Все виды моего оружия

Хало любил Нельин, и город отплатил ему тем же, оплел нежно-розовым вьюном нагретый камень надгробия, укрыл узловатыми ветвями желтеющей акации. Море, за сто лет подступившее ближе, убаюкивало шорохом волн, теплые южные ветра нашептывали ему старые тайны, малахитовые ящерки грелись на камне в по-летнему ярком солнечном свете. Сад старого поместья разросся, будто стремился спрятать от чужого взгляда статуи, беседки и скамьи, одичал и тоскливо вздыхал о прежних временах, когда его холили руки садовников, а по аллеям гуляли благородные Даккоры, древностью рода способные поспорить с Фрицами. Сам дом тоже скрылся под плющом, низкий и незаметный с дороги. От верхнего этажа остался только обугленный остов, во всем доме не сохранилось ни одного целого окна, то ли перебили за прошедший век, то ли вылетели при страшном пожаре, оставившем черные полосы на стенах. Леви не пустил нас внутрь, под перекрестье гнилых балок и обугленных перекрытий, и мы с Эреном отправились на семейное кладбище. Эрен опустился на землю и руками отвел ветки плюща от надписей, выбитых в камне. Имя, дата, эпитафия. «Со мною имя, неумолчное, как счастье…» Эрен прочитал надпись вслух, почти по слогам, с трудом разбирая крошащиеся буквы. Я посмотрела на капитана Аккермана и встретила такой же недоумевающий взгляд. Мы оба узнали цитату, но что она делала на надгробии? О ком это? Чье имя было так важно, чтобы оставлять его здесь? Города? Правителя? Любимой? Эрен задумчиво посмотрел вдаль, на море, ветер трепал темные отросшие волосы. Рассвет здесь, на юге, был таким долгим и неспешным, что небо еще сохранило розоватый оттенок. На горизонте клубились, как огромные клубы пара, облака, будто море там вскипело. — Эрен, пойдем? — спросила Микаса, не понимающая, почему мы стоим неподвижно перед старой могилой. Парень покачал головой. — Еще немного, Микаса. Девушка неуверенно пожала плечами и села рядом с другом, не задавая больше вопросов. А я пошла к себе, потому что у Тайберов было свое кладбище рядом со старым нельинским поместьем. Мы только вчера вечером приехали в Нельин — колыбель марлийского восстания, родину знаменитого «нельинского феномена» и «Крыльев свободы». Три дня в дороге я представляла его себе мрачным, даже роковым, холодным и жестоким, как происходившие здесь события, но Нельин оказался совсем другим. Теплый и сырой, разморенный солнцем, пропитанный солью и пронизанный зеленью, топорщащийся пальмами и манящий разноцветными олеандрами, он сам был, как олеандр, коварен и ядовит. От влажности волосы немедленно завились, а платье на жаре прилипло к телу, юг смеялся над северными чопорными нарядами гостей. Эрен с Леви сняли пиджаки, оставшись в жилетках, а нам с Микасой можно было только подставлять лица ветру, залетающему в окна экипажа. Перепуганные слуги поместья, не видевшие хозяев много лет, вытянулись по струнке перед входом, встречая нас, и вряд ли наши вспаренные усталые и раздраженные лица показались приветливыми. Еда здесь была острой, вода — с еле заметным запахом тухлых яиц, вино сладким, а ночь до того душной, что я проворочалась во влажной постели несколько часов и, сдавшись, вышла на балкон в сбившейся ночнушке и пеньюаре. Огромные звезды венчали высокие макушки кипарисов, воздух наполнял приторный аромат каких-то цветов, море шумно переговаривалось с берегом в отдалении, пользуясь отсутствием людей. Что ему до наших мелких страстей и интриг, ему, вечному, мудрому и — как сказал брат — всегда берущему свое? Сейчас бы пробежать по берегу босиком, взбивая накатывающие волны в пену, втаптывая выброшенные раковины в песок, откуда их поутру со смехом выкопают играющие дети, а потом скинуть ненужные тряпки и войти в гостеприимную соленую воду, широкими гребками рассечь волну прибоя и направиться по лунной дороге туда, где спят дельфины. А устав, развернуться на спину, отпуская себя на волю волн, подставляя выпущенное на свободу тело луне, как древней богине, отдаваясь одновременно стихиям воздуха и воды… — Рейвен! — рявкнула я, опознавая, чье это желание. Только тихий смешок прошелестел в ответ. Я оперлась локтями о перила, опуская подбородок на руки. Утром нужно сходить в поместье Даккоров, темнеющее через забор, а еще… Еще я хотела увидеть Старый город, где остался тысячу лет назад наш прежний дом, дворец марлийских королей, завоеванный Теодориком Фрицем. Там когда-то началась история Молотобойца, с просьбы десятилетнего Ричарда Тайбера тщеславному королю. На соседнем балконе распахнулась дверь, и под звезды вышел Леви Аккерман, еще одна жертва нельинской жары. Только, в отличие от меня, капитан начал бороться с духотой еще в комнате, оставшись в одних штанах с обнаженным торсом. Мне стало еще жарче, кровь кинулась к лицу и — почему-то — животу. Мне доводилось видеть в анатомическом театре и госпитале обнаженных мужчин, работать с их телами, но не… не знакомых, точно. Мне совершенно не нужно знать, что под рубашками Леви Аккермана, парадизского офицера и моего надзирателя, скрывается развитая мускулатура, широкие мышцы груди… и шрамы. Плечи, ребра, живот — все в шрамах разных размеров и форм, в основном давних, белесых, заметных даже при слабом свете. Я запоздало вскинула глаза и встретилась взглядом с мужчиной. Мгновение я растерянно, обжигаясь стыдом и непрошеным знанием, смотрела, не опуская взгляд ниже его глаз. Но и этого хватало, как показал танец неделю назад. Я вспомнила, в каком сейчас виде, волосы распущены, пеньюар тонкий, и дезертировала с балкона с такой скоростью, что Аккерман не успел ничего сказать. Захлопнув дверь, закрыла ее шторой, едва не сорвавшейся с карниза, и только тогда перевела дух. После уличного воздуха духота комнаты, пыльной и затхлой, стала совсем невыносимой, по шее сбежала капля пота, но я ни за что не согласилась бы снова открыть дверь. В придачу зачесались ноги: пока я пялилась на море и полуобнаженного мужчину, меня зверски искусали местные комары. Отвратительный город, липкий, душный, жаркий, пробуждающий в людях совсем не то, что следует. Что Хало и Рейвен в нем только нашли?

