Дети Долгого Лета (продолжение фанфика "Дорнийская жена")

Та свадьба, что играла по соседству с Меной Саттар, никак не могла утихнуть, вовлекая в себя все больше гостей, и наполняя улочки, в иное время, быть может, вальяжно-сонные, сыто-безмятежные – терпким весельем. Носились туда-сюда мальчишки-посыльные, скрипели телеги, на которых везли бочки с вином, с медом, корзины с цветами, благовониями, фруктами и коробы с хлебом: и с самого утра начинала играть музыка. Бриенна прижалась к плечу Джейме, повертела головой, устраиваясь удобнее. Ей все еще было непривычно так спать – с ним рядом, да не рядом, а в полном соединении, так, что в полусне, какой наступает под утро, когда ты еще не помнишь, где и когда, и себя самое едва помнишь –в этой сладостной дреме она вертелась и пристраивалась щекой к обнаженной коже его предплечья или груди, полагая их продолжением собственного тела. Он на это всегда вздыхал во сне, глубоким и искренним вздохом, что-то вроде долгого «а-ах», и обнимал ее в ответ, еще крепче. И всегда целовал ее макушку, если Бриенна во сне металась и заползала, пытаясь пристроить свой живот, повыше на постели, и ее голова оказывалась у самых его губ. Просыпаясь, она смотрела через ресницы на то, как свет тянулся от стены к стене длинными золотыми лучами. Гулянья, вчера вечером утихшие было, перед рассветом возобновились с новой силой, начали жечь костры и факелы с ароматным маслом, совершая какой-то очередной сложный обряд, обращенный к Рглору, в коего тирошийцы верили, пожалуй, преданнее, чем в других богов. Из сада, сквозь резные ставни, тянуло дымным и горько-сладким ароматом, сандалом, ладаном и корицей. Бриенна скосила глаза и увидела, что Царапка сидит под дверью, ведущей во внутренний дворик, где в маленьком пруду разводили золотых рыбок с огромными вуалевыми хвостами – сидит и трет лапкой свою застенчиво-серьезную мордочку. Она умыла свои щеки и начала мыть плечо, смешно кивая круглой головой. Бриенна попыталась представить, что им никуда больше не нужно ехать, ничьей милости не надо искать – и ни о чем более не заботиться, как только о том, чтобы налить кошке свежей воды и положить кусочки столь любимой ею тонкой телячьей вырезки. Как если бы мы были обыкновенными людьми, купцом или помощником купца, и его женой, и у нас был бы ребенок, ребенок – и дом. Попыталась так думать: и не смогла. Уходя с Тарта, она радовалась свободе: и грустила, потому что все их надежды, родившись в Дорне, надежды найти убежище от бед, разбились о правду – о бедность, позор, пусть и выдуманный по большей части, вредной старухой Роэллой, о тревогу и постоянное ожидание, что высшие силы – не боги, но люди, лорды и короли – вмешаются и все решат за них. Уходя с Тарта, она поняла вдруг, что дома у них двоих не было – и нет, и, вероятно, никогда не будет, если только не произойдет чудо, и их не оставят в покое. Или же если они сами не сгинут в этом пути. От всех размышлений у нее начало тянуть в животе. Пришлось, осторожно выпутавшись из жарких объятий, вставать с постели, приводить себя в порядок, надевать просторную робу, умываться и чем-то себя занять, пока Джейме еще видел свои приятные (она надеялась на это, надеялась, что ему везет больше, чем ей с ее кошмарами, в которых она плакала или стонала) сны. Бриенна дошла до кухни, где хлопотал старик, любимый повар Саттара, присланный сюда, чтобы кормить гостей. И, что-то рассеянно отвечая ему на любезные приветствия, собрала на поднос тарелки со свежей зеленью, горячими лепешками, сыром, фруктами и теплым травяным чаем. Когда она вернулась в спальню, открыв дверь плечом и осторожно неся свою ношу, Джейме полулежал в кровати и играл с Царапкой, позволяя ей гоняться за бахромчатым краем покрывала, прыгать по его животу и груди, кувыркаться вокруг, и оба – ее мужчина и ее кошка – выглядели безмятежными и счастливыми. При ее появлении они оживились. - Вот и она, наша заботливая леди Бриенна, - возгласил Джейме, когда она поставила завтрак на стол напротив постели. – Иди сюда. Я проголодался! - А чего ты хочешь? Что бы ты съел сейчас? – наивно спросила она, и он захохотал в голос. Царапка побежала к Бриенне и принялась тереться о ее ноги. - Нет, ты невыносима, - сказал Джейме, отсмеявшись. – Твоя серьезность вгонит меня в краску, я буду терзаться совестью и, быть может, в итоге умру от раскаяния, от мысли, что развратил такое премилое существо. Я хочу – тебя. Те картинки все стоят у меня перед глазами. - Такие мерзкие! – воскликнула она искренне. – Ты не должен был их смотреть. - Ну, уж так случилось, - ответствовал он без смущения. – Подай-ка мне красный апельсин. Она принесла ему половинку его любимого фрукта и села рядом, и, чтобы ему было удобнее, почистила и отломила дольку. Он взял и принялся энергично жевать, слегка прикрыв глаза от наслаждения. - Ах. Этот вкус. Пленительный. Джейме приоткрыл один глаз и сказал, все еще жуя: - Снимай-ка это все. - Что?.. - Мне нужны все удовольствия