Streets: Damnsin

      Оставь игру с тоской своей, Что жизнь твою как коршун гложет, Хоть груб и низок мир, ты, всё же, Лишь человек среди людей. Тебе лишь стоит захотеть Свой жизни путь со мной связать, Я мигом не премину стать Твоим на этом самом месте; И мы его осилим вместе, Я буду в качестве любом: Твоим слугой, твоим рабом.

***

lovely (with Khalid) — Billie Eilish, Khalid

      Хан Джисон сидел, сжимая в руках ткань своей футболки, и чувствовал, как земля уходит из-под его ног. Дыхание омеги стало быстрым и поверхностным, а сердце будто собиралось вырваться из груди. Шум дождя за окном мешал сосредоточиться, превращаясь в удары, которые звучали все громче и громче. Но самым громким звуком был голос Сынмина, разрывающий его сознание.       Он не мог перестать думать о том, как Сынмин сорвался. Его крик, полный боли и отчаяния, был подобен ножу, вонзившемуся прямо в сердце Хана. Он чувствовал, как та боль, что переполняла бету, сейчас захватывает и его самого. Перед глазами всплыли сцены, которые он пытался забыть: холодное лицо его матери, её последний взгляд.       Паника накатила на него внезапно. Хан почувствовал, как его пальцы дрожат. Он вспомнил шрамы на теле Сынмина — те, которые тот показал ему, делясь своим прошлым. Шрамы были глубокими, словно резьба на камне, оставшимися следами боли, которую тот пережил.       Сынмин рассказывал ему о тех событиях, что оставили трещины в его душе. Хан видел этот страх, понимал его, потому что он сам переживал нечто подобное. Но сейчас страх был другим. Сейчас это был страх за друга, за человека, который уже был сломан, но продолжал держаться, а теперь, казалось, рухнул окончательно.       “Он уйдёт. Он исчезнет. Я не смогу его остановить,” — эта мысль пронзила сознание Джисона. Он сжался, пытаясь справиться с вихрем чувств, но разум снова и снова возвращал его к словам Сынмина: “Моя жизнь связана с вашей стаей. Но каждый раз, каждый раз это только причиняет боль!”       Его грудь сдавило, воздух в комнате словно выкачали, оставив лишь удушающую пустоту. Джисон пытался сделать вдох, но горло сжалось так, что казалось, еще немного — и он потеряет сознание. Он хотел подняться, дойти до двери, броситься за Сынмином, но тело отказывалось слушаться. Знакомая паника охватывала его все сильнее, парализуя, превращая в беззащитного ребенка, запертого внутри собственного ужаса.       Но не его собственная паника стала последней каплей. Джисон слышал приглушенные всхлипы Чонина, и это разбило его окончательно. Он заставил себя подняться, ноги дрожали, как у раненого зверя, но он подошел к младшему. Чонин больше не кричал — он сидел на полу, обхватив себя руками, и дрожал, как лист на ветру.       Джисон почувствовал, как что-то внутри него треснуло. Он вспомнил тот день, когда Чонин впервые появился в их стае. Маленький, сломленный парень, чей запах едва ощущался. О прошлом Чонин почти ничего не рассказывал, но это и не было нужно — все видели его состояние, читали в каждом его движении, в каждом взгляде, что с ним сделали в школе. Он был слишком измучен, чтобы просить о помощи, но стая не могла оставить его. Они начали заботиться о нем, по крупицам собирая его здоровье и уверенность, укрывая его под своим крылом.       Чонин сопротивлялся. Его колючесть была естественной броней, выработанной за годы выживания. Любую помощь он воспринимал как угрозу, но они не отступили. Шаг за шагом, день за днем они пробивали его оборону, находили трещины в стенах, восстановили то, что еще можно было восстановить. Они полюбили его, всей стаей, но Хан знал — что-то все равно оставалось недостающим. Чонин жил, как человек, который потерял часть своей души, и никакая их забота не могла вернуть ее.       И тогда появился Сынмин.       