Сто лет назад

В дни отплытия элдийцев на Парадиз тоже стояла осень, только ненастная, ветреная, постоянно норовящая сорваться в дождь, разогнавшая жителей по домам. По мокрой усыпанной склизкими листьями набережной шли трое горожан среднего достатка, двое мужчин и женщина. Женщина силилась удержать раскрытым зонт, выгибавшийся в ее руках от порывов ветра, потом плюнула и, воткнув его раскрытым с половиной сломанных спиц в мусорную урну, пошла дальше. Дождь, стекая с полей шляпы, падал на подол платья, ветер бросал брызги в лицо, но Рейвен было все равно. Ей хотелось кричать, плакать, хотелось вцепиться в Карла обеими руками и не отпускать его ни на какой остров, хотелось даже, чтобы он заболел, у него случилась горячка, и, оставшись в Нельине лечиться, он бы передумал. Само море было против отплытия, оно гудело, ревело, отвоевывая берег и брезгливо выплевывая его обратно, но Карл смотрел на него не отрываясь. Рейвен слышался в шуме моря, мутного и грязного, взбаламученного, разговор короля с Большим советом. — Значит, недостойные затопили столицу? — тихо спросил тогда Карл, отворачиваясь от плана самого грандиозного геноцида марлийцев, который когда-либо видела Элдия. Как давно вынашивали этот план советники, едва ли не с первого дня, когда король разрешил беженцам селиться в столице. — Да! — запальчиво ответили в совете безликими голосами, напоминающими рокот моря. Карл улыбнулся холодной, не свойственной ему улыбкой. — Ну что же, устроим новую столицу, чистую, для элдийцев. Надо было тогда понять, что он задумал, надо было тогда остановить, предупредить, придумать. Но Хало месяцами пропадал в Нельине вместе с Исао, а Рейвен увлекли дела семьи, и в результате Карл остался одинок, непозволительно одинок перед сворой придворных, в обстановке террора готовых сжечь заживо всех марлийцев, лишь бы ничего не менять в стране. Когда она поняла, что происходит, и прибежала к Геросу, было уже поздно. Мудрый Герос тоже попытался, и Рейвен утешала себя тем, что, раз не удалось ему, не получилось бы ни у кого. Карл уже вовсю был захвачен новой идеей. — Я не в силах заставить другие народы перестать ненавидеть нас, но могу сделать это со своим, — твердил друг. — Как? Для этого надо стереть нам память! — она старалась не кричать, но голос то и дело срывался. — И это в том числе. Он все предусмотрел. Если сделать это на материке, все окружение напомнит о том, кем элдийцы были раньше. Но владения Рейссов — остров под слащавым названием Парадиз — позволял осуществить план хотя бы в отношении нескольких тысяч элдийцев. А куда деть остальных? Карл выбрал не борьбу, а бегство. Между планом Большого совета подавить Сопротивление силой и долгими осторожными реформами Героса, расписанными на сотнях листов, Карл выбрал уйти. Вернувшийся из Нельина Хало был слишком выжат, чтобы активно спорить. Посеревший от усталости, потускневший, с проявившимися на лбу морщинами, он тихо повторял: — Ты только откладываешь решение конфликта. — Как минимум сейчас я снижаю накал, — упрямо отвечал Карл. — Быстро это решить невозможно, ненависть, копящуюся веками, не заглушить за пять оставшихся мне лет. Марлийцы забудут о нас спустя пару десятков лет, а мои наследники позаботятся о том, чтобы наш народ процветал за стенами. Среди нас много ученых, инженеров, писателей — это будет золотой век Элдии, настоящий рай. Помнишь, как ты предлагал вписать это в коронационную речь? — он грустно улыбнулся. — Когда появится достаточно сильный король, мы выйдем из-за стен и вернемся в мир, объединимся с Марлией. — Тогда забери с собой всю Девятку! — Хало все же начал раздражаться идеалистическими планами друга. — И оставить марлийцев незащищенными? Они привыкли, что мы берем на себя трудную работу. К тому же питают такое отвращение к ритуалу передачи титана, что не станут передавать девятерых дальше. В чем я уверен, так это в том, что марлийцы не будут использовать титанов. Хало расхохотался так громко, почти истерично, что Рейвен вздрогнула. Чванливые аристократы после объявления решения короля о переносе столицы смотрели на новости о новых бесчинствах марлийцев сквозь пальцы, усмехаясь и представляя, как их раскатают на материке оставшиеся титаны. Карл до последнего, до приветственного обеда во дворце на Парадизе говорил им, что перевозит «цвет элдийского народа» в безопасное место, чтобы провести полноценную зачистку материка от марлийцев. Карла было не остановить, план казался ему идеальным решением противоречий между народами, способом избежать резни. Единственное, что утешало Рейвен, это то, что наместником Элдора Карл оставлял Аарона Героса. Но в остальном… — Хало, ну скажи ты ему! — когда были исчерпаны ее мольбы и слезы, пришел через взывать к другу. Но Хало не пожелал спорить. В очередной раз вернувшись из Нельина, он спокойно констатировал: — План дерьмовый, но лучше предложить не могу. Карл, думаю, семи титанов им за глаза хватит, а я уйду, как только ты уплывешь на остров. Рейвен давно сказала, что останется на материке, и решение Хало принесло ей такое облегчение, что она чуть не расплакалась. Последний их разговор состоялся перед самым отъездом из Элдора, когда безопасность под грифом «секретно» распределила отплывающих на группы по разным городам, чтобы сбить с толку Сопротивление и предотвратить теракты. Карл смотрел из окна на оставляемый им город, когда со вздохом признал: — Этой стране нужен другой лидер. Рейвен невольно вспомнила одну из марлийских листовок, где говорилось, что в смене власти виноват не тот, кто ее подхватил, а тот, кто не удержал. — То есть ты готов пожертвовать своим народом? — спросила она. — Ничьим народом я не жертвую, для элдийцев Парадиз будет раем. А другим народам на континенте, кажется, лучше без нас. Карл и Рейвен должны были отправляться из Нельина, но то, что их лично встретил на вокзале Хало, было сюрпризом. Хало был заметно возбужден, легко срывался в смех, и Рейвен не могла его винить, она с трудом