Слабый среди сильных

      Жаркое лето 2024 года пылало, словно солнце решило забрать себе всю силу летнего неба и обрушить ее на неподготовленных горожан, заставляя их страдать от невероятной жары. Город плавился под беспощадными лучами жестокого светила, некачественный асфальт под ногами журчал и западал под каждым шагом, а в воздухе стояла такая удушающая лихорадка, что казалось, дышать стало настоящим испытанием, будто в легкие и в рот насыпали песка. Люди прятались в тени деревьев и зданий, безнадежно пытаясь найти хоть какую-то прохладу, а кондиционеры работали на полную мощность, вытягивая из себя последние капли энергии и денег за свет с хозяев. Деревья стояли, как зачарованные, их листья жалостливо шелестели под редкими порывами горячего ветра, который приносил лишь короткую иллюзию прохлады. Фонтаны на площадях и в парках, обычно жизнерадостные и освежающие, теперь выглядели истощенными, их вода нагрелась и стала теплой, совсем не спасая детей, бегавших между струями. Трамваи и автобусы медленно передвигались по раскаленным улицам, их металлические корпуса выглядели как горящие колесницы, излучающие невыносимое тепло. Магазины и кафе почти опустели, кроме нескольких смельчаков, которые пытались найти приют под кондиционерами, мечтая о холодном лимонаде или мороженом. Все эти картины создавали атмосферу, в которой казалось, что сам город превратился в огромную печь, где каждый житель мечтал о дожде или хотя бы о легком прохладном бризе, который сможет принести хотя бы мгновение облегчения от беспощадной жары.       Дарья, студентка третьего курса, возвращалась домой после последнего экзамена, едва сданного на тройку за «красивые глаза». Она была уставшей, но вполне довольной — учебный год был сверхсложный, но успешный. Потная и истощённая жарой и испытательным днём, она шла по знакомым улицам, мечтая о прохладном душе и лимонаде из морозилки. Её движения были немного скованы, тонкая блузка, промокшая от пота, неприятно прилипала к коже, причиняя отвратительный дискомфорт, из-за которого хотелось содрать с себя не только одежду, но и саму кожу. Но девушка старалась не обращать на это внимания, вместо этого сосредоточив свои мысли на цели как можно быстрее добраться домой. Приближаясь к своему подъезду, она открыла дверь магнитным ключом и подсознательно заметила, что сегодня здесь было как-то особенно темно. Лампочка над выходом не светила обычным отвратительным желтым светом, и подъезд погрузился в сплошную темноту, откуда ощущалась блаженная прохлада, приглашавшая в свои спасительные от жары объятия.       Она на несколько секунд остановилась, оглядев приветливую темноту, пытаясь точно вспомнить, где была первая ступенька. На мгновение в голове мелькнула мысль достать телефон из сумки и включить фонарик, но она мгновенно была отброшена нежеланием лишний раз двигаться в потной блузке. Усталость и жажда быстро взяли верх над размышлениями, понадеявшись на память тела, ведь жила в этом доме уже несколько лет с последнего переезда. «Просто ступай осторожно,» — подумала и с жалкой долей уверенности ступила в темноту с пустой головой.       Едва пройдя несколько шагов и на удивление не споткнувшись, Дарья почувствовала что-то неправильное и легкое удивление, не ощутив под ногами ожидаемых ступенек. Воздух в подъезде стал другим — более холодным, свежим, будто она вдруг оказалась в другом месте. В душе появилось неприятное ощущение, будто какое-то странное печально известное предчувствие, но оно быстро было отброшено, как паранойя. Она сделала еще два шага, думая, что, видимо, память тела ее подвела. И вот наконец ее нога столкнулась со ступенькой, а с ее губ сорвался раздраженно-облегченный выдох.       Но радоваться было рано.       Со следующим шагом ее нога потеряла ступеньку, лишь на мгновение она почувствовала под носком кроссовок твердую поверхность перед тем, как соскользнуть с нее. Ее рука инстинктивно устремилась вверх, пытаясь ухватиться за перила, но резкая боль в носу опередила ее. Боль прокатилась волной через все тело, острой и беспощадной, как тысяча игл, одновременно пронзивших ее.       