мира. Я решил… видишь ли, милый мой рыцарь, сир Бриенна, я решил для себя вот что. Эти дни я проведу в полном блаженстве, ибо путь наш долог и мало ли какие нас ждут повороты, и я… Он замолчал, заметив, что она растерянно хмурится. - И я знаю, что мы в итоге будем с тобой счастливы. О, пожалуйста. Не делай такое лицо… Но пока ты здесь, и я – здесь, мы оба живы, разве нам не следует насладиться этим покоем сполна? - Да, - сказала она, - конечно. Но… - Но что? Она не знала, как ему отвечать. Джейме сказал, смягчившись: - Я благодарен, что спишь теперь так. Со мной, прижавшись ко мне всем телом, я чувствую себя живым и… и счастливым. Бриенна осторожно, скорее вежливо, чем искренне - улыбнулась. - А ты? Нет? Ты несчастлива со мною? – спросил он, когда она опять не нашлась с ответом. – Что-то тебя постоянно тревожит. - Как ты станешь отдавать долг? – спросила она, отводя взгляд. – Джейме. Ведь нам нечем отдать им. Он поглядел в потолок и вздохнул: - Нечем? Пустяки. Саттар согласился ссудить мне… - Ох. - Ну, что? Что в том такого, Бриенна? Ланнистеры всегда брали у них взаймы – у всех, до самого Кварта, если уж начистоту. Эти купцы почитали за честь платить нам. Даже Браавос, даже они… Моя сестра и мой отец умели их убеждать. Смогу и я. - Это не они убеждали, а ваше положение при дворе, а позже – и на троне. И купцы не платили, а давали взаймы, к тому же в рост… Неужели не понимаешь? Он упрямо хмыкнул. После паузы сказал: - Ты женщина. И очень уж молода, наивна. Да, я знаю, - поднял он руку, когда она собралась возразить. – Знаю, что ты умна и рассудительна. Но ты понятия не имеешь, как вести такие дела. Ты жила при отце, позже – служила Ренли, Старкам, и так далее, и потом служила при Короне, и ты не разумеешь, что такое денежный договор, будь то ссуда или обмен... Она отвернулась и тихо проговорила: - В Малом Совете ценили мои способности к казначейству, а Король… называл меня здравомыслящей и всегда слушал мои советы, хоть и назначил над монетой Лорда Черноводного. Джейме задумчиво провел золотой ладонью по ее бедру: - Об этом слыхал. Прости, если мои слова задели тебя. Я хочу лишь, чтобы ты перестала тревожиться о моих делах. - Твоих. Не «наших», подумала она с грустью. Нет, он почти никогда так не говорил. - Да, - упрямо пробормотал Джейме. – Не хочу, чтобы это тебя касалось, чтобы ты думала, что я заставлю тебя решать мои затруднения или хоть в чем-то ими омрачать твою жизнь. Я довольно попортил тебе крови и без того, чтобы еще мои долги взвалить на твои плечи, хоть бы и в виде печальной мысли или пустого переживания. - Это не пустое, - заупрямилась и она. – И ты не чужой мне. И я тебе тоже, смею надеяться, смею…. - Иди ко мне, - засмеялся он, хотя и не без горечи. – Иди, иди ко мне, обними меня, пожалуйста. Ну? Поцелуй меня так, чтобы… Нет, не чтобы я позабыл об этих спорах, а чтобы ты сама позабыла. Он притянул ее к себе, и она очутилась грудью на его груди, и, глядя в смеющиеся изумрудные глаза, сказала: - Ты самый беспечный человек на свете, Джейме. Я не знаю других таких! - Других, подобных мне, и нету. Вот следовало тебе поверить этим моим словам еще тогда, в Речных Землях, - ухмыльнулся он. – Ну же? Улыбнись, ты всегда так радуешь мое сердце, что-то у меня внутри начинает петь, когда я вижу твою улыбку. Это… это как солнце, коснется меня, и начинаю жить. Но если солнце зайдет, существовать мне больше незачем. Она улыбнулась, хотя вышло и немного испуганно, и печально. Он притянул ее лицо к своему и поцеловал морщинку между ее бровей. - Вот так. Хватит хмуриться, хватит, любовь моя. А теперь утешь меня, и сама утешься… Поцелуй, и мы обо всем забудем, ладно? Бриенна не могла противиться, да и не хотела, она сама жаждала забыться, успокоить свое сердце, и была, пожалуй что, рада тому, как он это в ней прочел, как он разгадал ее. Она всегда была для него проста, открыта - и он легко узнавал ее тревоги и печали – но и о ее радостях ему было легко догадаться. Когда их губы соединились, она почувствовала, что его рука скользнула под вырез ночной сорочки и сжала ее грудь, большой палец обвел напрягшийся сосок. Бриенна задрожала от приступа восторга, от секундного желания, острого, как укол иголкой. Прежде желание в ней просыпалось медленно и неторопливо, словно капли теплого густого меда стекали с холодной серебряной ложки. А в эти дни в Тироше оно вспыхивало мгновенно, порой в совершенно неожиданные моменты, за какой-то миг добиралось вверх – от приятного предвкушения между ног до покалывания в затылке и под языком, до колотящегося, как танцевальный барабан, сердца. Джейме продолжал ласкать ее грудь, сжимая и покачивая, будто взвешивал в ладони, довольный такой возможностью и совершенно упоенный ее плотью, и, когда поцелуй прервался, а Бриенна уткнулась лицом в его плечо, он патетически объявил: - Какие восхитительные титечки! От неожиданности она застыла, а потом принялась хихикать. Он слушал ее смех, и в его груди что-то