держала лицо, не желая испортить их встречу. Хало шутил, что, когда обустроится, Карл пригласит их к себе на остров, но Рейвен не слышала искренности в его словах. Карл больше молчал, смотрел на Нельин широко открытыми глазами, как ребенок, рассматривал пальмы и кипарисы. За десять лет дружбы он ни разу не выбрался сюда, а теперь это было последнее место на материке, которое он видел. — Признайся, — сказал он Хало, — ты организовал мое отплытие из Нельина только для того, чтобы показать мне твой любимый город? — Наш, — ответил ему Хало, приобнимая Рейвен и укрывая ее от дождя. — И нам жаль, что сегодня он не раскроется для тебя во всей красе, — добавила Рейвен, скрепя сердце. — Поверь, он обычно совсем не такой, он солнечный, и теплый, и… Карл посмотрел на них сияющим взглядом. — Я верю. Нельину не нужно ничего мне доказывать. Я заочно полюбил его. Он дал мне лучшее, что есть в моей жизни — вас. В Марлии было время радости, на Парадизе наступит время труда. Он сказал это так просто и безыскусно, что Рейвен не выдержала и заплакала, остановившись у белоснежной ротонды на набережной. Карл не сказал вслух, но в воздухе повисло продолжение его мысли: этот город его и погубил. — Ре-е-еви, — протянул Хало, прижимая подругу к себе. — Вокруг и так сплошная сырость. Когда Рейвен обняла Хало в ответ, в груди мужчины под ее щекой что-то глухо скрежетнуло, как далекий отзвук рыдания. Отодвинувшись от мужчины и вытирая украдкой слезы, она заметила на другой стороне улицы единственного встреченного на набережной человека — полненькую светловолосую женщину с угрюмым лицом. Что произошло с их Нельином, их веселым городом, чья набережная никогда не пустела от влюбленных парочек и степенных горожан, если теперь на улицы выходят только с такими лицами? — Вам пора идти, — озабоченно произнес Хало. — Дождь усиливается, у меня даже в ботинках хлюпает. А вам еще столько плыть, простуду не хватает подхватить. — Ты с нами? — спросил Карл. На одну ночь перед отплытием всех мало-мальски значимых элдийцев расселили по съемным квартирам под охраной органов безопасности. — Нет, — мотнул головой Хало, усмехаясь. — Мне еще нужно кое-кого повидать. Встретимся утром в порту! Рейвен оборачивалась до тех пор, пока фигура машущего рукой им вслед друга не скрылась за пеленой ливня. Утро было не лучше: стояла все такая же влажная жара, невыносимая даже в самом легком из привезенных с собой платьев, укусы воспалились и покраснели, всю ночь мне снились маятные тревожные сны, и под глазами залегли синяки, а волосы совсем отбились от рук и кудрявым облаком распушились из пучка. Дом был пуст и неряшлив, и оставаться в нем совсем не хотелось. В отличие от меня Эрен чувствовал себя прекрасно. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он хорошо переносил зной, а взгляд даже немного повеселел. Проходя по саду Даккоров, он подпрыгнул и безошибочно сорвал гроздь спелого сладкого винограда, и тогда я спросила себя: кто из них вернулся в Нельин — Эрен или все же Хало. Аккерману тоже не нравился город, он был с утра мрачен, с красными невыспавшимися глазами. Я усиленно избегала его взгляда, а на белоснежную рубашку, застегнутую на все пуговицы, старалась даже не смотреть. После приема у Сабрэ я взяла за правило не оставаться с капитаном наедине и пока что с этим справлялась. Но кладбище — не то место, куда можно тащить свои романтические страхи и надежды. Кладбище в Нельине было несравнимо больше, чем в нашем поместье, урны располагались в несколько рядов, а имена усеивали памятники поколение за поколением тысячу лет. Из всего рода Тайбер того времени только один член семьи не был похоронен здесь. Я остановилась перед пустым надгробием рядом с памятником Леону Тайберу. — Кто здесь должен быть? — моя заминка не укрылась от Аккермана. — Кайл Тайбер. Он по ошибке был развеян над морем. — По ошибке? — недоверчиво спросил Леви. Я наклонилась, выдирая сорняк рядом с памятником. В предсмертной записке Кайла Тайбера никто не сомневался до тех пор, пока Рейвен не приняла дела дома и не села разбирать бумаги дяди. Среди них нашлась и злополучная записка, отданная семье после того, как следователи подтвердили самоубийство. Тогда Рейвен заметила маленькое пятнышко в углу бумаги и принесла ее Хало. Дело подняли снова, пятнышко оказалось кусочком сургуча, а сама записка была вырезана из письма с посредственным стихотворением: «А так долго вас ждал, что придете, простите И со мною разделите горе. Никого не виню, и меня не вините, А прах мой развейте над морем…» Леви поморщился, очевидно, тоже невысоко оценил поэтический дар Кайла. — И кому он такое отправлял? — Хороший вопрос, — вздохнула я. — Так и не выяснили, но это была какая-то женщина из Сопротивления. У них была долгая переписка с Кайлом. — В списке жертв «Крыльев» только один Тайбер. Какая цепкая память, такую я встречала разве что у брата. Я отошла от надгробия и направилась по тропинке к морю, проложенной среди гальки, камней и раздробленных раковин. Местами попадались неопрятные пучки сухих водорослей, но и они не портили естественной красоты места. Море оказалось вовсе не таким синим, каким виделось издалека, оно было полосатым, зеленым у берега и разных оттенков синего на глубине. Не то чтобы я хотела исполнить ночную мечту Рейвен о купании голышом, но идея пройтись вдоль кромки воды показалась заманчивой, учитывая жару. — Не стали афишировать, чтобы не подорвать еще сильнее репутацию дома. К тому же ничего нельзя было изменить: прах давно развеяли здесь, над морем. Я сняла туфли и пошла по песку босиком. Вода теплыми, ласковыми касаниями гладила ноги, смывая приставший песок. Галька и обкатанные стеклышки, омываемые водой, блестели, как полудрагоценные камни. — Не все ли равно трупу, где ему лежать? Аккерман шел рядом со мной, недовольно скрестив руки на груди. Я не могла отринуть мысль о том, что больше трех месяцев назад мы познакомились тоже на берегу моря. Кто бы мне тогда сказал, что