тебя?       — Точно напилась, — отрезает Лола и, предусмотрительно сунув телефон в карман, поднимает мою размякшую тушку на ноги. — Вставай, выпивоха-путешественница. Ты куда пропала? Кислов вернулся, а ты как под землю провалилась.       — Потом расскажу, — тихо пообещав, киваю я и хлопаю подругу по плечу. — Надо Мела домой отвезти.       — Он что, под спидами? — с хорошо слышимой брезгливостью спрашивает Лола, глядя на то, как Хэнк с трудом поднимает Меленина, а Рита, квохча как курица-наседка, поддерживает обдолбанного парня с другого бока. Хотя, она больше мешает.       — Понятия не имею, чем Кислов его накормил, — тихо фыркаю я, и Лола косится на меня с недоумением. — Да, он снова торгует.       — Вот же кусок идиота, — чертыхается Гараева и, стянув резинку с запястья, собирает волосы в хвост. — Вызывать рвоту уже поздно, эта хуйня успела всосаться. Может, в больничку?       Услышав её слова, Мел выныривает из нирваны и яростно качает головой.       — Нет, только не в больницу. Они меня на учёт поставят.       — Не поставят, — закатывает глаза Лола. — Ты уже совершеннолетний. А вот ментов запросто вызовут.       — Никаких ментов, — проявляет неожиданную твёрдость Мел. — Домой.       — Дурак, — шепчет подруга мне на ухо. — Типа, в больницу боится, а вот перед родаками угашенным появиться — нормально. Я никогда этого не пойму.       Освещая путь фонариками, мы быстро идём по пляжу, но Хэнк и Рита волокут Мела к машинам, а мы с Лолой незаметно проскальзываем к костру и хватаем в охапку сумки. Я машинально отмечаю, что рюкзака Кисы нет. Словно прочитав мои мысли, Лола говорит:       — Кислов взял свои шмотки и умотал.       — Куда? — вырывается у меня против воли.       — А я откуда знаю? Вылетел из кустов, как чёрт из табакерки, схватил рюкзак и драпанул. Мы даже не успели спросить, куда он твой трупак спрятал. А вот когда ты не ответила на звонки, тогда мы знатно обосрались.       Помахав на прощание Локону, который по-прежнему стоит возле колонки с чужим телефоном в руках, мы двигаемся в сторону стоянки. Заметив растерянно застывших среди машин друзей, я развожу руками.       — Вы что, тачку Анжелы потеряли?       — Походу, — растерянно бормочет Рита и обводит рукой местность вокруг. — Я уже протрезвела, но розовой машины никак не найду.       — Вряд ли мы вдвоём нажрались настолько, чтобы тачку Барби не заметить, — встревает Хэнк, которому, судя по выражению на лице, очень тяжело держать на себе обмякшего Мела. — Она уехала.       Я растерянно оглядываюсь. И правда, ничего похожего на Марчик Анжелки не видно. Как и мотоцикла Кислова.       — А Киса что, сел за руль обдолбанным и бухим? — тихо спрашиваю я, глядя на Хэнка.       Тот пожимает плечами и выглядит отчего-то виноватым.       — Забей, — машет рукой Лола. — Он явно не в первый раз так делает. Ничё с этим контуженным не случится. Так, — вынув телефон из кармана, она ведёт пальцем по вспыхнувшему экрану, — сейчас звякну Бабич.       Нажав на «вызов», Лола ставит звонок на громкую связь. Раздаётся череда долгих гудков, и только я решаю, что Анжела в дороге и не ответит, как из динамика звучит голос подруги.       — Лола, я сейчас не могу говорить, — шепчет Бабич. — Я не одна, понимаешь?       Во мне моментально вспыхивает злость. Лола открывает рот, чтобы ответить, но я выхватываю мобильный и рявкаю в динамик:       — Это здорово, Анж, просто охренительно. Только скажи, какого хуя ты укатила и не предупредила, что нам придётся добираться до дома на своих двоих?       Трубка молчит несколько секунд, а затем раздаётся виноватый шёпот подруги:       — Простите, девочки... Я просто... Мне Рома позвонил, попросил приехать на вторую квартиру. Вот я и... Простите, не подумала, совсем из головы вылетело, что мы вместе приехали! Простите!..       Вконец обозлившись, я сбрасываю звонок и сую трубку обратно ошарашенной Лоле.       — Ты чего злая такая? — спрашивает она, оглядывая меня с головы до ног. — Ну уехала и уехала, чего беситься? Сейчас такси вызовем, проблемы какие.       — Во-первых, — я глубоко дышу через нос и выдыхаю через рот, чтобы купировать истерику, которая сидит в горле и грозит вылиться на друзей потоком дерьма, — никто не поедет в эту глушь по раздолбанным дорогам. Во-вторых, я ненавижу, когда так подставляют. Приехали вместе, значит и уезжать должны вместе. «Забыла предупредить» — тупая отмазка.       — Ладно-ладно, — Лола примиряюще вскидывает раскрытые ладони, — не агрись. Я поняла твои возмущения. Сейчас что-нибудь придумаем.       День не мог закончиться ещё хуже, но некто сверху, очевидно, решил как следует поиздеваться надо мной. Под шинами зашелестел гравий, и на стоянку зарулил чёрный джип. Мне хватает одного взгляда, брошенного на номерной знак, чтобы горько застонать. Только не это, ну только не он!       Водитель не гасит фары; дверь распахивается, и Валя спрыгивает на землю, глядя на нашу кучку с нескрываемым изумлением.       — Вы чего дорогу перекрыли? — интересуется он, подойдя ближе. Его взгляд скользит по Мелу, повисшему на Хэнке то ли в отключке, то ли в глубоком сне. — Что с ним?       — Дрыхнет и видит сказочные сны, — огрызается Хэнк. — Чё доебался?       Валя, если его и выбешивает ответ Бори, этого не показывает. Он обращается ко мне:       — Помощь нужна?       Я хочу яростно замотать головой, попросить бывшего парня свалить в закат, но меня перебивает Рита. Она подскакивает к Святову и виснет у него на руке. От неожиданности Валя шарахается в сторону, но Грошева, сверкая лихорадочным блеском в глазах, крепко держится за рукав спортивной кофты футболиста.       — Нужна! — выкрикивает Рита. — Очень нужна!       — Рита, блин, — шикаю я, пытаясь оторвать обезумевшую подругу от Святова, но все мои попытки тщетны — её сейчас не остановит даже танк. — Прекрати.       — Да чё случилось-то? — недоумевает Валя, глядя то на меня, то на Риту, сотрясающую его за руку. — Нормально, блять, скажите!       — Отвези нас на машине до дома! — выпаливает Грошева и истерично подпрыгивает на месте. У неё на глазах наворачиваются крупные слёзы. — Пожалуйста, Валя!       — Он только что приехал, — предпринимаю я последнюю попытку оторвать подругу от парня, и мы обе плюхаемся на гравий. Рита приземляется на меня сверху и с громким стоном скатывается рядом.       — Да что ж ты будешь делать! — всплёскивает руками Лола, и вместе со Святовым поднимают нас на ноги.       Валя держит меня за предплечье, так бережно и аккуратно, что мне хочется взвыть белугой и разрыдаться в тандеме с уже всхлипывающей Риткой. В носу щиплет, а лицо бывшего расплывается перед глазами. Я уже на грани.       — Я всё понял, — быстро говорит Валя, увидев застывшие в моих глазах слёзы. — Адрес скажите, отвезу.       — Ты только что приехал, — жалобно отвечаю я и всхлипываю, вытирая рукавом толстовки мокрые щёки. — Иди к ребятам.       Ещё раз шмыгнув носом, на этот раз очень громко, я взмахиваю рукой и указываю на ярко горящий в темноте костёр.       — Ничего, я не хотел приезжать. Отмазывался до последнего, но Дэнчик позвонил, они тут без меня никак, — вдруг улыбается Валя и протягивает руку. Я не успеваю отойти, как он вынимает что-то из моих волос. — Это что, конфетти?       Напоминание о поступке Кисы становится последней каплей — я накрываю лицо грязными руками и захожусь в рыданиях.       — Твою мать! — взвизгивает Лола и сгребает меня в охапку. — Ты чего, малышка? Олечка, ты чего рыдаешь? Ну-ну, скажи, кто обидел, Киса? Ничего, я ему яички маникюрными ножничками откромсаю! Ну не плачь, любовь моя!       Я качаю головой, задушенная в крепких объятиях, но не могу и слова сказать — рыдания душат с такой силой, что грудь резко вздрагивает от истеричных всхлипов.       — Так, садитесь все в тачку, — твёрдым голосом командует Валя и, подхватив нас с Гараевой под руки, ведёт к своему джипу. — Живей. Не знаю, чем вы все накурились, но мне это не нравится.       — Мы не курили, — жалобно всхлипывает Рита, помогая Хэнку усадить Мела на заднее сиденье. — Мелу просто очень плохо.       — Олечке тоже очень плохо, — говорит Лола, поглаживая меня по волосам. — Вон, уревелась вся, бедная.       Я качаю головой, по-прежнему не в силах что-либо сказать. Меня усаживают на переднее сиденье, но не успеваю я убрать в салон ноги, как слышу приближающиеся крики:       — Стойте! Подождите нас!       Истерика на мгновение отступает, и я выглядываю наружу. От пляжа на стоянку бегут Кристина и Маша, с радостным и пьяным смехом взмахивая руками.       — Ну их только не хватало, — ворчит Лола, продолжая наглаживать меня по голове, как маленького ребёнка. — Хули припёрлись.       — Подвезите и нас тоже! — запыхаясь, просит Крис, останавливаясь перед Валей, который помогал затолкать спящего Мела в машину. — Мы недалеко от Чеховой живём. Ну будь другом, Святов, нам не с кем уехать.       — Да я бы с радостью, — пожимает плечами Святов. — Но в машине уже нет места.       Маша прищуренным взглядом шарит по нашим фигурам и, широко улыбнувшись, заявляет:       — Вообще не проблема! Лола и Оля сядут на переднее сиденье. Они тощие, как рыбьи кости, — поместятся. Мы вчетвером, — она указывает пальцем на свою сводную сестру, Риту и Мела, — сядем на заднее, а Хэнк в багажнике поедет.       — Отличный план, — ехидно отвечаю я, наполовину высунувшись из салона. — А почему бы тебе в багажнике не прокатиться? Там много места, тебе как раз хватит. Прямо номер люкс.       Машу моя грубость нисколько не смущает. Она только шире улыбается и качает головой, разводя руками.       — Не могу, меня укачивает.       — Всё нормально, — хмуро говорит Хэнк. — Тут ехать недолго. Главное гаишникам не попасться.       Во мне голову поднимает злобная упёртость. Нет, а какого хрена эта новенькая указывает, кому где сидеть?       — А давай мы тебя к багажнику на крыше привяжем? — зло цежу я. — Прокатишься с ветерком.       Маша, продолжая улыбаться, вскидывает одну бровь.       — Оля, у тебя что-то плохое случилось? Чего на людей, как злая собака, бросаешься?       Нет, вот теперь точно была последняя капля. Сейчас я покажу дуре, что добрых людей нельзя злить после того, как они бились в истерическом припадке. Намотаю сраные кудри на кулак и как следует долбану тупую башку о капот.       — Слышь ты, — рявкаю я и, оттолкнув Лолу, которая тщетно пытается удержать меня в машине, спрыгиваю на землю.       Я не успеваю даже протянуть руку к Маше, которая истошно взвизгивает и прячется за спину молча охреневающей Кристины, как меня перехватывают поперёк талии. Я висну на руках Святого и пытаюсь дотянуться до кудрявой идиотки, которая слишком много пиздит.       — Блять, Оля, — рявкает Валя, встряхивая моё беспомощное тело, как тряпичную куклу. — Успокойся! Что с тобой?       — Она ненормальная! — выкрикивает Маша, продолжая трусливо прятаться за спиной Прокопенко.       Крис, верно оценив ситуацию, делает шаг в сторону и жестом просит сестру не пользоваться ею, как щитом. Умный поступок, потому что сейчас я вырвусь из крепкой футболисткой хватки и как следует отфутболю Машу, которая всего за несколько предложений вызвала во мне такую яростную ненависть, что я готова драться со всеми, кто встанет у меня на пути.       Но я быстро выдыхаюсь. Бесполезно бороться со спортсменом. Если бы Валя хотел, я бы уже лежала на земле, придавленная коленом. Устав барахтаться, как рыба, выброшенная на берег, я дёргаюсь назад и цежу:       — Да отпусти меня, всё. Я успокоилась.       Чья-то тёплая ладонь опускается мне на ладонь.       — Да у тебя температура, Оль, — говорит Хэнк и забирает меня у Вали.       Коротко мгновение, и я коротко взвизгиваю, потеряв опору. Ноги беспомощно виснут в воздухе, а я моё уставшее и бренное тело оказывается на руках Хэнка. Он бережно и одновременно бесцеремонно запихивает меня в машину и строго говорит Лоле:       — Садись и не дай ей разнести весь салон.       Лола послушно выполняет указание — а она редко кого-либо слушается и предпочитает всё делать наперекор — и теснит меня, забираясь на переднее пассажирское сиденье.       Позади слышится возня, и над моим ухом раздаётся жаркий шёпот Гараевой:       — Олька, ты моя богиня! Клянусь, если бы не было парней, я бы помогла тебе отпиздить эту пизду!       Сев на водительское место, Валя заводит машину и одновременно пристёгивается. Я смотрю на ремень, который подпирает плечо Лолы и тяжело вздыхаю. Нет, что ни день, то приключение. Как мы умудрились ввосьмером затолкаться в одну машину. Джип Святова, конечно, большой и вместительный, Хэнк спокойно сумел забраться в багажник и высунуться наполовину в салон, но всё равно — места катастрофически мало.       До моих ушей доносится тихое перешёптывание — Кристина отчитывает Машу.       — Ты только припёрлась в мою компанию, а уже сумела выбесить Олю. Я больше тебя никуда с собой не возьму, так и знай.       — И чего? — хихикает Маша. — Можно подумать, она пуп Земли. Не дай бог тронуть королеву. Я тебя умоляю.       — Ты вообще ни черта не понимаешь, — злится Крис. — Эта компашка держится вместе только из-за Оли. Если продолжишь нарываться, если обидишь Чехову, они тебя скопом сожрут. Один только Кислов голову откусит и не подавится.       — И чего? — хмыкает Маша, и я вижу в зеркале заднего вида лицо Хэнка, который тоже слышит диалог двух новоявленных сестёр. Он кривит губы и закатывает глаза. — Оля с Кисой встречаются, что ли? Как его зовут-то вообще?       — Иваном, — отрезает Крис и тут же добавляет: — Только не вздумай его по имени называть. Кислов бесится из-за этого. Не помню, чтобы его Ваней кто-то кроме Оли называл.       — Ты не ответила на вопрос, — перебивает её сестра. — Они встречаются?       — Нет, Кислов жуткий бабник, вся моя группа с ним уже перетрахалась.       — Что, даже парни? — прыскает со смеху Маша. — Чё ты рассказываешь? Нормальный он.       — Я обратного и не говорила, — тихо цедит Крис. — Просто предупреждаю, не суйся в это болото. Кислов только к Ольке и её подружкам нормально относится, остальные для него — тупо мусор. Не рассчитывай ни на что. Только нервы потратишь на беготню.       — Я не тряпка половая, — хмыкает Маша, — не собираюсь ни к кому под ноги стелиться.       — Вот и сиди спокойно. — Кристина тяжело вздыхает. — И свалилась же ты на мою голову. Мать следить за тобой приказала, а ты мне нужна, как собаке пятая нога.       — Слышала? — шепчет Лола мне на ухо. Я киваю. — Вот дуры. Одна из себя деловую строит, а Крис — лицемерка. Только что с сестричкой в два горла бухло заливали, танцевали, а теперь вон как заговорила. Я всегда говорила, что эта театралка нам нахрен в компании не нужна. Уверена, у Прокопенко есть дневник смерти, куда она наши имена записывает и представляет, как мы дохнем в страшных муках.       Устало улыбнувшись, я молчу в ответ. В конце концов, какой смысл сейчас это обсуждать? От переизбытка эмоций и чувств в затылок начинает медленно, но с завидным упорством постукивать молоточек. Маленький такой, въедливый. Эту боль пытаешься всеми силами игнорировать, а она медленно, но неизбежно продвигается в глубь черепной коробки.       Когда мы паркуемся перед домом Мела, и Хэнк, выбравшись из машины, хлопает багажником, головная боль уже достигла висков. А от громкого звука приходится стиснуть зубы, чтобы не взвыть. Внезапно назойливый молоточек перестал колотиться в затылке, и все звуки вокруг стихли. Я растерянно перевожу взгляд на Лолу, которая, беззвучно шевеля губами, выбирается из машины.       И тут моего носа достиг жуткий запах. Мерзкий, кислый, тошнотворный до блевоты. Отчаянно моргая и пряча лицо в воротнике, я оглядываюсь и замечаю неподалёку ровный ряд мусорных баков. Вот откуда доносится это зловоние. Желудок скручивает резь, в левой части головы вспыхивает резкая боль, и я, оттолкнув Лолу с дороги, бросаюсь к ближайшим кустам.       Меня нещадно выворачивает выпивкой, а когда она заканчивается, полоскает желчью. Кто-то придерживает меня за плечи и помогает устоять на трясущихся ногах. По щекам текут слёзы, перед глазами то и дело вспыхивают белые пятна, а затем затухают, оставляя после себя чёрные разводы. Кончики пальцев немеют, а левая половина головы отдаёт новым приступом боли. Нет, только не мигрень.       Пакостная болячка первый раз проявила себя года три назад и с тех пор навещает меня стабильно раз в три месяца, укладывая бедную Олю Чехову в кровать на двое суток. Головная боль, сопровождающаяся тошнотой, отвращением ко всем существующим запахам и режущая глаза способна на два дня парализовать мою жизнь, и в этом нет ничего приятного. Я словно умираю, а затем воскрешаю и следующие несколько дней хожу как под сильной дозой успокоительных.       Этой болячкой страдала и моя бабушка, Антонина Чехова. Вот только бабушку Тоню мигрень валила с ног каждые несколько недель и аж на четверо суток. Едва боль проходила, бабушка бросалась со всех ног, как она выражалась, жить жизнь, ведь неизвестно, когда мерзкая болячка нагрянет в следующий раз.       Коснувшись пальцами ноющего виска, я не без чужой помощь выпрямляю спину и тут же пошатываюсь. Перед глазами всё плывёт, свет уличного фонаря кажется мне невероятно ярким — таким сильным, что выжигает сетчатку глаз. Заохав, словно столетняя старуха, я опираюсь на плечо и по сильному табачному аромату духов понимаю, что мне держит Лола. Внезапная глухота начинает отступать, её сменяет тихий звон, и я слышу приглушённый голос Лолы.       — Ну ты и нажралась, подруга, — ворчит подруга, медленно ведя меня к джипу, из которого высыпались Кристина и Маша. Сводная сестра Прокопенко, прижав ладони к щекам, качает головой, с сочувствием глядя на меня. — Ничё, ничё, скоро уложим тебя на кроватке, потерпи. Пить хочешь?       Покачав головой, я стискиваю пальцами ткань джинсовой куртки на руке Гараевой. Сейчас мне хочется только сползти на землю и добраться до машины ползком. Мир перед глазами сужается до крошечного пятачка, в котором святятся фары джипа. Ну не в состоянии я идти, не могу.       Внезапно меня подхватывают с другой стороны, и сильные руки помогают Лоле донести моё совершенно несчастное тело до машины. Я плюхаюсь на сиденье и, открыв рот, бормочу:       — Голова... Пятна... Воняет, жесть... Я... Телефон.       Совершенно бессмысленный набор слов меня не пугает — при мигрени я едва могу связать два слова. Челюсть отказывается работать, язык становится невероятно тяжёлым, а зубы сводит от боли, спустившейся от левого виска к подбородку.       — Ужас! — взвизгивает противный голос Маши. — Олю долбанул инсульт!       — Не неси хуйню! — рявкает на неё Лола. — А то я тебя сейчас как долбану!       — Успокойтесь обе, — обрывает гневную речь моей подруги спокойный голос Вали. — У неё мигрень. Надо Олю домой отвезти, пока не отключилась.       — Хэнк... — с трудом произношу я. — И Мел.       — Они с Ритой повели Меленина домой, — отвечает на мою обрывистую речь Святов. — Сейчас вернутся.       — Может, лучше скорую вызвать? — жалобно лепечет Маша, и я ощущаю прикосновение чужих холодных пальцев к запястью. — Выглядит жутко!       — Да успокойся ты, — рявкает Кристина, и я снова морщусь. — Сказали же, у неё мигрень. Прекрати кудахтать.       Чужие пальцы исчезают.       — Вы чего столпились? — звучит голос Риты издалека.       — У Оли мигрень, — мигом отвечает Маша и принимается квохтать: — Бедняжка, её так скрутило, я уже на инсульт успела подумать.       — Обычное дело, — спокойно реагирует Рита, не раз провожавшая меня до дома во время внезапного приступа. — Давайте в машину садиться. Я ужасно устала.       — Что с Мелом? — спрашивает Лола, когда все рассаживаются по местам. Подруга заботливо приобнимает меня, и я укладываю невероятно тяжёлую голову ей на плечо. — Предки сильно орали?       — Они даже не услышали, как мы вошли, — отвечает Хэнк из багажника. — Мы Мела уложили на кровать, принесли воды и поставили тазик. К утру оклемается.

