Предан(ность)

      Саймон, пройдя несколько метров, остановился, не зная, куда идти. В бар, чтобы просто напиться? Встретиться с друзьями? Да у них его и не было, кроме сослуживцев. Прайс еще советовал спа, но Гоуст туда больше точно не пошел бы. В прошлый раз его уговорили неизвестно какими силами. Капитан уверял, что весь комплекс принадлежал только им — ОТГ 141, и что пойдут все. Долго уламывали, и Саймон согласился, но без посещения саун и всего, где придется снимать маску. Так что по приходе он был лишь в зоне с бассейном. Соуп сказал, что париться ему не хочется, и был рядом: прыгал с трамплина, нырял, уговаривал залезть в воду. И у него это даже получилось. Но лишь частично.       Саймон сидел у края бассейна, свесив ноги. Джон время от времени подплывал, развлекал его разговорами, что-то спрашивал и снова пропадал. Видеть его открытый торс, который обтекала вода, было тяжело. Нет, Саймон не хотел сорваться, достать его из бассейна и прижать к какой-нибудь горизонтальной поверхности. Он прекрасно держал себя в руках, но всегда хотелось его коснуться, чтобы убедиться в том, что не сходит с ума. Джон был будто ненастоящий, нереальный, вышел прямиком из его сна.       Во время таких своих размышлений, Гоуст потерял бдительность. Подплывший Соуп, схватил его за руку и потянул в воду. Не ожидавший этого Саймон, потерялся на секунду в пространстве, а после начал выплывать, чувствуя, как ему помогают руки Джона. Маска плотно облегала его лицо, и как только он оказался на поверхности, Соуп стянул ее. Саймон был зол. Мало того что сержант сглупил, так еще и не подумал о том, что мокрая ткань на лице порой становилась орудием пыток. Он хотел сказать ему, что думает, но не смог. Джон с испугом смотрел на него и держал за руку.       — Черт, элти, прости, — произнес он с волнением, — Это вышло… Я не подумал. Можешь меня ударить.       Саймон бить его не собирался. Прочитать нотацию мог бы, но Джон выглядел таким расстроенным, что просто промолчал и начал вылезать из воды.       — Ну, не играй в молчанку. Да я дурак, — признался Соуп, и Гоуст усмехнулся, — Просто хотел, чтобы и ты поучаствовал.       Саймон подошел к лежакам у края бассейна и взял полотенце, чтобы вытереться. Джон поплелся вслед за ним. Тот встал сбоку, глядя, как он стирает с себя воду. Гоуст посмотрел на него и увидел лишь виноватый взгляд. Такой, что если бы Соупу было лет пять, Саймон бы подумал, что тот хотел расплакаться. Злость на него прошла. Стало даже тоскливо, что Джон сам себе испортил настроение, и захотелось его поднять. Гоуст кинул полотенце назад и встал напротив Джона. Тот глядел с надеждой, ожидая от лейтенанта хоть какого-то ответа.       — Придурок ты, Джонни, — сказал Саймон и пихнул Соупа в грудь.       Тот хотел схватиться за его руку, но мокрые ладони скользнули, и Соуп начал падать назад, шокировано глядя на лейтенанта за секунду до столкновения с водой. Джон погрузился под нее и тут же выплыл, сверкая искрами в глазах.       — Ладно! — сказал он с весельем в голосе, — Один-один.       Саймон усмехнулся и присел на лежак, глядя, как Джон зализывает волосы назад. Сердце быстро колотилось, но точно не от недавнего падения в воду. Соуп подплыл к нему и положил руки на бортик. Он с улыбкой смотрел на лейтенанта не отрываясь и даже не пытался это скрыть. Стало как-то неловко, Саймон почувствовал себя голым. Не так часто на него смотрели люди без маски. Да, Джон видел его уже таким и не раз, но все равно было не по себе. Он хотел сказать, чтобы тот перестал пялиться, но тут же послышались голоса и шум. Прайс с Гасом прибежали, прыгая в бассейн, всюду оставляя брызги.       Почти такие же, как оставались на его лице от дождя, пока он шел, не зная куда, витая в своих мыслях. Идти было некуда. Друзей у него не было, семьи тоже, как и каких-то близких, к кому можно было бы наведаться. Может, оно и было к лучшему? Единственный человек, к которому Саймон сильно привязался, решил начать другую жизнь. Джону было хорошо без него. Он был ему не нужен. Эта боль переносилась действительно хуже физической. Нельзя перевязать, залепить пластырем, наложить гипс или сделать компресс. Даже обезболивающее не принять. Хотя был единственный вариант.       