Слабый среди сильных

      Из мрачных мыслей вырвало чужое прикосновение. Легкое, но в то же время уверенное, как будто тот, кто коснулся, имел полное право вмешаться в ее личное пространство и прервать жизненно важные размышления. Дарья бессознательно вздрогнула и медленно подняла глаза. Перед ней была та самая девочка, которая раньше молча стояла у окна, упираясь взглядом в даль, будто какая-то умалишённая. Ее фигура выглядела почти призрачной на фоне серого света, лившегося из окна, подчеркивая контуры худого лица и бескровных губ. «Когда она успела приблизиться? И почему так беззвучно?» — мелькнуло в голове.       — Что? — Ее голос был сиплым, почти охриплым, и в нем чувствовался оттенок враждебности. Взгляд медленно скользнул по незнакомке, исследуя бледную внешность.       Девочка наклонила голову, будто изучая персону перед собой, а потом, не снимая руки с ее плеча, тихо ответила:       — Я хотела спросить, тебе больно?       В ее голосе звучала настолько неестественная мягкость, что от нее по коже пробежали мурашки, заставляя некомфортно пошевелиться в скрипучем кресле. Если бы она умела лучше разбираться в людях, то, возможно, заметила бы, что эта приторно-сладкая улыбка не коснулась ее голубых глаз. Они оставались холодными, как зимнее небо, и неумолимо проницательными. А озвученный вопрос прозвучал странно, даже угрожающе. Дарья напряглась, будто затравленное животное, которое приперли к стене охотники или хищник. Она бессознательно сглотнула и коснулась носа, где ватка уже окрасилась в красное от крови. Хотя поток почти прекратился, ощущение оставалось мучительно четким.       — А ты как думаешь? Мой нос сломан, — тихо, но резко прошипела Дарья, убирая пальцы от лица.       Девочка на мгновение сузила глаза, а потом легонько улыбнулась:       — Думаю, это больно. Очень жаль, что ты так неудачно упала.       Последнее слово прозвучало почти издевательски. Она жалостливо пожала плечами и добавила:       — В конце концов, ты всегда была какой-то… невнимательной, Дарла.       Дарья проглотила возражения, что она не Дарла, почему-то решив промолчать. Потом. Учеба в институте давно научила держать язык за зубами, чтобы избегать лишних конфликтов с преподавателями, одногруппниками или пациентами. Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить себя.       Вдруг странную незнакомку кто-то позвал:       — Стефани!       Она рефлекторно дёрнулась, когда девочка резко обернулась и легко, почти бесшумно, пошла в сторону мальчика, стоявшего у стола. Она на прощание легонько, будто насмешливо, похлопала Дарью по плечу, и этот жест заставил ту почувствовать, как ее тело инстинктивно напрягается. Дарья провела «Стефани» настороженным взглядом, а потом сжала губы, чувствуя, как в груди постепенно возникает волна непонятного раздражения. Она покачала головой, отгоняя ненужную эмоцию, и снова уставилась в книгу, размышляя. Это место было похоже на детдом при церкви, если опираться на старую монахиню, похожую на ведьму, и количество детей в поношенной устаревшей одежде. Но почему она здесь? В воспоминаниях четко жила уверенность, что еще какое-то время назад она была в темном прохладном подъезде, спеша домой после экзамена. Она помнила, как упала на лестнице, промахнувшись ногой. Так почему она сейчас в этом месте? Ее мозг повредился настолько, что решил подкинуть ей этакую больную фантазию? От этой мысли на губах промелькнула слабая глупая улыбка. Вот что делает медицина со студентами, Дарья, отчислиться еще не поздно.       Вздохнув, Дарья осторожно закрыла энциклопедию — книга казалась настолько старой, что, если бы вздохнуть на нее лишний раз, она точно распадется в горстку пожелтевшего пепла — и положила ее на место. Она снова осторожно оглянулась: комната выглядела как застывший кадр из прошлого, тусклый свет сквозь загрязненные окна заливал пространство серой дымкой, а каждый звук, даже далекий треск дерева, казался громким в этой почти абсолютной тишине, несмотря на присутствие нескольких детей. Ощущение тревоги, которое пришло вместе с этим местом, теперь переросло в легкий страх, но глупое любопытство пересилило.       