Дети Долгого Лета (продолжение фанфика "Дорнийская жена")

Она прижалась спиной к стене, потом еще раз осторожно выглянула. Двор, высокий, узкий и мрачный, как колодец, наверху оканчивался клочком безмятежного сапфирового неба, а внизу - круглым кусочком мостовой. В арках, ведущих сюда с запада и юга, стояла предзакатная тень. Мужчины продолжали свой спор, но Бриенна не слышала слов, только голоса, гулкие, сердитые, они разлетались от стен и перекрещивались, точно мечи в поединке. Наконец, Тирион что-то сказал, но ответа не последовало. Он повторил несколько раз, со все возраставшей настойчивостью. Потом – она опять вытянула шею – раздался короткий глухой звон. Под ноги Джейме упал мешок, тяжелый мешок, как видно, туго набитый монетами. Джейме остался стоять, не поднимал деньги. Тирион сердито забубнил, наконец, Джейме ему что-то негромко ответил. Поднял руку с золотой ладонью и показал на южную галерею. Тирион даже каблуком в ярости притопнул. Развернулся и зашагал прочь, всегда такой ловко-стремительный на этих своих крошечных кривых ножках. Когда он скрылся, Джейме остался стоять над мешком с деньгами. Медленно поднял его, а затем – поднял и голову. Он заметил Бриенну в окне. Брови его сошлись над переносицей, и ей стало тоскливо, как-то особенно муторно. Она вновь прижалась спиной к стене, раздумывая, отчего не задернула шторы. Видеть спор двух братьев было тяжело: словно бы ее вина становилась в этом узком дворе-колодце больше и больше, распухала и росла, точно опухоль. Или ее проклятый живот. Бриенна потрогала его, еще и еще раз убеждая себя, что покамест все не так очевидно, не так… плохо? Но к Тириону она побоялась выйти. Она знала, о чем там спорили. Десница требовал ее возвращения в Дорн, нечестивый муж (и вовсе не муж, если начистоту) отказывал, а ей отвели роль молчаливой тени в окне, и она ею стала. Сделалась тихой тенью, опухшей от собственной тяжести виновницей всяческих ланнистерских бед, огорчений, потерь и сорванных планов. Как и всегда, подумала она отвлеченно. Как и всегда. Послышались шаркающие шаги, и Бриенна невольно оглядела свое платье и поправила волосы. Старые трюки, так привычно явившие себя вдруг во взрослом возрасте. Платье ее было перешито из двух, может, и трех платьев, оставшихся от отцовых подруг. Оно было из дорогой, красивой парчи темно-синего цвета, но на рукава ткани уже не хватило. Сразу под грудью пошили множество складок, призванных хоть как-то прибрать от сторонних глаз вопиющее бесчестие дочери Тарта. На груди портной вышил солнце, окруженное полумесяцами. Под этим платьем Бриенне пришлось носить еще одно, скорее, похожее на тонкую сорочку, привезенное из Дорна, с длинными присобранными рукавами, которые крепились на красивых манжетах из голубого жемчуга. Вот так, разодетая, как на зимнюю ярмарку, она передвигалась по коридорам и галереям родного замка. А еще приходилось тщательно убирать волосы, украшать их гребешками, тоже из тех, что оставила после себя одна из отцовых наложниц. Убили ее вместе с отцом, или же она сбежала, не прихватив свои подарки, или ушла раньше – о том Бриенне никто не удосужился сказать. Спросить же она робела. В комнату вплыла главная причина ее робости и излишних стараний. Много чудес, разного толка приключений случилось с того мига, как Бриенна покинула Закатный. Но главное чудо теперь таскалось по комнатам, вытаращив свои оловянные глазки и как ни в чем ни бывало: септа Роэлла, живая и невредимая. Как всегда, ужасная в своем недовольстве и прекрасная в своей мужественной грубости, с какой она продолжала обращаться с Бриенной. Ни угрозы, ни крики, ни разговоры