Саймон все же зашел в первый попавшийся бар, а потом моргнул, и в глазах уже все расплывалось. Перед ним стояли стаканы, которые он не мог сосчитать из-за того, что они двоились… или троились. Рядом сидела какая-то девушка, зацепившись за его локоть, и что-то говорила. До него никак не доходил смысл ее слов, как и в целом, не понимал, когда смог так напиться и кто она. Гоуст повернулся, пытаясь рассмотреть ее лицо, но оно расплывалось и нельзя было даже примерное очертание разобрать. Его тошнило. Лейтенант встал, оплатил свои напитки и молча ушел. Кажется, девушка ему что-то говорила вслед, но было так наплевать.       В глубине души Саймон даже в том состоянии понимал, что топить в алкоголе свои эмоции не лучший вариант, но хотелось хоть немного вдохнуть полной грудью без невыносимой боли, которая душила его, сдавливая горло изнутри. И единственный способ, который он для себя нашел — это несколько стаканов виски, которые постепенно начали увеличиваться. Только тогда Гоуст смог забыться и не думать ни о чем.       Саймон шел по улице в центре города под дождем, не разбирая пути, ноги сами вели его. Вокруг проходили люди по своим делам, все куда-то торопились: домой, на работу, а может, на свидание, и никому не было до него дела. Саймон чувствовал себя чужим и лишним, как соринка в глазу, которая мешает и причиняет неудобства. Он резко остановился посреди тротуара, и будто весь мир замер. Но только для него. Все продолжали жить. Он не ощущал себя настоящим, лишь пустой оболочкой, что пытается влачить свое существование. Проходящие люди даже не замечали, словно его и не было. Призрак. Саймон понимал, что всего лишь надумывает, но на всякий случай посмотрел на свои руки, чтобы убедиться, что он есть.       Гоуст решил спрятаться от дождя, когда тот окончательно его промочил. Отель нашелся быстро, но долго его не хотели принимать из-за его пьяного состояния. Пустили, лишь когда он показал удостоверение военного. Саймон не с первого раза понял, как открыть дверь в номер, и слегка психанул из-за этого, пиная по косяку. Последствия алкоголя. Если в трезвом состоянии он привык держать себя в рамках, то виски слишком сильно развязывали руки и язык, поэтому он перестал пить, когда Джон был рядом. Однажды они все вместе сидели в баре, и в голове у Гоуста возникло непреодолимое желание с ним поговорить. Они тогда вышли на улицу, закурили, и только Саймон хотел рассказать о своих чувствах, из бара вышвырнули двух парней, что устроили драку. Джон отвлекся на них, а лейтенант немного пришел в себя на свежем воздухе и понял, что чуть не натворил глупость. Саймон заснул с мыслями о Джоне на твердом матрасе и накрахмаленной простыни.       И проснулся с ужасным похмельем. Голова разрывалась, а содержимое желудка просилось наружу. Он долго не мог прийти в себя, сидя рядом с унитазом, но все же смог пересилить и пойти в душ. Прохладная вода немного помогла, но Саймон еще некоторое время просидел на краю кровати, надев джинсы лишь до колен. Ему было плохо, но вчерашний алкоголь незаметно перелистнул один ненужный день. Гоуст встал и снова пошел в бар.       Дни летели с бешеной скоростью. Он приходил в бар, напивался, еле волочил ноги в отель, спал и снова приходил. Много думал. О Чере, о Джоне. Его отпускало лишь тогда, когда алкоголь затмевал разум и мысли покидали его. А может быть, он просто не помнил на следующий день. Саймон перестал себя контролировать и не заметил этого. Очнулся в тот момент, когда понял, что прижимает какого-то парня своим телом, вдалбливая его в стену в туалете бара. Он даже не помнил момент знакомства с ним. От осознания этого его стало тошнить. Гоуст резко отстранился, надевая джинсы, но не удержался. Его рвало до боли в горле, спазмы желудка также приносили дискомфорт, а в уголках глаз выступали слезы. Парень рядом с ним погладил по спине, когда ему стало немного лучше.       — Нормально? — спросил тот.       — Ага, — сказал Саймон, выходя из кабинки.       Он подошел к раковине и умылся.       — Так… мы продолжим? — Парень встал позади и положил руку Гоусту на пах, развязно глядя в глаза в отражении.       — Свали, — произнес Саймон грубо, но тот не отстранился, — Если не уберешь руку, я ее сломаю.       Парня было не жаль. Тот цокнул и вышел. Гоуст посмотрел на себя в зеркало и не узнал. Стало тошно от себя. В кого он превратился? Бухает как черт, опустился до случайных связей с парнями, даже непохожими на Джона. Хотя у этого тоже был небольшой ирокез и в темноте, если еще и прикрыть глаза, то можно было бы представить… Саймон брызнул водой себе на лицо и вышел на улицу, подставляясь под ветер. Он так приятно охлаждал, что даже не хотелось идти в душный номер в отеле.       Гоуст просто бесцельно побрел по успокаивающемуся городу. На улицах было пусто, воздух казался совсем другим, все это и тишина натолкнули его на мысли о своем состоянии. Последний день отпуска. Нужно было собраться, чтобы не вылететь с работы. Тогда-то ему точно крышка. Саймон зашел в какой-то парк, прошел мимо небольшого озера и увидел еле заметную тропинку вдоль него. Ноги сами понесли его туда. Среди зарослей кустов, через которые он пробрался, обнаружилась лавочка, наполовину заросшая мхом. Со всех сторон, кроме озера, ее закрывали кусты и деревья. Было в этом месте какое-то уединение и душевное спокойствие. Саймон сел, глядя на ровную гладь воды, и немного просидел, завалился на эту лавочку, чтобы отдохнуть и унять головокружение, но на ней было так удобно, что, прикрыв глаза, заснул.       Кто-то потряс его за плечо, и Гоуст, не желая просыпаться, смахнул руку, потревожившую его, но та снова оказалась на его плече.       — Ну хоть живой, — произнес чужой голос.       Саймон разлепил глаза, сонно глядя на фигуру перед собой. В сумерках и спросонья было непонятно, и он прищурился — бабушка.       — Тебе чего это, спать негде? — спросила она с сочувствием. — А я думала ты того…       Саймон сел и почувствовал тошноту. Голова кружилась. Бабушка присела рядом, не переставая на него смотреть. Под ее взглядом стало неловко. Он никогда не понимал, как вести себя со старыми людьми. Говорили, их нужно уважать, но за что? Прайс немолодой, но его Гоуст уважал за профессионализм, за ум, за достижения, за поддержку. А других? Ко всем он относился нейтрально, но уважать просто так… нет.       — Нехорошо тебе? Что произошло? — спросила старушка, но Саймон не ответил.       Да и что нужно было ей сказать? У него слишком много проблем, чтобы разобраться в том, что именно случилось. Как будто сразу все. А такое не вывалить на голову незнакомой бабушке.       — А я смотрю, лежит кто-то. Удивилась. Редко когда кто-то сюда приходит, — продолжила она, прерывая молчание, — Каждый день прихожу сюда в семь утра и в семь вечера. Раньше это место было красивее. Не было столько кустов, да и за парком следили. У меня тогда ухажер был. Любили мы друг друга, ох, как любили, — она на несколько секунд прервалась, с улыбкой глядя на блестящее от фонарей озеро, — Мой отец запретил мне выходить замуж за него. Он тогда уже нашел мне подходящую партию. Не нравился он мне, поэтому я часто сбегала сюда, чтобы побыть рядом с моим возлюбленным, — Саймон тихо сидел, в какой-то момент осознав, что слушает поток бабушкиных слов, — Пока война не забрала его у меня. Вот с тех пор прихожу сюда каждый день.       Гоуст смотрел на нее, видя, как скопились слезы на ее глазах, но она улыбалась. Были в ее словах такие сильные чувства, что неслись сквозь время. Они не угасали, даже через десятки лет. Саймон так надеялся, что когда-то смог бы проще воспринимать Джона, что имя его перестанет вызывать боль, но на примере этой бабушки осознал, что это может продлиться долгие-долгие годы. Он поставил руки на колени и уронил лицо в ладони вздыхая.       — Как вы это терпите? — спросил он.       Саймон надеялся, что его слова не звучали жалко, но сам понимал, что они были пропитаны безысходностью. Бабушка положила ему руку на плечо. — Ох, дорогой, любовь это самое прекрасное, что с нами может случиться. Без нее мы просто бездушные тела, — она легко поглаживала его маленькой ладошкой, — Даже с болью она дает нам силы идти вперед и надеяться, что когда-то на небесах мы сможем соединиться с нашими любимыми.       