***

      Я плохо помню, как добралась до дома. Точнее, знаю, что меня внесли в квартиру на руках и передали в объятия обеспокоенного отца, который весь извёлся, не сумев до меня дозвониться. Телефон-то у меня сел.       Вконец ослепнув от боли, я покорно ложусь на расправленную постель, позволяю Лоле, без конца причитавшей, переодеть меня в пижаму. Слышу громкий голос отца, бормотания Хэнка и извинения Вали. В голове набатом гремит мигрень, но на мгновение я прозреваю перед тем, как отключиться насовсем. Голоса стихают и перемещаются на кухню, а в комнате слышится странный шорок. Будто бумаги шелестят. Нет, будто обои со стен отрываются.       С трудом открыв глаза, я приподнимаюсь на локтях и смотрю на Машу. Сводная сестричка Кристины шарит руками по моему письменному столу. Схватив рамку из коллажа с фотографиями, она приближает изображения к глазам и, слегка покачиваясь на ногах, хмыкает. Постучав коротким ногтём по стеклу, Маша ставит рамку на место и, поправив вьющиеся волосы, оборачивается. Заметив меня, сидящую на постели, она заметно вздрагивает и глупо хихикает.       — Прости за любопытство! — Вскинув руки, Маша демонстрирует пустые ладони и продолжает уже тише: — У тебя комната такая классная. Плакаты, фотки, крутая техника. — Новенькая тычет пальцем в макбук, лежащий на столе. — Мы с мамой никогда не бедствовали, но, знаешь, она у меня такая строгая. Никогда не разрешала стены украшать. Моя детская в Питере — сплошная тоска со цветочными обоями и люстрой с абажуром. Бр-р-р. — Маша передёргивает плечами и широко улыбается, походя ближе.       Я не шевелюсь, продолжая полусидя лежать на кровати. Ничего не соображаю — черепную коробку словно ватой забили и водой залили. Маша останавливается рядом с постелью, и мне в нос бьёт удушающе приторный запах духов. Сладкая вишня и ваниль. Я люблю сладкие запахи, сама душусь всем, что пахнет фруктами, конфетами и прочими сладостями, но сейчас к горлу подкатывает тошнота. Упав на спину, я зажимаю рот рукой и выставляю ладонь перед собой.       — Пожалуйста, отойди, меня сейчас вырвет.       Маша отшатывается и прикладывает ладони к щекам.       — Господи, бедняжка! Сейчас-сейчас, где у тебя тазики хранятся?       — Нет, — тихо протестую я хриплым голосом, — просто иди. Я поспать хочу.       — Ох-ох, — качает головой Маша и снова прижимает к лицу ладони. — Как ж тебя одну-то оставить? Вдруг собственной рвотой захлебнёшься.       У меня нет сил, чтобы пресечь фальшивую заботу от почти незнакомого человека. Всё, чего я хочу, чтобы она нахрен заткнулась и ушла за тысячу километров от моей комнаты, и её приторно-вонючие духи не вызывали новый приступ тошноты. Скомкав пальцами одеяло, я сворачиваюсь в комочек и утыкаюсь лицом к стене.       — Давай я поправлю подушку, — суетится Маша и склоняется надо мной. — И одеяло. В комнате холодно! Может, закрыть балкон? Хотя нет, станет душно, и тебе поплохеет... Оставлю так.       Руки, от которых воняет духами и алкоголем, вздыбливают подушку под моей головой, и я резко впечатываюсь лбом в стену. Мигрень в отместку вгрызается зубами в висок и нещадно рвёт нервы. Обретя силу голоса, я визжу и наугад взмахиваю рукой.       — Да съебись уже!       Кулак попадает Маше по лицу, и она, коротко вскрикнув, отступает, а я зарываюсь с головой под одеяло.       — Ты чё к ней пристала? — рявкает Лола. — Не видишь, что человеку хуёво?       — Я помочь хотела, — жалобно тянет сестра Крис. — А она меня ударила!       — И правильно сделала, — цедит Гараева. — Я сейчас тоже добавлю. А ну выметайся. Тебя вообще в дом Чеховых никто не приглашал.       — Лола, — жалобно зову я и чувствую, как по щекам текут обжигающие слёзы. Боль стала совсем невыносимой.       — Да, малышка, что такое? — Голос звучит совсем рядом, и ладонь подруги касается моего плеча под одеялом.       — Убери её, — прошу я надломленным голосом. — От Маши воняет, мне плохо...       Может, у Гараевой и есть много недостатков — она вредная, неуступчивая, грубая и любительница поскандалить в плохом настроении, — но одно про неё я могу сказать с абсолютной уверенностью — Лола самая лучшая подруга в мире.       — Так, — рявкает Гараева, и я слышу возню и пыхтение, — свалила, живо. Ты чё, совсем отупела от бухла? Давай, топай на выход.       — Я жду Валю, чтобы он отвёз нас с Кристиной домой! — сопротивляется Маша, и я близка к тому, чтобы напомнить подруге, что в ящике стола лежит канцелярский нож.       — На улице подождёшь, — отрезает Гараева и выталкивает Машу из комнаты. — Если Оля из-за тебя снова блеванёт, клянусь, я достану топор. Не доводи до греха.       Звучит щелчок выключателя, и полоска света, проникающая под одеяло, меркнет. Дверь тихо закрывается, и мой мир, наконец-то, погружается в блаженную тишину. Теперь только я, ночь и моя мигрень. Знакомая борьба, в которой я уже проиграла.

15 февраля 2024 года

      Мне с трудом удаётся стащить неподъёмные ноги с кровати и коснуться стопами пола. Боль из левого виска распространилась по всей голове и, казалось, захватила всё тело. Приоткрыв один глаз, я тут же жмурюсь, ослеплённая дневным светом.       Приложив нечеловеческие усилия, я добираюсь до туалета — боль в животе ещё сложнее терпеть, чем боль в голове. Обратно до кровати я ползу на карачках, сопротивляясь силе земного притяжения и проклиная рекламщиков средств от мигрени.       Уж сколько мною было проглочено лекарств — не сосчитать. Каждый раз укладываясь в кровать, я покорно глотаю пилюли, которые притаскивает из аптеки папа. Каждый раз новые, и ни одни из них не помогают. Отчаявшись, отец в прошлом году притащил отвар из трав от травницы из деревни. После жутко горького пойла я провалялась в кровати три дня вместо уже привычных двух. Поэтому мы смирились. Единственное средство от мигрени — сон.       Взобравшись на кровать, я заворачиваюсь в одеяло и тут же ныряю в чёрную пустоту. Она не похожа на обычный сон. Я словно оказываюсь в маленькой коробке без единого признака жизни, света и мысли. Боль затихает, и я лежу в темноте до следующего пробуждения.       Жизнь урывками выдёргивает меня из моей коробки: я слышу звонки входной двери, приглушённый голос отца, кого-то ещё, звуки работающей стиральной машины, сигналы автомобилей за окном.       Кажется, под вечер приходит Киса. Не уверена, но, открыв на мгновение глаза, я вижу полумрак за окном и слышу его хриплый голос за дверью, а потом снова запираюсь в коробке. Кажется, скрипят ставни открывающейся двери моей спальни, кто-то тяжело дышит надо мной.       От кого-то пахнет сигаретами.

16 февраля 2024 года

      Силы встать с кровати и дойти до кухни появляются почти под ночь. Протерев опухшие глаза, я вглядываюсь в циферблат электронных часов и выдыхаю с облегчением: я выпала из жизни меньше, чем на сорок восемь часов. Мигрень прошла: спазмирующая боль, от которой немеет всё лицо, превратилась в лёгкую дурноту, которая знакома всем, кто спал дольше двенадцати часов.       Щёлкнув выключателем на кухне, я жмурюсь и снова тру лицо. Во всей квартире темно — отца нет дома. На столе лежит записка, начирканная наспех отцовской рукой.

Лягушонок, я на вечерней индивидуальной тренировке, постараюсь сильно не задерживаться. Если читаешь эту записку, значит, тебе стало лучше. Порадуйся, я привезу тебе кое-что очень вкусное и твоё любимое. С универом я договорился, объяснил ситуацию, пропусков не будет.

Папа.

Пы. Сы. Если тебе лучше, напиши друзьям, они меня уже доконали. Нервов никаких не осталось.