Слезы сами покатились по щекам, смешиваясь с теплой кровью, которая непрерывно текла из разбитого носа. Дарья едва дышала, каждый вдох приносил новый всплеск боли, а выдох казался мукой. Она почувствовала, как все вокруг нее слилось в одну размытую картину. Неожиданный в темном подъезде свет солнца, пробивавшийся сквозь грязное стекло, казалось, насмехался над ней, освещая ее боль. С грязной бранью сквозь стон боли ее ладони прижались к собственному носу, ощущая теплую жидкость и сильную боль, ее влажные от слез глаза крепко зажмурились. Каждое движение казалось тяжелым и мучительным, будто ее тело стало чужим.       С тихими протяжными стонами боли она пыталась свободной рукой нащупать бетонную лестницу, чувствуя себя слепым, потерянным котенком, который не может сориентироваться в жестоком свете без матери. Ее пальцы почти в отчаянии скользили по твердой поверхности, безуспешно ища опору, когда вдруг, словно из ночного кошмара, чужая сильная рука ухватила ее за плечо и резко подорвала на ноги, заставляя встать, проигнорировав ее боль и растерянность. Мир как будто содрогнулся, перевернулся и в придачу раскололся, а возможно это просто мозг. В ее ушах от резкости движения зазвенело, будто тысячи колокольчиков слились в единый пронзительный звон. Дарья не смогла разобрать ни одного слова женского голоса. Ее глаза широко раскрылись, но сквозь пелену слез все было размыто, будто дешевые акварельные краски на бумаге, ее рука инстинктивно крепче сжала сломанный нос, принеся еще больше боли и новую порцию тихого приглушенного нытья.       «Пресвятая Матерь, что с тобой опять не так?!» — слова пробились сквозь звон и собственный стук сердца, а потом чужая рука схватила ее запястье и попыталась оторвать от лица, чтобы осмотреть травму. — «Почему ты просто не можешь быть нормальной?!»       Зрение наконец по большей части прояснилось и она смогла разглядеть незнакомую женщину довольно взрослого возраста, ее черное одеяние монахини лишь вызвало непонимание и искреннее удивление. Монахиня имела вид страшного призрака из прошлого, случайно появившегося в современном мире. Мысли еще больше путались в бешеном миксе боли и попыток понять, что, черт возьми, происходит. Дарья не успела ничего даже сказать, как незнакомка уже потянула ее за собой, что-то громко бормоча себе под нос. Ей оставалось лишь ошеломленно почти бежать за ней, путаясь в собственных ногах, будто ребенок, пытающийся не отставать от раздраженной матери. Периферия зрения уловила немного размытые деревянные стены, которые точно не были бетонными потрепанными стенами ее старого панельного дома. Свежий запах древесины и ладана, проникавший в длинный коридор через большие старые окна, создавали ощущение нереальности происходящего. Привычный мир вокруг изменился, казалось, она попала в другую реальность, где каждый шаг приносил лишь боль, головокружение и порцию новых вопросов.       Высокая старая монахиня тянула растерянную Дарью сквозь узкие, полутемные коридоры старинного дома, словно черная тень, преследующая в самых глубоких кошмарах. Ее сухие и костлявые пальцы, похожие на ветки старого дерева, крепко держали руку девочки, которая едва успевала ступать, словно железные тиски. Пол под их ногами скрипел, издавая глухой, жуткий звук, резонирующий в холодном воздухе. Свет свечей мигал на стенах, отбрасывая призрачные тени, которые, казалось, жили собственной жизнью. Деревянные мрачные стены были увешаны старыми, уже увядшими портретами святых, которые будто пристально следили за каждым их шагом.       Через несколько минут быстрой ходьбы и таскания девушки будто почти на буксире, монахиня открыла дверь маленькой кладовки с таким резким движением, что Дарья едва не упала. Внутри было темно и тесно, воздух насыщен запахом старых книг, воска и лекарств. Стены здесь были увешаны разнообразными полками с бытовым инвентарем и предметами, которые должны были бы скорее напоминать антикварные ритуальные инструменты, чем что-то современное. Она толкнула девушку вперед, и та остановилась перед низким столиком, покрытым старыми пожелтевшими бинтами и бутылками с темными настойками.       «Садись, Дарла, нужно быстро привести тебя в порядок,» — резко сказала монахиня, заставив ее сесть на старый стул в углу под желтой лампой. Она хотела было возразить, сказать, что ее зовут не Дарла, но прежде чем она смогла открыть рот, женщина уже наклонилась над ней, взяв в руки тряпки с неприятным запахом, вату и какие-то старые мутные бутылочки.       