Цербер Министерства магии

— Раз, два. Цербер заберет тебя. Три, четыре. Слышатся шаги в камине. Пять, шесть. Цербер хочет тебя съесть. Семь, восемь. У пророчества мы спросим. Девять, десять. Сколько нынче правда весит. Первокурсница с гербом Слизерина на груди прыгала по волшебным классикам на дорожке. Она была маленькой даже для своего возраста, просто крошечная. Облачка пара вылетали изо рта под счёт, на каждый удар каблучков по плитке цифры загорались золотым и осыпали ноги блестящими искрами. Пухлые снежинки падали с затянутого угрюмыми тучами неба в камерный двор Хогвартса. Сегодня вечером она отправится домой, встречать Рождество в Лондоне, в своей шумной семье, а пока может позволить себе побыть в одиночестве. — Это что такое? Девочка остановилась на полях «девять и десять» и резко повернула голову на директрису. Русые локоны мазнули по плечам. — Что за странные считалки, мисс Пальмерстон? — Минерва Макгонагалл нахмурилась, поясняя предыдущий вопрос. Седые брови сошлись над очками, бледные губы вытянулись в тугую линию, рисуя узор глубоких морщин вокруг рта. — Всего лишь считалка, — пожала плечами девочка, стараясь напустить на себя непринуждённый вид, но внутренне вся сжалась в комок, как испуганный нарл. Она сошла с волшебных классиков, и свечение под ногами пропало. — Мне кажется, или у вашей считалки весьма неоднозначный подтекст? Девочка спрятала руки за спину и опустила голову. — Никакого подтекста, директор. Просто глупая считалка. — Очень верно, что глупая! — хмыкнула Минерва, одаривая первокурсницу строгим взглядом. Бордовая мантия под горло и острая шляпа в тон делали её визуально выше. — Эта считалка звучит, как надругательство над положением Гарри Поттера в частности и Министерства магии в целом. За подобные оскорбительные выходки с вашего факультета впору бы снять пять очков, но, боюсь, Слизерин и без того на последнем месте в таблице. Первокурсница готова была сквозь землю провалиться от стыда, но держалась стойко — ни следа от слезинки не проступило на девичьем лице. — Оставьте девочку, миссис Макгонагалл. На лавочке под лысым заснеженным деревом молодой человек в мантии с гербом того же факультета резко захлопнул книгу. Он встал и приблизился к директрисе, пряча девочку за спину свободной рукой. Первокурсница схватилась за полы его мантии, ища у старшего спасения от наказания. Минерва нахмурилась сильнее. — Мистер Калпепер, вступаться за младших — благородное дело, но уважительно общаться со старшими за все семь лет в Хогвартсе вы так и не научились. — Я к вам с глубочайшим уважением, — серьёзное и немного надменное выражение лица юноши противоречило словам, — но девочка не виновата. Она услышала считалку от одноклассниц и просто повторила. Не наказывайте ребёнка за простую шалость. Он смотрел с вызовом. Тонкий шрам от магической дуэли рассекал левую бровь. Высокий темноволосый юноша с чётко очерченными чертами лица уже давно снискал себе дурную славу — он считал своим долгом защищать факультет, который и без того не любили ни преподаватели, ни другие студенты, но методы защиты далеко не всегда ограничивались только лишь словами. Слизеринец доставил школе немало проблем. Родители Эдмунда умерли, когда он был ещё ребёнком, и всё детство его воспитывал ворчливый и строгий дедушка, который вылепил из внука своё мрачное, полное депрессивной философии и скептицизма подобие, к тому же весьма агрессивное по натуре. Минерва считала Калпепера своим персональным наказанием и в грёзах представляла день, когда он, наконец, выпустится. В последний раз она так молилась на год, когда Хогвартс покинут близнецы Уизли, вот только рыжие бесята шалили на потеху всей округе, а Эдмунд Калпепер красил любой кабинет школы в чёрный цвет, стоило ему только в нём оказаться. — Из сотни простых шалостей складывается одна большая личность, Эдмунд. — Гарри Поттеру вы тоже так говорили? Он ведь был вашим студентом, — хмыкнул парень, не собираясь отступать. Первокурсница сжала полы его мантии и дёрнула, призывая держать язык за зубами. В свете последних событий такие слова были хождением по тонкому льду. Директриса вздохнула и устало покачала головой. Снег засыпал полы её шляпы. — За Гарри Поттера я переживаю больше, чем кто-либо в этой школе, уж поверьте. Минус десять баллов Слизерину за неуважительное общение со старшими. Возвращайтесь в школу — на улице холодно. И счастливого Рождества. Макгонагалл резко развернулась и продолжила свой путь по двору. Она часто так делала: наказывала и сразу исчезала, как будто избегала общества Эдмунда. Первокурсница шмыгнула красным носом и насупилась, из-под бровей глядя на старшего товарища по факультету. — Тебя как зовут, кнопка? — тепло улыбнулся юноша, не обращая внимания на слова директрисы. Клыки у него были острыми и ярко выделялись из всего зубного ряда, отчего улыбка всегда выглядела немного зловеще. — Виола, — без промедления ответила девочка и тут же принялась его отчитывать. — И чего ты добился? Не стоило за меня вступаться — всего бы пять очков потеряли, а так все десять. Эдмунд присел на корточки, чтобы посмотреть в глаза слизеринке. Оглядел розовые, покусанные морозом щёки, пушистые ресницы. Виола хмурилась и дула губы, переминаясь с ноги на ногу. — Если ты хотела на факультет, где каждый сам за себя, стоило попроситься у шляпы в Рейвенкло. Вся школа повторяет этот стишок про Цербера, но только тебе за него досталось. Разве справедливо? Девочка покачала головой. — Нет, но теперь у нас нет десяти очков. Иногда нужно просто держать язык за зубами — за умного сойдёшь. Он усмехнулся и потрепал её по розовой шапке, из-под которой струились русые локоны. Поймал на себе недовольный взгляд. — Плевать на очки, кнопка. За последние семь лет, что я здесь учусь, Слизерин выигрывал кубок школы всего один раз, и то скорей по ошибке. Это не та победа, которая нам нужна. — А какая нужна? — она заинтересованно округлила серо-зелёные глаза и поправила шапку. Эдмунд мечтательно посмотрел в небо, поднял руку и поймал снежинку. Она тут же растаяла в тёплой ладони. — Победа правды над нелепой ложью. Прямо как в твоей считалочке. У нас ещё есть пара часов до поезда — хочешь, вместе попрыгаем?