Джисон видел, как изменился Чонин. Стая уже была разрозненной, пропитанной напряжением, но рядом с Сынмином Чонин ожил. В его глазах зажегся свет, который Джисон никогда раньше не видел. Казалось, с приходом этого щенка Чонин наконец стал цельным, нашел то, что искал всю свою жизнь.       Но даже при этом Чонин успел навредить Сынмину. И пусть Хан пытался удержать себя от обвинений, внутри он винил их всех. Это было не в характере Чонина — он не был жестоким. Его таким сделали школа, жизнь, окружение. И стая тоже. Они втянули его в свои дрязги, свои неправильные отношения, свои токсичные примеры любви. Чонин не знал, как быть иначе.       Джисон вспомнил, как тот пытался защитить Сынмина, но они мешали ему. Каждый раз кто-то из них вставал между ними, каждый раз ломал, путал, добавлял сомнений. Они не смогли показать ему, как любить правильно, не смогли объяснить, как защищать, не причиняя боли. А теперь… теперь всё рухнуло.       Джисон опустился на колени рядом с младшим. Его руки дрожали, как и тело Чонина.       — Это наша вина, — прошептал он так тихо, что его едва можно было услышать.       Но Хан знал, что этот шепот эхом отдается у всех в голове, громом звучит в их сознании. Это была их вина. Их ошибка.       Джисон обнял Чонина, прижимая его к себе так крепко, как только мог. Младший рухнул в эти объятия, опустошенный и беззащитный, прижавшись к нему, словно потерянный ребенок, ищущий спасения. Хан чувствовал, как дрожит тело Чонина, но не позволял себе распасться. У него не было права. Если он сдастся сейчас, если даст волю своей слабости, они оба утонут.       Его взгляд скользнул по комнате. Минхо подошел к Чанбину и, склонившись к нему, тихо сказал:       — Забери их.       Джисон проследил за его взглядом и увидел Хенджина и Феликса. Оба, словно разрушенные бурей, сидели, прижавшись друг к другу. Лица были мокрыми от слез, их дыхание сбивалось, и они выглядели так, будто этот день окончательно сломал их. Эти двое всегда были самыми чувствительными в стае, хотя и скрывали свою уязвимость за разными масками. Хенджин прятал свою ранимость за высокомерием, ограждая себя сарказмом и колкостью. Феликс — за теплыми улыбками и тихой заботой, раздаваемой всем, кто в ней нуждался. Но сейчас не было ни масок, ни защиты. Только они двое, сломленные, находящие утешение друг в друге.       Хан смотрел на них, и его сердце тягуче сжималось. Когда-то он потерял надежду увидеть их такими — искренними, без страха обнажить свои эмоции. Их ссора казалась бесконечной, пропастью, разделявшей их, но теперь они снова тянулись друг к другу, и эта картина могла бы подарить Джисону радость. Но вместо этого он ощущал только боль. Он не мог радоваться, зная, что за этим стоит. Их примирение было результатом хаоса, обрушившейся на их стаю, последствием того, что они все разрушили в Сынмине.       Минхо оглянулся на Чанбина, его голос был тихим, но твердым:       — Уведи их. Позаботься о них.       Чанбин кивнул, его взгляд задержался на Хенджине и Феликсе, пока он не направился к ним. Минхо же повернулся обратно к Хану и Чонину.       Джисон крепче обнял Чонина, почувствовав, как тот перестал дрожать так сильно, но напряжение в его теле все еще не уходило. Минхо присел рядом.       Они оставались так, молча, каждый утопая в своих мыслях, но объединенные общей болью, от которой теперь невозможно было укрыться.       В голове омеги всплыла его первая встреча с Минхо. Тогда Хан стоял на самом краю, готовый разорвать нить, связывающую его с жизнью. Тот день стал последним ударом, который выбил из него остатки сил. Еды у него не было, воды тоже. Он скитался по улицам, скрываясь от тех, кто охотился за ним, и знал — долго так не протянет. Он не мог больше.       