Монахиня грубо ощупывала сломанный нос Дарьи, и боль мгновенно прокатилась по ее телу, словно электрический разряд, а с ее губ сорвался очередной громкий протяжный стон боли. «Боже, благослови этого несчастного ребенка… Господи, дай мне силы исцелить ее раны,» — ее суровый сухой голос звучал над головой девочки, словно заклинание, словно она действительно обращалась к небесам за помощью. Она втирала настойки в рану, их жгучий запах проникал в ноздри, а боль была такой острой, что Дарья едва не потеряла сознание, закатывая глаза. Ее стоны были приглушены, потому что монахиня зажимала ей рот, не давая возможности кричать, укладывая звуки боли внутри. Тонкие пальцы девушки пытались вцепиться в одежду или руки сестры, но та грубо отталкивала их, иногда слишком больно сжимая, что должно было оставить синяки.       С каждым «изящным» движением монахиня напоминала хирурга в старом средневековом госпитале. Она неосторожно вправляла сломанный нос, и каждое ее грубое прикосновение казалось бессердечно режущим кожу ножом, заставляя девушку приглушенно стонать в ее шершавую от мозолей ладонь. «Терпи, Дарла, это для твоего же блага,» — снова и снова повторяла божья сестра, не давая ей никакой возможности заговорить или объяснить, что ее зовут иначе, что она не какая-то там проклятая Дарла, что она совсем не знает, где она, и вообще это какая-то ошибка.       Когда наконец закончила, монахиня быстро обтерла лицо Дарьи тряпкой, вытирая следы крови, а затем маленькие кусочки ваты запихнула ей в ноздри, чтобы остановить кровотечение. Ее движения были грубыми и поспешными, как у человека, стремящегося как можно быстрее завершить неприятное задание. Не дав девочке даже вздохнуть, она снова схватила ее за руку и потащила через узкие коридоры, напоминавшие туннели лабиринта, стены которых казались еще более зловещими под мягким светом свечей. Стены, покрытые выцветшими фресками и плесенью, казалось, сжимались вокруг них, создавая ощущение удушающей замкнутости. Ее голос стал угрожающим шепотом, проникающим в уши Дарьи: «Сейчас ты пойдёшь в общую комнату и будешь тихо сидеть в уголке, читая книжки. Никаких истерик, никаких криков, никаких твоих грязных слов. Или клянусь, Бог мне свидетель, я закрою тебя в Комнате на неделю.» Каждое слово монахини было как удар молота, отдававшийся в ее голове.       Сестра, крепко держа Дарью за руку, провела ее в большую комнату, которую называла гостиной. Однако это пространство отнюдь не напоминало уютное место для общения или отдыха, как было у ее семьи. Оно выглядело как остатки чьей-то давней, давно забытой никчемной мечты о комфорте. Под высоким потолком, на котором кое-где проступали темные пятна от старых протечек, висела люстра, из которой осталось лишь несколько кривых лампочек, едва разгонявших густой полумрак, а в их лучах летали светлые частички пыли. Старые, деревянные окна с потрескавшимися рамами были завешены пожелтевшими от времени и пыли шторами, напоминавшими куски материи, в которые были закутаны физические тела в анатомических залах ее института. Через них в комнату проникал лишь тусклый, приглушенный свет, который лишь подчеркивал запущенность места, которое должно было бы быть гостиной. Под стенами ютились несколько потертых диванов и кресел, обитых тканями с многочисленными непонятного происхождения пятнами и дырками. Одна из подушек на диване настолько просела, что казалось, будто она могла проглотить того, кто неосмотрительно решил бы на нее сесть. На темных полках, висевших криво на одной стене, стояло несколько старых книг в потрепанных переплетах. Их обложки были такими выцветшими, что прочитать названия не представлялось возможным. На столе посреди комнаты стоял поломанный абажур, а рядом с ним кто-то оставил пустую чашку, края которой покрывали коричневые кольца — молчаливое доказательство давно невыпитого чая.       