по душам от Джейме – ни слабые попытки Бриенны себя защитить – не помогали теперь, как не помогали и никогда. Роэлла была из тех людей, кто умрет под пытками или на костре, но продолжит бубнить, как плохо костер разведен, как неумело действуют истязатели, как тупы лезвия, которыми ее терзают, и как плохо был воспитан неумеха-палач. Одни только боги, так почитаемые упрямой и гордой старухой, ведали, где она пряталась все это время – серое пятно на стене, неслышный осуждающий вздох в дальнем коридоре замка. Солдаты клялись Бриенне, что не видели Роэллу до того самого дня, как она явилась поприветствовать бывшую воспитанницу. Должно быть, она пересидела смутные времена внизу, в городе или в порту. Когда она предстала перед Бриенной, вид у нее был одновременно мученический – и победный. Роэлла тотчас раскусила невинную ложь, которой дочь Тарта пыталась прикрыться. Она сказала: - Я знаю, что Ланнистер не муж тебе, это все здесь знают, и что ребенок твой – вовсе не его бастард, а законный сын Мартелла, это все тоже знают, побереги свои силы, не трудись мне врать, Бриенна, дитя мое. Бриенна посидела на постели, раскрыв рот – и закрыла его, покачав головой. Про ребенка слухи побежали впереди нее, наверное, и Тирион к тому руку прикладывал, стремясь ухватить ускользающее дорнийское счастье. - Что, не ожидала? – ядовито поинтересовалась септа. – А когда замуж шла за дорнийца, ноги перед ним раздвигала, чем думала?! Кто вообще тебе внушил мысль, будто он по любви тебя берет! Я всегда тебе говорила правду, а ты не слушала, корова ты бесстыжая. Ведь ты еще этому глотателю мечей, Ренли, готова была отдаться, глупая твоя голова. Вечно искала себе приключений, верила рыцарям и лордам, которые ради твоего наследства над тобою же насмехались. А кровосмеситель Ланнистер тут, верно, чтобы выслужиться перед братом, ходит молва, будто маленький лев намерен вернуть тебе дорнийский престол, и править будет уж тогда сам. У тебя для таких дел немного ума, конечно. На это Бриенна также не нашлась, что возразить. Она только тихо сказала: - Мне кажется, что мы с вами и не расставались, септа Роэлла. Роэлла была рада этому ответу, он словно бы знаменовал ее жизнь и торжество всего, во что она верила: а верила она свято, истово и искренне лишь в то, что Бриенна Тарт заслуживает самого ужасного обращения и самой плохой судьбы. Но у нее была некая ревность к Бриенне, странного толка нежность. Солдату Баратеона, который как-то раз сказал нечто грубое наследнице Закатного, Роэлла задала такую трепку, что перья полетели. Она кричала, что этот наглец позволил себе непочтительное обращение к наследнице и просто к беременной даме, какой он хам, негодяй, распутник, грешник, пусть его казнят – а после и в Пекле за грубость жарить будут. Роэлла вообще готова была сама его изжарить, настроена была решительно. Ее многие считали сумасшедшей старухой, тронувшейся умом от горестей войны. Солдат отступил, бормоча что-то о безумных ведьмах, что же касалось Бриенны - только смущенные невразумительные извинения были ей ответом. Зато уж себе септа позволяла многое – что угодно, в самом деле. Она и нудела, какая Бриенна уродливая растрепа, и ворчала, какая она огромная и толстая, и предвещала тяжелые роды, и отнимала у Бриенны еду, меч или украшения, все, все, чтобы подчинить ее себе, сделать все так, как было прежде – в «счастливые времена», как сама Роэлла выражалась. Счастливые времена были, когда Сельвин был жив, когда Бриенна была ей подчинена, и во всем слушалась, и жила от одного унылого приказания до другого, от одной жестокой литании до другой, от одного злого урока – до