В маленьком, дешевом мотеле он принял решение. За ним придут, это было неизбежно. Но он не собирался отдавать им свою жизнь. Он сделает это сам. В ванной комнате, закрывшись на хлипкий замок, Джисон сидел на полу с пистолетом в руках — тем самым, что достался ему от матери. Когда-то этот пистолет защищал его, а теперь должен был положить всему конец. Ему казалось, это было почти иронично.       Он заранее проглотил горсть таблеток «счастья», чтобы притупить мысли, и сидел, всхлипывая сквозь безумную улыбку, которая никак не сходила с его лица. Дуло пистолета упиралось в висок. Он закрыл глаза. Еще чуть-чуть, и всё закончится. Они получат только его труп. Больше ничего.       Но тишина внезапно разорвалась. Дверь ванной с треском распахнулась, и в комнату ворвался Минхо. Хан застыл. Альфа был чертовски красив. Его лицо казалось олицетворением самой Смерти. И Джисон даже почувствовал странное облегчение, подумав, что умрет, глядя на это лицо. Но ему не дали уйти. Минхо отнял пистолет, сказал, что Джисон нужен заказчику живым.       И он спас его. Не только тогда, но и потом. Ещё раз. И ещё. И ещё. Сотню раз, пока они не оказались перед альфой, который предложил им место в своей стае. Хан вспоминал это всё сейчас, когда Минхо сидел рядом.       Альфа не пытался его утешить. Это было не в его стиле. Он не обнимал, не говорил дежурных слов поддержки. Он просто сидел, позволяя своему спокойствию, своему запаху пропитать пространство вокруг. Это было всё, что он делал, и этого хватало. Именно так он вел себя в самые сложные моменты.       Джисон вспомнил, как это было, когда Чонин убил священника. Тогда младший хотел отомстить. Никто в стае до конца не понимал, что именно произошло, но Чонин был сломан и горел жаждой мести. Сейчас Хан, узнав про Бомгю, понимал источник этой боли. Крис и Минхо тогда взяли Чонина с собой, не дав уйти в одиночку, а Хан пошел за ними, чтобы быть рядом. После всего Чонин рухнул, не выдержав веса содеянного. Крис обнимал его, успокаивал, шептал что-то тихое и ободряющее. А Минхо стоял рядом. Он знал, что крик и слёзы утихнут, и именно тогда он сможет стать точкой опоры, когда остальные уже не смогут.       Эти воспоминания странным образом вернули Хана в реальность. Он держал Чонина в своих руках, укачивал его, чтобы успокоить. Минхо оставался рядом, всё так же спокойно наблюдая.       — Спасибо, — выдохнул Джисон, не отрывая взгляда от младшего.       Минхо ничего не ответил, только слегка кивнул.       Они вдвоем подняли Чонина и отнесли его к дивану. Младший отказывался идти в комнату, упрямо повторяя:       — Я должен дождаться.       Они ничего не могли с этим сделать. Его упрямство было непреодолимым. Вместо того чтобы спорить, они уложили его на диван. Хан устроился сзади, обняв Чонина со спины. Минхо сел на пол перед диваном, скрестив ноги.       Чонин засыпал беспокойно, время от времени вздрагивая и что-то бормоча. Хан смотрел на него, чувствуя, как в груди смешиваются жалость и бессилие.       — Что будем делать, хён? — тихо спросил он, не отводя взгляда от младшего.       Минхо ответил не сразу. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах читалась тяжесть осознания.       — Это зависит не от нас, — наконец сказал он.       Хан закрыл глаза. Он знал, что Минхо прав. Сейчас всё зависело от Чана, который ушел искать Сынмина. Но даже после того как тот вернется, всё будет в руках беты. Никто не сможет принять это решение за него.       — Если он решит уйти… — начал Хан, но договорить не смог.       — Мы не будем его держать, — спокойно ответил Минхо, его взгляд оставался прикованным к лицу Чонина. — Это единственное, что мы можем сделать после всего что натворили.       Хан крепче прижал младшего к себе. Ему не хотелось думать о том, что Сынмин может уйти. Но он знал, что Минхо прав. Правильным будет позволить ему решить самому, каким будет его путь. Даже если это будет путь вдали от стаи.

