Cure

Щелчок инъекции нейротриптилина в спинной мозг, и он проваливается в воспоминания, от которых невозможно убежать. Темнота Гнезда затаскивает его упирающееся сознание в до боли знакомую комнату. Всплеск воды в мрачной душевой, капли на коже перемешиваются с красным, трость Хозяина, ломающая ему девятое по счету ребро. Рико Морияма, слизывающий кровь со своего ножа и кончиком пальца проводящий по раскрытому порезу. Почти не больно, если абстрагироваться. Грейсон Джонсон, оставляющий синяки от пальцев на его бёдрах; маленькая кудрявая девочка протягивает ему мизинец — обещание всегда быть рядом. Расцветающие пятна красного и синего на изувеченных руках. Яркие открытки на чёрной стене с изображением мест, в которых он никогда не побывает. Вспышка боли, после — ощущение свободы. Животный инстинкт, ведущий его вглубь по Эдгару Аллану. Тёплые, вкусные мозги, тела, разбросанные по студенческому кампусу. Девушка со смуглой кожей и хриплое отчаянное «Париж». — Жан, — доносится до него чей-то мужской голос, трясущий его за плечо, — Жан, все хорошо. Успокойся. Он приходит в сознание не сразу, ощущая, как крепко сжимают его плечи, однако все, что может — запрокинуть голову назад. После всегда так. Воспоминания — побочный эффект от химической поддержки лекарством нейронных связей, отвечающих за восстановление функционирования отмершего мозга. — Снова навязчивые воспоминания? — Буднично произносит врач, уже отошедший на достаточное расстояние, чтобы подготовить новый шприц к визиту следующего пациента. — Это хорошо, Жан. Мозговая деятельность восстанавливается. — После лекарства всегда так, — глаза Жана бегают по комнате, пытаясь обнаружить хоть одну точку заземления. Он находит изображение собственного мозга на медицинском негатоскопе. Образы мелькают перед глазами, едва различимые, чтобы за них зацепиться. Париж. — Эти воспоминания…. Я снова вижу её. Я чувствую такую вину. — Жан, — мужчина укладывает на стол рядом с толстым журналом бутылку физраствора, продолжая внимательно изучать его реакцию, — Скажи мне, кто ты? Жан сглатывает, затравленно смотря на врача. Это не то, что ему хотелось бы говорить. Ни сейчас, ни когда-либо. Но он произносит. — Я — жертва Синдрома Частичной Смерти, — он запинается, не в силах продолжить отлетающую от зубов фразу. Его заставляли повторять её слишком часто за последние четыре месяца. — И всё, что я делал до лечения — не моя вина. Доктор удовлетворенно улыбнулся, снимая использованные перчатки. — В пятницу тебя забирают. — Как понять «забирают»? — По телу Жана проходится волна мурашек. Животный страх неизвестности сковывает его омертвевшие внутренности. В мире вряд ли остались люди, которые могли бы его забрать. — Я чувствую, что я не готов. — Вот именно поэтому ты готов. Ты чувствуешь. — Доктор похлопал его по плечу. — Можешь идти, сынок. *** На следующий день ему выдают четыре упаковки самого светлого тонального крема из запасов организации, подобранного под тон его настоящей кожи, и пару пачек серых контактных линз для глаз. А также проводят полный инструктаж, не забывая по завершению уложить в его руки цветастую брошюрку социальной программы, частью которой он невольно становится — возвращение жертв Синдрома Частичной Смерти в социум. Жан стискивает в пальцах прозрачный целлофановый пакет, не зная, куда ему дальше идти. Работник исследовательского центра, в котором он проходил реабилитацию все это время, мягко подталкивает его в спину, от чего Моро вздрагивает. Они покидают территорию, завешанную колючей проволокой, и его сажают в машину. Дорога длинная, они приезжают в пункт назначения только после полудня, хотя выехали еще когда солнце даже не планировало вставать. Его ведут узкими длинными коридорами и провожают в комнату с плотными занавесками, оставляя рядом со стопкой бесформенной одежды, намекая на то, чтобы Жан привёл себя в порядок. Рядом — прикроватный столик с большим зеркалом. Жан не хочет видеть монстра, которого узнает в отражении, но ему не оставляют выбора. Он смотрит. Размытые бесцветные радужки занимают половину от глазной склеры, зрачки имеют поломанные границы. Бледная кожа, бледнее его натурального тона при жизни, исполосована ветвями застывших голубых вен, соцветиями собирающиеся на шее и в районе виска. Обескровленные губы, ни намёка на румянец. Только лишь проклятая цифра три горит на скуле, как напоминание о том, кем он является на самом деле. Белёсые шрамы выделяются по всему телу яркими пятнами. Многократно сломанные пальцы с первого раза вытаскивают