* * *

— Нет, Кингсли, ты только послушай, вот это моя любимая часть! «Альбус Дамблдор, может, и был великим волшебником, но вместе с тем был и великим игроком чужими душами. Он с самого начала знал, что Гарри Поттер — крестраж Волан-де-Морта. Неужели вы верите, что он не представлял последствий, когда отдавал мальчика в семью безмозглых маглов, которая так неожиданно возненавидела чужого ребёнка, ещё и волшебника, и взрастила его в полном неведении о магии? Дамблдор всё это спланировал. А потом лгал Поттеру в лицо семь лет, начиная с первого курса. Раз за разом отправлял его на встречи с Тёмным Лордом, как бы случайно. Думаете, он не догадывался, что Квиринус Квиррелл носил под тюрбаном? Думаете, он по чистому совпадению рассказал Гарри о волшебном зеркале и позволил выйти один на один в схватке с тёмным магом? Если вы в это правда верите, мне вас жаль. Меня тошнит от одной мысли, что взрослый мужчина прятался в директорском кабинете, пока одиннадцатилетний мальчишка делал его работу. И так продолжалось семь лет». Восхитительно! — Этот Малфой, как и его отец, вертит словами, словно ядовитая змея, — фыркнул Бруствер, явно не разделяя веселья своего собеседника. — А вот это тебе как? «Кингсли Бруствер — карикатурный пример трусливого деда, который сначала надеялся вырастить себе послушного пёсика, благодаря которому будет легко управлять мракоборцами, а потом обделался. С Робардсом этот план не прокатил, вот он и посадил на его место Гарри Поттера. Только позже спохватился, понимая, что щеночек вырос в огромную клыкастую собаку, которая не слушается глупых приказов и поступает так, как считает нужным для народа, который защищает». — Готов поспорить, в оригинале интервью Малфой использовал вместо слов «обделался» и «глупых» более дерзкие выражения, но ребята из «Новостей волшебного мира» провели хорошую работу над цензурированием, — второй волшебник басовито хохотал в седые усы. Кингсли с ворчанием отбросил газету на стол и поморщился, запивая злость чёрным кофе. Они с Варнавой Кафф, главным редактором «Ежедневного пророка», сидели в небольшом уютном ресторанчике «Сварено в котле». Часто встречались здесь на чашечку кофе, но сегодня встреча имела дополнительный дипломатический интерес. В канун Рождества обстановка была приятно праздничная. С десяток ёлок между столами, устланными белыми скатертями, были наряжены диковинными игрушками: снежные шары, внутри которых жили целые города, спешащие вокруг ветвей паровозы, катающиеся на коньках крошечные эльфы, ледяные феи в полупрозрачных платьях, пухлые снеговички… Официанты то и дело ловко уворачивались от проезжающего у головы поезда или от летящего снежка, который запустила игривая фея. Под потолком парила композиция из еловых ветвей, поленьев, свечей и блестящих шаров — красных, золотых, зелёных. Пахло хвоей, свежим кофе, блинчиками с сиропом и английским завтраком: яичницей, поджаренными сосисками, бобами в томатном соусе и хрустящими тостами. Джазовые мотивы смешивались со звоном рождественских колокольчиков, тихо стучали по тарелкам ложки и вилки. Приятная праздничная суета, но хмурые мысли Министра Бруствера она едва скрашивала. С мужчинами за круглым столом сидела и дочь Кингсли — шестнадцатилетняя Ребекка Бруствер, которую отец стал всё чаще брать с собой на деловые встречи. Он видел интерес дочери к политике и всячески его поддерживал, надеясь, что она пойдёт по его стопам и сделает блестящую карьеру. Ребекка росла красивой девушкой: тёмная кожа с оливковым подтоном, прямые как лезвие ножа смоляные волосы до лопаток, карие глаза, пухлые губы и брови вразлёт. Она вернулась из Хогвартса на каникулы только вчера вечером, и отец хотел провести с ней как можно больше времени, пока есть такая возможность. Как жаль, что это время окрасилось в мрачные оттенки в свете последних событий. Ребекка молча ела меренговый рулет золотой десертной ложкой и читала карманную книгу. Или делала вид, что читает, одним ухом всё-таки слушая разговор. — Да-а-а, парню нужно было идти в журналистику. Такой талант владения словом пропадает! Он тонко бьёт, а? — не унимался Кафф по поводу статьи, которую весь Лондон не уставал перечитывать последние три дня. — Всё смеёшься? — устало вздохнул Бруствер. — Да брось, дружище! — Варнава всегда был неумолимым оптимистом. — Знаешь, сколько я таких признаний повидал за свою карьеру? Не пересчитать. Хотя, надо признать, в этот раз особенно занимательное, какая драма развернулась! Однако это всего лишь интервью бывшего Пожирателя смерти, который пытается себя оправдать. Любой мало-мальски неглупый волшебник это понимает. — Я вот не уверен. В Министерство приходят письма, Варнава… весьма неприятные письма. Я получал агрессивную почту всю неделю, но после проклятого интервью посланий становится всё больше. Требования отпустить Поттера приходят из разных уголков Британии и даже из соседних стран. А некоторые волшебники и вовсе приходили лично и просили аудиенции. Люди с ума посходили. Седой мужчина в дорогом графитовом костюме махнул рукой и вальяжно откинулся на стуле. — А как ты хотел? Он ведь рок-звезда, Кингсли. Но это пустое. Какие-то умалишенные, а может даже сам Малфой, отправляют эти глупые бумажки. Вы ведь так и не нашли его? — Нет, пропал с радаров. В поместье его нет, как и следов пророчества. Кажется, я попал в замкнутый круг. — Неужели жалеешь, что посадил Поттера за решётку? — Варнава отпил кофе из крохотной белой чашки. — Вот уж никак нет! — стукнул по столу Кингсли. Композиция из еловых ветвей и ёлочных шаров в центре пошатнулась и зазвенела от удара. — Мы наделали кучу ошибок, но это решение было поистине правильным. Хоть раз сделали что-то так, как должны были. Не решись я сразу, Поттер бы ушёл, и мы бы никогда не раскопали тех ужасов, которые сейчас лежат на столе. Теперь у нас есть достаточно доказательств, чтобы держать парня под замком и дальше, хотя их всё ещё не хватает, чтобы судить его по закону. — Давай-ка ещё раз соберём всё, что у нас есть, и посмотрим, что с этим можно сделать, — Кафф отставил чашку на блюдце и потёр ладони в предвкушении. Они для приличия накинули заглушающее, хотя и не особенно переживали об ушах за соседними столиками, ведь вся обсуждаемая информация уже активно