тоже вибрировало – может, ответное веселье или раздраженный львиный рык, она не могла разобрать, занятая тем, чтобы поскорее успокоиться. - Ты чего? – смеясь, спросил он, поднимая плечо так, чтобы прижать ее лицо к своей щеке, обнимая ее золотой рукой и крепко держа за талию. – Что ты? Чем я тебя так развеселил? Она не отвечала, боясь, что взвоет в голос, что-то пропищала, прижавшись губами к его скуле, что-то вроде «а-а-а» или «и-и-и», неразборчивое гудение, какое дети издают, когда готовятся разреветься или взорваться хохотом. Джейме, посмеиваясь в ответ, начал целовать ее висок и кончик брови, и, поняв все, повторял, радуясь, что сумел ее рассмешить: - Прекрасные титечки. Самые сладкие, самые горячие и мягкие на свете. Ну? Дай мне еще поиграть с ними. Я еще не все о них изучил… Она выдрала себя из объятия и села рывком, вытирая покрасневшее лицо и побежавшие от смеха слезинки. Глядя на Джейме сверху вниз, стянула с плеча шелковый край робы, и он сказал, хриплым до полушепота голосом: - Дальше. Еще! Бриенна подняла руки, скрестив их над головой, стянула сорочку, осталась совсем обнажена, ее грудь и плечи вздрагивали от порывов теплого ветерка, что начал гулять из приоткрытой в сад двери. Она покосилась на порог и увидела, что кошка глядит на нее, чуть прикрыв глаза. Ей стало неловко. - Царапка. Ступай на кухню, там как раз жарили мясо, - сказала она, зачем-то прикрывшись скомканной робой. Джейме какое-то время молчал, а потом поднялся на локте и смотрел, как Царапка потрусила к двери во внутренние комнаты. Рот его приоткрылся от изумления. - Поверить не могу. - Во что? – удивилась Бриенна. - Я даже не знаю, во что больше! Что она все поняла, или что ты ее стесняешься, как человека или… или ребенка? Он перевел на нее потемневший взгляд. Она видела, что его губы кривятся, готовые к новому приступу хохота. Но он снова что-то прочитал в ее лице и торопливо пробормотал: - Это неважно, впрочем, причина этого... Неважна, это очень мило, и я… я тебя не… нет, я, разумеется, понимаю… - Нет. Не понимаешь, - Бриенна отвела с лица прядь волос. – И откуда же тебе! - Пожалуй. Ты права… Откуда мне. - послушно повторил он за ней, не сводя с нее глаз. – Я не такой, как ты. Ты слишком деликатна для этого света, ты знаешь? И мне так жаль, что были люди, готовые эту нежность истоптать. И я так рад, что у них не получилось… Она опустила ресницы. Джейме знал, и давно знал, обо всем, что с ней делали в Водных Садах, и Бриенна знала, что ему эти мысли причиняют бессильную ярость. Месть, которую он приготовил для принца Манфри – приготовил и осуществил – ничего в нем не смогла унять, и ни с чем не смогла примирить: да он на то и не рассчитывал. Он был отнюдь не из тех, кто готов смириться – погибай или стой на своем, третьего не дано. Чтобы отвлечь его и себя, она положила руку на его грудь и слегка пошевелила пальцами, вплетая их в темно-русые и седые волоски - почти невесомая ласка. Он поглядел на ее руку: - Ох. Это хорошая затея. Чуть ниже, дружок, только чуть ниже… и еще чуть-чуть… И так он бубнил, пока она вела ладонь по его крепкому торсу, осторожно огладила багровый шрам от меча Грейджоя, и повела еще ниже, к радостно взметнувшемуся под простыней. - Очень… просто очень рад тебе, моя милая… Счастлив тебя видеть, - с притворным раскаянием бормотал Джейме, пока она сжимала пальцы у основания его члена. – Ты только… да-да, вот так, не останавливайся… Нет. Постой. Не надо так быстро. Она остановилась, давая ему прийти в себя и собраться с мыслями. Но мысли Джейме в этот момент, конечно, были заняты всевозможными непристойностями. Он устроился поудобнее, подоткнув под спину еще подушки, пока Бриенна сидела, послушно сложив руки на коленях. - Мы должны придумать, как тебе сделать удобнее всего, - сказал Джейме с мечтательной ухмылкой. – Вот что я вычитал в той ужасной книге… - Нет, - она почти отшатнулась. – Нет, нет, я повторять этого не стану! - Отчего бы не повторить? – рассудительно осведомился он, ничуть ее протестом не удивленный. – Там показано, как помочь себе в этом деле, чтобы этот прекрасный животик не мешал тебе насладиться. - Что-то я сомневаюсь, - упрямилась она. - Вот, садись-ка верхом, тебе привычно быть в седле, - продолжал Джейме, нагло оглаживая сам себя. Вид у него был самый распутный – и прекрасный, мелькнуло у нее в мыслях, хотя она и покраснела, так мучительно, что чувствовала, как кожа на ее груди пылает. Прекрасный в этом естественном и простом животном движении, как будто он был создан из света, мускулов, жара и желания: раскаленный камень, нагретая солнцем скала, влажные объятия теплого моря. – Нет, погоди, лицом к комнате. - Это что еще такое, - бормотала Бриенна, осторожно устраиваясь так, как он попросил. Она обернулась и поглядела на него сквозь упавшую на глаза прядь волос. – Что это за фокусы такие?! - В этом положении, - объяснил он деловито, придерживая ее талию, положив золотую ладонь на ее спину, мягко подталкивая