нового, еще более отвратительного. Ланнистера Роэлла возненавидела с самой прелестной искренностью, и нельзя было сказать, что это чувство не было взаимно. И в то же время она теперь постоянно шпыняла Бриенну, наставляла в супружеской жизни: как Бриенна плохо смотрит за мужем (не мужем, септа тут же злорадно поправляла себя, но какое это имело значение, коли уж требовалось Бриенну изругать), как она плохо и непочтительно с ним обращается, как она не умеет ни разговором его развлечь, ни ласковой заботой окружить. Войдя в комнату, Роэлла тотчас увидела, что Бриенна стоит у окна, вытирая мокрые ладони о свое платье. Септа приняла расставлять на столе глиняные тарелки и серебряные блюда с едой, то и дело бросая на свою жертву ехидные взгляды. - Что стоишь? – наконец, вымолвила она. – Помогай, он идет сюда. Помогай, не стой истуканом. От такой жены и законный бы муж сбежал. Маленький лев приехал, чтобы его отсюда увезти, и клянусь, он сумеет твоего дурака отговорить. - От чего же? – осторожно спросила Бриенна. Она надеялась, что Роэлла подслушала разговор братьев. - От того, чтобы с тобою тут остался, вот от чего. Он и сам, верно, уже сто раз пожалел, что потащился сюда с тобой. Замок беден, разорен, слуги сбежали, половина комнат отдала на постой грубиянам из Штормового, а другая половина нежилая. Наследство? Пфф, у крысы в тюрьме и то побольше добра. Жена неумеха, неряха, глупая, упертая, как корова, и такая же уродливая. Еще и с брюхом, что растет прямо по часам, не по дням. Скоро уж вывалится так, что ног своих видеть не сможешь. Что его держит? Понятия не имею, подумала Бриенна, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Это бы Роэллу ужасно обрадовало, и потому Бриенна чудовищным усилием подавляла свои слезы. Голос у нее, впрочем, был мокрым и тихим. Септа могла бы и торжествовать, если бы не была так занята своими тарелками, мисками и плошками. - Я раздобыла для него немного самой нежной телятины, - заявила Роэлла. – Нашла мясника там, внизу, согласного нам привозить кое-что за монеты Баратеона. Ты поешь тоже, только смотри, ему оставь лучшие куски. Ничего тебе не сделается, коли насытишься обрезью, репой и луком, а он мужчина, ему надо бы есть мясо. Мужчина, к тому же – лев. Роэлла хихикнула над собственной шуткой. Бриенна начала помогать ей расставлять посуду. Вошел Джейме, и, обойдя стол, скучающим тоном заметил: - А, вы все еще здесь. - Что мне сделается, - непочтительно парировала септа. - Да уж, в самом деле, порой думаю, что вы бессмертная, - хмыкнул он. - Как это вежливо. Как любезно, мой лорд! - А как с вашей стороны мило о нас заботиться. - Словно бы полно желающих? Разоренным лордам не слишком в этом везет. - Особенно здесь, на Тарте, - ядовито вставил Джейме. - …где у них нет никаких прав, - тотчас отрезала Роэлла. - В самом деле? – он поднял бровь с недобрым весельем. Роэлла бесстрашно выдержала его взгляд, а потом с грохотом поставила стопку тарелок на стол. Бриенна все это время следила за их перепалкой со смесью тревоги и отвращения. Джейме повернул к ней лицо, заметил ее растерянный вид – и с видимым усилием сказал: - Довольно. Вы свободны, сестра, ступайте. Роэлла откланялась тотчас же: и шмыгнула прочь, зашаркав своими изношенными башмаками. Будь отец жив, устало подумала Бриенна, будь он жив, он позаботился бы о башмаках для каждого в этом замке. Он никогда и ничего не упускал из виду, все должны были быть сыты, одеты, обуты, он был человеком щедрым, открытым, широкой, как выражалась Роэлла, проникшаяся к его памяти вдруг самой нежной любовью, широкой души. Сир Давос однажды рассказывал ей, как был