преподносилась газетами и крутилась под разными ракурсами: от весьма обоснованных рассуждений до самых безумных теорий. Даже невзирая на то, что служащие Министерства постоянно отдавали на растерзание журналистам новые и новые подробности о деле Гарри Поттера, всё больше волшебников разделяли позицию Малфоя. А ведь со дня публикации его интервью едва минуло трое суток. Мужчины стали перебирать факты, которые были известны и им, и всем волшебникам с глазами и ушами, которые умели читать газеты или слушать сплетни от своих знакомых, коллег по работе, членов семьи, собутыльников и сокомандников по игре в квиддич — словом, от кого угодно, ведь говорило об этом всё волшебное сообщество без исключения. Первое. Рита Скиттер призналась, что её информатором был Блейз Забини — выпускник Слизерина, товарищ Драко Малфоя и однокурсник Гарри Поттера. Когда мракоборцы прибыли в редакцию «Ежедневного пророка» с официальным допросом, сам Варнава Кафф надавил на неё и потребовал объяснений. Женщина быстро раскололась, в общем, не особо сопротивляясь и всей душой желая, чтобы правда всплыла наружу. Второе. Блейз Забини пропал. Сразу после того, как аврорам был отдан приказ о задержании и допросе волшебника, его и след простыл. Они до сих пор не смогли найти никаких следов, хотя это бы облегчило дело в десятки раз. Третье. На Кикимера, домовика Поттера, наложили Обливиэйт — эльф не помнит ничего о последних трёх месяцах. У мракоборцев не осталось сомнений — это сделал Малфой. Хотя доказательств тому не было, отсутствие следов взлома в квартире и тот факт, что кого-то впустили добровольно, очевидно указывал на Драко. Четвёртое. Малфой тоже пропал. Когда в «Новостях волшебного мира» вышла статья с его интервью, бывшего Пожирателя оказалось невозможно отыскать. Его точно не было в Англии, а на другие страны влияние Кингсли распространялось слабо, так что поиски пока зашли в тупик. Пятое. Подтвердилось, что Поттер был на похоронах Теодора Нотта в Малфой Мэноре. Это стало известно со слов сразу двух волшебников, которые также там присутствовали и видели своими глазами странную сцену между Блейзом Забини и Гарри Поттером, в которой фигурировали и волшебные наркотики. Выяснился новый факт: Блейз Забини был наркодилером, что снизило градус доверия к его словам, к величайшему сожалению мракоборцев. Однако сама по себе эта сцена позволяла сделать очевидные выводы об отношениях всех четверых мужчин, чьи имена фигурировали в деле. Гарри Поттер действительно состоял в близких отношениях с Драко Малфоем. Шестое. Вскрылась информация о том, что Теодор Нотт провёл какое-то время в реабилитационном центре для наркотически зависимых волшебников. Анонимный маг инвестировал в его лечение большую сумму денег, но сомнений, учитывая все остальные факты, не было от слова «совсем» — этим магом был Гарри Поттер. Седьмое. Мракоборцы обратились в Гринготтс, чтобы подтвердить эту информацию, и действительно нашли перевод со счёта Поттера в клинику. Однако гоблины открыли им и другой интересный факт: Гарри Поттер переписал сразу два своих хранилища в банке на имя Драко Малфоя. Ни одно из этих доказательств не было достаточно весомым, чтобы заточить Поттера в Азкабане, но все они, несомненно, демонстрировали истинность слов Блейза Забини в интервью Скиттер. Если мракоборцам удастся доказать хотя бы виновность Драко Малфоя, это будет основанием для суда над обоими волшебниками. Однако пока что Гарри Поттер всё ещё считался главой ОМП и содержался не в тюрьме, а в камере временного содержания. Бруствер был уверен, что теперь суд — лишь вопрос времени. Они докопаются до правды, чего бы им это ни стоило, особенно после грязных оскорблений в сторону Министра от Малфоя. Последняя новость вышла почти одновременно с интервью бывшего Пожирателя смерти и наделала больше всего шуму. Кингсли думал, что она сыграет на руку, ведь они получили вещественное доказательство связи национального героя с бывшим Пожирателем смерти, но в итоге больше помогла самому Малфою, как ни парадоксально. Свежо помня интервью, включающее в себя невероятное по своему размаху признание, народ просто с ума посходил. Количество и содержание писем, пачками приходивших в Министерство, в этот момент стало тревожным, если сказать более — пугающим. Кафф убеждал друга, что это просто шалости недоброжелателей или даже самого Малфоя, но интуиция Бруствера подсказывала другое. Он покрывался гусиной кожей, читая их. Некоторые были не просто требованиями, а откровенными угрозами от анонимов. К тому же, письма стали обретать лица. Даже сегодня утром, едва войдя в ресторан, Кингсли наткнулся на руководителя магической транспортной компании, который весьма серьёзно интересовался, когда Министр планирует освободить Гарри Поттера. Как будто это было само собой разумеющимся! На одной чаше весов оказалось интервью Забини и во многом подтверждающие его доказательства. На другой — одно-единственное интервью Малфоя. Зато какое! Опубликованное прямо под Рождество, когда все верят в любовь и чудеса. Гладко выстеленное, удивительное по своей откровенности и прозрачности. Этот змей собрал в статье фулл-хаус из громких заявлений. Впрочем, Бруствер добавил на вторую чашу весов ещё кое-что. Последние годы волшебники уже знали Гарри Поттера как мальчика-который-выжил, великого волшебника, героя страны и просто замечательного парня, который всех любит, всем улыбается и жертвует безумные суммы на благотворительность. И огромная проблема крылась в том, что Кингсли сам этот образ всячески поощрял и поддерживал. В то время как настоящий Гарри Поттер был далеко не таким святым, каким его нарисовали журналисты. — А из самого Поттера удалось что-нибудь выбить? — полюбопытствовал Варнава. — Если бы, — вздохнул Кингсли. — Единственное, в чём я убедился — он воистину безумен. Если пророчество действительно существует, оно не лжёт — это уже не тот Гарри Поттер, которого я знал мальчишкой. Да и знал ли вообще? Вчера я приходил к нему в камеру. Он беспокоит меня, Варнава. — О, он всех сейчас беспокоит! — посмеялся редактор газеты. — Но неужели он никак не хочет обелить своё имя? — Иногда мне кажется, что он вообще ничего не хочет. Разве что сорваться с цепи и перегрызть мне горло. Безумный, дурной