***

Where’s My Love - Alternative Version — SYML

      Они все провалились в беспокойный сон, когда внезапный звук открывающейся двери заставил Джисона открыть глаза. Минхо мгновенно вскочил на ноги. Чонин, вздрогнув, сбросил с себя одеяло и руки Джисона.       В дверях появились Чан и Сынмин. Бета опирался на плечо альфы. Его шаги были неровными, видно, что он получил травму где-то в лесу. Хан почувствовал непреодолимое желание подойти, осмотреть его, убедиться, что с ним всё в порядке. Но он не мог. Что-то внутри удерживало его на месте.       И Минхо не двинулся. Никто не смел приблизиться к Сынмину.       Чонин тоже это чувствовал. Он поднялся с дивана, сделал несколько шагов вперёд, но замер, так и не осмелившись подойти ближе.       Джисон смотрел на Сынмина. Его спина была прямая, подбородок гордо поднят, взгляд полон вызова. Он стоял перед ними, как всегда, невозмутимый и гордый, будто бросал вызов всему миру. Но глаза выдавали его. В глубине зрачков отражались боль и усталость, следы срыва, через который он прошёл.       Хан не мог оторвать взгляд от того, как Сынмин протягивает руку и берет Чонина за кисть. Младший вздрогнул, но не отпрянул. Вместо этого он крепко ухватился за него, и, ничего не говоря, начал тянуть Сынмина в сторону лестницы, ведущей к комнатам. Бета позволил это, не сказав ни слова.       Джисон прикрыл рот рукой, стараясь удержать рвущийся наружу всхлип. Эти двое молчали. Не обменялись ни единой фразой, но понимали друг друга без слов. Их связь была такой сильной, такой очевидной, что Хан впервые за долгое время почувствовал стыд. Как они могли это упустить? Как могли позволить себе вмешиваться, разрушать то, что связывало этих двоих?       Его взгляд скользнул в сторону Чана. Альфа стоял в дверях, наблюдая за исчезающими на лестнице фигурами. Джисон почувствовал, как к горлу подкатывает боль. Он скучал. Не только в эту ночь, когда альфа пропал в лесу. Нет. Всё это время, когда Чан отдалился от них, став их начальником, Хан скучал по нему так сильно, что этот разрыв внутри казался невыносимым. Он хотел вернуть их доброго лидера, того, кто всегда был их опорой.       Но они сами были виноваты. Все они. Они оттолкнули Чана, когда он больше всего старался их защитить. Когда он пытался удержать стаю вместе, они отказались это видеть. Джисон закрыл лицо руками и заплакал.       — Хён… — выдохнул он сквозь всхлипы, обращаясь к лидеру.       Чан посмотрел на него, и в его взгляде читалось всё: боль, усталость, сожаление. Но он был здесь.       Он вернулся.

***

      Дверь комнаты тихо закрылась за ними. Сынмин почувствовал, как его отпустили, и поднял взгляд на Чонина. Тот стоял напротив, молча, напряженно, словно собираясь сказать что-то, но не находя слов.       “Он хотел, чтобы ты был рядом. Ты для него важен.”       Эти слова не отпускали Кима, эхом звучали в голове. И он ненавидел то, что верил в них. Даже сквозь пелену усталости и апатии, которые завладели им, он осознавал, что Чан был прав. Чонин всегда был искренним с ним. Всегда.       Но сейчас Сынмин чувствовал гнев, не на поступки Чонина, а на то, что тот решил скрыть их.       “У стаи нет секретов?” — пронеслось у него в голове. Горькая усмешка тронула его губы. “Какое забавное вранье.”       Комната погрузилась в тишину, которую нарушал только звук их дыхания. Чонин, опустив голову, сделал шаг вперед, а потом вдруг рухнул на колени прямо перед Сынмином.       Сынмин замер, его глаза расширились.       — Что ты делаешь? — голос прозвучал сдержанно, почти холодно.