из коричневой упаковки тональное средство и мягкий косметический спонж. Жан — уродливая восковая фигура. Кто в здравом захочет забрать его? Экси больше не существует, Идеального корта — тоже. Мир перестал быть таким, каким он его помнил, даже если воспоминания его — затворнические годы в Гнезде, полные отчаянья, крови, боли и страха. Апокалипсис произошёл три года назад. Жан не знает, что находится по ту сторону. Он наносит тональное средство, скрывая голубую россыпь вен на лице. Татуировку и шрамы оно не перекрывает, несмотря на специально разработанную плотную структуру. Серые линзы удаётся вставить в глаз не сразу — в реабилитационном центре много раз показывали, как это делать, но глаза Моро будто отвергали любое инородное тело. Но привыкнуть можно. При жизни ему приходилось терпеть куда более неприятные вещи. Он чувствует кремовую текстуру на кончиках своих пальцев, когда снимает привычную робу с номерным бейджем и надевает на себя свободную чёрную футболку. Неизвестная ему толстовка яркого красно-золотого цвета вызывает противоречивые чувства, но это лучше, чем покрывать кремом все тело.  Он садится на кровать, потому что не знает, что дальше делать. На стенах — агитационные плакаты нового правительства о принятом год назад законе. Теперь такие чудовища как Жан Моро являлись новой ячейкой общества. Жан Моро теперь — не просто собственность клана Морияма, как раньше, он — человек с Синдромом Частичной Смерти. Он сжимает в руках целлофан, будто этот звук может вернуть его на землю. Жану тут не место. Ему нигде никогда не было места. Через двадцать минут его провожает к выходу медработник, и Жан не уверен, что хочет знать, кто за него поручился. Ожившие мертвецы не могут быть интересны клану Морияма, которому при жизни принадлежал Жан. Жан даже не знает, существует ли до сих пор японская мафия. У входа в здание его ожидает молодой парень в яркой красно-золотой толстовке – точно такой же, которую ему оставили на временной кровати. Жан знает этого человека, но все равно застывает на половине пути, заслуживая недовольный взгляд медицинского работника. — Жан Моро! — Приветливо улыбается Джереми Нокс, но Моро чувствует как напряжены его плечи, — Вау. Честно сказать я думал, что ты будешь выглядеть немного... — он подбирает слова помягче, будто бы мог его обидеть правдой, — меня предупредили, но знать и видеть — разные вещи. Потрясающе выглядишь. — Дело в специальном креме. Они сказали, что нужно наносить его, когда выходишь к людям, — его равнодушный тихий голос разносится по холлу так, будто он кричит. Громко и вызывающе, на фоне мертвой тишины. — Конечно, — Мягкая улыбка молодого человека напротив непохожа ни на что из того, что Жан видел ранее, — Готов? Это все твои вещи? Он мягко переводит взгляд на целлофановый пакет в руках. Жан отслеживает его и произносит. — Когда я восстал, то не додумался прихватить с собой чемодан. Джереми хихикнул, оценив его плоское чувство юмора, но оставил колкость без ответа, направляясь к выходу. Он о чём-то тут же начал беседовать с сопровождающим Жана, пока они не опередили его на добрый десяток шагов, оставив позади. Бывший капитан команды «Троянцев» Калифорнийского университета — точно такой же, каким Жан помнит его на видеозаписях матчей экси, многократно проигрываемых Кевином Дэем. Если то месиво из рандомных событий, всплывающий в его сознании вообще можно считать воспоминаниями. Нокс открывает дверь машины, садясь за водительское кресло, в то время как Жан умещает свои длинные непослушные ноги на пассажирском. — Не против, если я включу радио? — доброжелательно пробормотал Джереми, — Знаешь, успело появится много крутых треков, пока ты отсутствовал. Отсутствовал. Только капитан некогда Солнечного корта мог так художественно подобрать синоним к слову «умер». Всю дорогу до кампуса они молчали. Жан не знал, куда его везут, но это никогда не имело никакого значения. Даже в посмертии он не утратил способность подчиняться приказам. Некогда населенный студентами городок был обшарпан. Единственное, что выдавало в нем былую жизнь — яркие всполохи граффити на стенах, дверях и отдельных заброшенных зданиях. Символы, изображенные на картинках, были ему незнакомы. Джереми припарковал машину не у самого заметного домика, где уже стояла одна машина и чей-то олдскульный красный мотоцикл. Жан молча вышел вслед за Джереми, бросая незаинтересованный взгляд на занавески на окнах. Дом был почти милый, если бы не надпись ярко-красным баллончиком прямо на входной двери. Предатели