      Отложив записку, я заливаю в чайник воду до верхней отметки и ставлю на базу. Щёлкает кнопка, вода за стеклом подсвечивается синим светом. Опустошив наполовину бутылку холодной минералки и вытерев тыльной стороной ладони губы, под тихое шипение чайника плетусь в комнату.       Телефон, как и я, пролежал в отключке все два дня. Поставив мобильный на зарядку, я открываю крышку ноутбука и жму на кнопку включения. Экран вспыхивает и приветствует меня. Пальцы быстро бегут по клавиатуре, набирая пароль, и, пока агрегат загружается, я иду обратно на кухню.       После продолжительной мигрени прийти в себя лучше всего помогает крепкий горячий чай с сахаром. Обычно, я не пью сладкий чай, но сейчас без этого никак.       Вернувшись с огромной, напоминающей бочонок, кружкой в комнату, я сажусь за стол и подбираю под себя ноги. Приходится потратить добрые десять минут, чтобы ответить каждому и сказать, что я ожила. Лола отвечает мгновенно и пишет, что у неё ночная смена, и она придёт проведать меня утром. Улыбнувшись, я отправляю подруге смайлик с сердечком и захожу в чат с Бабич, от которой пришло новое сообщение.       Анж: Оля, я рада, что тебе стало лучше! Лола меня так напугала, я даже не сразу поняла, что ты с мигренью свалилась!       Анж: Прости меня, что я бросила вас на тусовке. Мне очень стыдно!       Сделав глоток чая, я быстро стучу пальцами по клавиатуре.       Я: Проехали, Анж! Ничего страшного, я понимаю, почему ты так сделала. Ты тоже меня прости, что я на тебя так наехала. У меня тогда голова не на месте была. Сорвалась на всех, на ком только можно было.       Анж: Случилось что-то ещё, кроме мигрени?       Я сдуваю прядку с лица и тихо барабаню пальцами по столешнице, уставившись глазами в стену, за которой находится комната Кисы.       Кислов ничего не прислал за два дня моей отключки, но сообщения прочитал. Вероятно, он сразу понёсся к нам домой, но натолкнулся на отца, который рассказал о новом приступе мигрени и приказал не трогать меня.       Тяжело вздохнув и качнув тяжёлой головой, набираю Анж ответ:       Я: Стрессанула из-за Мела.       Пока Анжела печатает сообщение, я выуживаю из своих запасов трюфельные конфеты и закидываю в рот сразу две штуки. Желудок начинает вспоминать, что ничего не ел уже два дня.       Ноут сигнализирует о новом сообщении, и я, отряхнув пальцы, беру в руки кружку с чаем.       Анж: Знаю, я дерьмово поступила, что бросила Мела в таком состоянии одного на пляже. Но он так меня разозлил, не могу описать даже. Опять завёл тему о любви и отношениях, а потом резко дал заднюю и сказал: «Нет, конечно, мы можем остаться просто друзьями, я не стану настаивать. Но, понимаешь, я так тебя люблю-ю...». И тут у меня сорвало крышу. Я наорала на него, дала по лицу — сама не поняла, как это случилось. Забрало опустилось. А потом до меня дошло, что он обдолбался. И это стало последней каплей. Мне стало плевать, что с ним будет. Просто всё равно. Человек кричит о любви ко мне, и при этом все его действия говорят о том, что он не уважает меня и мои чувства. Главное, чтобы любовь Мела была взаимной. Хрень какая-то.       Анж: Не думаю, что мы сможем продолжать дружить. Точно не после такого.       Я: Ты ничем ему не обязана. Банальная, заезженная фраза, но насильно мил не будешь.       Я: Может, теперь до Мела дойдёт.       Я: Я вчера много чего ему наговорила. Довела до слёз. Была грубой, но твёрдой.       Анж: Спасибо, что понимаешь меня. Люблю тебя, скорей возвращайся в строй!       Я: Люблю тебя!       Свернув диалог с Анжелой, я вздыхаю и откидываюсь на спинку стула, бездумно глядя в потолок. Ну почему жизнь резко стала такой сложной со всех сторон? Неудивительно, что моё тело сказало: «Мне нужна передышка». Каждый день что-то да происходит.       За окном поднимается ветер, и шторы, прикрывающие открытую балконную дверь, вздыбливаются, словно шерсть дикой кошки. Толкнув ногой дверь, я возвращаюсь к ноутбуку и, несмотря на тяжесть в голове, решаю глянуть что-нибудь на ютубе. Пока видео загружается, я закидываю в рот ещё одну конфету и, двигая челюстью, отвечаю на новое пришедшее сообщение, высветившееся иконкой в углу экрана.       Хэнк: Расскажешь, что у вас с Кисой случилось? Почему он бросил тебя одну в темноте?       Я: А может, лучше, ты расскажешь, как так получилось, что Киса снова долбит и торгует, а я ни сном ни духом?       Хэнк: Это не моя тайна.       Короткий и простой ответ друга приводит меня в бешенство, и я принимаюсь яростно строчить, отставив в сторону кружку, чтобы в порыве злости не сбить её локтём.       Я: Прикольный ответ, Хенкалина! Надо было дождаться, когда обдолбыш отбросит копыта, а потом мне всё рассказать! А что, тайны мертвеца уже не тайны, да?       Я: Я думала, что могу тебе доверять, а оно вон как вышло. Зашибись. Просто супер.       Хэнк: Ты можешь мне доверять. И Киса тоже мне доверяет. И как быть в таком случае? Он умоляет ничего не говорить, но я должен тут же донести всё тебе?       Хэнк: Мне и самому не нравится всё это, но я оказался меж двух огней. Киса бы мне этого не простил.       Я: А я не прощу вам с Мелом, если этот кретин отъедет на тот свет от передоза.       Хэнк: Оль, чего ты от меня хочешь? Это не я торчу.       Я: Вы должны были рассказать всё мне. Мы бы придумали, как снова вытянуть его из этого болота.       Хэнк: Пока Киса сам не решит завязать, мы бессильны. Можешь даже приковать его к батарее, только он себе руку отгрызёт. Пословицу про спасение утопающих знаешь?       Я: Иди в жопу.       Хэнк: Отличный ответ. Очень по-взрослому.       Хэнк: Когда перестанешь плеваться ядом, позвони. Поговорим.       С трудом поборов желание повторить последнее своё сообщение, я с психом захлопываю крышку ноутбука и вгрызаюсь зубами в большой палец на руке. Ненавижу эту рациональную черту Хэнка и невозмутимое спокойствие. Его практически невозможно вывести из себя; он по конструкции идентичен бомбе с детонатором, спрятанной в мягкую игрушку. Лежит себе эта бомбочка спокойно, ни у кого не вызывает опасений, а потом раз — и бабах!       Умом-то я понимаю, что Хэнк прав, во всём прав, но сердцем не могу перестать злиться. Я ненавижу быть в неведении и выглядеть дурой. А ещё, несмотря на мою твёрдую решительность оборвать с Кисловым всякий контакт, я не могу перестать за него волноваться. Не знаю, смог ли бы кто-нибудь в раз оборвать дружбу в тринадцать лет. Это как разом вычеркнуть большую часть своей жизни. Может, через некоторое время я успокоюсь, пересмотрю своё решение, но прямо сейчас я бы с удовольствием насыпала красного перца в трусы Кисы.       Уставившись невидящим взглядом в крышку закрытого ноутбука, накручиваю прядь грязных волос на палец. Подушечками чувствую какой-то мусор, тяжело вздыхаю и вытягиваю хреновину из волос. Бросаю мимолётный взгляд на мелкий мусор перед тем, как бросить его на пол, и застываю — на ковёр медленно, покачиваясь в воздухе, опускается ярко-розовая конфетти.       Я снова вспоминаю о том, с каким наслаждением Кислов высыпал мне на голову пакет с валентинками, и в глазах собираются злые слёзы. Он был в тот момент в край обдолбанным, но это его нисколько не оправдывает. Между прочим, в уголовном кодексе есть статья, согласно которой алкогольное или наркотическое опьянение при совершении преступления — отягчающее обстоятельство, а не оправдание.       По этой же причине нельзя вестись на жалкие попытки алкоголика оправдаться за то, что в пьяном угаре избил жену до полусмерти. Если любое психотропное вещество делает человека неспособным контролировать монстра в глубине своей души, он должен нахрен завязать и никогда не прикасаться к этому дерьму.       Вот почему я так сильно зла на Кису. Он не просто обманывал меня хрен знает сколько времени — нажравшись таблеток, он сделал всё, чтобы меня обидеть и унизить. Предумышленное деяние, а не спонтанное. Вот и всё.       Сквозь громкие мысли, волчком вертящиеся в голове, я слышу знакомое кряхтение, надтреснутый звук табуретки — она издаёт такой, когда на неё ступают ногами, — и задумчивость слетает с меня прямо-таки мгновенно. Отъехав от стола, я подлетаю к балкону, одёргиваю тюль и с размаху запираю дверь. Повернув ручку, я перевожу дыхание и вижу застывшего в остолбенении Кису. Выглядит он паршиво — на нём несвежая футболка, замызганные чем-то джинсы, на ногах отсутствует один носок, а на другом зияет огромная дыра в районе большого пальца. Волосы Кислова взлохмачены, в них застрял природный мусор — сучки, старые листья и какой-то пух. Или это перья, через стекло не разобрать.       Сжимая в руке телефон, парень разводит руками и открывает рот. Его голос я отлично слышу, хотя хочется, чтобы он нахрен заткнулся.       — И чё это за хуйня? — с совершенно искренним недоумением вопрошает он. — Дверь открой.       — Нахуй иди, — выпаливаю я и демонстративно задёргиваю тюль.       Раздаётся удар по стеклу, и Кислов припадает к двери. Он пытается налечь на неё, чтобы открыть. Надо сказать, бесполезное занятие — дверь же заперта, а со стороны улицы ручки нет.       — Чехова, ты белены обожралась? Сначала херню какую-то написала, теперь в комнату не пускаешь. Мигрень до сих пор не прошла, что ли?       Я игнорирую его слова и демонстративно отворачиваюсь. Грязная голова начинает неприятно зудеть, и я решаю сходить в душ. Вынимаю из шкафа новое постельное бельё, швыряю на кровать, затем вытаскиваю чистую пижаму из ящика и, не глядя в сторону балкона, выдёргиваю провод из телефона.       — Да Чехова, блять! — кричит Киса и снова бьёт кулаком по стеклу. — Давай поговорим, а?       Не меняясь в лице, я тушу свет в комнате и захожу в ванную. Очередные жалкие слова Кисы тонут, потому что я с грохотом запираю дверь. Совершенно точно не имею никакого желания общаться с лжецом и предателем моего доверия. И я тоже хороша, такая дура, так легко поверила Кисловскому пиздежу.       Сбросив одежду на пол, я забираюсь под горячую воду в душ и качаю головой. Нет, не стоит себя винить. Не зря он советский режиссёр как-то сказал, что если ты смог обмануть человека, то это не значит, что он дурак — просто тебе доверяли больше, чем ты того заслуживал.       