all this time — Toby Mai

      Чонин поднял взгляд, в его глазах было отчаяние. Он прошептал:       — Прости меня.       Его голос дрожал. Слова срывались с его губ снова и снова, словно молитва, которая теряла смысл от повторения.       — Прости. Я должен был сказать. Я… Я боялся, Сынмин.       Его дыхание сбилось, плечи подрагивали, а голос становился все тише. Сынмин смотрел на него сверху вниз, не двигаясь, не зная, что сказать или сделать. Он ненавидел эту слабость, ненавидел собственную растерянность. И в то же время что-то внутри дрогнуло, когда он увидел, каким хрупким Чонин был в этот момент.       — Я должен был сказать тебе, но я не хотел пугать. Ты был не готов. Они все были не готовы. Ты не доверял им, а они не доверяли тебе. Я хотел, чтобы они приняли тебя, чтобы ты смог почувствовать себя в безопасности. Но для этого нужно было время. Феликс-хен пообещал мне, что поможет, что сделает всё, чтобы ты почувствовал себя здесь как дома.       Голос Чонина дрожал, и слова прерывались, но он продолжал:       — Чёрт. Я должен был сказать.       Сынмин сглотнул, глядя на него. Каждое слово Чонина резонировало в его голове, заставляя сердце биться тяжелее. Всё это время Чонин сглаживал углы, старался сделать так, чтобы он, Сынмин, чувствовал себя в безопасности рядом с этими людьми, в этом доме. Но для чего? Чтобы держать его рядом? Чтобы убедить остаться?       Он поджал губы, не позволяя эмоциям прорваться наружу. Его тело двигалось само, подчиняясь внезапному импульсу. Сынмин схватил Чонина за воротник футболки и рывком поднял его на ноги, заставляя сесть на кровать.       Теперь он нависал над ним. Воспоминания вспыхнули перед глазами, как кадры из старого фильма. Он вспомнил момент, когда держал нож у его горла, угрожая убить. Тогда альфа был таким же — напуганным, уязвимым, но всё равно не сломленным. Сейчас в его руках не было оружия, и убивать он не собирался, но напряжение в воздухе было таким же. С одним важным исключением.       Сынмин протянул руку, положил её на шею Чонина. Его пальцы слегка сжались, не угрожая, но всё же удерживая. Большим пальцем он приподнял подбородок альфы, заставляя его поднять голову и встретить взгляд.       — Что ты хочешь от меня, Ян Чонин? — произнёс Сынмин низким, почти шепчущим голосом.       Его слова звучали спокойно, но в глубине этого спокойствия таилась буря.       Взгляд Чонина затуманился. Сынмин чувствовал, как под его рукой пульсируют вены альфы, ощущал каждое нервное сглатывание. Это странное, почти пугающее осознание реальности охватило его, и вместе с ним пришло чувство контроля.       Контроль, который ему был нужен как воздух. Всё, что происходило до этого момента, казалось хаосом. Его мысли, чувства — всё рушилось, как карточный домик, стоило лишь коснуться. Но сейчас… Сейчас он был тем, кто управлял ситуацией.       Чувство стыда мелькнуло где-то в глубине сознания. Он использовал Чонина, чтобы удержать себя, чтобы вернуть утраченный баланс. Это было неправильно, но он не мог остановиться.       Его пальцы сжались сильнее, и он услышал, как Чонин нервно втянул воздух.       — Чонин, — повторил Сынмин, и в его голосе было всё: требование, угроза, настойчивость.       Руки альфы дрожали. Он держал их на своих коленях, стараясь не касаться Сынмина. Его взгляд метался, но он не двигался, не делал ничего, что могло бы нарушить тонкую грань между ними.       — Я хочу тебя, — тихо начал Чонин. Голос дрожал, слова рвались наружу вместе со слезами. — Я люблю стаю… И я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стал частью нас.       Сынмин замер. Он смотрел на Чонина сверху вниз, изучая каждое слово, каждую эмоцию, выплеснувшуюся из него.       — Н-но… Но если ты хочешь уйти… — продолжил Чонин сквозь всхлипы, с трудом выговаривая слова. — Я… Я…       Его голос сорвался, и он закрыл глаза, слёзы стекали по его щекам, падая на всё ещё сжатые в кулаки руки. Сынмин молчал, удерживая его взгляд, чувствуя, как контроль, который он только что обрёл, начинает медленно ускользать.       “Он любит меня. Любит.”       Эта мысль пронзила сознание Сынмина, обрушившись на него лавиной. Ему не хотелось снова терять контроль, позволять панике захватить его. Не сейчас. Он не мог себе этого позволить.       