волшебник. Мы создали монстра. Своими руками. Заглянув ему в глаза, я только убедился в своём решении. Если бы в своё время Тома Реддла вот так посадили под стражу, мир был бы лучше. Верю, что совершаю благое дело. Нужно только убедить в этом людей. Надеюсь, ты поможешь мне в этом и сделаешь публикацию в «Пророке»… — Благое дело? — Ребекка вдруг подала голос, обрывая диалог, и мужчины обернулись на девушку так, будто впервые увидели. Совершенно забыли, что она здесь. Дочь Бруствера аккуратно закрыла книгу и строго посмотрела на отца. — Папа, ты держишь ни в чём не повинного волшебника под стражей. Больше того — волшебника, который спас нашу страну от того самого Тома Реддла, и спасал потом ещё множество раз. Этого волшебника ты принимал у нас дома за ужином, а теперь говоришь такие слова. У вас нет ни одного весомого доказательства его вины. Мерлин и Моргана! Конечно, он в ярости! Кто бы оставался в здравом уме, когда люди, которым ты доверял, ополчились против тебя? — Дорогая, ты не знаешь, о чём говоришь, — осторожно остановил её отец, касаясь руки на обложке книги. Слова дочери удивительно напомнили текст писем, и он поёжился, с ужасом представляя, что так рассуждает полстраны. — О, я знаю это совершенно точно! — Ребекка выдернула ладонь и откинула назад тёмные волосы. — Малфой прав: ты просто испугался, что Гарри Поттер займёт твоё место, поэтому посадил его даже без доказательств! Ты готов на всё, лишь бы усидеть в министерском кресле. Чем ты лучше него? — Ты читаешь слишком много газет. Гарри Поттер — не тот героический мальчик, которым его рисуют. Ты сотворила себе кумира — не думай, что он святой. — А я и не считаю так. Знаешь, что я думаю? Гарри Поттер будет лучшим Министром магии за всю историю! Прости, папа, но твои методы не подходят этой стране. Нужен волшебник, который не побоится быть жёстким. Например, разрешит мракоборцам использовать непростительные на преступниках и вернёт дементоров в Азкабан, пока оттуда никто не сбежал! Варнава удивлённо вскинул брови. Кингсли не ожидал такой пламенной речи, вид у него был ошалевший. Он мог более-менее спокойно вынести все эти угрозы по почте, но слышать их от родной дочери… — Бекки, остановись. Ты путаешь добро и зло, — мужчина поднял вверх ладонь. — Добро и зло? — она оттолкнула руку. — Папа, очнись, нет никакого добра и зла! Мы на Слизерине точно это знаем. Ты хоть представляешь, каково сейчас в Хогвартсе? Все нас ненавидят! Если ты носишь зелёный, ты враг народа. Меня считают злом! Но что плохого я сделала? Хоть раз в жизни я причинила кому-нибудь боль? Кого-то обидела? Топила котят в реке? Да я защищала ребят, которых буллили, с самой песочницы! Вот ты считаешь меня злом? — Нет, милая, конечно, я так не считаю. — А все считают! Такое чёткое разделение белого и чёрного существует лишь в сказках для детей. Да и о каком добре и зле ты можешь говорить, если поверил Блейзу Забини? Наркодилеру! Папа! — Ребекка, дорогая, — вклинился Кафф как друг семьи, пытаясь спасти товарища, — Блейз Забини, конечно, не лучший пример, но все его слова — правда, учитывая открывшиеся факты. Неужели ты действительно думаешь, что укрывать Пожирателя смерти и спасать его от справедливого наказания — нормально? — У вас нет доказательств вины Драко. Как и нет доказательств тому, что Гарри Поттер его «укрывал» и действовал противозаконно в этом случае. — «Драко»? Святые угодники, Бекки, называть Пожирателя смерти по имени! — возвёл глаза к потолку отец. — Это всё проклятое интервью, Варнава, я же тебе говорил! И влияние вашего факультета. Ты ещё слишком юна, чтобы понять, но то, что с тобой происходит в Хогвартсе — это чистое промывание мозгов. Вот чувствовал я, что стоило перевести тебя в Шармбатон, как только узнал о распределении… Девушка резко встала, стул за спиной со скрипом прочертил по полу. — Слизерин — отличный дом! Он воспитывает амбициозных и смелых. И у меня хватает смелости озвучить тебе правду в лицо, пока все остальные поджимают хвосты. Сначала ты говоришь, что я уже достаточно взрослая, чтобы присутствовать на деловых обедах и вникать в твои дела. А теперь заявляешь, что я ещё слишком юна, чтобы открывать свой рот? — Я не так сказал! — Кингсли начинал откровенно злиться. Щёки покраснели, руки сжались в кулаки. Весь ресторан обернулся на них, прекратив трапезу. Из-за заглушающего заклинания слов не разобрать, но интересная сцена не нуждалась в суфлёре. — Сядь, юная леди! — Нет. Я отказываюсь и дальше слушать, как вы поливаете грязью имена великих волшебников, лишь бы усидеть на своих тёпленьких местах. Она схватила со стола книгу и двинулась между столами, отталкивая официанта с серебряным подносом со своего пути. Тот пошатнулся, балансируя чашками и тарелками. — Ребекка! Куда ты собралась? — крикнул ей вслед отец. — Туда, где меня понимают, — ответила она почти шёпотом.

* * *

Двенадцать студентов собрались в небольшом номере «Дырявого котла» — расселись на стульях, на кровати и даже на полу для обсуждения плана, участие в котором было слишком рискованным для всех присутствующих. Шестеро слизеринцев, трое рейвенкловцев, двое гриффиндорцев и один хаффлпаффец — все в обычной одежде, а не в школьной форме, так что границы между ними стёрлись. Не так много, как хотелось бы Эдмунду Калпеперу, но всё равно лучше, чем ничего. — Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Не боишься, что нас всех закроют? — веснушчатый шестикурсник с Хаффлпаффа нервно теребил край коричневого свитера. Он сидел на полу рядом с метровой рождественской ёлкой, украшенной серебристыми и синими шарами. Звезда на её макушке периодически дёргалась и стряхивала на ветви дождь из блёсток, часть из которых осыпалась парню на правое плечо. — Боишься? Да у этой малявки яйца больше, чем у тебя, — Эдмунд кивнул на крошечную первокурсницу-слизеринку. Она сжимала кулачки на коленях и смотрела на присутствующих с вызовом. — Я же говорил: если сомневаетесь или в штаны наложили, не стоит даже приходить сюда. — Я не боюсь! — выпрямился хаффлпаффец. — Но мы должны рассмотреть все варианты. Может, это того не стоит? Что если ничего не изменится? — Как это «не стоит»? — подала голос девочка. — Мои родители говорят, что Министр не прав! Мамина подруга писала ему