поражен его щедростью, излишней в тех обстоятельствах, если не сказать – опасной. Бриенна ничего этого не умела. Может, септа и за это ее ненавидела: за это позорное, трусливое неумение взять замок в свои руки. Военные гарнизоны так и оставались здесь, подчиненные присяге, данной не ей, но Баратеону. Король не спешил – а может, и не собирался – потакать ее побегу, ее слабостям. Сама же она как-то затихла и замерла, вся сосредоточенная на своем чреве и своих болезнях. Корабельная качка так ее измучила, что она потом еще неделями лежала пластом в пустой и пыльной комнатенке. Мебель наполовину была разбита в щепки, наполовину растащена. Перед глазами у нее стояла серая пелена, а, когда проходила, то все плыло. Стены, казалось ей, раскачивались вокруг нее. По ним ползали мокрицы, шелестели под оторванными пластами шелка, которыми некогда отец велел обить все дамские спальни. Джейме сел во главе стола и мрачно уставился в пустую тарелку перед собой. Бриенна взяла тарелку, положила ему жаркого, стараясь зачерпывать побольше мяса, как и велела Роэлла. Поставила перед ним, положила салфетку и налила ему вина, придерживая кувшин свернутым полотенцем, чтобы брызги не попали на его рукав или салфетку. Потом она взяла еще одну миску и прошлась вдоль стола, набирая для него вареных овощей и куски хлеба, и зелень, и все это принесла и поставила рядом с его приборами. Джейме сидел неподвижно, сжав руку в кулак, положив золотую руку ладонью вниз. - Сядь, - сказал он, наконец. – Сядь, перестань, прекрати это. Поешь. Положи себе и начни уже есть. Она начала накладывать себе, но – в обратном порядке, положила овощи и хлеб, и еще немного хлеба, надеясь, что он в своей сумрачной задумчивости этого не заметит. Села, осторожно отодвинув стул и опустившись на него не без облегчения, живот уже и правда заметно выступал, начал мешать ей двигаться. Джейме повел головой в ее сторону, но лица не поднимал: точно хищник, почуявший жертву. Это был плохой знак, Бриенна уже знала. - Что ты делаешь? – тихо, медленно. - Что? - Это старая карга тебе всякой ереси наплела? Про то, чтобы ты отдавала мужу лучший кусок? А сама доедала хлеб да турнепс? Я слышал, что она несет там, внизу, когда гоняет гарнизонного повара. - Прости? – Бриенна заморгала, не понимая, к чему он клонит. - Проклятье! Бриенна! – крикнул он и вдруг, поведя рукой, смахнул на пол свои тарелки с едой, все повалилось на пол, разбилось, загремело, запахло – вкусно и сытно – горячим мясом в густой подливке из сливок и жареного зерна. Она вскочила на ноги, чтобы убрать, но Джейме перехватил ее запястье, начал подниматься, лицо его было перекошено от ярости: - Ты думаешь, я не вижу, ослеп? Отупел? Тут, у тебя под боком!.. - Я не понимаю, - пискнула она, вырываясь. - Ты все прекрасно понимаешь. Ты не должна ее слушать! Бриенна потянула руку к себе, он сжал крепче – и дернул на себя, так, что она почти упала и вынуждена была упереть другую ладонь в его грудь. - Слушай меня, женщина, а не ее! Если я сказал – сядь и ешь как следует, значит, делай, что говорю, - прошипел он ей в висок, прижимая всем телом к краю стола. Он сделал движение, как будто чтобы поцеловать ее – и все в ней затрепетало помимо воли, но тут же поднялась и волна гнева. Ах, как дешево он надумал ее купить! Бриенна со всей силы отпихнула Джейме от себя: - В Пекло тебя. Оставь меня в покое! Я не буду за тобой убирать, Джейме Ланнистер, мне даже наклоняться уже тяжело! А ты! Ты! Ты всегда!.. Она всхлипнула, прижав ладонь к губам. Джейме ошеломленно хлопал ресницами, глядя на перемену в ее настроении, рот его так и остался приоткрыт - а