Она решила исследовать здание, хотя где-то внутри себя было ощущение, что она не хочет знать ответов. Выйдя из гостиной, Дарья оказалась в узком коридоре. Стены были покрыты потрескавшимися обоями с выцветшим цветочным узором, кое-где висели картины со старинным библейским содержанием. Вдоль коридора тянулись низкие двери, каждая из которых выглядела так, будто могла рассыпаться от малейшего прикосновения. На полу простирался старый длинный ковер, который когда-то, может лет десять назад, был красного цвета и украшен причудливым орнаментом.       Дарья двинулась дальше, пока не заметила дверь, которая отличалась от других, и оказалось, что она вела в большую общую ванную комнату. Бело-серая кафельная плитка на полу была потрескавшейся, а у стен стояли несколько раковин с ржавыми потеками. Воздух здесь казался более влажным, а свет лампы мерцал, добавляя пространству еще больше причудливости. Но ее внимание привлекло одно большое зеркало на стене, посередине которого была тонкая трещина. Его рама была изящной, украшенной сложными узорами. Такие зеркала должны были бы украшать гостиные или коридоры, а не заброшенную душевую комнату, которая была хуже даже той, что была в общежитии возле института.       Скривившись от неодобрения, она приблизилась к зеркалу, почти боясь посмотреть, будто что-то внутри нее не хотело этого делать. В отражении она увидела… ну, точно не себя. На нее из старого зеркала смотрела полноватая девочка, возможно, лет десяти. Ни темные карие глаза, ни редкие брови, почти теряющиеся на широком лбу, и такие же тонкие каштановые волосы не были знакомыми. Незнакомка не была уродливым ребенком, но и потенциала красоты там не было. Обычный ребенок с немного лишним весом, разбитым носом и синяком по центру лба. Дарья отшатнулась, сердце затрепетало от шока. Она прикоснулась к не-своему лицу, а потом снова взглянула в зеркало. Отражение оставалось неизменным, молча наблюдая за ней, как будто это было отдельное существо, которое копировало твои движения. Холод проникал до костей, и комната казалась все меньше и меньше. Дарья поняла: что-то в этом месте глубоко неправильное и ей это вообще не нравится. Это не то место, где она хотела бы быть после проклятых экзаменов.

***

      Изучение детского дома, как поняла Дарья назначение этого серого здания, не зашло далеко. Десять минут скитаний по узким коридорам пролетели, как волна тумана, когда вдруг раздался тонкий звонок. Он казался слишком резким в тишине, рассекая воздух, словно нож. Двери комнат распахнулись, и оттуда начали выходить дети — разного возраста, разной осанки, с разными выражениями лиц. Их было около сорока. Кто-то весело щебетал, кто-то хихикал, некоторые младшие обиженно шмыгали носами, а в глазах старших читалась отстраненность, словно их сознание бродило где-то далеко за пределами этого места. Их одежда выдавала общую историю: блеклые цвета, застиранные до почти одинакового сероватого оттенка ткани, вещи, которые были либо велики, либо тесноваты. Дарья узнала этот стиль — та самая неряшливая мода переданной из рук в руки одежды, когда вещи переходят от одного ребенка к другому, теряя свою первоначальную форму и уют. Это еще больше подчеркивало единственное правило этого места — здесь никто не принадлежал сам себе, все было общим, даже время. Дети двигались роями, словно птицы, взлетающие в воздух, и она, поддавшись стадному инстинкту, двинулась вместе с ними, а внутри ее распирало от напряжения и неподдельного любопытства.       