письмо, а тот даже не ответил. Взрослые пытаются что-то сделать, но они всё время осторожничают. А Гарри Поттер не стал бы осторожничать! Если дальше так и будем молчать в тряпочку, то что изменится тогда? Он бы не стал молчать! Калпепер довольно кивнул — Виола далеко пойдёт, у неё большое будущее. Радовался, что взял малявку с собой. — И всё-таки, — не унимался хаффлпаффец, стряхивая серебристые блёстки с правого плеча и морща веснушчатый нос, — нас слишком мало, плюс мы все несовершеннолетние. Что если нас поймают? — Кого-то из нас обязательно поймают! И то, что мы несовершеннолетние — это как раз преимущество. Ты тупой, как пробка, Дейв! — фыркнула шестнадцатилетняя студентка Гриффиндора с короткостриженными под тройку волосами. На левой скуле выстроились три маленькие родинки в подобии созвездия. — Надеюсь, у тебя хотя бы хватит ума не сдать остальных, если попадёшься! Давайте наложим на него Обливиэйт и выгоним? Трусам здесь не место. — Кого ты назвала трусом, Камилла? — сжал кулаки Дейв. — Тебя. Ещё и со слухом проблемы? — она махнула бледной худой рукой возле уха, проколотого в нескольких местах. Металлические колечки и кнопочки пирсинга блестели в полумраке гостиничного номера. — Если бы Гарри Поттер спрашивал, что будет, если его поймают приспешники Тёмного Лорда, он не выиграл бы войну! А ты просто зассал. Ты не достоин носить это, — она встряхнула чёрным треугольным платком. У всех присутствующих такие же лежали на коленях или были повязаны вокруг шеи. — Ну-ка повтори! — Дейв встал со своего места, и Камилла подорвалась вслед за ним. Заскрипели стулья — другие подростки поспешили отодвинуться, чтобы их случайно не задело в драке. — Стоп! — оборвал перепалку Эдмунд, вставая между гриффиндоркой и хаффлпаффцем. Вытянул руки и переводил взгляд с одного взбешённого лица на другое. — Ведёте себя, как дети. Мы должны быть вместе, если хотим Ему помочь. Дейв и Камилла обменялись грозными взглядами, но всё-таки послушно расселись обратно по местам. Слово взяла розововолосая студентка Слизерина, сидевшая на кровати в позе лотоса. — Камилла права: у нас есть большое преимущество. Если кто-то попадётся, просто молчите. Что бы с вами ни делали, не говорите ни слова. Они не имеют права использовать на вас веритасерум или применять заклинания без присутствия родителей или опекунов. Закон будет на нашей стороне. Главное — не причиняйте никому вреда и постарайтесь оставить после себя минимум ущерба. Помните, что наша цель — привлечь внимание к проблеме, только и всего. Было странно наблюдать, как представители разных факультетов сидели в одной комнате, обсуждали общий план и даже соглашались друг с другом. После войны мир изменился и внутри Хогвартса: слизеринцев остальные дома не переваривали на дух, было сложно представить совместное сотрудничество. Однако как только Эдмунд пустил по школе шепоток про готовящуюся диверсию, подростки начали подтягиваться за именем Гарри Поттера, как муравьи на оставленную на земле конфету. И хотя атмосфера между факультетами стала более благоприятная, зелёные настолько привыкли адаптироваться под ненависть остальных, что даже сейчас держались особняком, сбившись в кучку на кровати и ожидая подлянки. Эдмунд старался создать между ними атмосферу сплочения, как мог, но ему было тяжелее всех. Все знали, сколько он цапался с той же Камиллой — это она оставила ему шрам на брови. — И помните: у нас есть влиятельная подруга, которая в крайнем случае вытащит, — добавил Калпепер. — Да, только вот где она сама? И в Хогвартсе не была особенно разговорчивой, а теперь и вовсе след простыл. Неужели слилась? — подал голос четверокурсник с Рейвенкло, сидевший на стуле у камина, завешенного праздничными носками. — Она придёт, — немного неуверенно протянул юноша. Эдмунд стоял перед ними как предводитель, но понимал, что теряет доверие. Во многом ребята правы: они всего лишь слишком идейные и замотивированные дети. Но этого вполне может хватить — точно хватит, если всё сделают так, как он придумал. Однако нужна девушка, без которой здесь не было бы и половины собравшихся. Словно вторя его мыслям, дверь в номер открылась, впуская спасительницу. Калпепер облегченно вздохнул: наконец-то. Девушка стряхнула снег с чёрной мантии, медленно подняла руки в перчатках и сняла объёмный капюшон. Это лицо знали и ждали все присутствующие, и оно возымело должный эффект: кто-то вздохнул, кто-то замер в молчании, а Камилла присвистнула. — Слава Мерлину, — протянула Камилла, поправляя свободную белую рубашку на чёрной облегающей водолазке, — дочка Министра магии здесь, чтобы прикрыть наши задницы. — Простите, я задержалась немного. Не всё из этого было легко достать, — Ребекка Бруствер кинула на пол увесистый красный мешок с белым мехом по краю, и тот загремел, как будто был под завязку набит стеклянными бутылками. — Ну что, все готовы продать свои души? Цена большая. Если струсили, лучше уйдите сейчас. Ребекка пробежалась взглядом по присутствующим, отдельно задержалась на Камилле. Когда-то светлые волосы гриффиндорки струились локонами до самой поясницы, но год назад она сбрила их и тем самым повергла в шок всю школу, включая преподавательский состав. Хотя к её острым чертам лица и бровям вразлёт чертовски подходило, как казалось Ребекке. Никто не ушёл. Дети явно приободрились, даже Дейв перестал трястись. Последнего пазла не хватало плану Эдмунда, и теперь кусочек встал на место. Дочь Министра магии поможет им избежать наказания. Может, обойдётся даже без исключений из Хогвартса, хотя и к этому подростки были готовы. Бруствер развязала зелёную атласную ленту на мешке и начала доставать оттуда орудия мятежа, как Санта Клаус рождественские подарки. Хотя, она была скорей Крампусом, который собирался наказать неверующих взрослых. Подростки поделили между собой всё необходимое и разбились на три неравные группы: шестеро, пятеро и двое. Ещё раз обсудили всё в мельчайших деталях. Официальным лидером и мозгом операции был Эдмунд, но именно Ребекка оказалась главным связующим элементом, без которого невозможно было представить осуществление плана. Двое слизеринцев собирали эту небольшую группу целую неделю — начали сразу, как только узнали про заключение Поттера. Желающих присоединиться