этот хмурый замкнутый мужчина будет гулять со мной по нельинскому побережью за тысячи километров от Парадиза, разговаривая о моей семье. — Смотря какому, — не стала разыгрывать праведное возмущение я. — Титанам в нашей семье не готовят могил, это бессмысленно. А обычным людям, — я обернулась к нему, полюбовалась строгим задумчивым лицом, — все же позволяем и после смерти остаться с семьей. Единственное, что после затопления кладбища в Старом Нельине стараемся сжигать покойников. Губы Аккермана исказились в усмешке, и я приготовилась к каверзному вопросу. — Как «Крылья свободы»? Если он думал меня этим смутить, то напрасно. — Помните, почему они выбрали именно такой способ? С его памятью, конечно, помнит. — «Не хочу, чтобы им доставались наши тела. Пока Марлия не свободна, мой дух будет летать над ней, не давать покоя всем угнетателям, вдохновлять бойцов», — по памяти процитировал Леви завещание Багульника, одного из лидеров «Крыльев». И, не скрывая отношение к чужим словам, продолжил презрительно текстом одной из листовок «Крыльев», распространявшихся по всей стране, даже в Элдоре: — «Элдийцам присуща отвратительная телесность: все эти пожирания тел, обряды, ненасытность политическая и физическая. В отличие от них мы, марлийцы, чувствуем мир душой, и после нашей смерти не останется иного, чем бесплотный дух». Все так, и для нас это тоже справедливо. То, что подходит для наших подданных, подходит и для Тайберов — сверженных первых королей Марлии. Вдалеке показались Эрен с Микасой, и я, остановившись, обратилась к капитану: — Леви… Говорить о таком сложно, но, пожалуй, момента лучше я не найду. — Если вам все же придется убить меня, не заморачивайтесь с телом. Удивительно, но, когда вспомнишь о смерти, больше не страшно встречаться взглядами. Его глаза на секунду расширились, но Аккерман быстро овладел собой. — Трупу действительно безразлично, где лежать. Даже убитые, а не съеденные, титаны не умирают. Мы вечно живем в памяти следующих носителей. И идущий нам навстречу Эрен — тому лучшее доказательство. Эрен подошел к кромке воды в ста метрах от нас, сопровождаемый по пятам Микасой, и рассматривал море впереди так долго, словно хотел запечатлеть его в памяти. Я остановилась, не желая нарушать его уединение, и то же самое сделали Аккерманы. А потом я поняла, почему к нему испытывали такие смешанные чувства Жан и капитан Леви. Мальчишка, сбросив оцепенение, молниеносно скинул рубашку и туфли, стремительным шагом вошел в воду и, погрузившись по грудь, прыжком ушел под воду. Мы замерли на берегу, втроем глядя туда, где скрылся Эрен, а теперь только прокатывалась рябь. Ни следа пловца. Прошла одна минута, вторая, и первой не выдержала Микаса: — Эрен! — крикнула она с отчаянием, скинула туфли и, не раздеваясь, вбежала в воду. Мальчишка так и не появился среди волн. Рядом со мной выругался капитан, и мне захотелось к нему присоединиться. — Стой здесь, — приказал он мне и тоже поплыл за подчиненным сильными гребками. Куда я денусь, если не умею плавать? Жизнь рядом с Ребелио вовсе не значила ежедневные купания в порту. Все, что я могла делась, это стоять по щиколотки в воде и следить взглядом за поисками. Микаса и капитан достигли того места, где скрылся под водой Эрен, когда его мокрая макушка появилась в десятке метров впереди, и он, отплевываясь, повернулся к берегу. — Я тут ракушку нашел… рогатую… Микаса выдохнула с таким облегчением, что мне стало совестно за Эрена, что он заставляет переживать подругу. Леви же не только не сбавил скорость, он практически рванул к мальчишке без единого слова. Черно-белое пятно рывками приближалось к Эрену, когда он, в отличие от меня видевший лицо капитана, что-то почувствовал и отпрянул в открытое море, выпустив ракушку из рук. Он улепетывал от Леви неровными зигзагами, то погружаясь под воду с головой, то выныривая в сильном рывке над волнами. Микаса к этому времени уже вернулась на берег, хмуро глядя на догонялки. Поняв, что опасность миновала, я спросила: — Это надолго? Девушка только вздохнула, встряхивая мокрыми волосами. — Давай пока отожмем твои вещи. Мы успели отжать ее рубашку и юбку, а теплый ветер высушил кончики волос, когда мужчины наконец решили выйти на берег. Ну как выйти. Мы снова насторожились, а Микаса вскочила на ноги, когда Леви таки догнал Эрена, и длинноволосая макушка надолго скрылась под водой, придавленная рукой капитана. Он так и конвоировал мальчишку к берегу, время от времени притапливая того с бульканьем. Однако, когда они вышли на мелководье, Эрен лучился довольством и встретил метнувшуюся к нему Микасу досадливым «Блин, ракушка! Сейчас найду ее». Насквозь мокрый мрачный Аккерман рядом наградил эту мысль подзатыльником, словно пытался выбить ее из головы подчиненного. Довольно успешно, судя по тому, что Эрен все же успокоился и растянулся на камнях по пояс в воде лицом к небу, заложив за голову руки. Вся его фигура выражала удовлетворение. Микаса тихо присела рядом, перебирая камни. Капитан стащил через голову рубашку, мрачно осмотрел мокрые брюки и сказал Эрену: — Дурь из тебя еще вытапливать и вытапливать. Вечером сделаем заплыв на несколько километров. Тренировки проводить не можем, хоть это остается. — Можно мне с вами, капитан? — тихо спросила Микаса. Она сидела рядом с Эреном, глядя на друга кротко и безмолвно, как выбравшаяся на сушу русалка. Капитан кивнул, а Эрен тихо произнес: — Зачем, Микаса? Здесь берег скучный, а вот когда пойдем в Старый город… — Затем, Эрен, — она рукой пустила легкую волну к его плечу. — Не пугай нас. — Извини, — он мимолетно улыбнулся. — Лара, а ты пойдешь с нами плавать? Я призналась, что не умею, и ожидаемо услышала от Эрена: — А как же «Неизменны, как море»? — Так ведь не «Плаваем, как дельфины». — Скорее «Непотопляемы, как…» — начал предлагать свою версию Леви, но Эрен его перебил, указав за мою спину: — Это к тебе? Я обернулась, глядя туда, куда указал Эрен. От дома к нам ковыляла низенькая