затем, отступив, молча, он наклонился и стал собирать осколки. Золотую руку он прижимал к груди, и выходило куда как неловко. Он складывал осколки посуды на самый край стола, и вновь наклонялся, часто и виновато моргая. Ей стало жаль его почти в тот же миг, как приступ злости прошел: - Отойди. Дай, уйди, я сама… - Нет, нет, - запротестовал он, выпрямляясь. – Сядь. Бриенна! Сядь, пожалуйста, не лезь сюда, мне под руку. - Проклятье, - бессильно, сквозь зубы проговорила она, развернулась и пошла прочь из комнаты. Мимо нее юркнула в столовую септа Роэлла, без сомнения, почуявшая приятный для ее натуры аромат скандала. И тут же завопила: - А ну, пошла отсюда! Бриенна в смятении оглянулась – и увидела, что септа прогоняет Царапку, неизвестно откуда явившуюся. Кошка тянула зубами кусок мяса, а при виде старухи глухо заворчала, но добычу не выпустила, попятилась под складки скатерти. - Отстаньте от кошки, сестра, - огрызнулся Джейме. – Вам что, доставляет удовольствие шпынять невинных? Оставьте хоть ее в покое… Роэлла что-то заныла о воришках, из-за которых в замке нечего есть, ну совершенно, ну вот ни крошки… о растратчиках, о нищих лордах, о тех, кто выкидывает еду – точно так же, пообещала она, в Пекле бесы разбросают по горячей земле их несчастные кости, за каждый напрасно выброшенный кусок. Джейме вяло переругивался с ней, и вид у него был как у человека, покорившегося всем несчастьям на свете. Бриенну замутило. Она отвернулась, прошла по коридору, ведущему к широким галереям и большому, некогда любимому ею, балкону над скалой. Тут замок Тартов выстроен был таким образом, что словно бы парил над высоченными уступами, которые срывались в синее море. Внизу кипели волны, а если посмотреть чуть дальше – были видны бирюзовые, беззаботные заплатки под водой – песчаные участки среди острых темно-пурпурных уступов. Отец в детстве рассказывал ей всякие истории, вроде того, что в ясную погоду можно увидеть там мелькающие тела русалок – их тени, и длинные волосы, плывущие в прозрачной воде, и покрытые зеленой чешуей хвосты. И она вглядывалась в морскую гладь, пока глаза не начинало щипать. Солнце играло на поверхности золотыми и серебряными бликами – невесомыми монетками, которые никому не могли достаться, а только служили богатством для тех самых, невидимых взору, тартских русалок. Она долго стояла, вцепившись двумя руками в нагретый осенним солнцем мрамор перил. Ей хотелось закрыть глаза и очутиться – нет, не в ином месте, а на этом же, но перенестись на много лет назад, в свое детство. Чтобы не было впереди никаких страшных дней, опрометчивых решений и ужасных ошибок. Позади послышались шаги, но Бриенна не обернулась и не открыла крепко зажмуренных глаз. - Все в порядке? Эй. Все хорошо? Бриенна? Звякнул металл о камень. Бриенна открыла глаза и покосилась, не поворачивая головы. Джейме поставил рядом с ее ладонью маленькую серебряную тарелочку, на которой лежал кусок мяса, кокетливо окруженный кружками морковки, пастернака и веселыми завитками петрушки. Небось, Роэлла собирала, злобно подумала она, но продолжила молчать. - Поешь? – предложил Джейме с плохо скрытой надеждой. – Прошу. Мне не стоило на тебя кричать. - Ты не смеешь на меня голос повышать, - проговорила Бриенна, уставившись прямо перед собой и смаргивая соленый ветер. – Не смеешь! - Да, - очень спокойно и покорно согласился он. – Да. Прости меня. Более этого не повторится. Никогда. - Что же, ты это все с пола собрал? – криво ухмыльнулась она, только чтобы услышать это раскаяние еще раз. - Дурочка, - смятенно пробормотал Джейме, и она услышала, что он давится смехом. – Что за чепуху ты