Конечным пунктом назначения оказалась столовая, которая встретила их запахом вчерашнего супа, деревом потертых скамеек и легким отголоском старой побелки, которая, казалось, проникала в каждую щель помещения. Посреди комнаты стояло шесть длинных столов, каждый застеленный поблекшей силиконовой скатертью, которая несла на себе следы сотен обедов. На столах уже ждала еда: суп в маленьких пиалах, настолько прозрачный, что в нем можно было увидеть свое отражение, и гречневая каша с… жареной вареной колбасой?       Дарья почувствовала, как на языке проснулась память. Воспоминания о школьных обедах выплеснулись из глубины ее сознания: такие же дешевые на вид блюда, среди которых не хватало только старого доброго капустного салата, утопленного в масле и соли, и неуловимое ощущение того, что еда здесь существовала не для вкуса, а для галочки.       Она быстро осмотрела помещение, выискивая место, которое позволило бы ей наблюдать за всеми без риска привлечь чрезмерное внимание. Осторожным, но уверенным шагом Дарья обошла несколько столов и устроилась на последнем, так, чтобы иметь полный обзор на детей. Она мысленно погладила своё эго, что она такая молодец умничка и умеет стратегически мыслить, но эта внутренняя гордость быстро растворилась, когда рядом, словно тень, опустилась высокая, худощавая фигура.       Стефани.       Ее появление было, как холодный ветер, проникающий под одежду, оставляя после себя мурашки. Девушка села с такой грациозной небрежностью, что казалось, она здесь главная. Напротив нее, как молчаливый отголосок темного уголка, сел тот самый странный мальчик, который в общей комнате оберегал свою палочку, как собака кость. Он смотрел на тарелку с таким кислым выражением лица, будто ему туда наложили кипу вонючего дерьма и украсили пожелтевшим листочком петрушки.       — Давно не виделись, Дарла, — голос Стефани был ровным, но в нем звучала насмешка. Она наклонилась ближе, ее темные глаза блестели хитростью, — Ты так быстро сбежала тогда, что мы с Джеком расстроились. Ты что, обиделась на нас?       Пальцы непроизвольно сжали ложку. Она бросила косой взгляд на Джека, чье внимание было приковано к тарелке, а потом снова на Стефани. В чужих словах чувствовалась тонкая игра, коварный вызов.       — Нет, а должна? — голос Дарьи был спокойный, но в нем вибрировала легкая нотка недоверия.       Вместо нормального ответа Стефани только пожала плечами, ее улыбка оставалась неизменной, неподвижной, словно вырезанная на старой мраморной статуе. Что-то в ней было слишком неправильным, слишком острым, словно она могла разрезать воздух своим взглядом. По коже пробежали мурашки, словно подсознание пыталось предупредить ее об опасности.       — Знаешь, тебе надо больше есть, ты какая-то бледная. Бери, — она вдруг кладет ей в тарелку кусок своей жирной жареной колбасы, но ее движение быстрое и неосторожное — гречка в чужой тарелке частично разбрасывается на стол на колени.       Дарья молчит, удивленно глядя вниз, ее глаза несколько раз моргают, будто пытаются понять какого черта сейчас произошло.       — Ты гонишь?       — Извини, я только хотела угостить тебя, — Стефани резко выдыхает, отстраняясь, чтобы каша не задела и ее.       Джек хмурится, его глаза скользят на Дарлу, взгляд тяжелый и пустой, будто у ученого, изучающего поведенческую реакцию лабораторной крысы. Но она этого не замечает, поглощенная раздраженностью на Стефани.       — Я не хотела эту колбасу. Ты даже не спросила меня, — она недовольно бормочет, стряхивая гречку со своей бледно-розовой юбки на пол.       — Прости, я же хотела как лучше. Прекрати жаловаться, Дарла.       Единственная реакция, которую она получила от Дарьи — это закатывание глаз, когда та проигнорировала ее и просто начала свой обед. На вкус еды ей было безразлично — и не такую гадость ела в общежитии и между сестринской практикой в областной.