полная старушка, причем ковыляла так быстро, что за пару минут пересекла пространство и остановилась перед нами, уперев руки в бока. Яркое платье с расшитыми по подолу подсолнухами трепал ветер. — Молодые люди… и молодая хозяйка, — возмущенным тоном начала она. Голос гремел над берегом, перекрывая плеск моря. — Кто ж это в одежде купается? На завтрак не пришли, не поели, сбежали чуть свет… Судя по недоумевающим взглядам парадизцев, не я одна удивилась претензиям. Солнце достаточно поднялось над горизонтом, когда мы выбрались из своих комнат, а дом казался вымершим, мы не встретили ни одного слуги и ушли в соседнее поместье. И кто эта странная женщина? Семья с готовностью подсказала. — Герда! — радостно вскрикнула мама. — Герда, — удивленно хмыкнула Аделаида. И даже Марджери добавила: — Та самая? Та самая Герда, из-за которой Майна не показывается в нельинском доме? Единственный раз она была здесь в их свадебное путешествие. Давно, когда Майна только родила Фину, Уильям ненадолго съездил в Нельин и загадочно произнес: «Обожаю Герду: никогда так сильно не хочется работать, как после пары дней пребывания с ней в одном доме». Майна потом не разговаривала с ним до вечера, что в ее системе координат означало сильнейшую обиду. Герда тоже питала к моему брату теплые чувства, спросив меня как-то: «Как там мой мальчик?» Пожалуй, только эта старушка, нянчившая еще мою маму, могла называть тридцатичетырехлетнего отца пятерых детей мальчиком. Нельинское поместье без хозяйского присмотра производило удручающее впечатление: ограда, ажурная и изящная, позеленела, между камнями дорожек пробилась трава, парк изрядно одичал, розы стали шиповником, штукатурка местами осыпалась, а плющ, хоть и не разгулялся, как на соседском доме, все же вел себя слишком вольно. Герда, только вернувшаяся от внуков в соседнем городе, отчитывала слуг за безделье, но четырех людей на такую территорию явно было мало, и экономка махнула рукой. Герда, работавшая в доме так давно, что стала его неотъемлемой частью, обладала даром: быт рядом с ней удивительным образом налаживался. В тот день, когда она забрала нас на берегу и, ворча, привела в поместье, ее магия уже вступила в силу. Завтрак оказался хорош, слуги улыбчивы, принесенное в комнату платье — не стала спрашивать, чье — легким и прохладным. На столе сухо и полынно пахли хризантемы, белоснежная скатерть мягко касалась коленей. Нас не потчевали деликатесами, отвыкшие от хозяев слуги не спешили поразить нас кулинарным мастерством. К их удаче, нас это вполне устраивало, мы с удовольствием ели кашу, запивали молоком местный жирный творог с поздней малиной, хрустели красными осенними яблоками. Герда не терпела праздных гостей, даже если эти гости были хозяевами, и сразу нашла применение четырем парам рук. Мне показалось, что Леви облегченно вздохнул, когда она сообщила, что дому требуется уборка. Подчиняясь указания экономки, как грозного полководца, мы начали уборку со своих комнат, пока общие помещения драили слуги. Общими усилиями окна оказались починены, розы прополоты, хризантемы подрезаны, москитные сетки натянулись, посуда стала целой, а ночи — не такими душными. Экономка была совершенно вездесуща и, что хуже, не мешкала поделиться своим мнением. — Чего ж вы так утеплились? — ворчала она в первый день, особенно неодобрительно глядя на шарф Микасы. — Северная ваша гордость в нашей жаре лишняя. Взопрели небось, и вся красота. Но она была и кладезем знаний о поместье, и стоило ей походя сообщить, что в подвале есть тренировочный зал, как мы ломанулись туда. А потом оттуда, чихая и кашляя от пыли и стряхивая с себя пауков. Не знаю, сколько лет туда не заходили, но при виде Леви все должно было очиститься само собой, потому что страшно стало даже мне. Микаса с Эреном покорно наблюдали, как он закатывает рукава, и пошли за ведрами и тряпками. Капитан Аккерман готовился к уборке тщательно. При виде Леви, грозы и гордости парадизской разведки, в белой косынке и платке, закрывающем лицо до самых глаз, я не смогла удержаться от смеха и, что хуже, не прекратила смеяться, когда он обжег меня взглядом. Аккерман смотрел на меня так внимательно, пристально и немного удивленно, что я все же подуспокоилась, продолжая широко улыбаться. Стальные глаза казались еще ярче между белыми полосками ткани, а сам он был сейчас настолько домашним и милым, что дрогнуло сердце. — Не знал, что вы умеете смеяться, леди Тайбер, — тихо произнес он. — То же самое могу сказать о вас, капитан. Он отвернулся, рассматривая комнату, и я тоже повязала косынку, как делала это в госпитале. Часами отмывать волосы от пыли и грязи мне не хотелось. Веселье немного поутихло, когда Эрен вручил и мне одну швабру, шепнув: — Не возражай ему, а то до вечера в доме просидим. То, что ребята умели убираться, меня не удивило. Но тяга к чистоте Аккермана настолько поразила меня, что я послушно следовала его указаниям, что, где и в какой последовательности мыть. Он попытался было высказаться на тему, что леди не умеют мыть полы, но я быстро его в этом разубедила. За моими плечами был опыт самостоятельной жизни на полигоне и сотня отмытых коридоров, комнат и операционных в госпитале. До вечера сидеть в поместье никто не хотел, и потому, окончив выматывающую уборку, мы все же ушли в город. Курортный сезон закончился, и жаркий ветер гнал по улицам бумажные обертки, обрывки афиш, ленты, повязанные в дар городу, который никогда не просил подарков. Ему достаточно скормили кровавых жертв и праха за прошедшие столетия, чтобы он тихо дремал у моря. Нельин, как это свойственно курортным городам по окончании сезона, скучал, томился по людям и вцеплялся в нас, как ребенок, не желающий отпускать родителей за порог. Эрен ходил по городу странными зигзагами: то его внимание привлекал старый покосившийся домишко с затертой вывеской, на которой едва виднелись очертания платья, то маленький непримечательный особнячок в центре на два этажа. Город поворачивался