городишь, милое мое дитя Тарта. Это все, что осталось на столе, и я принес тебе, и буду настойчив: потому что ты с утра и крошки не съела. Не отпирайся. Я знаю. - А отчего ты на меня накинулся? Что на тебя нашло? Да еще с такими глупыми обвинениями?! Он молчал, и Бриенна опять скосила глаза, и увидела, что он стоит рядом, заложив руки за спину и вглядываясь в морскую даль. Он насупился, когда она начала спрашивать его, склонил свою львиную голову упрямым движением, в бороде его засверкали седые пряди, а ветер поднял одну длинную, непокорную, золотую – что всегда падала на высокий лоб. - Это все он, - с неохотой проговорил Джейме. – Ты знаешь. Ты глядела на нас из окна. - Я не собира… - Ничего плохого ты не делала. Другая бы вообще заявилась в разгар нашей ссоры и влезла… А ты слишком деликатна, чтобы так поступать, вот и все. Молчание. Наконец, Бриенна решилась, набрав в грудь побольше воздуха: - Зачем он был здесь? Джейме не отвечал, и она уже подумывала повторить вопрос, как-то его переиначив, но вдруг он разомкнул губы и, все так же не поворачивая головы, сказал: - Прибыл с кораблем, что пойдет дальше, в Королевскую Гавань. Требовал отпустить тебя и наследника Мартелла обратно в Дорн. В противном случае, заявил, что Король пришлет за тобой гвардейцев и препроводит в столицу, где… Не знаю. - Он сморщился, как от боли, - Вероятно, придумают, что меня надо казнить за Мартелла, тебя же вернут к трону. Потом отдадут еще за кого-то, с кем будет выгоден какой-нибудь союз. Ребенка отберут и отправят в Дорн, где от его имени будет править Десница со своими приближенными лордами, а ребенок будет окружен кормилицами и няньками. Бриенна задохнулась: - Нет. Они так не… - Это худшее, что может произойти, и он этого прямо не… никак не говорил. Я заключил, что так может случиться, коли мы продолжим упираться… И есть множество вариантов промеж этих. - Они так со мной не поступят, - с отчаянием закончила она, почти не слыша тоскливого голоса Джейме. – Нет. Они не могут. Они не станут так со мной обращаться! - Может, и нет, - холодно согласился он. – Ты дорога им. Ты – их сокровище. Сбежавшее, да. Упрямое. И своенравное. Она отвернулась, чтобы не показывать ему своих слез. Голос Джейме переменился: - Он принес золото. Бросил мне, как некую подачку. Знаю, сказал он, что ты не в состоянии даже прокормить и себя: а скоро вас станет трое. И я слышал в его голосе не только печаль, но и осуждение, лицемерное, как и всегда – твоя женщина ходит в обносках, ее замок разваливается и ветшает, и даже служанка, эта жалкая плесневелая старуха, помыкает вами, как кухарка пинает приблудившихся кошек. Вот что он думал, и не особенно-то он это скрывал. Отправившись в этот побег, я менее всего ожидал, что сбежишь и ты: но Тирион вбил себе в голову, что все это было совершено по уговору с тобой. Он думает, что я принуждаю тебя к нищете и позору. Бриенна не знала, что отвечать. В носу у нее щипало. - Самое же страшное – то, что я сам так чувствую, и что я поддался, сдался, видя твою болезнь от моря и качки, и согласился идти на Тарт, в то время как должен был вернуться в Пентос и довершить то, что задумал. - Выходит, ты не хотел быть здесь и со мною? – проговорила она жалким и мокрым голоском, от которого самой стало противно. Джейме долго молчал, а потом она почувствовала его руку на своей руке. Кожа у него была горяча, и всегда эти прикосновения в ней что-то пробуждали, неясное чувство, словно она вновь и вновь, и всегда – обретала с ним рядом что-то ценное, необъяснимо родное. Она зачарованно смотрела, как он обвел пальцами ее дрожащий мизинец. - Я хочу быть