ее, чтобы наклонилась, - твой живот будет свободно опираться о постель, оно называется «маленький плуг». - И кто из нас пахарь, а кто – плуг? Он захмыкал, пытаясь сдержать смех: - Пожалуй, и правда, я буду пахарем, что распашет твою плодородную плоть. А ты будто бы этого и не хочешь? Джейме поднял бровь, и Бриенна отвернулась, пытаясь понять, как бы ей поудобнее сесть. Пока она возилась, он развел свои ноги еще шире и сказал: - Теперь согни и положи свои прекрасные ножки на мои бедра. Вот так. Как это прекрасно, видела бы ты себя в этой позе! Ах, что за вид, что за вид… Твоя прекрасная задница, она так восхитительна, что я… Он замолчал, проводя по ее спине и заду, он сопел и пыхтел, и Бриенна чувствовала, как его сокровище, что теперь упиралось в ее лоно, требовательно и твердо, стало еще тверже и горячее, и покрылось влагой предвкушения. Она оперлась на руки, и поняла в какой-то момент, что, в самом деле, в таком положении она будто бы потеряла часть своего веса – он был перенесен на ее ладони, вцепившиеся в постель, и колени, лежавшие на твердых мускулах Джейме. Она опустила голову ниже, спина ее перестала ныть, словно бы невидимые струны в ней ослабли, позволяя Бриенне вновь побыть не в тяжести, а той, какой она всегда была – у себя и для других, невинной, нетронутой, безмятежной. Ну, невинности в ней теперь оставалось куда как мало, конечно, подумала она с быстрой усмешкой. Она могла лишь вообразить, какие виды открывались Джейме Ланнистеру, и что он при том мог подумать, но, судя по его счастливым вздохам и неразборчивому воркованию – ему все это пришлось по сердцу. - Эти ямочки просто сводят с ума, - простонал он вдруг, положив руки на ее талию и подтягивая ее еще ближе к своему гордо стоящему копью. - В самом деле, - пролепетала Бриенна, пытаясь повернуться, чтобы увидеть его лицо, - я думала, ты пришел в восхищение от груди… - Все вместе, милое дитя, все вместе, и никогда не могу выбрать, чего желать больше, - глубокомысленно изрек он, продолжая вдумчиво ласкать ее ягодицы. – Это шелк и сливки, и мне прямо до одури обидно, что не могу восхищаться и ласкать сразу все. Экий же нечестивый человек, подумала она мельком, но со странной нежностью, как будто все его бесстыдство стало принадлежать только ей, и стало ее собственной тайной, частью ее секретного существа, о котором – в себе – она редко догадывалась. Она повертела задом, как будто чтобы поудобнее пристроиться, а на самом деле чтобы его раздразнить: - Ох, и не знаю, - сказала она, улыбаясь, глядя перед собой, низко пригнув голову и выгибая спину, - в той книге сказано, что для полного и всестороннего удовлетворения в таком положении потребно большое оружие. Некий… внушительных размеров мужской таран… -Да-а?! -притворно изумился Джейме. – Так тебе, выходит, мое оружие пришлось не в пору? И он слегка толкнул бедрами вверх, так, что Бриенна ойкнула. - Думаешь, не хватит длины клинка? А я предполагал войти по самую… гарду. Она зашлась в приступе смеха, который, впрочем, быстро угас, сменившись ее восторженными вздохами. Джейме держал ее талию, она чувствовала вес его руки на своем округлившемся боку, и горячие пальцы – на ягодице, он начал толкать ее и раскачивать, заставляя опускаться все дальше и дальше, и проскользнул в ее истекающее влагой лоно безо всякого труда, глубоко, беспощадно и прекрасно. Она застонала и подалась ему навстречу, и он, раскрыв ее своими ладонями, опять заговорил – как она прелестна и восхитительна в таком положении, и как ему… ох… хорошо в ней, как он любит ее, как он желает ее, сильнее всех, сильнее всего на свете. Желание распускалось в ней, темным цветком, алым цветком, белым – и она закрыла глаза, отдаваясь этой неторопливой поездке к самой вершине, потом закричала и задергалась, так быстро ее подняло. Она прижала руку к своей груди, начала ласкать ее, и Джейме, в какой-то миг заметивший это, зарычал от удовольствия, вошел еще глубже, повторяя и повторяя движения, в этом повторении была некая мелодия, ритм, как у волн в прибое, выверенный и сильный, и в конце концов все разорвалось чистой радостью, бесконечным восторгом. На следующий день неутомимые устроители свадьбы, наконец, добрались и до поместья Саттар. Бриенна сидела на полюбившейся ей лежанке под акацией, а проникшие во двор танцовщицы окружили Джейме и старика Тарека, и начали, подхватив их под руки, кружить в своем пестром танце. Бриенна видела, как оба мужчины раздают наглым гостьям серебряные безделушки, монетки и кольца, заранее принесенные предусмотрительной Сэй. Девушки танцевали вокруг них, гибкие, полуголые, звенели своими украшениями, поднимали тонкие руки, крутили окутанными прозрачными юбками бедрами, и так, и сяк, и смеялись, и пели, и бросали шафран и ароматные белые цветы – лилии, жасмин и туберозы - под ноги хозяевам. Она почувствовала вдруг свою отчужденность от этого праздника, и дело было не в том, как сильно она ненавидела свадьбы, начиная со своей собственной. У