***

      После обеда детей выпустили на улицу, пока три монахини, которые обычно присматривали за ними, закрылись в тесном кабинете, обсуждая что-то между собой. Коридоры приюта еще хранили влажный запах вареной картошки и хлеба, но на улице осень встретила их совсем другим ароматом — сырости, перегнивших листьев и холода, пронизывающего сквозь тонкие кофточки и шерстяные свитера.       Дарья стояла в стороне, чувствуя, как пронизывающий ветер пробирается под одежду, скользит по коже ледяными пальцами. Её пристальные глаза молча наблюдали, как дети разбрелись по территории: самые маленькие увлечённо сунулись к старой детской площадке, где ещё оставались уцелевшие качели, отчаянно скрипящие на ветру. Кто-то разместился на облупленных лавочках, закутавшись в легкие куртки, кто-то подошел к ржавым спортивным турникам, где ребята пытались подтягиваться, хвастаясь своей силой. Но ее внимание привлекли трое парней постарше.       Они украдкой двинулись к задней части территории приюта, раз за разом оглядываясь. Было в их движениях что-то напряженное, осторожное, будто они знали, что делают запретное. Сердце Дарьи подпрыгнуло, в животе появился уже как родной тревожный узел. Она сделала несколько шагов следом, держась в тени деревьев, пока не спряталась за старым каменным колодцем, в котором давно не было воды, только истлевшие листья. Отсюда ей открылась картина: подростки быстрыми, натренированными движениями отвязывали несколько металлических колец в сетчатой ограде, создавая узкое, но достаточное отверстие. Ветер заиграл в дырке, будто приглашал на волю. Один за другим ребята исчезли по ту сторону забора, шепчась между собой и надевая дешевые серые козырьки, будто копируя бандитов из фильмов о криминальном Лондоне.       Это был ее шанс.       Дарья ещё немного подождала, прислушиваясь к стихшему детскому гомону за спиной. Её собственное дыхание звучало слишком громко, как и стук сердца, которое будто пыталось вырваться из грудной клетки и побежать к забору. Затем, глубоко вдохнув, она направилась к ограде, руки судорожно схватились за холодный металл. Пальцы дрожали, костяшки побелели, а в тесной щели сетки она почувствовала грубую ржавчину, залезшую под итак грязные ногти. Металл сопротивлялся, царапал кожу, но ей было все равно.       Наконец отверстие стала достаточно широкой. Дарья проскользнула внутрь, но зацепилась локтем, почувствовав, как рвется тонкая ткань ее кофточки. Кажется, даже кожу задело.       — Сука…       И упала на землю за забором, испачкав колени во влажной земле и пожелтевшей траве. Колготы порвались на коленях еще больше, на руках появились царапины, но ее это не остановило.       Улица встретила ее резким дыханием осеннего ветра, который пронизывал почти до костей, гуляя по лицу капризными порывами, несущими в себе запах дождя, сырости и тлена. Он был колючим, безжалостным, будто пытался стереть ее присутствие с этой улицы, но она только глубже вдохнула, наполняя грудь воздухом свободы. Он имел привкус горечи — запах мокрого асфальта смешивался с далеким запахом гари и дыма, который, казалось, поселился здесь с далеких времен. Перед ней простиралась улица, причудливо искривленная перспективой — серая, мрачная, словно обугленный холст, нарисованный безнадежностью. Глубокие лужи тускло отражали осколки сумеречного неба, будто осколки разбитого зеркала. Дома по обе стороны стояли молчаливыми свидетелями времени — облупленные, с черными трещинами на фасадах, похожими на морщины на лицах старых людей. Некоторые окна смотрели пустотой, другие же едва тлели желтоватым светом, будто последними воспоминаниями об уюте. Мир вокруг напоминал кадры из сериалов о британских гангстерах.       