Я мою голову и тру кожу мочалкой под бодрую мелодию, который издаёт надрывающийся в истерике телефон. Киса за последние пятнадцать минут звонит уже в девятый раз, но меня это не раздражает — давным-давно я поставила на Кислова трек Пошлой Молли. Поэтому сейчас, нанося на волосы бальзам с банановой отдушкой, пританцовываю и подпеваю:       — Тёлка-тёлка, дай мне рэп, твою жопу крутит Муз-ТВ!       Когда я выключаю кипяток и выбираюсь из кабинки, телефон перестаёт скакать от вибрации по всей поверхности стиралки. Выдохнув с облегчением, смахиваю пропущенные на главном экране и принимаюсь сушить волосы. Намазав лицо увлажняющим кремом и одевшись в чистую, приятно пахнущую кондиционером пижаму, я подхватываю телефон, заталкиваю грязные вещи в барабан и, твёрдо себе пообещав через полчаса включить стирку, выхожу в тёмную комнату.       Шарю по стене, жму на выключатель и не могу удержаться от громкого вскрика. Киса всё ещё на балконе — стоит перед дверью и смотрит на меня, сложив руки на груди и сдвинув густые брови к переносице. С перепугу я делаю то же самое, что и моя бабушка, когда та жутко пугалась — крещусь. Но, вспомнив, что я неверующая, тут же опускаю руку и с досадой топаю ногой. На какого чёрта этот кусок идиота до сих пор там стоит?       Да, февраль в Крыму — не сибирская или северная зима, но та одежда, в которой Киса стоит почти что на улице, совершенно никуда не годится. Кислов ничем не выдаёт, что замёрз, но я вижу, его застывшую, словно замороженную фигуру на ветру, и сердце сжимается от беспокойства. Ну идиот, ну полный идиот!       Бросив телефон на подушку, я подхожу к балкону и одёргиваю тюль.       — Открой, — требует Киса, едва двигая закоченевшей челюстью. — Я сейчас задубею нахуй.       — Иди домой, — пожимаю я плечами.       — Не могу, — цедит он.       — Почему же? Я тебя всё равно не впущу.       Киса с трудом переступает с ноги на ногу, и меня осеняет — он не держит руки сложенными на груди, он себя обнимает в попытке хоть как-то сохранить тепло.       — У меня руки с ногами не двигаются, — сдавленно отвечает парень и, резко содрогнувшись, трясёт головой. — Точно ёбнусь с балкона.       Жалость и сочувствие медленно протягивает ко мне свои липкие щупальца.       — Сам виноват, — стою я на своём. — Нехер было лезть.       — Я поговорить хочу.       — В среду наговорились сполна, — ровным тоном отвечаю я. — Лично я всё поняла, мне хватило.       — А мне нет, — перебивает меня Киса и, подавшись вперёд, бьётся лбом о стекло — Я нихуя не помню, Оль. Чисто туман. Собирался на тусу, бац, провал — я просыпаюсь в своей комнате весь в каком-то говне и песке.       Сдержать ехидную усмешку не получается.       — Понятно дело. Так бывает, когда смешиваешь таблы с бухлом.       Глаза Кисы от удивления распахиваются так широко, словно вот-вот вывалятся. Он открывает рот, что-то мямлит и, наконец, выдаёт более связное:       — Я не...       — Не надо, — грубо обрываю я новый поток лжи. — Я всё знаю, тебя сдал Мел. Но не вини его, он распизделся после того, как ему стало плохо от твоих таблеток.       Киса прикусывает нижнюю губу и, что удивляет, виновато отводит глаза.       — Тогда понятно, почему ты решила обрубить нашу дружбу, — произносит он так тихо, что я не уверена, разобрала ли я всё, что он сказал. — Тогда понятно...       — Нет, — снова перебиваю я его. — Я написала те сообщения до того, как в темноте наткнулась на валяющегося в отключке Мела.       Облизнув побелевшие губы, Киса поднимает на меня глаза и почти умоляющим голосом говорит:       — Солнышко, впусти, а. И объясни, чё стряслось. Дай мне шанс хоть что-то сделать за свои косяки.       — Свои косяки ты только куришь, — огрызаюсь я.       — Солнышко...       — Хватит меня так называть. Я на тебя обижена, мне не до твоих сюсю-мусю.       — Оля.       — Киса.       — Пожалуйста, открой дверь, — просит Киса и начинает стучать зубами. — Я внатуре сейчас кони двину.       И тут я даю слабину. Прикрыв веки, шумно втягиваю носом воздух и поворачиваю ручку двери. Киса вваливается в комнату и трясясь всем телом, медленно оседает на мою кровать. Закрыв дверь балкона, я задвигаю шторы и встаю напротив парня.       — Оль, — заикаясь, произносит Киса, клацая зубами, — знаю, ты бы меня с удовольствием сейчас убила, но, плиз, дай горячего. Я пальцев не чувствую.       Надо бы отказаться. Встать в позу и демонстративно налить ему воды из холодильника, добавив в стакан лёд, но я не умею быть настолько сукой. Так, раз в тысячелетие повыёбываюсь, а потом снова на круги своя. Вот и сейчас, коротко кивнув, я бросаюсь на кухню. Ставлю ещё тёплую воду греться, сыплю в большую кружку сахар, щедро лью заварку, зная, что Киса ненавидит разбодяженный чай, и, залив кипяток до краёв, спешно несу напиток в комнату.       Киса, завернувшись в одеяло, забрался на кровать с ногами, но я не делаю ему замечаний — молча протягиваю кружку. Кислов хватается за неё и тут же припадает губами, громко хлюпая. Вздрогнув, он морщится и приоткрывает рот, высунув наружу обожжённый кипятком язык.       — Осторожно, — хмыкаю я, — горячо.       Вижу, что Киса очень хочет съехидничать в ответ, но сдерживается. Правильно, не в том он положении, чтобы пальцы гнуть.       Когда парня перестаёт колотить, как в жуткой ломке, я спокойно говорю:       — Насчёт того, почему я тебе те сообщения отправила: если кратко, то ты отвёл меня в сторону ото всех и вручил пакет, набитый валентинками. Я не поняла прикола, а ты взял и высыпал содержимое мне на голову. И смеялся. Вот так вот.       По мере того, как я говорю, лицо Кисы из посиневшего становится красным, а губы стискиваются в тонкую полоску. Когда я умолкаю, он опускает глаза на кружку в своих руках и медленно говорит:       — Тогда я не понимаю, почему ты налила мне чай, а не хуйнула кипятком в рожу.       — Мне жалко воду с электричеством переводить, — фыркаю я, потирая ладонями бёдра. — Ещё и убирать потом.       — Чехова, — тихо произносит Киса, — прости. Честно, я в душе не ебу, что это было. Вообще ничего не помню.       — Долбить меньше надо, — спокойно отвечаю я. — Тогда и куски жизни выпадать не будут.       — Я не собирался, — так же тихо продолжает Киса. — Не собирался есть таблы на тусе. Но после того, как Ленка ушла, я закинулся одной, думал, что до костра отойду. Но, то ли доза в одной штуке была нихуёвая такая, то ли... Не знаю. Помню, что зашёл в канцелярский магаз... Витрину с валентинками тоже помню... А потом всё, пустота. Вроде собирался одну купить, чтобы показать тебе, что я не мудак.       — Но что-то явно пошло не так, — ехидно смеюсь я. — Какая неожиданность. Кис, ты же не дурак, тогда почему лапшу мне на уши вешаешь? Или меня за тупицу считаешь?       — Нет-нет, — торопливо взмахивает рукой парень. — Честно, я понятия не имею, почему всё так случилось. Товар новый, типа экспериментальный. А в таких случаях никогда не знаешь, как организм себя поведёт.       — Хорошо, — устало вздыхаю я. — Пусть так, у меня нет желания развивать эту тему. Чё говорить, если ты не помнишь. Ты мне лучше объясни, какого хрена опять взялся старое? Или тогда напиздел и вообще не бросал?       — Я правда завязал, когда в больницу попал, — буркает Киса и чешет немытую голову.       Почему он до сих пор выглядит так, словно все два дня провалялся в канаве? Но об этом спрошу позже.       — И что же потом случилось? — ядовито-приторно интересуюсь я.       Нахмурившись, Киса делает глоток чая и с трудом выдавливает из себя:       — Мать опять влипла.       Я стою на месте, не шелохнувшись, несколько секунд, затем тяжело вздыхаю, подкатываю стул и сажусь напротив Кисы. И сколько раз я уже слышала эту фразу? Давно сбилась со счёта.       Лариса Кислова — уникальный человек. Мы с Лолой даже дали ей прозвище «человек-балда, человек-тройная беда». Маленькая девочка в теле взрослой тётки, которая за каким-то хреном родила ребёнка, о котором оказалась не в состоянии заботиться. Нет, мать она не плохая — Киса не голодал, тумаков не получал, в углу не стоял, в рванье не ходил и на вокзале подачки не просил. Но, сдаётся мне, только потому, что вокруг Ларисы всегда были и есть люди, которые вынуждены помогать несамостоятельной и бестолковой женщине, чтобы ни она, ни её сын не сдохли от голода и холода.       Лариса — настоящий лакомый кусочек для мошенников, и каждая новая история, которую приносил мне Киса, удивляла сильнее предыдущей. Мать Кислова трижды называла цифры на обороте зарплатной карточки и зачитывала код из смс, потому что ей позвонили из банка и сообщили о подозрительной активности в её мобильном банке. Казалось бы, когда в первый раз она обожглась и была вынуждена закрывать кредит на девяносто тысяч, которые даже не держала в руках, женщина должна была уяснить урок. Только не Лариса. При втором звонке она потеряла всю только что полученную зарплату, а в третий раз снова попала на кредит. На сто тысяч. И когда Киса, в очередной раз выслушавший истеричные оправдания матери, разорался и запретил ей брать трубку от незнакомых номеров, Лариса смутилась и тихо сказала:       — А вдруг что-то случится? Вдруг что-то важное?       Другая, совсем не смешная история приключилась, когда Ларисе позвонили с незнакомого номера, и она услышала паникующий голос сына. Киса сказал, что напился и сбил на мотоцикле человека, а мент шепнул, что, если мать принесёт выкуп, тот дело обстроят так, будто это жертва была пьяна и выскочила на дорогу в неположенном месте. Обезумевшая от ужаса Лариса бросилась к моему отцу и упала на колени, умоляя занять двести тысяч, чтобы выкупить свободу сына. Не трудно представить наш с Кисой шок, когда мы вышли из моей комнаты и увидели растерянного отца и Ларису, отчаянно рыдающую на коленях и повторяющую: «Мой мальчик не выживет в тюрьме! Молю тебя, Артур, помоги моему мальчику!».       Я не психиатр, но Ларисе Кисловой могу поставить однозначный диагноз: она — клиническая идиотка.       И вот сейчас Киса снова выложит удивительной тупости историю, в которую вляпалась Лариса. Парень открывает рот и чем больше говорит, тем сильнее у меня отвисает челюсть, руки холодеют, а по спине бегут мурашки.       