к нам старыми и новыми зданиями, зелеными ладонями смоковниц, опустелой набережной, витыми улочками и бесчисленными кошками, провожавшими нас немигающими взглядами. Он пытался найти что-то, что понравится хмурым северным гостям, запоздавшим для летнего великолепия. И нашел. Старый Нельин — древнее живое сердце города, качающее железо и соль по старым заросшим каналам, вздыхающее лунными ночами и легко отпускающее своих призраков к привычным местным. Рейвен была права, забыть Старый город невозможно. Он начинался в беднейшем квартале Нельина вкраплениями полуразрушенных особняков среди рыбацких лачуг, древних статуй с сушащимися на них сетями, оборванными детьми со скрепляющими ветхие рубашонки античными геммами, возвышающимися вдалеке шпилями и флюгерами в виде фигуры старого марлийского бога ветра. Дальше начиналась вода, и мы с Микасой слегка приподнимали подолы. Казалось бы, прошло больше тысячи лет, как эти места ушли под воду, но море все еще иногда подкидывало безделицы: украшения, игрушки — безмолвных свидетелей чужой жизни. По колено в воде здесь можно было бродить целыми днями, что мы и делали, пока не появлялась Герда, невесть как находившая нас, и не звала на обед. Полузабытое ощущение — такая навязчивая, почти удушающая забота, вынуждающая домашних детей всячески увиливать, избегая контроля, жаловаться, как это делала Майна. Герда не могла найти лучшего применения своей опеке, чем парадизские разведчики. Они с удовольствием ели поставленное на стол, крепко спали по ночам, помогали с уборкой и стиркой, ходили плавать на море и по-военному четко отчитывались, когда уходили из дома. Но порой Герда забирала больше свободы, чем ей готовы были дать. Однажды за завтраком она набросилась на Эрена: — Ну куда, куда тебе такие патлы? Девушки короче носят. — Мне так удобно, — ответил мальчишка, быстрее работая ложкой, чтобы отделаться от разговора. — И ничего не удобно, — сурово оборвала его старушка, пододвигая к нему мисочку варенья. — Давай постригу. Не обращая внимание на варенье, Эрен заглатывал кашу с такой скоростью, будто от этого зависела его жизнь. — В городе постригусь, — выдавил он. — Цены вымогательские, а стригут, как баранов, — парировала Герда. — То, что ему нужно, — вмешался Леви, отодвигая пустую тарелку. — Мы пойдем. — И тебя бы подровнять не мешало, как тупым ножом кромсали, — досталось и ему. — Микаса, солнышко, хочешь добавки? Микаса помотала головой, тоже вставая из-за стола. До зала памяти мы добрались в последнюю очередь, и, счищая тонкой кисточкой пыль с портретов, я пристально всматривалась в черты своих предков. В основном темноволосые, с редкими вкраплениями блондинов, прямые и строгие, как было положено позировать для портретов, они смотрели на меня с давящим разочарованием. Рядом Леви так же аккуратно вытирал рамы — он не доверил тонкую работу Эрену. Я посмотрела на его четкий профиль, представляя, как могла выглядеть такая галерея портретов в его доме. Семья Аккерманов плыла отдельно от короля, защищая Юлию Рейсс и наследников, с собой они наверняка забрали семейные реликвии. В конце зала Эрен застыл с тряпкой в руке перед нашим генеалогическим древом, нарисованным на стене. Я с удивлением обнаружила на нижних ветвях не только Уильяма и себя, но и Майну с племянниками. От Ирен Тайбер и выше носителей выделяли красной каймой, как траурной лентой. — Где здесь Рейвен? — спросил Эрен. Я скользнула взглядом вверх, по Аделаиде, Маржери, Оливии, и уткнулась прямо в искомое имя. — Вон она, — я протянула руку. — Рядом с Кайлом. Рейвен прожила весь отмеренный ей срок, еще девять лет после перемещения столицы на Парадиз. — За кого она вышла? Хало будто не помнит этого, — нахмурился Эрен. Для всей страны «Война титанов» стала знаковым событием, обозначившим переход власти к королю, а главное — его открытое покровительство марлийцам. Через год начнется засуха, в северных провинциях случится извержение вулкана, и тысячи марлийских беженцев двинутся к столице и югу. Но тогда, сразу после знаменательного события, когда Атакующий и Молотобоец встали на защиту марлийских демонстрантов, жизнь казалась чудесной и необыкновенной, почти волшебной. Когда посреди этого волшебства покончит с собой наследник дома Тайбер, мало кто обратит на это внимание: Кайл был юношей замкнутым, тихим и романтичным. Последние месяцы перед ужасным событием он постоянно говорил о том, что нашел избранницу, и скоро представит ее отцу. Его смерть, такая бессмысленная и непримечательная на фоне происходящего грандиозного передела власти, прошла незамеченной для всех, кроме семьи Тайбер. После короткого сумбурного прощания лорд Тайбер передал титана дочери, а Леон Тайбер занял место в новом Малом круге и сходу включился в борьбу. Все эти месяцы Рейвен не видела Карла, он с головой ушел в политику. Хало как мог поддерживал ее после почти одновременной потери отца и брата, а, едва выдалась свободная неделя, увез ее в Нельин. Там, в городе, который Рейвен считала своей родиной, убежищем, укрытием, она осталась последней из дома Тайбер. В памяти Рейвен эти воспоминания, пусть и открытые, были переплетенным клубком растерянности, боли и страха, убежденности, что она не справится. Дни после убийства дяди были наполнены бесконечными поездками между Нельином и Элдором, общением с управляющими, оставляющим липкое ощущение, что ее обманывают, попытками включиться в политику и осознанием, что никогда она, не интересовавшаяся этой стороной жизни, не сможет полноценно участвовать в ней, как отец и дядя. Счета, векселя, балансы, сметы, отчеты, проекты, приглашения — все вертелось ужасающей каруселью день и ночь, и не было никаких шансов спуститься с нее, не сломав себе шею. В это время из ее жизни исчезнет и Хало, окружив ее невероятными мерами безопасности, пропадет на службе, и Рейвен останется совсем одна. Мне страшно представить, что ощутила двадцатипятилетняя девушка, на которую свалилось бремя когда-то огромной семьи.