сначала было мало, но после интервью Малфоя стало в разы больше. Однако не все из проявивших инициативу смогли покинуть Хогвартс и родительские дома перед Рождеством, да и не у всех хватило смелости. Сейчас за окном уже темнело, скоро начнут их искать, но к тому моменту нотации об упущенном семейном празднике покажутся до смешного неважными. Ребекка и Эдмунд не осуждали тех, кому не удалось присоединиться. К тому же, остальные студенты пообещали поговорить со своими родителями и настроить их на действия. Со взрослыми всегда было сложнее, они туго решаются на перемены, но если кто-то сделает первый шаг, то запустится эффект домино, и в стороне уже никто не останется. Никто ни разу не спросил, почему они все вообще решились на такой безумный шаг. Имя Гарри Поттера всегда знала каждая собака, но после войны он стал сродни Мессии. Если даже бывший Пожиратель смерти встал на его сторону, то что говорить об остальных волшебниках? Дети, многие из которых возводили в культ своего кумира, не собирались просто так оставить его несправедливое заключение. Однако у многих из собравшихся были и более глубокие, личные причины. Ребекка, например, желала доказать отцу, что уже выросла. А ещё хотела податься в дипломатию после школы и мечтала увидеть Поттера на посту Министра, потому что целиком и полностью разделяла его позицию. Эдмунд хотел доказать, что Слизерин — это всё ещё влиятельный и сильный дом, который следует уважать. Пусть он и выпускается уже в этом году, но может оставить после себя новую реальность для следующих поколений студентов. С самого детства дедушка ставил мальчику в пример семью Малфоев, и именно ледяного принца Эдмунд считал негласным символом Слизерина и образцом для подражания. У Камиллы интерес был совсем иного характера. Пылкая гриффиндорка хоть и была фанаткой Гарри Поттера, но все годы учёбы питала острую нелюбовь к слизеринцам, называя их злом в чистом виде. Не раз она вступала в перепалки с Эдмундом, Ребеккой и другими студентами, поэтому Калпепер не понимал, что вообще она делает в их тусовке. Однако именно за Камиллой подтянулись представители остальных факультетов — она вела их путеводной звездой. Сильная личность и яркая харизма девушки притягивали, так что слизеринцы разрешили ей присоединиться. Настенные часы пробили восемь вечера. Этот сочельник сулил стать незабываемым. Уже перед самым выходом Ребекка села перед дюжиной детей на стул, взяв в руки изрядно потрёпанный и явно много раз перечитанный выпуск «Новостей волшебного мира» от двадцать первого декабря. Открыла интервью Драко Малфоя, выдохнула и начала читать последний абзац, который, впрочем, знала уже наизусть. — «Я хочу напомнить то, что вы все, кажется, стали забывать. Восемь лет назад трое подростков победили волшебника, который считался бессмертным. Он зверски пытал и убивал маглов и маглорожденных, его имя боялись произносить даже в Министерстве, его боялись сильнейшие из магов. И вот, трое детей просто взяли и сделали то, чего никто не мог сделать. Один из этого трио даже умер ради того, чтобы наша страна могла жить спокойно. Вспомнили? А теперь вдумайтесь, что того самого волшебника, который в семнадцать лет не побоялся встать перед лицом смерти, обвиняют в преступлениях, которых он не совершал, и держат под стражей без доказательств. Такой мы хотим видеть Магическую Британию? Так почему мы позволяем ей такой стать? Если восемь лет назад три подростка смогли победить бессмертного, то неужели сегодня весь наш народ не может сделать хоть что-нибудь с творящимся беззаконием? Я отказываюсь верить, что вы настолько слабы. Я отказываюсь верить, что вы спустите это на тормоза. И я отказываюсь верить, что в Британии не найдётся как минимум троих подростков, которые могут сделать хоть что-то». Ребекка закончила читать и сложила газету. — Золотое Трио справилось. А теперь справиться должны мы. Наша очередь. Мог ли сам Драко Малфой представить, к каким последствиям приведут его слова? Вряд ли. Он надеялся воззвать к здравомыслию влиятельных взрослых, а достучался до идейных детей. Тринадцать юных волшебников, которые могут всё изменить, встали в круг посреди гостиничного номера. И если Калпеперу всё ещё казалось, что этого мало, Ребекка Бруствер была уверена — их компании более чем достаточно. Ведь когда-то для куда более сложного и великого дела хватило всего троих студентов Хогвартса. Когда ребята уже собрались выходить и повязали чёрные платки на лица, оставляя открытыми только глаза, Камилла попросила Ребекку задержаться. Эдмунд остановился, взглядом спрашивая у подруги, всё ли в порядке. Бруствер кивнула, и Калпепер вышел из номера, прикрывая за собой дверь. Девушки стояли друг напротив друга. Всегда дерзкая и уверенная в себе Камилла Маклин переминалась с ноги на ногу, робея. — Ты хотела о чём-то поговорить? У нас мало времени, — подгоняла Ребекка. — Да… Я долго оттягивала, но теперь уже нечего терять, так что постараюсь кратко. Знаю, мы не были близки, мягко говоря, и я изрядно выпила тебе крови, но Малфой подал мне пример. Хочу хотя бы не жалеть об упущенной возможности, если нас поймают. В общем… Ребекка смотрела на девушку в ожидании, не понимая, куда она клонит. Короткий ёжик светлых волос, удивительный рисунок из трёх родинок на точёной скуле. Гриффиндорка подняла голову и посмотрела слизеринке в глаза. У Камиллы они были удивительно золотые: словно чистый янтарь, переливающийся в солнечном свете. Ребекка никогда прежде не видела таких глаз. Она замерла, утопая в этом жидком золоте, когда Камилла вдруг подалась вперёд и поцеловала её. Сухо, бегло, грубо — просто коснулась губами губ на несколько мгновений, а потом отстранилась, так тяжело дыша, будто только что пробежала полумарафон. Бруствер удивлённо уставилась на девушку. Хотела спросить, что это было, но Камилла не дала и слова сказать. — В общем, да. Теперь я хотя бы не буду жалеть, что не сделала этого. Поговорим обо всём, если выйдем сухими из воды, — бросила гриффиндорка и пулей вылетела из номера, оставив Ребекку глотать воздух от признания. Такова была личная причина Камиллы Маклин. Девушка была так глубоко тронута смелостью и признанием Драко Малфоя и так сильно переживала за Ребекку, что просто не смогла остаться в стороне.