Саймон поднял голову, встретившись взглядом с мудрыми глазами старушки. В них читались годы боли и утраты, но вместе с тем и неиссякаемая сила любви, которая грела её сердце даже спустя столько лет.       — Как можно жить с этим? — пытался он говорить спокойно, но голос дрогнул.       Бабушка грустно улыбнулась, её взгляд снова устремился к озеру, где фонарные блики играли на поверхности воды.       — Я знаю, дорогой, как это тяжело. Но боль… она со временем становится менее острой, как старая затянувшаяся рана, но она напоминает нам, что мы были способны на что-то великое.       Саймон молчал, его мысли вихрем проносились в голове. Он все понимал, но было трудно представить, что когда-нибудь он сможет думать о Джоне и не чувствовать, как сотни раскаленных игл пронзают его сердце.       — Мне кажется, это чувство меня ломает, — произнес Гоуст полушепотом, будто даже не для нее, а для себя.       Бабушка крепче сжала его плечо, её голос был мягким, но уверенным:       — Дорогой мой, никто не говорит, что это легко. Быть сильным — не значит не чувствовать боли, а значит, разрешать себе чувствовать её, но не позволять ей захватить твою жизнь.       Саймон тихо кивнул, ощущая, что он не остался один со своей болью. Рядом с ним был кто-то, кто его понимал, будто делил его боль пополам. От этого стало легче. Они просидели в молчании какое-то время, пока старушка не прервала его.       — Что у тебя случилось? Расскажи бабушке. — Она улыбнулась.       Гоуст не знал, с чего начать, но почему-то ее теплый взгляд и мягкий тон вызвали доверие, будто с ней можно было поделиться чем-то важным. И Саймон начал. Медленно, потихоньку, издалека, но чем больше он говорил, тем сильнее чувствовал дрожь в голосе и боль в груди. Гоуст вспоминал все неприятные события, не говоря подробностей и имен — просто в общих чертах. Рассказал про потерянную семью и вновь обретенную, но уже на службе, про Чера и про Джона, про тяжесть своих чувств и про непонимание, как ему с этим всем жить. Он говорил и говорил, ощущая, как дрожит, и не смог сдержаться. Слезы, копившиеся долгое время, брызнули из его глаз. От боли, жалости к себе и другим. Он будто чувствовал сразу все и рыдал как ребенок, ощущая боль в горле от всхлипов. Саймон стирал их и пытался успокоиться, а бабушка поглаживала его по спине.       — Ничего, дорогой, поплачь. Так будет легче, — приговаривала она.       И Гоуст ей верил. Он не чувствовал себя в этот момент слабым, наоборот, внутри ощущался подъем. Возможно, потому, что рядом был неравнодушный к его боли человек. А может, и потому, что она была чужой. Незнакомым людям порой проще поделиться тем, что на душе.       — Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью, — сказала бабушка, и Саймон поднял голову, глядя на нее, — Но ты свое сердце храни. Оно источник твоей жизни.       Гоуст не представлял, как это сделать и опустил голову. Ему казалось, что он давно похоронил свое сердце, но старушка это опровергла.       — Переживания о павших друзьях говорят мне о другом. Тебе повезло больше, чем им. Ты проснулся, а они нет. Так что живи, радуйся. Даже живой собаке лучше, чем мертвому льву. — Она повернула его лицо к себе, — Твое сердце хранит любовь. Настоящую, терпеливую и добрую. Твоя любовь не ищет выгоды и не помнит зла. Как зовут ту девушку? — Бабушка улыбнулась. — Ей очень с тобой повезло.       Саймон улыбнулся старушке в ответ.       — Его зовут Джон.       От произнесения его имени не стало больно. Наоборот, Саймон почувствовал тепло и трепет. И осознание того, что он со всем справится. Его любовь с этим справится.       — Джонни… — повторил Гоуст, с нежностью вспоминая его лицо.       Бабушка удивилась, но ничего против не сказала, легонько похлопав по плечу. Они поговорили еще немного, и Саймон, поблагодарив старушку, направился в отель. Нужно было привести себя в порядок перед работой. Голова перестала болеть, тошнота прошла. Гоуст ощущал себя самым сильным человеком в мире, казалось, все проблемы по плечу. Бабушка чудесным образом не просто разделила его боль, но и сняла ее.       Саймон впервые за долгое время почувствовал себя свободным.