Дарья осторожно ступила вперед, будто испытывая воду перед купанием, почувствовав, как подошвы кроссовок слегка прилипают к сырому асфальту. Ее сердце гудело где-то под ребрами, но не от страха, а от предчувствия. Ветер запутался в ее волосах, бросив несколько дерзких капель дождя прямо на лицо — холодных, как чья-то равнодушная ладонь. Уши уловили, как где-то в глубине города раскатился глухой грохот трамвая, который прорезал пространство металлическим скрежетом, разрывая тишину, гнездившуюся между зданиями.       Ноги сами повели ее вперед по узким, бесцветным улочкам, где тротуары были усеяны окурками и смытыми дождем пятнами уставшего города. Она не боялась этого мира — наоборот, он был ее стихией, ее хаосом, ее ум желал исследовать и понять, а глаза увидеть все, что им предложат. Взгляд бегал по деталям: облупленная афиша концерта, который видимо прошел уже давно, но дата была затерта; тусклое граффити на стене, из которого выцвели даже буквы, оставляя лишь слабый силуэт; след от чьих-то босых ног на мокрой плитке. А потом внимание выхватил киоск у дороги — старый, облупленный, с облезлыми колесами, которые, казалось, вот-вот сдадутся под тяжестью времени. За прилавком сидела бабушка — морщинистая, с тонкими губами, сжатыми в одну линию, словно ножом рассеченную. Она была будто бы олицетворением самых стереотипных стереотипов о невыносимых бабках, встречающих нас в утренних автобусах и очередях в поликлинике. Она перебирала газеты сухими пальцами, иногда поглядывая на прохожих с подозрением, словно страж мелкого королевства, состоявшего из пожелтевших полос и дешевых журналов.       Дарья сделала шаг ближе, издалека разглядывая обложки. Старые заголовки кричали о мировых катастрофах, о звездах, давно утративших свою славу, о политиках, которые когда-то казались вечными, а теперь исчезли, словно пыль на ветру. Пресса была странной, будто отстала во времени на добрых пятьдесят лет, если не больше.       Ей нужна была эта газета. Любой ценой, но не денежной. Ее карманы были пусты.       Когда продавщица отвлеклась на покупателя, девочка беззаботно двинулась вперед, но неожиданно задела колесо киоска. Журналы и газеты, которые лежали на краю прилавка, словно ожидая этого момента, — с шуршанием сползли на мокрый асфальт.       — Ох, черт, простите! — выдохнула она, изображая растерянность.       — Что ты наделала, негодница?! — завыл скрипучий голос. Бабка молниеносно метнула на нее злобный взгляд, в котором теплилась усталая ярость. — Где твои родители?! Пусть платят! Кривоногая! Бесстыжая! Что за молодежь?! Маленькая потаскуха! А ну иди сюда! Руки надо вырвать!       Дарья почувствовала, как что-то вспыхнуло внутри — гнев, старый и глубокий, тот, что затаился в ней еще с сестринской практики. Она опустила глаза, молча собрала несколько мокрых журналов и с притворной неловкостью бросила их на прилавок, оставляя на страницах некогда еще чистых бумаг влажные грязные пятна. В тот же миг одна из газет незаметно исчезла в складках ее старой, заношенной кофты.       — Ох ты ж! — бабка сорвалась с места, ее голос перешел в пронзительный визг.       Несколько прохожих остановились, бросили взгляды — кто-то с любопытством, кто-то с раздражением, а кто-то даже с развлечением. Но она уже не слушала, ее ноги мгновенно подхватили ритм бегства — девочка сорвалась с места и бросилась в ближайший переулок, где стены домов сходились так тесно, что казалось, будто они обнимают ее.       Ее сердце бешено колотилось, но не от страха — от азарта.       Губы сами растянулись в хищной ухмылке.       