лишь с тобой, Бриенна. Глупышка же ты, если до сих пор не поняла, - с тихой горечью проговорил Джейме. – Хочу быть твоим и для тебя, и только с тобой. Но не так, как теперь. Нет. Не так. Не так. И в голосе его прорезалась, наконец, эта разрушающая сердце тоска. Бриенна вскрикнула, прижала левую руку ко рту – и начала плакать неудержимо, неловко, горько, как бывало с ней только при Джейме. Давясь слезами, не давая ему вставить и слово, она забормотала: - Но я…. Я не… Ох! Я не знаю… Я… Я так испугалась, узнав, что будет дитя! Я так… я так боюсь, послушай, послушай, я не могу так, не справлюсь, я боюсь этого, я боюсь умереть, боюсь, что ребенок умрет, ты понимаешь, что это я буду виновата?! И я боюсь рожать, я не хочу, я не хотела, и я не хочу… И я не знаю, как мне дальше жить, что делать, как мне жить теперь?! Как? Ты мужчина, ты не понимаешь! Я не знаю, что мне делать с этой жизнью, с тем, что случилось, ну как же ты… как ты не видишь? Не понимаешь?! И она замолчала, продолжая глотать слезы. Нет, он не понимал, конечно. Он стремился быть с ней и ей помогать, но он не понимал ничего, это вдруг представилось так ясно, пропасть между ними была неодолима и неизбежна, и ей показалось, что, говоря все это, она кричит человеку, что стоит далеко-далеко, на обрыве, на другой стороне, и он глух к ее крикам. Из жарких ночей и прекраснейших мгновений, из пота, влаги, семени и Боги ведают, еще каких гадко-сладких жидкостей – зарождается нечто странное, новое, чужеродное - как жемчужина зреет в раковине, прежде не знавшей боли, от попавшей внутрь песчинки. То, что для других – драгоценность, для раковины изнутри – бесконечная боль, которая только все растет и множится, наслаивается одна на другую. Тошнота, и судороги в ногах, и слабость, и болезни, и страхи, и бедность, и бесчестье – и все это кружит и кружит, одно вокруг другого - образуя неповторимый узор. Я не хочу этой боли, я не хочу этих страхов, не хочу никакого дитя, - хотелось ей произнести вслух, но она боялась, что разобьет его сердце. Я не хочу носить дитя, пусть и твое, хотелось ей крикнуть, хотелось содрать с себя это нелепое огромное платье, которое путалось под ногами, выдрать из себя эту чужую плоть, освободиться, уйти, надеть мужские доспехи и с легкостью взлететь в седло. То, как она жаждала свободы там, будучи заточена во дворце Манфри Мартелла – и как она страшилась того, что случилось бы после брачной ночи – все представилось вдруг единственно правильным. - Эй, - тихо позвал Джейме, видя, что ее слезы не утихают. – Эй. Иди сюда. Ну же? Иди ко мне. Он мягко заставил ее повернуться, и она обессилено ткнулась лбом в его плечо. Она чувствовала, как Джейме вздрагивает, прижимая ее, плачущую, к себе, все крепче и крепче. - Я вовсе не был рад, что ты понесла, - заметил он вдруг, и совершенно спокойно. – Не был, нет. Я не из тех, кто привязывает к себе женщин таким образом. Я никогда так не поступал, даже с сестрой, которую очень любил. Это… просто случалось, вот и все. При упоминании Серсеи в Бриенне опять поднялась стена гнева, словно вспыхнуло Диким Огнем, пролитым в море. Она отпрянула и выскочила из объятия. - «Просто… случалось»?! Он уставился ей в лицо, слегка прищурившись от солнца. Медленно и тонко улыбнулся: - Да. Ты не оглохла. И не ослышалась. - Отличное объяснение всему, что с тобой происходит, - Бриенна начала вытирать слезы растопыренной ладонью. Из носа у нее побежало, и, прежде, чем ткнуться в сгиб своего локтя, она увидела, что Джейме потянул из кармана сложенный тонкий платок. Она забрала платок и начала шумно сморкаться, надеясь, что таким образом как следует