* * *

Вспышка. Обратного пути уже нет. Небо красится в медный, стальные тучи сжирает ржавчина. Подростки кидают волшебные бомбы, которые выглядят, как круглые ёлочные шары, покрытые золотыми, красными, зелёными, синими, серебристыми и розовыми блёстками. Стоит такому шарику взлететь в воздух, как огненные всполохи пятнами расцветают над Косой аллеей. Взволнованные вскрики и быстрый стук каблуков по тротуарной плитке — волшебники разбегаются в страхе, пытаясь укрыться от искр и летящих осколков. Лицо Камиллы наполовину закрывает чёрный платок с ярко-красным заколдованным рисунком раскрытой пасти: острые зубы на маске щёлкают, открываясь и закрываясь в дьявольском оскале. Маклин надавливает на кончик баллончика с волшебной краской и алым выводит кривоватые буквы на стеклянной витрине магической лавки, пока её друзья отвлекают на себя внимание и подбрасывают вверх листовки — чёрные, белые, красные. На бумаге — всего два слова и тот же рисунок, что и на их платках. Вспышка. Волшебные бомбы разрываются в украшенном к Рождеству Атриуме Министерства магии, сея панику. Листовки сотнями разлетаются в воздухе. Эдмунд Калпепер несётся впереди шестёрки студентов Хогвартса, сжимая подмышкой массивный рулон белой ткани. Его лицо тоже закрыто платком. Юноша прыгает на фонтан Магического Братства и резким движением разворачивает свёрток — ткань хлопает в воздухе и увеличивается в размерах в несколько раз, одеялом укрывая скульптуры Мага, Волшебницы, Гоблина, Кентавра и Домашнего Эльфа. На белом холсте алеют те же два слова, что и на листовках. Вспышка. В глазах одиннадцатилетней Виолы Пальмерстон отражаются мятежные огни. Малявка переводит взгляд на Ребекку — та воинственно сжимает в руке смертельно опасное подобие ёлочной игрушки. Замахивается. Швыряет в собственный дом. Окно на первом этаже разрывается от красных блёсток и осколков, занимается всполохами пламени, озаряя ночной воздух новой вспышкой. — Пиши! — командует девушка в капюшоне и чёрном платке, запуская руку в поясную сумку за новым шаром. Маленькая слизеринка уверенно кивает и разворачивается спиной к дому Министра. Встряхивает баллончик и начинает наносить на асфальт волшебную краску. Всё те же слова, написанные алым. Паника захватывает одновременно три локации. Листовки кружат в воздухе, падая волшебникам под ноги. Кто-то хватает их и громко вздыхает. Мелькают белые проблески камер журналистов, вовремя подоспевших на места происшествий. Вспышка. Камиллу хватает мракоборец. Это Невилл Лонгботтом — он тянет девушку к себе, сбгребая крупными руками в охапку с такой силой, что её ноги отрываются от земли. Стягивает с лица Маклин платок и кричит что-то своим товарищам, пытаясь переорать вопли волшебников на Косой аллее. Гриффиндорка рычит и вырывается, кусает аврора за руку до крови. Он шипит и на секунду выпускает её из хватки. Вспышка. Волшебная бомба попадает в спину случайному магу, рассыпаясь блестящими золотыми искрами, и тот кричит от боли. Чёрт, они ведь договорились не бросать это дерьмо в людей! Эдмунд Калпепер падает на пол Атриума, обездвиженный заклинанием. Чувствуя холодный пол под щекой, беспомощно наблюдает, как Дейв отбивается от сотрудника Министерства, выбрасывая в воздух оставшиеся листовки. Рон Уизли нависает над слизеринцем с волшебной палочкой в руке, поднимая полные ужаса глаза на белый холст на фонтане. Вспышка. Ребекка бросает последний шар, хватает за руку маленькую слизеринку и мчится прочь от собственного дома. Виола едва поспевает за ней, оборачиваясь на пылающее здание за спиной, но не жалуется и быстрее перебирает ногами. Пустой баллончик с волшебной краской со звоном катится по асфальту. Одна-единственная фраза захватывает весь Лондон. На утро уже нет волшебника, который бы не слышал о безумной выходке студентов Хогвартса. Атриум выглядит так, будто по нему прошёлся тайфун. Мракоборцы стягивают огромный хлопковый холст с фонтана, но его фотографии уже красуются на первых полосах всех газет. На Косой аллее эльфы сметают стёкла в аккуратные кучки, а владельцы лавок подсчитывают убытки и пытаются стереть красные надписи с витрин, вот только волшебную краску так просто не удалить. Кингсли Бруствер стоит в халате и в тапочках на крыльце своего дома, уставившись на землю. Одна-единственная фраза кривыми алыми буквами, написанная детскими руками, таращится на него с асфальта и эхом отзывается из каждого дома. Освободите Цербера

* * *

К обеду следующего дня в Атриуме уже устранили почти весь беспорядок, но теперь его заполонили волшебники. Мужчины и женщины, молодые и старые, из разных социальных сословий — они рвались внутрь, кричали, трясли смятыми листовками с обожженными углами и следами от ботинок, поднимали над головами транспаранты и выдвигали одно-единственное требование. — Освободите Цербера! Кингсли находил особенно пугающим тот факт, что магическое сообщество стало называть Гарри Поттера так, как ранее называли за спиной только подчинённые. Это обретало черты большой идеи. И это было плохо, очень плохо. Газеты окрестили это событие «Красным Рождеством». Тринадцать студентов Хогвартса заставили народ, и без того находившийся на грани всю последнюю неделю, сплотиться и выйти из домов с лозунгами. К тому же, почти в каждой семье жил монстр, убеждающий родителей в необходимости безотлагательных и решительных мер. Взрослые и без того были на взводе, но если бы не их собственные дети, вряд ли решились бы на групповой поход на Министерство магии. Все письма, которые получал Кингсли, обрели лица — теперь волшебники выкрикивали требования освободить Гарри Поттера лично. Они утверждали, что их национальный герой содержится под стражей незаконно, что этот святой юноша спас их от Тёмного Лорда, а Министерство без весомых доказательств пытается лишить их единственного светлого символа, оставшегося после войны. Они считали это политическим заговором, называли грязной игрой Кингсли Бруствера. Тихие перешёптывания вышли за пределы кухонь и обратились в громкие слова, выброшенные прямо в лицо представителям закона. Из тринадцати бесчинствовавших студентов Хогвартса задержали пятерых. Все подростки оказались несовершеннолетними, так что пришлось ждать, пока прибудут законные опекуны. Допрашивать детей оказалось бесполезно — они упорно молчали, чувствуя себя под защитой родителей. А родители в свою очередь только подливали масло в огонь: обвиняли во всём Министерство и восклицали, что будут жаловаться в Визенгамот. Стоял такой шум, что в ушах гудело. Проклятые письма перестали приходить, ведь люди вышли на улицы. Только один конверт, приземлившийся на стол рождественским утром, Бруствер судорожно схватил и распечатал трясущимися руками. «Здравствуй, папа! Знаю, что ты переживаешь, поэтому пишу сразу: я в безопасности, со мной всё хорошо. Я очень сильно тебя люблю. Но свою страну я люблю тоже. Ты не оставил иного выбора: нам с друзьями пришлось пойти на крайние меры. Прости меня. Сожалею, если мы причинили кому-то боль. Мы хотели просто привлечь внимание к проблеме. Вижу, что