Она не просто сбежала. Она получила своё. И это было чертовски приятно. Пронзительный визг бабки она будет слышать в своих самых приятных снах, а украденная газета грела душу. Жаль, что не получилось опрокинуть весь прилавок, а сверху еще и пройтись грязными кроссовками.       Не сбавляя темпа, Дарья вылетела из переулка, словно тень, вырвавшаяся из затхлых объятий кирпича, и сразу же затерялась в потоке людей, не позволяя себе остановиться, пока не будет уверена в успешном бегстве. Сердце бешеной птицей билось в ее груди, кровь гулко пульсировала в висках, а дыхание обжигало горло, как песок в пустыне. Непревзойденные ощущения. Она пробиралась сквозь прохожих, не оглядываясь, пока не растворится в городской круговерти.       Лишь когда первый шок прошел, девушка замедлила шаг, украдкой переводя дыхание. Ладони вспотели, пальцы дрожали от адреналина, но все же вытащила газету из-за пазухи. Ее взгляд сразу же выхватил карикатуру: толстый мужчина с самодовольным оскалом посередине обложки. Глаза пробежали вверх, ловя черные, словно размазанные чернила, буквы и дату выпуска под ними. «Журнал «Санди Таймс» — 28 ноября 1971 года».       Она почувствовала, будто на нее вылили кипяток. Живот болезненно сжало, словно его ударили ногой. В голове на мгновение закружилось, во рту образовалась сухость, а уши пронзил тонкий звон, от которого хотелось сжать голову руками. Волна эйфории, которая еще мгновение назад гнала ее вперед, исчезла, как будто ее никогда и не было. Черт черт черт черт черт…       — Что это за хрень?.. — шепот сорвался с ее губ, одинокий и растерянный, затерявшись среди грохота улицы.       — Это называется газета, барышня, — внезапно раздался сиплый голос прямо над ее ростом.       Дарья вздрогнула. Присутствие человеческого тела рядом, запах табака и мокрой шерсти — все это на короткое мгновение отвлекло от шока. Она резко подняла голову. Перед ней стоял мужчина среднего возраста, высокий, в длинном сером пальто, пахнущем дождем и усталостью. Его черные волосы были прорезаны прядями седины, лицо — словно вырезанное из камня, с тонкими морщинами возле глаз и шрамом на челюсти. Усы над верхней губой были ухожены, в правой руке он держал черную трость — обычную, но в его пальцах она выглядела как оружие. Но больше всего ее поразили глаза: холодные, пронзительно-голубые, как зимнее небо перед бурей. Фу. Она всегда недолюбливала людей с голубыми глазами, а если они были еще и блондинами, то это составляло убийственное комбо.       Дарья машинально скривилась. «Это еще что за педофил-убийца-маньяк?»       Она уставилась в него, нагло, с вызовом.       — Я знаю, — сказала глухо, сжимая газету так сильно, что бумага почти треснула.       Мужчина не сдвинулся с места, только его губы едва заметно дернулись, будто он нашел в ситуации что-то забавное.       Девушка бросила на него колючий взгляд, будто на нищего, стоявшего на ее любимой станции метро. Но незнакомец не уходил — только смотрел на нее так, будто пытался собрать ее образ воедино, как старый, потрепанный фотоснимок.       Раздраженно, Дарья скомкала газету и запихнула обратно под кофту.       — Вам чем-то помочь, сэр? — последнее слово она намеренно подчеркнула, добавляя в голос ядовитой насмешки.       Мужчина вздохнул.       — Нет, — ответил он медленно, — Вы просто… напомнили мне кое-кого.       — И?       — Ничего, — его взгляд пробежал по ее одежде: рваные рукава кофточки и коленки колготок, грязную юбку, засохшие пятна грязи на кроссовках. — Не желает ли барышня перекусить? Здесь рядом есть пекарня.       Дарья хмыкнула и фыркнула, преисполненная внезапной насмешки.       Она что, похожа на дуру?