Зарисовки

Потёртые кроссовки вспахивали землю, разбрасывая в разные стороны грязь. Холодный ночной воздух обжигал разгорячённые лёгкие. Четырнадцатилетний Шон Смит бежал вдоль железной решётки, за которой виднелась длинная шеренга одноэтажных домов. Все как на подбор одинаковые, они внушали мальчику немой ужас. Оконные рамы, как пустые глазницы, сверлили беглеца безжизненными взглядами. Он и сам не спускал с них глаз, ожидая, что рано или поздно в каком-нибудь из них загорится висящая на проводе лампочка. На самом деле он надеялся, что этого не произойдёт. Что его не заметят. Старые джинсы свободно висели на бёдрах, цепляясь лишь за выпирающие костяшки таза. Лунный свет хаотично скакал по угловатому лицу. Шон бежал и бежал, не останавливаясь и не жалея сил. Всё складывалось слишком удачно. Слишком хорошо. Настолько, что он просто не мог поверить, что находится не по ту сторону забора. Что никто ещё не проснулся, никто не побежал следом, и никто его ещё не поймал. Свежесть хвои смешивалась с кисло-сладким запахом диких ягод. Вот бы сейчас остановиться, сорвать их с куста и горстью закинуть в рот. Ощутить их вкус на самом кончике языка. Отчего-то Шон был уверен, что он никогда не пробовал ничего вкуснее. Тяжёлое дыхание нарушало ночную, почти могильную тишину. Оно казалось мальчику невероятно громким, как стук его собственного сердца, что грозилось выпрыгнуть из груди. Сил почти не оставалось, но он заставлял себя бежать, мысленно благодаря маму за то, что когда-то она вынудила его записаться на лёгкую атлетику. Не без помощи шантажа, естественно. Только недавно Шон понял, какими глупыми были их ссоры, вспыхивающие из-за сущей ерунды. Ни невыученные уроки, ни разбросанный конструктор не стоили ни единой пролитой слезинки и уж тем более не могли оправдать грубость, которую он иногда себе позволял. Первое, что ему нужно будет сделать, когда они с мамой вновь встретятся – попросить прощения. Главное было добежать. И ни в коем случае не тормозить. Между тем ряды домов становились всё реже и реже, пока не сменились не менее однообразным пейзажем огромной полупустой парковки. Шон уже видел угол решётки, знаменовавший конец этого проклятого места. Своеобразный финиш, после которого он точно поверит, что у него получилось.   Мальчик вытянул правую руку и коснулся железных прутьев. Они тихонько зазвенели, проскользнув под его тонкими пальцами. Этот звук. Шон прикрыл глаза от удовольствия. Такой мелодичный и приятный звук свободы. Он готов был слушать его целую вечность, но вскоре решётка кончилась, и его ладонь зависла в воздухе. Он не спешил опускать руку, наоборот, раскинул обе из них в стороны, будто распахивал объятия перед старым другом. В глазах защипало. Ему так хотелось запрыгать на месте и закричать что есть мочи. Поднять с земли камень и запустить его в этот дурацкий забор, чтобы вскочившие с кроватей мучители полюбовались его совершенно идиотской улыбкой. Чтобы без зазрения совести обозвать их суками во всё горло и показать им фак. Сразу два. Но ничего из этого он себе позволить не мог. Разве что один раз крутануться вокруг своей оси, да так резко, что он едва не потерял равновесие, и всё-таки сорвать первую попавшуюся ягоду. Кислющий сок хлынул из ещё несозревшей ежевики, и Шон поморщился, но дожевал её до конца. Он и правда никогда не пробовал ничего вкуснее. Впервые за долгое время он почувствовал себя по-настоящему живым. Впереди виднелись очертания громоздкого железнодорожного моста. Шон бежал ему навстречу, опьянённый бурлившей внутри радостью. Абсолютно неуместной для беглеца, который ещё не скрылся из виду, но до того искренней, что плохие мысли уходили далеко на второй план. Беззвучно хихикнув в усыпанное звёздами небо, Шон постарался ускориться. Нет, он не хотел даже думать о том, что с ним будет, если его вдруг поймают.