людей из Тироша и в танцах, и в манерах было, пожалуй, куда больше вкрадчивого изящества, чем у дорнийцев. Некогда танцы в Золотом Копье показались Бриенне очень изысканными и утонченными, но теперь, глядя на прихотливые и нежные пляски девиц Эссоса, она вдруг подумала о дорнийцах как о грубых, толстокожих людях, которые переняли манеры с другой стороны Узкого моря – но лишь переняли, а в душе оставались по-северному дики. Ройнары, что и говорить, подумала Бриенна, сумрачно набивая рот принесенными угощениями. В эти дни, от всех развлечений с Джейме, вследствие ее положения, или же просто, придя в себя с дороги – она постоянно чувствовала сильный голод. В нем была толика странной извращенности: ей то и дело хотелось самых неожиданных вещей – то, посреди ночи, она просыпалась, желая впиться зубами в медовую дыню, то посреди обеда она понимала вдруг, что жизнь отдаст за кусочек соленого лимона, а иногда ей хотелось зачерпнуть ложкой сладковатое миндальное масло и пить его, точно воду. Она не знала, отчего ее вдруг мучали эти капризы, она никогда не была привередлива в еде, были времена, когда она насыщалась такими простыми, грубыми блюдами, что едва ли и слугам было прилично давать. Теперь, мрачно жуя пирог с копченой уткой, посыпанной вкуснейшим козьим сыром, который подплавили на углях, и оставили в нем этот восхитительный, вкусный аромат дыма, она чувствовала себя одинокой, ненужной, толстой и неповоротливой, и настроение ее портилось с каждой секундой изящной пляски там, внизу. Пришла Царапка, и, вместе с Бриенной, стала таращиться на все представление с хмурым презрением. Бриенна угостила ее начинкой из пирогов. В какой-то момент Джейме повернул голову: одна из танцовщиц как раз крутилась вокруг него, разодетого по такому случаю в парчовый камзол и шелковую рубаху, повернулся и поймал взгляд Бриенны. Ей стало стыдно, и она опустила руку с пирогом, так и не донеся до рта. Царапка поняла это по-своему и начала с урчанием откусывать, и Бриенне пришлось отдать ей весь кусок. Джейме поднялся к ней, оставив танцующих разочаровано пищать и кружиться, они называли его всякими ласковыми прозвищами и просили остаться с ними, и еще покружить. Тарек захлопал в ладоши, прогоняя их, как гоняют по двору стайки птиц. - Значит, вкусное угощение, - сказал Джейме, разглядывая принесенные от соседей блюда с пирогами, пирожными и всевозможными вкусностями. Он взял кусок жареного мяса, снял его зубами с золоченой шпажки и сел в ногах у Бриенны, точно, как в тот вечер, когда она нашел ее уснувшей. Он сидел к ней спиной, и она подумала: он не желает меня видеть такой. Я ужасно толстая. Кожа у меня белая, как молоко, вся в веснушках, а не такого прелестного золотого оттенка, как у местных женщин. Глаза у меня маленькие и глупые. И волосы редкие, и живот, как бочонок. Свинья в шелках. - Что с тобой? – он посмотрел на нее через плечо, жуя и сглатывая, и улыбаясь. – Ты опять ревновала? - Вовсе нет. - Я так и знал, что тебя все это представление огорчит. Но Саттар… посчитал, что так будет лучше. Это его соседи, и они весьма влиятельны в Совете Тироша. А здесь так принято, что… - Ну, тебе ведь все понравилось. К чему оправдываться Саттаром? Джейме отвернулся и молча жевал, глядя на закатное небо поверх деревьев. - Все это неважно. Мне хочется спать после ужина, - сказала Бриенна, поднимаясь на ноги и выпячивая живот, чтобы размять свою спину. – Пойду в постель. Он опять оглянулся на нее, взял с подноса кубок терпкого золотистого вина, которое делали где-то в Спорных землях из особого рода слив – и, сделав большой глоток, сказал: - А меня с собой не зовешь? Бриенна пожала плечами: как тебе угодно. Царапка преданно побежала с ней рядом, и она наклонилась и взяла ее на руки, когда шла по комнатам поместья. В саду запела какая-то птица, очень красиво и нежно, но тотчас грянули цимбалы, барабаны, лютни, затрубили рога – это свадебное веселье поднялось новой волной. Когда Джейме пришел, от него пахло вином и пряностями. Бриенна сидела на самом краю постели, вертела в руках фиал с ароматным маслом, которое ей дала Сэй – чтобы делать кожу мягкой и нежной, сказала она, и чтобы живот ее не растянулся от долгих лун тяжести. - Не спишь, - сказал Джейме, расхаживая по комнате и стягивая с плеча свой дорогущий камзол. – Что случилось, Бриенна? Что тебя огорчило, любовь моя? Она упрямо молчала. Он сел позади нее, сняв сапоги, придвинулся ближе и стал целовать ее шею, отводя пряди волос и покаянно вздыхая. - А это что? Дай-ка мне. Отдав ему масло, она просто уставилась за окно, слушая песню, которую завели у соседей – заунывную и напевную, долгую балладу. Джейме провел рукой по ее плечу, сталкивая вниз тонкий шелк платья. Он наклонился и поцеловал его, и сказал: - Так восхитительна. И так глупа. - Я? – вскинулась она обиженно. – Я? В самом деле? - Да, - он прикусил ее кожу и ласкал кончиком языка. – Да, очень глупенькая порой, словно ребенок или кошка. И по твоей