Сто лет назад

Именно это неудачное время выбрал Томас Штольц, уже директор элдорской текстильной фабрики, чтобы попросить финансирование для своего нового проекта. Оторванный от светских новостей, он несколько секунд с открытым ртом рассматривал знакомую девушку с остриженными в знак траура волосами за огромным рабочим столом. А для Рейвен, находившейся на грани нервного срыва, еще одна кипа документов, заявлений, акционерных соглашений стала последней каплей. После короткой перепалки она просто не сдержалась и зарыдала, съежившись на стуле. И Томас, сухой педантичный человек, прагматичный до мозга костей, растерялся, хлопая светло-карими глазами. — Леди..? Ваша Светлость..? — Подите вы к черту с вашим проектом и вашей светлостью! — прорыдала Рейвен. — Уйдите уже, что вы там хотите? Сколько вам нужно, чтобы вы уже ушли? Штольц ненавидел, когда в подобном тоне говорили о деньгах, в его семье зарабатываемых тяжелым трудом. Его дед был всего лишь приказчиком в лавке, отец с дядей выучились и пошли на завод, дослужившись до верха, а он после университета принял управление уже над тремя предприятиями, одним небольшим торговым домом и паями в колониях. Томас был бережлив, внимателен, умен, точен, но все эти качества в тот день ему не помогали. — Вы меня даже не выслушали! Что у вас случилось, что вы истерите на ровном месте? Служанка испортила любимое платье? Взгляд Рейвен был по-настоящему страшен, но Томас не ожидал, что в него в ответ полетит тяжелое пресс-папье. И полетит очень метко. — Простите, — прошептала Рейвен, поняв, что натворила. Она опустилась перед ним на колени, боясь прикоснуться к голове мужчины. Ухо покраснело и пламенело на фоне бледной кожи лица. — Оставьте, ничего страшного, — раздраженно ответил мужчина, пытаясь подняться. Голова закружилась, затошнило, и он смог только сесть. — Простите, пожалуйста, у вас, кажется, сотрясение. Прилягте сюда. Она сама довела его до диванчика, стоявшего в углу кабинета, и подложила под голову подушку, принесла воды. — Вы что, здесь ночуете? — пораженно спросил Томас, выуживая из-под спины сложенный халат и разглядывая его. Рейвен поспешно выхватила тряпку из его рук, краснея. — Да, не могла сегодня разобраться с бухгалтерским отчетом из колоний. Мужчина фыркнул и поморщился от головокружения. — Если в вашей компании в колониях приучились вести бухгалтерскую запись, я вам уже завидую. Там же все прозрачно. — А вот и не прозрачно! — снова начала закипать Рейвен, отбежала к столу и вернулась с отчетом. — Смотрите сами: себестоимость указана как… Томас внимательно слушал, попутно рассматривая лицо девушки, склоненное над бумагой. Осунувшееся, утомленное, оно оставалось прелестным, с большими темными глазами, выразительными дугами бровей и нежными очертаниями губ. Ее не портили даже короткие волосы, черными прядями спадающие на лоб. — Вы меня слушаете? — неуверенно спросила Рейвен. — Может, вызвать врача? — Не надо врача. Дайте мне ваш отчет. И карандаш. Помешкав, Рейвен протянула мужчине требуемое. Как показал опыт дяди, порода Штольцев была такова, что они и на смертном одре могли заниматься делами, не то, что при слабом сотрясении. — Смотрите, — снисходительно протянул Томас. — Как вы заметили, себестоимость явно завышена, что вытекает из совокупности показателей… Мужчина сам не заметил, как разобрал для леди Тайбер пять отчетов, объяснил последние биржевые сводки, проверил пару договоров, но раскритиковал смету на восстановление поместья в Нельине. Только когда служанка позвала на ужин, он очнулся и с недоверием посмотрел в окно. На улице уже смеркалось. — Останетесь на ужин? — очень запросто, будто он заходил к ней каждый день, спросила Рейвен. — Н-нет, — раздраженно начал Томас, понимая, что потерял день, да еще и так и не получил финансирование на свой новый проект. Однако, стоило приподняться, как снова затошнило, и он упал обратно на сидение. — Я все-таки вызову врача, — весело сказала Рейвен. — А пока вы мой гость. И это не обсуждается! Томас ожидал, что на ужин в столовую спустятся лорд Тайбер или кто-нибудь из мужчин дома, но за огромным столом сидели только они вдвоем. Ужин был великолепен, хотя, на взгляд Томаса, избыточен, учитывая, как мало съела Рейвен, а у него самого не было аппетита. — Я забыла вас поблагодарить на нашей прошлой встрече, — сказала Рейвен за чаем. — Вы действительно наладили дела на фабрике, и у моих друзей нет повода для жалоб. Штольц только фыркнул. Вначале он чувствовал себя скованно за столом, оробев при виде роскоши вокруг и обилия приборов. Но хозяйка держалась просто, даже не переоделась к вечеру, и мужчина тоже расслабился. — Ни у одного здравомыслящего собственника нет намерения загонять работников до смерти. Человеческий ресурс так же важен для стабильной и прибыльной работы, как все прочее. Тот бал запомнился ему как ужасно неудачное вложение средств и времени: он не свел знакомства ни с одним мало-мальски важным человеком и еще раз убедился, что светская жизнь — не для него. Вместо этого он стал делать адресные предложения конкретным семьям, что было гораздо удобнее и проще. Если, конечно, это не семья Тайбер с их сумасшедшей дочерью. — Кстати, о человеческих ресурсах, — с улыбкой продолжила Рейвен. — Не подскажете, как производить расчет зарплаты, если… Тут уже Томас не выдержал. — Леди, зачем вы вообще полезли в дела, если ничего в них не понимаете? Я уж не говорю о том, чтобы показывать документы незнакомому вам человеку. Вы не думаете, что я использую это против вас? Лицо Ревен после этих слов поразило мужчину. Оно вмиг заледенело, у губ обозначилась горестная складка, брови упрямо сжались. — У меня нет выбора, господин Штольц. И вряд ли вы поступите хуже, чем обманывающие меня подрядчики. А если вас беспокоит, что вы теряете время здесь зря, то не стоит. Помогите мне, и я вложусь в ваш проект. Это уже был деловой подход, позволяющий Томасу не чувствовать себя идиотом. На следующий день он снова приехал, уже с букетом, который Рейвен не глядя сунула горничной и повела гостя в кабинет. Штольц снова объяснял, показывал, рассчитывал, выстраивал формулы и графики. Для него стало полной неожиданностью, как быстро Рейвен понимала его, схватывая на лету. Ей не хватало только усидчивости и привычки, но она не боялась задавать вопросы, вникать в каждую тему. Когда перед Томасом во всей красе развернулась изнанка империи Тайберов, он был очарован ее слаженной отработанной веками системой. У Штольца захватывало дух, стоило представить, какой денежный поток вращал лопасти этой бесперебойной машины. А когда понял, как безответственно поступили мужчины этой семьи, оставив все на попечение неопытной молодой девушки, у него едва не потемнело в глазах. Бизнес для его семьи был не только источником денег, это было детище, которое любовно растили всей семьей, разделяя полномочия и никогда не позволяя оставаться одному. И уж тем более не