В комнате было несколько сирот, которые, казалось, впитывали в себя мрачность этого места. Их взгляды были острыми, как лезвия скальпелей, и дарили ощущение, будто каждый из них носил в себе невыраженную злобу на весь мир. Один мальчик, ссутулившись, сидел в углу и крутил в руках какую-то тонкую палочку, будто она была его единственной опорой в мире, его глаза смотрели только на эту вещь в его костлявых пальцах. Девочка чуть постарше стояла у окна, молча наблюдая, как капли дождя, который медленно начинался, смешиваясь с солнечными лучами, медленно стекали по оконному стеклу, ее сжатые губы и взведенные брови выдавали в ней накопившуюся боль и разочарование. Еще одна пара детей шептались в другом углу, изредка бросая настороженные взгляды в сторону Дарьи, будто боялись, что прибывшая станет их соперницей в борьбе за крошки выцветших игрушек в конце комнаты или толстого телевизора, который включался лишь на час после обеда.       Атмосфера была тяжелой, как утренний туман в болоте, и казалось, что даже стены этой комнаты не выдерживали ее давления, распадаясь на мелкие трещины, которые, словно паутина, ползли к потолку. Место было насквозь пропитано отчаянием, которое осело в каждой мелочи — от старой меблировки до молчаливых и мрачных взглядов детей, которые, казалось, давно забыли, что значит радость.       Дарья почувствовала, как от всего этого ей становится трудно дышать. Она сжато оглядела комнату, но не смогла найти ничего, что могло бы дать ей хоть малейшую надежду. Ее пальцы невольно сильнее вцепились в край темно-серого платья, а глаза наполнились тревогой и неуверенностью перед новой, неизвестной жизнью. На мгновение даже притупилась боль в сломанном носу. Из транса ее вывел громкий хлопок двери, свидетельствовавший об уходе старой монахини. Почему-то с уходом взрослого стало страшнее.       Она быстро сглотнула комок в горле, пытаясь собраться, и тихими, неуверенными шагами двинулась к узкому, выцветшему креслу, стоявшему рядом с полками с книгами. Кресло выглядело таким же уставшим, как и всё в этой комнате: ткань на подлокотниках была протёрта почти до основания, а подушка просела так, что металлический каркас ощутимо давил на спину и ягодицы каждого, кто осмелился на него сесть. Дарья упала на него, почти не чувствуя собственного тела, поджала колени к груди и обхватила их руками, будто пыталась стать меньше, менее заметной. Каждое ее движение сопровождалось жалобным скрипом. Ее взгляд скользнул к полкам, и, не задумываясь, потянула руку к ближайшей книге. Это оказалась толстая энциклопедия, с пожелтевшими страницами и затертой обложкой, которая когда-то была синей, но теперь напоминала серый туман. Открыв ее на случайной странице, она не смогла сосредоточиться на тексте. Буквы перед глазами танцевали будто черти вокруг котла, слова превращались в хаотичные пятна, насмехаясь над читателем. Дарья робко оглянулась через край книги. Другие дети, похоже, потеряли к ней интерес, но их равнодушие казалось ей временным и ненадежным, но сейчас они вели себя отчужденно, почти безразлично, но их глаза время от времени сверкали из-под ссутуленных плеч или длинных волос, будто хищники в засаде.       Девочка опустила взгляд на свои руки, которые держали энциклопедию, и сердце сжалось еще сильнее. Ее худые пальчики напоминали восковые фигурки: ногти криво подстрижены, под ними темная грязь, вызывавшая неприятный стыд, а в голове сразу появились слова дедушки, что под такими копытами можно уже и картошку сажать. Ей казалось, что эти руки не могли быть ее собственными. Она помнила другие — ухоженные, с нежной розовой кожей, аккуратным маникюром, золотым кольцом на левой руке и родинкой посередине тыльной стороны ладони на правой. Неописуемая тоска сжала ее изнутри, превращаясь в тугой узел в животе. В висках словно трещали тонкие ветки, гнущиеся под сильным ветром, а в груди появилась отвратительная тошнота, смешанная с горьким привкусом желчи. Ее горло сжималось, будто кто-то намеренно затягивал на шее невидимую петлю, но она не могла ни пошевелиться, ни издать ни звука. Дышать становилось все труднее, то ли от подступающего ужаса, то ли от ваты в ее ноздрях.       Дарья чувствовала себя маленькой, потерянной, будто корабль, попавший в бурю и потерявший ориентиры. Ее мир, который еще вчера казался стабильным и незыблемым, распался на тысячи обломков, и теперь она сидела среди этих обломков, стараясь не заплакать. Но даже слезы казались роскошью, которую она не могла себе позволить. Не сейчас, не здесь, не в этой гнетущей комнате с озлобленными сиротами.