Надо ещё рассказать, что Лариса устроилась на работу в третьесортный салон красоты ещё в тот год, когда Киса в садик не пошёл. Политическая и экономическая ситуация много раз менялась, цены падали, поднимались, но во все времена Лариса зарабатывала ничтожные копейки. Когда Киса был ещё совсем мал, она пыталась доучиться, получить образование финансиста, посещая вечерние лекции в Вятском университете. Но слабохарактерная, слезливая Лариса редко доводит начатое до конца.       Во время первого же зачёта преподаватель жёстко раскритиковал уже не восемнадцатилетнюю студентку. Причина придирки была до ужаса банальная — престарелые профессора и тогда, и сейчас, не отличались деликатностью: нарожала тут, понимаешь ли, вместо учебников соски отпрыску кипятит, вот и не может уяснить простые истины банковского дела. С грохотом припечатав зачётку на сто, преподаватель отправил Ларису на пересдачу.       Как поступает большинство студентов? Злятся, рыдают, носятся за профессором, бесконечно ходят на пересдачу и, в конце концов, добиваются жалкой тройки или зачёта в качестве аванса. Но Лариса не такая: выйдя из аудитории вся в слезах и соплях, она направилась в деканат и... написала заявление на отчисление. Приложи Лариса больше усилий, собери она волю в кулак, то получила бы образование, с которым можно устроиться на хорошую должность. Но, увы, с тех пор она прочно осела в салоне с феном и ножницами в руках.       Шагов в своём развитии она не делает; в отличие от той же бойкой Риты, которая каждый месяц прилаживает к стене у своей рабочей зоны всё новые и новый дипломы с курсов повышения квалификации, Лариса с упорством дятла на все запросы делает одинаковые стрижки, давно вышедшие из моды причёски и страшно любит щипчики с мелкой завивкой, после которых клиентки становятся похожими долбанутых током пуделих. И она до сих пор удивляется, почему в ответ на её робкие просьбы о повышении зарплаты хозяйка салона гневно фыркает и захлопывает дверь перед носом сотрудницы.       В прошлом году на восьмое марта мы с девочками скинулись и подарили маме Кисы сертификат на обучении у одного очень крутого мастера по волосам, приехавшего неделю из Севастополя. И как распорядилась Лариса с шикарным подарком? Она забыла! Убрала красивую глянцевую картонку-приглашение в ящик стола и не явилась в назначенный день на курсы.       Пока мы с Анжелой пытались найти оправдания Кисловой, Лола и с Ритой категорично заявили, что больше ни за что не скинутся на подарок безалаберной тётке. Я прекрасно понимала их реакцию: Лариса постоянно жалуется на маленькую зарплату, подрабатывает на складе уборщицей по ночам, но не делает абсолютно ничего, чтобы переменить вялотекущее русло своей тусклой жизни. Вместо неё спину ломит сын.       Киса работает в баре, делает даже самые тупые татуировки тупым клиентам и с шестнадцати лет стал наркокурьером и закладчиком. А всё потому, что блаженная Лариса могла запросто потратить последние деньги до получки на новые сапожки. Окажись Лариса моей матерью, клянусь, я бы уже её пристрелила, чтобы ни себя, ни меня не мучала. Но Киса очень любит мать. Просто потому, что она его мама. Всё очень просто.       В сентябре прошлого года Лариса твёрдо решила изменить свою жизнь. Денег работа в салоне не приносит, но возиться с волосами — единственное, что она умеет делать. Поэтому в голову ничего не смыслящей в бизнесе Ларисе пришла поистине шедевральная идея — открыть собственную студию красоты! Что для этого нужно? Помещение, оборудование и сотрудники. Плёвое дело, сущий пустяк — так решила мать Кисы.       Начать она решила с простого — найти помещение для аренды. Сама вселенная решила помочь Ларисе. Выйдя на обед за стаканчиком кофе с пончиком, Лариса решила прогуляться через парк с буйно цветущими кипарисами и пальмами. День солнечный, чудесный — нос щекочет аромат сладких цветений, в руке вкусный пончик с шоколадом и стаканчик с латте, щедро приправленный ореховым сиропом. В приподнятом настроении Лариса пообедала на скамейке в парке, вышла через железные ворота и, задумавшись о чём-то очень хорошем, свернула не в ту сторону. Через полсотни метров она вынырнула из мечтаний и поняла, что пошла не той дорогой. И тут ей на глаза попалось объявление на стекле одного крыльца.

Сдам помещение, дёшево

      Молния озарения ударила Ларису прямо в темечко. Вон оно! Место, где сбудутся все её мечты!       Хозяйка помещения, на вид лет тридцати, была на месте, сидела в голом просторном холле и печатала за ноутбуком. Женщины разговорились, и наивная Лариса вывалила на голову малознакомой тётки свои планы — открыть студию красоты. И тут вторая удача: молодая женщина оказалась Марией Романовой, владелицей сети салонов красоты по всему побережью!       На этой части рассказа я нахмурилась. Дружба с Ритой обязывает меня знать все прелести мира красоты. Хорошо помню, как Грошева с придыханием рассказывала об этой женщине: умная, богатая, упорная, к крепкой деловой хваткой! Только, есть один крошечный нюанс: Марии Романовой уже перевалило за девяносто. Она считается настоящим уникумом в мире Крымского бизнеса. Женщина открыла свой первый салон, когда ей уже было крепко за шестьдесят. Следовательно, молодая хозяйка помещения не могла быть известной, но престарелой бизнес-леди. Да и стала бы такая женщина сидеть одна в голом помещении и лично обсуждать с арендодателем вопросы сделки?       Но Ларису разом покинули все остатки ума. Она возликовала. Вселенная ей помогает! Указывает верное направление! Даёт своё согласие на успех!       По словам Кисы, что было дальше, мать почти не помнит. Но дело сложилось так: лже-Мария заявила, что возьмёт ничего не смыслящую в бизнесе Ларису под своё крыло. Поможет ей. Сделает щедрую скидку на аренду помещения, разработает бизнес-план и концепцию, подберёт отличных мастеров из своих учениц. Ларисе эти слова вконец вскружили голову. Вот он, её шанс.       Оставался ещё один сущий пустяк — на открытие бизнеса нужны деньги.       — Шесть миллионов, — сердито цедит Киса, и я едва не падаю со стула.       — Сколько?! — взвизгиваю я, моментально позабыв про больную голову. — Сколько?!       — У меня была такая же реакция, — криво усмехается парень и, поставив опустевшую чашку на тумбочки, придвигается спиной к стене. — Сказать, что я охуел — не сказать ничего. Я в жизни таких денег в руках не держал.       Лариса сперва тоже испугалась. Ну откуда взять такие деньги? Лишней недвижимости на продажу у неё нет, захоронок под матрасом — тоже. Немыслимая сумма. Но лже-Мария не смутилась и разъяснила: бизнес, как волшебная шкатулочка — вложишь рубль, получишь два. Непонятно каким образом, но мошенница сумела убедить Ларису, что вложенные деньги окупятся в течение года, если она во всём будет слушаться опытную бизнес-леди.       Лариса понеслась в банк. Тот, естественно, отказал ей — ни один здравомыслящий сотрудник не одобрит кредит на шесть лимонов женщине, которая зарабатывает две двадцатки в месяц. Вселенная уже начала давать Ларисе крепких подзатыльников и намекать, что дело — дрянь. Ей надо срочно высунуть голову из задницы и как следует поразмыслить. Но, вместо этого, она звонит лже-Марии и рассказывает, как банк её бортанул.       И тут снова удача: у бизнес-леди есть знакомые, которые могут выделить нужную сумму под небольшие проценты со сроком на пять лет. Конечно, деньги Лариса быстро отобьёт и вернёт ростовщикам, почти нисколько не переплатив, но пять лет — нужная гарантия. Ведь жизнь может по-всякому повернуться. И Лариса понеслась по адресу, который ростовщик скинул ей на мобильный.       Хорошо одетый и приятный на вид и запах мужчина по имени Фёдор встретил её в арендованном офисе небольшого бизнес-центра на центральной развязке в Новом городе. Я была там пару раз — двухэтажное здание с чёрными стёклами и пустыми офисами. Весь второй этаж занимает местное телевидение. Жуткое место; если окажешься там ночью, в одиночестве, одуреешь от страха. Но Ларису, опять же, ничего не смутило. Например, отсутствие каких-либо вещей в офисе ростовщика. Любой дурак бы понял, что помещение арендовали исключительно для этого разговора.       Ростовщик подтвердил:       — Да, шесть миллионов без проблем займём, проценты мизерные, сущие копейки. За пять лет успешно раскрученный салон спокойно вернёт долг. Вопросов Лариса не задала, но мужчина сам решил пояснить: он занимается столь неприбыльным делом лишь по доброте душевной. Он бизнесмен, владеет сетью кофеен, известной на Крымском полуострове, иногда одалживает деньги владельцам малых бизнесов по просьбе хороших знакомых. А Марии Романовой он никак не мог отказать в просьбе — женщина не раз выручала его в далёких девяностых.       — Ну почему Лариса не задала вопрос, как Мария могла чем-то помочь мужику в девяностых, если ей на вид не больше тридцать?! — вскрикиваю я, подскакивая на ноги. Чем дольше Киса говори, тем меньше остаётся сил смирно сидеть на месте. — Очевидно же, что это пиздёж!       — Думаешь, мать задумалась об этом? — с грустной усмешкой спрашивает Киса и качает головой. — Нет, у неё в башке билась мысль, что скоро она станет богатой и успешной. Никогда за бабками не гналась, а ту на те. Ещё и по тупому так...       Я прикусываю язык. Киса блаженен в отношении своей матери, всем остальным же очевидно, что она — круглая идиотка. Как и все люди, Лариса любит деньги, просто не умеет ими распоряжаться и не знает, как зарабатывать на все свои хотелки.       — Мать расписку написала, — продолжает тем временем Киса. — Да нет, это целый договор прям.       Содержимое Лариса не читала; быстро поставила подпись на двух экземплярах, один сунула в сумку и увидела в двух холщовых сумках красные пачки банкнот, туго перетянутых канцелярскими резинками. Нетрудно догадаться, что испытала женщина, которая никогда не видела такие суммы живьём.       Сама Лариса не смогла бы отвезти деньги лже-Марии, поэтому ростовщик позвонил по телефону, и в офис заглянул другой мужчина, одетый в простой спортивный костюм и с барсеткой на груди. Ларису доставили к порогу нового помещения под салон на дорогой иномарке насыщенно синего цвета. Лже-Мария приняла деньги, водитель уехал, и женщина протянула Ларсе небольшой альбом.       — Это бренд-бук твоего нового салона, — сказала она. — Мои дизайнеры разработали несколько концепций, но тебе нужно самой выбрать. Подумай неделю, запиши свои замечания и приходи в понедельник в шесть часов. Сюда. Обсудим все детали и разработаем бизнес-план.       И Лариса ушла, оставив два мешка денег. Ни договора об аренде помещения, ни документа, подтверждающего передачу столь крупной суммы — только второй экземпляр расписки в сумке и бренд-бук в руках.       — Даже, если бы Лариса подумала о документах, — тихо говорю я, присаживаясь на кровать рядом с вконец сникшим Кисловым, — то что бы в них было написано? Договор на имя Марии Романовой? Владелицы сети салонов «Люкс красота»? В любой ментовке бы ей под зад дали.       — Именно, — кивает Киса. — Полная хуйня.       — И что случилось дальше?       Лариса вернулась в назначенный день и час к арендованному ею помещению. Там она увидела рабочих в форме и прораба, командовавшего парадом. Грузный мужичок велел снести одну стену, и Лариса закричала, подбегая к нему:       — Нет-нет! Оставьте эту стену! Там будет кабинет мастера по маникюру!       — Женщина, вы кто? — нахмурился прораб.       — Хозяйка помещения, — гордо взмахнула волосами Лариса и приосанилась. — Здесь будет мой салон.       — Здорово, — хмыкнул мужик. — Только владеет этим помещением — Марков Виктор Петрович. И он открывает здесь зоомагазин.       С Ларисы мигом сошла вся вода.       — К-как? — заикаясь, пролепетала она. — К-как зоомагазин?       — Жопой об косяк, — вульгарно заржал прораб и, шмыгнув, вытер рукавом нос. — Давай, топай, мужики щас плитку долбить будут. Давай-давай, не спи!       — А как же мой салон? — жалобно спросила Лариса, оттеснённая к выходу.       — Видимо, — опять заржал мужик, — накрылся медным тазом.       Оказавшись на улице, Лариса бросилась звонить лже-Марии, но в ответ услышала механический голос, который сказал, что номер больше не обслуживается. Тогда она, теряя остатки разума, понеслась в бизнес-центр, где хмурого вида охранник сказал, что на первом этаже никто не арендует офисы. Лариса, униженная случившимся, зарыдала и накинулась на мужика с кулаками, требуя пропустить её. Её выставили вон и предупредили, что если женщина ещё раз сунется, то по её душу прикатят менты и заберут дебоширку.       В тот момент Ларисе и пришло в голову позвонить на тот номер, с которого ей пришло сообщение с адресом от ростовщика. Заёмщик сразу снял трубку и заворковал:       — Лариса, душенька, здравствуйте! Как ваши дела? Уже начали отделку помещения? Не терпится увидеть результат вашего труда и моих денег! Вы же пригласите меня на открытие? Я рассчитываю на скидочку в знак наших приятных отношений.       Лариса снова зарыдала. Сюсюкающий Фёдор показался ей таким хорошим и добрым, что она выложила ему правду и попросила помощи. На том конце провода повисло молчание, затем мужчина спокойно попросил:       — Лариса, душенька, запишите мой адрес и приезжайте прямо сейчас.       Свет в душе Кисловой снова зажёгся, да с такой силой, что женщина, у которой в кошельке осталась последняя тысяча, вместо того, чтобы вызвать такси через приложение, тормознула первую попытку и, сунув водителю купюру, назвала адрес. Об обратной дороге она даже не думала.       Навигатор привёл машину за черту города, где начинались деревенские постройки, а дом, названный ростовщиком, стоял на отшибе. Лариса вышла из машины, а водитель тут же драпанул — в отличие от матери Кисы, он сразу понял, что место нехорошее, и предпочёл свалить побыстрее.       Фёдор ждал её в просторной избе, сидя за обеденным столом спиной к двери. Ларису завели двое, лица которых она видела впервые. На столе перед ростовщиком лежали полиэтиленовые пакеты с белым порошком и небольшие весы. Лариса была на панике и не сообразила, что перед лежал кокаин на несколько миллионов рублей. Хлопнув глазами, он глупо спросила:       — Что это?       Фёдор, не оборачиваясь, ответил:       — Детская присыпка. Проходи, душенька, присаживайся есть разговор.       Лариса покорно плюхнулась на скамью и заломила руки.       — Наверное, случилась какая-то ошибка! — запричитала она с выступившими на глазах слезами. — Вы же знаете, где сейчас Мария? У вас есть её личный номер? Можете дать мне? Или сами позвоните, я переживаю!       — Прекрати ныть, — резко оборвал её Фёдор, потеряв всякий намёк на доброжелательность в голосе, и Лариса тут же захлопнула рот. Схватив зажигалку, он чиркнул колёсиком и провёл огоньком вдоль краёв пакета с порошком, запаивая. — Теперь слушай меня. Деньги ты должна вернуть. Мне всё равно как, где ты их достанешь. Но я жду возврат в течение этого года. Иначе… — Он поднял глаза и многозначительно посмотрел на Ларису.       — Как год? — оторопела та. — Мы договаривались на пять лет…       Фёдор хмыкнул.       — Расписка с собой? — Лариса покачала головой. — Димон, принеси бумажонку, дай душеньке почитать.       Молчаливый долговязый парень, стоявший в дверях, вынул из ящика комода документ и протянул его стремительно бледнеющей Ларисе. Схватившись за бумагу вспотевшими пальцами, она стала делать то, что должна была сделать ещё неделю назад — прочитать документ.       На расписке чёрным по белому было указано, что Лариса обязуется выплатить долг в шесть миллионов рублей, включая набежавшие проценты, в течение двенадцати месяцев со дня заёма. Путём нехитрых математических расчётов Кислова подсчитала, что если она не закроет долг в кратчайший срок, то за год сумма с шести миллионов вырастет… до тринадцати.       — Вы меня обманули! — завопила Лариса, стряхнув напавшее оцепенение. — Говорил, что на пять лет даёте деньги! И обещали маленький процент!       Фёдор расхохотался низким басом.       — Ну кто же, душенька, верит незнакомым людям? Я, разве, насильно заставил тебя подписать бумагу? Не-ет, ты сама нарисовала закорючку. Совет на будущее: читай то, что собираешься подписать, иначе попадёшь в просак. У тебя год.       — Вы мошенники! В сговоре с Марией! — с опозданием догадалась Лариса и вскочила на ногу. — Обманщики! Вот вам!       Раскрасневшись, я она принялась рвать расписку — та превратилась в мелкие клочки бумаги. Схватив их в охапку, Лариса широко раскрыла рот, сунула в него обрывки и принялась жевать, зло сверкая глазами.       Фёдор на выступление одного героя отреагировал спокойно. Сложив пакеты кокаина аккуратной стопкой, он нежно сказал:       — Второй хороший совет на будущее: делай копии всех важных документов и не отдавай оригиналы тому, кто порвёт их и съест. Может, принести воды? А то подавишься.       Ларисе следовало выплюнуть комок из горькой бумаги на пол избы, но она не могла насрать даже тому, кто развёл её на деньги, поэтому с трудом проглотила копию расписки. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Ощутив слабость в ногах, Лариса плюхнулась на скамью, повесила голову и горько, истошно зарыдала.       — Где я возьму такие деньги? — ныла она. — У меня мизерная зарплата, сын студент! Что мне делать?       — Ну, — хмыкнул Фёдор, и Лариса подняла на него голову — мужчина скептично разглядывал её лицо, волосы и одежду, — для проститутки ты уже старовата. Мозгами, явно, обделена, так что в команду тоже взять не могу. Что с тебя поиметь можно?       — Начальник, — подал голос второй парень у двери, — у меня есть предложение.       — Говори, — велел Фёдор.       — Баба в салоне работает, — зачастил подчинённый. — С патлами возюкается. Пусть там распространяет.       Лариса ничего не поняла, а ростовщик задумчиво хмыкнул. Окинув зарёванную женщину ещё одним оценивающим взглядом.       — Ну, в принципе, — протянул он неуверенно, — можно попробовать. Но, боюсь, она быстро расклеится.       — Начальник, — заговорил Димон, — она же Кислова.       — И? — гаркнул Фёдор, бросив раздражённый взгляд через плечо. — Что дальше?       — Иван Кислов твой сын? — вместо ответа обратился Димон к Ларисе. — Патлатый такой, на мотике гоняет.       — Да-а, — с опаской протянула Лариса. — Ванечка мой сын.       — Чё, — удивился Фёдор, обращаясь к подчинённому, — тот Кислов? Киса, который?       — Ага, — поддакнул Димон. — Он летом соскочил. Отличный повод вернуть бойца в строй.       — Он не согласится, — возразил другой парень. — Мы уже пытались его заставить, не сработало.       — Ну, — потёр руки Фёдор, — раньше у него не было мотивации. Слышь, душенька Лариса, звякни сыночку. Скажи, чтобы приехал сюда. Сейчас. Скажи, что его очень хочет видеть Садовод.       — Садовод? — не могу сдержать удивлённого вздоха я. — Тот самый, что ли?       — Да, — хмуро кивает Киса. — Мы с Гендосом вместе на него работали. Ну, и до сих пор работаем тоже.       — Охренеть, — не сдерживаюсь я. — Просто охуеть.       Киса, услышав сбивчивую речь матери и прозвище бывшего «работодателя», удрал с работы под возмущённые вопли Игоря, администратора бара. Думаю, не стоит описывать чувства парня, когда он ворвался в избу Фёдора и услышал историю, в которую вляпалась мать. Условие ростовщика и наркобарыги оказалось простым:       — Ты снова работаешь на меня. Клиенты тебя любят, девкам нравишься. Будешь делать то, что я говорю, и твоя мать может дальше порхать бабочкой и нюхать цветочки. Откажешься — долг придётся отдавать ей. Думаю, ты тоже понимаешь, что она лажанёт ещё на первой передаче и загремит за решётку. У неё же нет твоего опыта.       Кислову захотелось наброситься с кулаками на Фёдора и стереть мерзкую ухмылку с его лица.       — Пусть мать сначала уйдёт, — зло процедил он. — Тогда и поговорим.       — Эй, нет, — покачал головой Фёдор, — дело-то серьёзное. Сперва надо у душеньки спросить, согласна ли она? Эй, душенька Лариса, — обратился он к притихшей женщине, у которой от слёз по лицу стёк макияж, и кожа покрылась красными пятнами, — что скажешь? Позволишь сыну забрать на себя долг? Или сама отработаешь?       Лариса молчала долгие секунды, а потом едва слышно прошептала:       — Я не смогу. Ванечка…       На этих словах я не выдерживаю и вскакиваю на ноги, не в силах сдерживать рвущийся гнев. Немыслимо. Неправильно. Как же всё хреново.       — Ты чего? — тихо спрашивает Киса, глядя на то, как я нарезаю круги по комнате.       — Прости меня, конечно, — взмахиваю я рукой, — она твоя мать, родителей не выбирают, но, блять, твоя мать — тупая сука. Мне даже добавить нечего. Я считала, что она безобидная клиническая идиотка, а теперь понимаю, что опаснее таких людей нет никого. Даже этот Садовод на фоне твоей матери кажется безобидным зайчиком.       Челюсть Кисы напрягается, под кожей играют желваки. Сведя брови к переносице, он медленно произносит:       — Я прощу тебе эти слова только потому, что пиздец как накосячил. Но не произноси больше этого. Мать никому нельзя трогать.       Но меня уже несёт по кочкам на самом скоростном самокате в мире.       — Да как её не трогать, Киса?! — вскрикиваю и подлетаю к другу. Схватив его за плечи, изо всех сил встряхиваю, а он и не сопротивляется. — Ну как нормальная адекватная мать может так поступить? Мало того, что она вляпалась в это дерьмо по собственной тупости, так ещё и тебя потянула! Нормальный родитель сам на расстрел пойдёт, но своего ребёнка никогда не подставит под удар!       — За своей матерью следи, — огрызается Киса. — Она у тебя вообще ебанутая.       — Да я что, разве спорю? — вконец обозлившись, выкрикиваю я. — Моя мать — сраная эгоистка и ёбаная шлюха, которая дохера лет трахалась за спиной отца! И я способна это признать. Я не оправдываю её, а вот ты Ларису постоянно защищаешь, хотя её поступки разрушают твою жизнь!       — Это не так! — орёт Киса, вскакивая с кровати. — Мать — слишком добрый и наивный человек. Да, наебать её, как хрен пососать, но она не виновата, что вокруг одни говноеды, понятно? Вместо того, чтобы агриться на Садовода, ты срёшь мою мать. Не ты ли постоянно говоришь, что в насилии всегда виноват насильник?       — Насилие может произойти вне зависимости от уровня интеллекта человека, — цежу я, стиснув пальцы в кулаки. — А твоя мать, как баран, в одни и те же ворота. Она что, по всюду с собой носит грабли? Это же блядский абсурд!       — Она моя мать, — тихо шипит Киса, стоя напротив. — Я принимаю её такой, какая она есть. Ни тебя, ни меня, и тем более её уже не изменить. Я сын и обязан помочь.       — Ты поэтому снова наркоманишь, — тяжело выдыхаю я, отворачиваясь к окну. — Потому что опять оказался в этой теме. Бывших наркоманов не бывает, а ты оказался в опасной близости от соблазна, да?       Киса шмыгает носом, чешет переносицу и присаживается на край стола. Вижу его отражение в стекле.       — Я честно держался первые два месяца, — наконец тихо отвечает он. — Заставлял себя думать о том, что обещал тебе завязать. Сначала получалось; я так сильно возненавидел Садовода, что всё связанное с ним и работой вызывало отвращение до блевоты. Но потом Димон притащил партию новых таблов. Похожих на те, что я дал Мелу. Он предложил попробовать, тип, охеренная штука, вставляет быстро и с меньшей дозы, чем похожие седативки. — Киса медлит и чешет грязную голову, а затем продолжает: — У меня день тогда тяжёлый был. Смена в баре, выёбистый клиент на тату, клады развозил, мать каждый день в истерике — заебался как собака, которую тачка переехала. Ну… и не сдержался. А потом всё как по накатанной пошло. Знаешь, как я себя дерьмово чувствовал, когда проснулся на следующий день после первой таблетки? Мне было пиздец стыдно, что я клялся тебе завязать, перестать торговать, а в итоге нарушил обещание. Пацаны быстро поняли, что я опять подсел, но пообещали тебе не говорить.       — Ты должен был сказать мне, — тихо говорю я. — Объяснить ситуацию. Я бы поняла и попыталась помочь.       — Вот ещё, — рявкает Киса, и я вздрагиваю, оборачиваясь. — Извини. Я не собирался и не собираюсь тебя втягивать. Сейчас рассказал только потому, что не хочу потерять тебя. Знаю, ты считаешь, что мне на всё и на всех похуй, но это не так. Я реально дорожу твоей дружбой. Если ещё и тебя потеряю, то… — оборвав себя на полуслове, Киса отмахивается и отворачивает голову.       По телу прокатывается лёгкая дрожь, затем кости обволакивает теплом и тяжесть в груди исчезает. Шагнув вперёд, я обхватываю плечи Кисы и утыкаюсь носом ему в шею. Парень замирает, кажется, удивлён моим поступком. Но я больше не злюсь на Кису. Почему я психую на то, что Кислов психован, груб, зависим и совершенно неуправляем? А какой ещё ребёнок мог вырасти у такой женщины, как Лариса?       Да, Киса мудак, невыносим и порой хочется пусть пулю ему в лоб, чтобы ни себя, ни других не мучал, но он хороший человек. Заботливый, верный, умеет любить и переживать за близких. А идеальных людей нет. В каждом найдётся парочка литров жидкого говна. Киса способен принять свою мать такой, какая она есть, а я принимаю его таким, каков он есть.       Ладонь Кисы осторожно опускается на мою талию, и я крепче сжимаю объятия на шее парня. Если они его и душат, то Киса об этом не говорит и утыкается лбом в моё плечо.       — Что теперь будем делать? — тихо спрашиваю я.       — Ты — ничего. А я отработаю этот сраный долг.       — Но шесть миллионов… За год — это просто невозможно. Точно не в одиночку. Парни знают, по какой причине ты снова барыжишь?       — Нет, я не говорил.       — Почему?       — Потому что это не их дело. У пацанов своих траблов хватает.       — Уверена, они, как друзья, сделают всё, чтобы помочь.       — Мне это не нужно.       Я тяжело вздыхаю. Спокойно, Оля, спокойно. Это же Киса, чего ты хочешь. Он никогда не примет чужую помощь. Ему проще оказаться за решёткой или сторчаться в канаве, чем признать — он очень нуждается в крепком и надёжном плече.       Расцепив руки, я хлопаю друга по плечу и прошу:       — Подожди.       Подкатив стул к шкафу, забираюсь наверх и вынимаю из ящика конверт. Спустившись, подхожу к Кислову и протягиваю ему плотную стопку купюр разной ценности.       — Это что? — тупо спрашивает Киса.       — Деньги. Здесь пятьдесят тысяч.       — Откуда такая сумма?       — Накопила, — пожимаю я плечами. — У отца скоро юбилей, собираю ему на поездку в Калининград.       — Нет, — качает головой Киса и отводит мою руку с деньгами. — Я не возьму. Убери.       — Вань, — закатываю я глаза, — не выёбывайся. Время ещё есть, я придумаю другой подарок, а в Калининград папу свожу позже. Бери.       — Оль, — Киса снова отталкивает мою руку, — я не возьму деньги.       — Но почему?       — Во-первых, — говорит парень и загибает пальцы, — Я не позволю тебе решать мои проблемы, сними свои яйца и повесь на гвоздь. А во-вторых, пятьдесят тысяч в отношении шести лямов — копейки. Даже процентов больше набежало. Поэтому, убери их и купи бате поездку в Калининград. Я сам справлюсь.       Хочу стукнуть парня пачкой денег по лбу, но взгляд падает на фотографию на пробковой доске у него за спиной. Папа, незадолго до смерти бабушки, запечатлел нас с ней на фотик на фоне приморской дачи, в которой жило не одно поколение Чеховых. Есть даже легенда, что сам Антон Павлович, приезжая в отпуск в Крым, узнал о семье своих однофамильцев и неожиданно заглянул в гости на большую красивую дачу у побережья в Ялте, из окон которой открывался потрясающий вид на море и горы.       Меня осеняет. Я тычу пальцем в фотографию и говорю:       — Вот.       Киса оборачивается, находит взглядом нужное фото и тут же отрезает:       — Нет. Ни за что.       — Ты даже не услышал моего предложения! — вспыхиваю я.       — Продать дачу? — вскидывает брови парень.       — Да. Она точно стоит шесть миллионов.       — Нет, я сказал. Всё, закрыли тему.       — Но это разом решит вашу с Ларисой проблему!       — И что, — криво усмехается Киса, — продаж семейный коттедж, который бабушка завещала лично тебе? Предашь всех Чеховых, чтобы барыги получили свои бабки?       — Ну… — мнусь я.       До меня только сейчас доходит, что продать дом — значит лишиться его. Навсегда.       — Вот и поговорили, — отрезает Киса и поднимается на ноги. — У тебя телефон звонит.       Я вздрагиваю и прислушиваюсь к тишине комнаты. И правда, из недр разобранной кровати отчаянно надрывается телефон. Выудив аппарат из-под одеяла, я смотрю на экран и корчу Кисе рожу.       — Мать? — догадывается он.       — Вспомнишь говно, и оно сразу звонит, — буркаю я и жму на экран, чтобы принять звонок. Включив громкую связь, я недовольно цежу: — Алло, чё хотела?       — Оля… — раздаётся всхлипывающий голос матери. — Оленька!..       — Господи, — пугаюсь я и падаю на кровать, — что случилось? Кто-то умер?       — Да! — громко всхлипывает мать, у меня сердце ухает вниз к пяткам. Неужели с Лизой что-то случилось? Или с Костей? — Ой, какое же горе!       — Мам, — ору я в трубку, чтобы перебить стенания родительницы, — объясни толком, что случилось? Кто умер?       Киса, встревоженный услышанным, присаживается рядом и склоняется к трубке в моей руке.       — Оксана Сергеевна, — наконец выдаёт мат и громко шмыгает.       Я недоумённо кошусь на Кису, он отвечает мне таким же ошарашенным взглядом.       — Кто это? — осторожно спрашиваю я. Кажется, мать не в адеквате, рыдает по какой-то незнакомой тётке, которую зовёт по имени и отчеству.       — Мать Кости, — выпаливает родительница. — Какое же горе! Муж раздавлен, он убит горем!       — О как, — вырывается у меня, и я тут же прикусываю язык. — Что случилось?       Ответить она не успевает — из динамика звучат короткие гудки, и звонок сбрасывается. Я растерянно смотрю на иконки приложений на экране.       Есть качество, которое я точно унаследовала от матери — мы обе постоянно забываем заряжать телефоны. Походу и сейчас у родительницы села батарейка, а я так и не узнала, что случилось с матерью Кости.       — У этого уёбка есть мать? — вдруг искренне удивлённым тоном спрашивает Киса, глядя мне в глаза.       — Почему ты удивлён? — вскидываю я брови. — Думал, его аист принёс?       — Вообще-то, — Киса тянет губы в ухмылке, — я думал, что он гомункул. — Наткнувшись на мой непонимающий взгляд, он улыбается ещё шире. — Это хуйня, выращенная из спермы и крови. Но слово «говноед» ему тоже подходит. В любом случае, такие, как мужик твоей мамки, естественным путём не появляются на свет — это жертва атомной бомбардировки и взрыва на Чернобыльской станции. Натуральный гомункул.