славной мордочке я все могу понять, не думай, что я такой тупой, недогадливый. - Мне вообще ничего такого не приходит в голову, - ощетинилась она. – Ничего такого я не... О тебе и вовсе не думаю. - А я думаю о тебе каждый миг, каждый… проклятый миг. Ты мой дар, мое счастье, хоть и… - Очень глупое, я уже слышала. - Ну, что же поделать, коли так себя ведешь. - А следовало мне радоваться, наверное? Пойти с ними танцевать, чтобы они подняли меня на смех, мол, какая огромная, неуклюжая, толстая коро… - Хватит, - тихо сказал он. - Свинья в шел… - Хватит, - повторил Джейме, на этот раз громче и строже. – Я же сказал, довольно. Перестань, перестань так о себе говорить. Приказываю. Я… не знаю, я готов на коленях стоять, чтобы ты это прекратила, и готов на тебя кричать, все вместе, все разом – только скажи, что мне сделать, чтобы прогнать эти мысли из твоей упрямой головенки. Бриенна. Зачем ты так о себе думаешь? Кто ранил тебя, и так сильно, что не можешь это забыть? Возможно, это был ты, подумала она, сглатывая обидные слова и стараясь на него не смотреть. - Потому что это правда, - наконец, тихо проговорила она. – Это правда, с которой ты ничего сделать не можешь. Вот и отчаиваешься. А я… я все давно поняла и приняла. Тем более теперь, когда ношу ребенка. - Что именно? - Что я та, кто я есть. Уродина. И огромная уродина, если тебе угодно… - Бриенна. Ты прекраснее всех, для меня. Я не знаю, как это сказать, чтобы ты поняла. Какое это счастье – чувствовать тебя рядом с собой, твою кожу, запах твоих волос, прикосновения твоих рук, и видеть твою улыбку, и слышать твой смех. И мне больно от двух вещей: от того, как сильно я этого не понимал, полагая, что сумею оставить тебя и не мучиться после. И от того, как болезненно тебе врезались в память все злые слова, все плохие имена, которыми люди тебя награждали, не понимая, не ведая, какой потрясающей красоты человек перед ними. Да, Санса Старк часто повторяла тебе, какое у тебя прекрасное сердце. Но я… я видел большее. Я видел эти волосы, эти плечи, эти груди, эти ноги… я слышал, как ты стонешь подо мной, когда я вхожу в тебя, и я знаю, я ЗНАЮ тебя лучше всех, ближе всех, честнее всех, и я… Я люблю тебя, это-то ты хотя бы можешь понять? Бриенна только обиженно сопела. Джейме поцеловал ее под лопаткой: - Всегда буду тебя любить. Не отдам никому, и сам никуда не уйду, если только не выгонишь, если только вдруг не решишь, что я стар и не в состоянии тебя развлечь, насытить или утешить. Он отстранился, и через минуту она почувствовала прикосновение его ладони, смоченной в масле, к ее плечу. Джейме провел по ее мускулам, вверх и вниз, растирая, медленно и сильно. - Что это ты делаешь? - Ложись, и узнаешь. Разденься, ложись, я покажу, что могу для тебя сделать. - Джейме, я… Но ей хотелось, очень хотелось ему поверить. Да, подумала она печально и испуганно, он выпил местного вина, которое прекраснейшим образом било в голову и в чресла, и был настроен игриво, и сам верил своим витиеватым признаниям. Может, до следующей стайки красивых девиц. Может быть. А ее живот будет расти, груди станут распухшими и растянутся от молока, соски отвердеют, она станет огромным чудовищем, и тогда он поймет, как глупо все это было – слова и слова, клятвы и признания. Но она сняла с себя платье и легла на бок, и он принялся растирать ее спину и плечи, и бедра, и повторять, как он сильно ею восхищен, ее телом, ее душой, всем вместе. Бриенна слушала, прикрыв глаза, думая – но ведь, возможно, он говорит правду, он очень сильно меня любит, так же сильно, как я его люблю, может такое быть? Я не знаю. Я не знаю. Не знаю… - Повернись, - попросил он вкрадчиво и тихо, - повернись, ляг на спину. Она послушалась. Его рука заскользила между ее грудей, вверх-вниз, и соски ее, помимо воли, напряглись, умоляя о ласке. Он заметил это и улыбнулся: этой своей тонкой, долгой, ленивой усмешкой. Коснулся губами, и кожа ее под его поцелуями начала пылать и плавиться. Он отстранился, сунул фиал ей в руку, заведенную над головой, и велел: - Налей еще. Я хочу всю тебя… хочу ласкать и баловать, как драгоценность. Как рыцарь, что не может налюбоваться своим прекрасным мечом. - Вот уж! На меч я ничуть не похожа. - Ну, - беспечно отозвался Джейме, продолжая нахально ухмыляться, - тяжелый меч, дву… двуручный, скажем так. С каким только истинный рыцарь управится. И такой же… своевольный. Да, подумала она, да, у мечей есть свой характер. Это правда. Это… Джейме погладил ее живот, потом спустился ниже и начал растирать ее бедра, колени. И так спустился до кончиков ее пальцев на ногах, которые он дразнил, целовал и щекотал, пока она не почувствовала приятный холодок, бегущий по позвонкам. Он попросил ее развести колени, и быстро, ловко избавился от всей одежды, и опять она потекла, невольно покоряясь ему, желая быть в его руках – мягкой, как глина, не мечом, нет, скорее, цветком или плодом, или… - И какой чудесный цветок, - проворковал Джейме, устраиваясь