получилось. Я очень сильно хочу вернуться домой — к тебе, маме и Брайану. И я сразу же сделаю это, как только ты выполнишь очень простое требование. Освободи Гарри Поттера. Надеюсь на твоё благоразумие. С любовью, твоя дочь, Ребекка» Кингсли был вне себя от ярости. В какой момент он проглядел, что теряет её? В какой момент Гарри Поттер так глубоко запустил свои когтистые лапы в сердца людей, что даже собственная дочь обернулась против Министра? Весь день двадцать пятого декабря члены Визенгамота провели на заседании и уже порядком устали. Их вырвали из тёплых постелей ранним утром на Рождество — ничего хуже невозможно было представить. Суверенная и демократичная Британия, которой Кингсли сам подарил новую свободу слова и тем самым вырыл себе могилу, требовала срочных решений. Никто из участников совещания не ожидал, что люди будут так взбудоражены. К тому же, все хотели домой. Совокупность данных обстоятельств и письмо Ребекки отцу сыграли далеко не последнюю роль в обсуждениях за закрытыми дверями. — Мой сын утверждает, что многие его друзья готовы поднять ещё один подобный бунт. А ведь мы даже не можем эту партию угомонить — они все несовершеннолетние! Многие из влиятельных семей. Кто будет отвечать перед законом? Их родители? Многие из них служат в Министерстве — это как выстрел Авадой в собственную грудь, — сокрушался один из судей. — Будут отвечать и дети, и родители. Нам ещё предстоит найти остальных причастных. — И что потом? Если все дети будут так настроены, как их контролировать? Нам весь Хогвартс держать в страхе, как было при Амбридж? — подала голос Минерва Макгонагалл, которую также в срочном порядке вызвали на совет. — Я не собираюсь делать из стен школы тюрьму! К тому же, другие ученики, которые не участвовали в безобразии, этого не заслуживают. — И что вы предлагаете: оставить сие бесчинство без наказания? — возмутился судья Хоукворт. — Предлагаю сделать то, чего уже давно требуют люди. Взрослые в том числе. Вы давно были в Атриуме? Видели, что там творится? — Видели! Если бы кое-кто халатно не относился к своей почте, то давно бы увидел тревожные звоночки, верно, мистер Бруствер? Освободите Гарри Поттера, и мы все вновь будем спать спокойно. — ​​Диву даюсь, как детям вообще удалось попасть в Министерство! — Очевидно, у них был информатор, который знал, как сюда войти. — Послушайте себя! Информатор! У детей! Что за чушь. — А вы вспомните интервью Малфоя. Трое подростков однажды смогли победить Тёмного Лорда. С чего это целых тринадцать не смогли бы пробраться в Министерство? У Кингсли голова раскалывалась от бесконечных перепалок. Заседание длилось три с половиной часа — в итоге все склонились к тому, что нужно выполнить требования магического сообщества, пока не стало хуже. Однако самые весомые аргументы на чашу весов подкидывали те, кто был откровенно на стороне Гарри Поттера, а таких в числе заседателей оказалось предостаточно. — Итак, окончательное предложение. Детей отпустить, а их родителей судить по закону как официальных представителей малолетних преступников, но исключительно по вопросам нанесённого ущерба. Пусть возмещают то, что натворили их отпрыски, а дальше сами разбираются. В Хогвартсе ввести более строгий комендантский час и дополнительные правила безопасности, а также провести серию воспитательных бесед. Гарри Поттера освободить до официального суда за неимением вещественных доказательств. Как и делаем почти со всеми подозреваемыми, чья вина не доказана, смею заметить — ничего необычного в этой процедуре нет. Решим это как можно скорее — я хочу домой на праздники — надеюсь, вы со мной согласны, коллеги. Судья Хоукворт завершил речь и объявил голосование: большинство присутствующих «за». Кингсли хотел бы возразить, но письмо Ребекки стояло перед глазами. Ему ничего не оставалось, как покориться и расхлёбывать последствия. Ведь и сам до сих пор не признался, что его собственная дочь причастна к беспорядкам. — А с тобой, Кингсли, мы ещё поговорим отдельно. Не представляю, как ты вообще допустил подобное. Это огромное упущение с твоей стороны, думаю, сам понимаешь, — отчитал его Хоукворд после заседания. Бруствер был раздавлен. Самая великая, безудержная сила обратилась против него — общество. Но на самом деле Кингсли винил в беспорядках не народ Британии и даже не чёртову дюжину подростков, умудрившихся перевернуть всё с ног на голову. Он считал виновным только одного волшебника — Драко Малфоя. Именно после его проклятого интервью всё полетело к дьяволу. Вечером на Рождество Министр стоял напротив тяжёлой железной двери. В груди бушевала буря, пальцы дрожали. Его, вечно собранного и хладнокровного, опытного и повидавшего многое волшебника, трясло от грязной смеси страха и ярости. Он был зол на самого себя за бессилие. Ситуация, в которую загнал его Гарри Поттер, казалась безвыходной. Аврор у камеры временного содержания подозреваемых открыл дверь и впустил Министра внутрь. Бруствер вошёл и остановился у входа, не желая делать даже лишнего шага в сторону Цербера. Под диафрагмой ощутил странную вибрацию. Поттер сидел на полу у дальней стены. Локти лежат на коленях, голова опущена, стальные обручи на запястьях и шее блокируют магию. Запах бетона и крови привкусом железа оседал на языке. Кингсли молчал с пару минут, но национальный герой так и не поднял головы. Тогда он прочистил горло и обратился к нему. — Гарри Поттер, ты выпускаешься из-под стражи под подписку о нетрансгрессии за пределы Лондона и надлежащем поведении. Также ты будешь временно отстранён от службы в ОМП. Наконец, Цербер поднял голову. Стёкла очков блеснули в свете из коридора, и на Министра уставились злые зелёные глаза. — С какой это радости? — прорычал Поттер. Кровавые ссадины и синяки на лице, порванный ворот рубашки, взъерошенные тёмные волосы. В этой камере Поттер стойко выдержал и физические, и ментальные пытки, не сломавшись ни под одной из них. Бруствер был противником подобных методов, но обычные слова с Гарри Поттером не работали, поэтому пришлось пойти на крайние меры. Весьма бесполезные, как выяснилось уже в процессе. — Считай, что это рождественское чудо, — коротко отрезал Кингсли, демонстрируя, что не будет ничего объяснять. У него сейчас язык не повернётся сказать, что народ Британии во главе с его собственной дочерью поднял бунт во спасение национального героя. Поттер посмотрел недоверчиво, словно прикидывая, не ловушка ли это. Оглядел Министра с ног до головы так, что у Бруствера волосы на затылке зашевелились. Потом встал — боль в мышцах после побоев наверняка была невыносимой, но он и виду не подал. Сделал четыре шага в сторону Кингсли, выпрямился и посмотрел с вызовом. — Что, так и не нашли, за что меня судить? — Не язви, Поттер, — сквозь зубы процедил Бруствер. — И будь уверен: мы следим за тобой, и я приложу все усилия, чтобы вывести тебя на чистую воду. Цербер хмыкнул и вышел из камеры, намеренно грубо задев волшебника плечом. На выходе его встретили двое мракоборцев. Кингсли понял, что это за вибрация под диафрагмой. Страх.