проклятого Ланнистера позлит. Но он только кротко улыбнулся, когда она закончила: - Легче? Так легче? - Ты… Бесчувственный человек, - пробубнила она. – Ты меня вовсе не понимаешь. И не хочешь даже понять… - Думаю, что очень хорошо понимаю. Послушай. То, что ты… что мы оба… были к тому не готовы, с нас ведь вины не снимает, правда? Она засопела, предчувствуя, куда он клонит, внутренне негодуя – но и понимая, что он теперь опять окажется прав. - И то, что ты не решилась попросить лунного чая… А у тебя были возможности. Все это время, пока армия шла через Дорн – были. - Не обвиняй меня в том, что не убила твое дитя, Джейме, - рассерженно вскрикнула она. – Милость с моей стороны, а не преступление! - Не обвиняю, даже восхищаюсь этим, - совершенно искренне улыбнулся он. – Я знаю, что тебе было невыносимо тяжело. И будет трудно. Но мы вместе. Мы справимся. Ты только не бойся, хорошо? Ты со мной, и я не дам ничему плохому с тобой случится. Помнишь, я обещал это? И вновь обещаешь, подумала Бриенна, когда он сделал шаг к ней и обнял, положив ей на затылок тяжелую руку, прижимая так, чтобы ее лицо оказалось в ложбинке между его шеей и плечом. Она шумно пыхтела, обнимала его шею в ответ - не без радости ощущая знакомый запах – и в самом деле ставший для нее знаком спасения, надежды. Этот запах всегда ее утешал, в самые страшные минуты. Ведь он означал, что Джейме рядом с ней, и любит ее, и не бросит ее. Ветер, дым и степные травы: горькие, медоносные, пряные. И смоляные поленья, на них плеснули морской водой, которая там, в Дорне, была так тепла и густа, она больше походила на суп из диковинных морских обитателей. Она терлась носом о жесткий ворот его дублета, и ей хотелось прогнать эту подлую, темную мысль: ты обещал, и ты не исполнил, и случилось все самое плохое, самое ужасное, и продолжает с нами случаться… Джейме слегка отклонился, заставил ее поднять лицо. Он провел большим пальцем от уголка ее дрожавших губ, убирая выбитую ветром прядь, оглядывая ее, как и всегда – пристально и жадно, словно бы стремясь не упустить и малейшего знака. - Я хочу взять тебя за себя, Бриенна, - серьезно сказал он. – Хочу, хочу, как ничего более. Для меня это высочайшая честь, которая превыше даже рыцарских клятв. Но, покуда женат, пусть и лишь на словах – этот позор будет длиться, а моя мечта так и будет оставаться пустой мечтой, как заявил мне младший братец. – Губы его тронула грустная усмешка. – Но я знаю, что дОлжно, и… да, я поступлю, как того и хотел. Я пойду к ним, в Пентос, и стану просить развода. И наш ребенок получит мое имя, не имя Мартелл, не имя Тарт. Быть может, я не смогу окружить тебя и дитя вопиющей роскошью или осыпать богатствами, дворцами и землями, но я отдам вам всю любовь, которая есть. Если же понадобится – и сверх того. Она уставилась в его потемневшие глаза. - Ты уходишь? – наконец, робко, не веря своим ушам, пробормотала Бриенна. – Ты ОПЯТЬ оставляешь меня?! Джейме нахмурился, хотя в лице его и промелькнуло какое-то разочарование, точно он был готов к такому, и просто надеялся избежать, надеялся, что она прикусит язык и не посмеет возражать, что-то требовать. - Это необходимо, - мягко начал он. - Ты уходишь?! – повторила она еще громче. - Нет, нет, послушай же, я очень скоро вернусь, я… - Нет, - выпалила она, дрожа от негодования и страха. – Нет. Прошу. Скажи, что ты так не хотел… - Но я… - Пожалуйста! Она оттолкнула его руки от себя и прошлась вдоль перил, шумно вздыхая и обхватив себя за плечи. И, когда он вновь начал что-то бормотать, утешительное, разумное – как и обычно – она резко повернулась к нему: - Тогда я пойду с тобой.