между ее разведенных ног. Он опять прочитал мои мысли, подумала Бриенна, без гнева и без удивления. – Как он плачет по мне, нектаром и медом… Он коснулся ее лона, наклонился и поцеловал его, пощекотал языком, вошел в нее чуть глубже, чем требовалось, чтобы она не покраснела и не начала умоляюще вздыхать. Развел ее двумя пальцами, провел языком, собирая влагу, глотая, как вино и чуть не мурлыкая от восторга. Бриенна поглядела на него сверху вниз. Его лицо было полно счастьем, совершенным и искренним, как если бы он не умел и не желал его больше прятать, и она улыбнулась в ответ. Он опять принялся ее ласкать, неторопливо, исследуя каждую складочку плоти, все повторял, как она прекрасна, как он невозможно жаждет ее. Бриенна заметила, по налившемуся члену его, что Джейме в этом ничуть не лгал. Царапка заскочила на подушку. Бриенна завертелась, пытаясь ее прогнать, вполголоса забормотала, чтобы шла на кухню, погуляла бы в саду или, или… Джейме коротко захохотал, выпрямился, сгреб кошку и опустил на пол. С обиженным видом она побежала к дверям, обернулась, будто хотела сказать: ну и ладно, не очень-то и интересно, чем вы тут занимаетесь… и будете за это гореть в Пекле! И была такова. Только мелькнул в темнеющем саду ее гордо поднятый хвост над пушистым обиженным задом. - Еще одно неразумное дитя, - сказал Джейме, посмеиваясь. – Обе вы у меня хороши, нечего сказать. - Я не… - начала Бриенна с беспокойством. - Тише. Тише, лежи, не мечись подо мной больше, - оборвал он ее. – Я хочу, чтобы ты вся отдалась этому чувству. Поняла, как ты мне желанна. Поняла, как ты мне нужна… И он продолжил свое неправедное дело, и Бриенна закрыла глаза, охая и ахая, пока он открывал ее вновь и вновь, и его язык доставлял ей эти волны радостного предчувствия, оно все росло и заполняло ее, от лона к животу, к груди, к ее языку и горлу, и до кончиков пальцев. Потом он выпрямился, разглядывая ее, распаленную до предела, открытую, как книга, зачерпнул еще масла и, не сводя с нее внимательных глаз, медленно протолкнул в нее один палец. Она вскрикнула и свела колени. Он тотчас отпрянул, но не отодвинулся: - Тихо. Тс-с. Спокойно, я лишь хотел… - Туда не надо, - быстро сказала она, дрожа от скверного воспоминания. – Не надо. Не надо, Джейме. - Нет. Я не стану, обещаю. Я остановлюсь, если станет нехорошо. - Мне уже нехорошо. - Неправда, - спокойно произнес он. – Послушай… Я не хотел, чтобы… Я только… И вдруг, не договорив, он склонился над ней, подхватил ее зад двумя ладонями, так, что она замерла от неожиданности – и приник к ней поцелуем, там, там, там… Ошеломленная мысль закрутилась в ней, и она так и осталась в его руках – расплавленным пламенем, раскрытым до предела цветком. Его язык всегда воспламенял ее, подумала Бриенна с тоскливым и радостным негодованием. Всегда рождал темное пламя, даже самые ужасные вещи становились желанными, переставали ее ужасать, если на то пошло. Становились прекрасными и простыми, и тело требовало продолжения, завершения, какой-то точки, за которой оставались только счастье, а стыда и смятения больше не существовало. Джейме опять втолкнул в нее палец, потом, очень долгое время спустя – или так ей казалось – прибавил к нему второй, и он все это делал так неторопливо, и умело, осторожно, но в то же время настойчиво, так поворачивают ключ в сложном замке. И он не останавливался, впрочем, она больше и не просила, было какое-то место в ее теле, которое как будто бы ждало этой ласки, пусть и совершенно непотребной, или… Или она просто сходила по нему с ума. Просто так сильно его любила, может быть, я просто так хочу быть с ним, думала она, но уже все равно. Все равно. Пути назад не было, ей не хотелось возвращаться к прежней себе: она прижала ладонь к глазам, думая, что в темноте будет проще. Так оно и было. В темноте все стало огоньками удовольствия, кострами, в которые падали его касания, поцелуи. Он прибавил третий палец, и она задергалась от удовольствия, в голове у нее прямо-таки гудело, сердце плавилось. Она чувствовала себя раскрытой до предела и вывернутой, но это было так волшебно, так странно, маняще. Джейме еще долго ласкал ее там, заставляя ее вскрикивать и метаться, но, когда он приставил свой член к ее входу – она замерла и сжалась. Он все понял и отступил. И тогда она проговорила, скороговоркой, так, чтобы не дать себе время раздумать: нет, продолжай, продолжай, не останавливайся, яскажуеслинужноостановиться… Одно длинное слово, неразборчивое, бессвязный набор звуков. Наступила долгая пауза. Она слушала, как он ласкает себя, масло скользило между его пальцами и кожей на его члене. - Нет, - сказал он с сожалением, - нет. Не сегодня. На сегодня достаточно. Я… Она оторвала руку от своих глаз, поднялась на локте: - Ты не можешь. Ты нарочно меня распалил, а теперь?.. Ты не можешь так со мною поступать! Ты… ты права не имеешь! Никакого! Рот у Джейме так и открылся. В день перед отъездом ей стало так грустно, почти