И единственное, что могло остановить этот разрастающийся хаос внутри, находилось прямо перед ним.       Сынмин потянулся вниз и прижался к губам Чонина. Его поцелуй был резким, болезненным, будто он пытался запечатать эмоции, которые вот-вот готовы были вырваться наружу. Он не дал себе времени подумать, не дал Чонину возможности сопротивляться. Это было действие, полное отчаяния, попытка удержаться на краю.       Чонин замер, его дыхание прервалось, но он даже не пытался отстраниться. Его руки, дрожащие и неуверенные, начали подниматься, чтобы коснуться Кима. Но Сынмин не дал им этого сделать. Он схватил запястья альфы и резко толкнул его на спину, прижимая кисти к постели.       “Не смей забирать у меня контроль.”       Взгляд Сынмина был тверд, почти жесток. Он не знал, был ли слишком груб или неосторожен. Но сейчас это было неважно.       Сейчас всё горело, эмоции разрывали его изнутри, и единственный способ остановить этот пожар был в том, чтобы удерживать контроль над каждым движением, над каждым вздохом.       Бета не думал о том, что чувствует Чонин, не размышлял о том, правильно это или нет. Чёрт возьми, ему было всё равно.       То, как Чонин позволял ему это, вызывало у Сынмина странное, кипящее внутри раздражение. Альфа дрожал под ним, послушно открывал рот, принимая всё, что Сынмин ему отдавал. И это злило его ещё сильнее.       Сынмин чувствовал, как ярость поднимается внутри, растекаясь по венам. Он не понимал, почему его так бесит это смирение, эта покорность. Чонин мог сопротивляться, мог попытаться что-то сделать, но он лишь подчинялся, позволяя Сынмину вести, как будто не существовало другого выбора.       “Он любит. Любит. Любит. Любит.”       Эти слова мигали в голове Сынмина, как неоновая вывеска, мерцая с такой яркостью, что затмевали всё остальное.       “Нет. Это неправда.”       От этого болезненного отрицания его тело пронзила дрожь. Вместе с ней из глубины вырвался звук — низкий, хриплый рык, которого он сам от себя не ожидал.       Сынмин опустился ниже, к шее Чонина, и в следующий момент его зубы впились в кожу. Альфа тихо вздрогнул, короткий всхлип сорвался с его губ, но он не сделал ни попытки оттолкнуть его. Напротив, он послушно подставил шею, предоставляя Сынмину полную власть.       “Бесит.”       Сынмин сжал зубы сильнее, чувствуя металлический привкус на языке. Его ярость была направлена не только на Чонина, но и на себя. На свою слабость. На эти проклятые эмоции, которые он никак не мог укротить.       Сынмин выпрямился, подняв взгляд на Чонина. Он ожидал увидеть страх, растерянность, боль — что угодно, кроме того, что застал. Альфа смотрел на него с улыбкой, печальной, болезненно теплой. Эта улыбка лишь усилила хаос в душе Сынмина.       Из раны на шее Чонина тонкой дорожкой текла кровь. Она оставила алый след, такой же, какой был у самого Сынмина после укуса Хенджина. Бета почувствовал металлический привкус на своих губах, и его взгляд задержался на зрачках альфы. В них он увидел отражение себя самого. Дикого, сломанного, отчаянного.       Чонин медленно переплел их пальцы. Он поднялся, приближаясь к Сынмину, и, не отводя взгляда, коснулся его губ. Тепло его поцелуя смешивалось с привкусом крови, которую он тихо и аккуратно стирал с губ Сынмина.       — Я люблю тебя, Сынмин, — произнес Чонин между поцелуями.       “Нет. Нет. Нет!” — кричал внутренний голос Сынмина. Он зажмурился, пытаясь заглушить этот крик, но боль, рвущая грудь, прорвалась наружу болезненным стоном.       — Прости… Прости, — шептал он, опускаясь к шее Чонина. Его губы жадно касались раны, которую оставил он сам. Каждый поцелуй был мольбой о прощении, отчаянной попыткой стереть свой поступок.       Чонин мягко обнял его, его дыхание коснулось уха Сынмина.       — Всё хорошо, Минни. Ты не виноват, — шептал он, его голос был таким же теплым, как его улыбка.       Сынмин почувствовал, как слёзы текут по его щекам. Его руки крепче сжали руки Чонина, но только голос альфы, только его тепло удерживали его на краю, не давая упасть окончательно.       — Мне нужно время. Крис сказал…       — Я буду ждать, — перебил его Чонин, его голос был тихим, но твёрдым.       И их губы снова встретились в поцелуе — клятва, скреплённая кровью.