человечества. Жан кидает вопросительный взгляд. — Поклонники, — мягко отшучивается Джереми, пропуская его внутрь. — Ты этого не сделал, — в ответ на открывающуюся дверь раздаётся взволнованный голос со стороны кухни, — Нокс, скажи мне, что ты этого не сделал. — Не совсем знакомая музыка, бьющая в чувствительные барабанные перепонки, раздается по всему дому, но кто-то обрубает вокалиста на середине куплета громким нажатием на кнопку «стоп». Выглянувшая из-за островка девушка кидает взгляд на возвышающегося за спиной Джереми Жана и встречает его красноречивым, — Сука. Жан видит смуглую девушку, длинные волосы которой собраны в тугую косу. На ней – берцы, плотная майка и камуфляжные штаны. Внешний вид совершенно не сочетается с белыми пятнами муки, красующиеся на её лице. — Жан Моро, ну надо же, — Девушка подходит ближе, совершенно не стесняясь врываться в чужое личное пространство. Она касается бортика его расстегнутой красно-золотой толстовки и хлопает его по груди. — Джереми, ты – псих. Лайла будет в восторге. Жан не знает, стоит ли ему что-то говорить. Поэтому переводит взгляд на солнечного капитана. — Каталина Альварес, — мягко поясняет Джереми, — нас тут трое. Лайла должна скоро вернуться. — И тебе не мешало бы придумать для нее хорошую историю. Джереми будто виновато пожимает плечами, после чего мягко подталкивает Моро к лестнице наверх. Он останавливается только у единственной закрытой двери в конце коридора, аккуратно поворачивая дверную ручку. Мебель закрыта плотными тряпками, чтобы не собирала пыль. Джереми начинает освобождать пространство, и Жан теперь может рассмотреть вещи человека, когда-то жившего в этой комнате. Золотые кубки, стоящие на полках, толстые фолианты на полках. Плакаты неизвестных Моро фильмов и музыкальных групп. — Чей это дом? — Я не знаю. — Весело отзывается Джереми, — Мы заняли его три года назад, когда сбежали из Калифорнии. Не уверен, что людям, проживающим здесь раньше, он теперь понадобится. — Почему? — Потому что они сюда не вернутся. — Спокойный ответ, — А тебе нужна своя комната. Жан сжимает пальцы в кулаки. — Зачем я здесь? — Я волонтер в ассоциации помощи жертвам СЧС, — мягко отвечает Джереми. — Это не ответ на вопрос, — Жан чувствует злость, когда слышит слово «жертва». Отчаянное «Париж» эхом царапает подкорку. — Почему ты привез меня сюда. Если мне и есть место в этом мире, то только в Гнезде. — Жан, — мягко начинает Джереми, подходя ближе, — Я знаю, как ты взволнован. Позволь просто тебе помочь. — Я не нуждаюсь в твоей помощи, — грубо отзывается Моро, — отвези меня обратно. Джереми Нокс вздыхает так, будто перед ним трехлетний ребенок, а не зомби-инфицированный, даже не знающий, сколько человек на самом деле он убил. Какая поразительная беспечность для человека, пережившего гребанный Апокалипсис. Его улыбка – улыбка уставшего от жизни человека, но все ещё достаточно тёплая, чтобы согревать других. — Мне говорили, что ты не захочешь идти на контакт, — несмотря на сказанную грубость у него даже взгляд не меняется, остается теплым, как южное летнее солнце. Жан видит оттенок горячего шоколада, что в зимние марсельские вечера так любила пить его младшая сестра. Джереми Нокс подходит к нему преступно близко, мягко опуская ладонь на предплечье. Моро чувствует тепло другого, живого тела даже сквозь плотную ткань толстовки, — Жан, — мягкий голос заставляет его вздрогнуть, но взгляд отвести он не в силах. – Ты – не монстр. Ты заслужил второй шанс. Он не дожидается чужого ответа и выходит из комнаты. Когда дверь закрывается, пальцы Жана мгновенно впиваются в собственную шею, безжалостно царапая влажную от тонального крема кожу. Некоторые привычки остаются и после смерти. — Я — жертва Синдрома Частичной Смерти, — бормочет Жан себе под нос, сжимая в руке замученный целлофановый пакет, который не выпускал из рук всю дорогу от реабилитационного центра, — И все, что я делал до лечения — не моя вина. Ноги подкашиваются и он опускается на колени, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота. Отчаянное «Париж» в узком коридоре с разбитой мерцающей лампой. Интимное «это будет нашим маленьким секретом» на мочку уха в удушающей темноте Гнезда, от которого нутро сворачивается в тугой тянущий узел. Звонкое детское «обещаешь?», после — крепкие объятия. Мягкое «ты заслуживаешь второй шанс» от красивого солнечного капитана. Жан панически не хочет находиться в этом мире. Ведь на самом деле он – вовсе не жертва Синдрома Частичной Смерти. Он – самоубийца. Он вообще не должен быть восстать.