невыносимо. Мысль о том, что впереди лежит долгий путь – в шатре или верхом, а там, в чужом городе ждет полнейшая неизвестность – отравляла все ее часы. Завтрак прошел в напряженном молчании. После обеда Сэй сказала ей: - Знаете, хозяин прислал для вас двух прекрасных лошадей. Не желаете ли опробовать их в седле? За крепостной стеной, к югу от нее, есть чудесная бухточка, там никто из черни не бывает. Лошади впрямь были красивы: статные жеребцы, очень послушные и вышколенные, но и изящные – может, какой-то подарок от дотраков, которые сюда наезжали по своим дикарским делам. В гриву того, что достался Бриенне, служанки вплели вьюнки и нитки с жемчугом. За крепостной стеной шла полуразрушенная дорога, петлявшая между красных скал. Джейме спешился и повел своего коня под уздцы, а Бриенна ехала следом и разглядывала вековые пинии, что цеплялись узловатыми корнями за голый гранит. Окруженная соснами, бухта дышала покоем, синие волны тихо лизали розовый песок. Джейме поставил шатер, используя разбросанные там и тут осколки плавня и большой кусок пестрого ало-золотого шелка. Бриенна пригляделась – и увидела, что на шелке вышиты были львы Ланнистеров. - Подарок, предназначенный моему отцу, вероятно. Или Тириону? Не знаю. Прежде купцы присылали нам подобные вещицы, - сказал он в ответ на ее удивленный взгляд. – Ведь я говорил, Ланнистеры все еще здесь в почете. Не о чем волноваться. Он понял, догадалась она, понял, что ее тревожит возвращение в Пентос. - Или подарок, предназначенный твоей сестре, - сухо заметила она. – Ее-то тоже всюду почитали, верно? Смущенно усмехнувшись, он не ответил, стал расстегивать свою куртку. - Что ты делаешь? – заволновалась она. - Жарко. Хочу искупаться. Ты разве не хочешь? Она вспомнила пузырьки воздуха, бегущие от ее лица вверх, и смех, и голоса людей, скрытые толщей воды, свои связанные руки. Вспомнила, как Джейме нес ее из моря, в окровавленной рубашке, растерянную, растерзанную. И замотала головой. Некоторое время он глядел на нее, пристально и печально. Потом сказал: - Хорошо. Ты только побудь в тени, ладно? Подожди меня здесь. - Не ходи. - Ну, что ты. - Пожалуйста, не ходи, - она готова была умолять. - Я далеко не пойду. Послушай, любовь моя. Бриенна. Я превосходный пловец. - Не ходи, - Бриенна уже чуть не плакала. В конце концов она отпустила его, и ему пришлось целовать ее лицо и руки, губы, веки, щеки, шею, ключицы: уговаривать и бормотать всякие приятные вещи. И приносить всевозможные клятвы, которым была грош цена, но она все равно цеплялась за его руки, и он сам уж едва не плакал. Он зашел в воду по колено, остановился, оглянулся и махнул рукой. Бриенна сидела под шатром, обхватив себя за плечи, дрожа от страха, неизвестно откуда вдруг взявшегося. Она прежде не была такой. Никогда не была! Вскоре все это прошло. Солнце светило так ярко, празднично. Сосны вокруг застыли, источая смолистый и терпкий аромат. Джейме немного поплескался в прибое, и зашагал к ней – на нем были только рубашка и бриджи, прилипшие к его ладному, крепкому телу. Бриенна почувствовала, что ее паника проходит, холод в сердце исчез. Она повозилась в корзине, которую Сэй прикрепила к седлу, и нашла там свертки со снедью, бутылку тепловатой воды, бутылку вина, кувшинчик с толченой жимолостью. Она развернула льняные салфетки, обнаружив внутри мелкие приятные закуски, такие, которые жителям Тироша очень нравились. Шарики из овечьего сыра, зажаренные в яйце и муке, присыпанные черным кунжутным семенем или же пряной зеленью, ломти хлеба с травами, ароматного и сытного. Сваренные в патоке фрукты, обсыпанные фисташками и масляным орехом. Изжаренные на дровах ломтики тыквы, отборный черный изюм, и, наконец, столь любимые Джейме, алые апельсины. Когда Джейме уселся напротив нее под шатром и оглядел угощение, лицо его засияло, как у мальчишки. После еды он притянул ее к себе, она очутилась у него на коленях, лицом к нему. Бриенна обхватила пальцами его скулы, поцеловала красивый улыбчивый рот: вкус апельсинов и вина, и пряных трав, и моря, и счастья. Он помог ей стянуть с ее плеча мужского кроя рубашку, освободил ее живот от шелкового шарфа, которым служанки советовали ей перетягивать талию, чтобы удобнее было ехать верхом. Распустив завязки на бриджах, Джейме просунул руку меж ног Бриенны. - Значит, все еще хочешь меня, - заметил он с оттенком высокомерного самодовольства. – Я не наскучил тебе, правда? Она поцеловала кончик его носа: - Пока еще нет. - Ну, я старался. - Даже книги изучал, - фыркнула она. - Даже… да. - А ты? – спросила она, обвив руками его шею. – Ты все еще любишь меня? Он зарычал с притворной досадой, укусил ее шею, отпустил, лизнул, засмеялся: - В Пекло такие вопросы! И никогда не разлюблю, и мне плевать, сколько ты приложишь усилий, чтобы доказать мне обратное. - Тогда… не останавливайся. - Нет, - сказал он, прижавшись губами к ее уху, вжимая ее в себя. – Обещаю. С тобой… И ради тебя. Я никогда не остановлюсь, Бриенна.