доверили бы слепой и глухой няньке. Томасу ни разу не пришла в голову мысль обмануть Рейвен. Уже уладив вопрос с проектом, он все еще приезжал к ней, сам не понимая, зачем. Он мог ответить только почему он это делал: ради краткого прикосновения к этой исполинской тайберовской империи, ради ощущения причастности к ней, пусть мимолетного, и полных уважения и признательности взглядов ее юной хозяйки. Рейвен в сознании Томаса была неразрывно связана с делом ее семьи. Такая же многогранная, странноватая, потерянная, но держащаяся, несущая на себе печать великой истории и пасующая перед вызовами времени. Ему было невероятно жаль, что в то время, когда необходимо обновлять техническую базу, осваивать новые способы производства, станки, пар, двигатели, по милости неразумных Тайберов их империя останется стареть и дряхлеть без притока идей, пока не развалится. Поэтому одним зимним днем, когда он собирался уже ехать от Рейвен домой, его как громом поразили ее шутливые слова: — Эх, Томас, — она сладко потянулась всем телом в кресле. — Если к деньгам Тайберов прибавить вашу хватку и знания, Элдия станет нашей. Неведомая сила, та самая, которая когда-то толкнула его деда открыть собственную лавку, сподвигла его ответить: — Если вы согласитесь стать моей женой, это будет счастливейший день в моей жизни. Он сам не заметил, как расплылся в улыбке, придавшей живости его скучному лицу и разбудившей ямочки на щеках. Рейвен за прошедшие месяцы изрядно поднаторела в делах, уже не боялась их, а с ее лица ушло загнанное выражение, она начала улыбаться. Но в тот момент Томас впервые увидел, как девушка рассмеялась, свободно и задорно. — Наверно, для вас это будет величайшая сделка? — лукаво спросила она, а Томас все не мог понять, шутит она или говорит серьезно. — О такой сделке я бы побоялся сказать отцу, потому что его сердце может не выдержать восторга. Рейвен снова рассмеялась, и Томас не мог отвести от нее глаз. Это было совершенно нелогично, но, пусть она говорила несерьезно, он был доволен уже тем, что этот разговор порадовал ее. — Ну тогда скажем сначала другому человеку. Вы же знаете, что герцоги должны спрашивать разрешение на брак у самого короля? В этот момент Томас и осознал, что Рейвен Тайбер, леди и наследница великого дома и великого состояния, говорила серьезно. Представление королю прошло намного будничнее, чем он предполагал. Не было ни шикарного приема, ни допроса. Рейвен, не давая ему времени передумать, в тот же день потащила его во дворец и, выхватив в коридоре какого-то замкнутого мрачного мужчину, попросила провести ее к Карлу. Просто «Карлу», в ужасе осознал Штольц. Не «Его Величеству» или «Его Величеству Карлу Фрицу», а просто по имени. Его ужас стал еще сильнее, когда они прошли задними коридорами в просторный кабинет, и поднявшийся из-за стола светловолосый уставший мужчина с радостным «Рейвен!» обнял гостью. Томас застыл у дверей, не в силах поверить, что так близко, в неформальной обстановке видит короля. Взлохмаченный, с отросшей бородой, тенями под глазами, он выглядел вовсе не так солидно, как на том единственном балу, где Томас видел его два года назад. — Как я рад тебя видеть! Сколько же мы не виделись? — С похорон Кайла пять месяцев назад. Как ты, Карл? — с неподдельной участливостью спросила Рейвен, сжимая в ответ руки друга. Она видела, как он устал, замаялся, пожалуй, даже больше, чем она сама до появления Томаса Штольца в ее доме. В сердце от одного его вида таяла злая тоска, съедавшая ее со смерти дяди, а обида на него пропала, стояло коснуться его рук в чернильных крапинках. Им всем пришлось нелегко, и то, что свалилась на нее — лишь малая толика дел короля. — Хорошо, все очень хорошо, Рейвен! Все прошло, как я и хотел. Твой отец… Его и Хало поддержка, Листы, Аккерманы, — мы это сделали! Я наконец готов ответить на ваш вопрос четырехлетней давности. — Какой вопрос, Карл? Рейвен ужасно хотелось обнять его еще раз, последний перед тем, как она сообщит ужасную новость. Ужасную и неизбежную, но очень скорую, потому что дом Тайбер не должен оставаться без крепкой и понимающей руки ни на миг, а ее руки оказались способны держать только веер, за что она себя бесконечно презирала. Все, что она о себе думала, оказалось ложью, стоило дать ей настоящее дело, и она не справилась, облажалась, оказалась ничем не лучше всех тех светских кукол, над которыми смеялась. Но хорошо, что вовремя нашла решение, пока все не развалилось под ее неумелым управлением. — О королеве. Рейвен стало на миг так больно, что перемкнуло дыхание. Ну конечно, его ведь тоже поджимает время, других возможных преемников титана нет. Как и у нее. И все равно было так больно, что она еще раз обрадовалась своей идее выйти за Штольца. Без этого она бы не перенесла свадьбу Карла. В желании отсрочить неприятную новость Рейвен выпалила: — Подожди, Карл. У меня тоже есть новость. Друг вежливо замер со скептичным выражением лица человека, уверенного, что его новость намного интереснее. Мельком глянув за ее спину, он увидел мнущегося у дверей Штольца и удивленно приподнял брови, но не стал спрашивать. — Карл, разреши мне выйти замуж, — четко проговорила Рейвен. — За Томаса Штольца, промышленника и предпринимателя. Он примет дела дома Тайбер и сохранит его величие. Ритуальная фраза отзвучала в кабинете, а Карл по-прежнему неподвижно смотрел на нее. Он до того побледнел, что Рейвен стало не по себе. Неужели ему настолько неприятен Томас? За два месяца рядом с ним она убедилась, что это лучший вариант для во весь опор несущихся в пропасть предприятий Тайберов. — Карл, — тихо позвала она друга. — Я привела его, чтобы вы познакомились. Он очень толковый, я узнавала про его семью, они за три поколения добились невероятного. И порядочный. Взгляд, который снова направил поверх ее плеча король, показался Томасу до такой степени пропитанным ненавистью, что он уже готов был отступиться. Но что сделает король с собственностью Тайберов? Чем поможет Рейвен? Требовался повседневный монотонный труд, а не чудесное мановение монаршего жезла. — Ты правда этого хочешь, Рейвен? — просил Карл так тихо, чтобы не услышал Штольц. — У меня нет выбора, — как когда-то Томасу, ответила она. Долг перед семьей, маячивший всю ее жизнь где-то в отдалении, заявил на нее права еще со смертью Кайла, а после ухода дяди сожрал ее целиком, не оставив права ни на один шаг в сторону. Иногда она слышала по ночам, как стучат часы, и ей мерещилось, что на самом деле в Элдии они отмеряют срок титанам. Это где-то в других местах они созданы для обычных людей, но элдийская девятка живет совсем в другом временном измерении. — Хорошо. Глаза Карла погасли, он отступил на шаг к столу и обратился к Томасу: — Я даю разрешение на ваш брак, господин Штольц. Томас кратко и сдержанно поблагодарил Его Величество, а Рейвен впервые за семь лет дружбы с Карлом показалось, что он больше не хочет видеть ее рядом с собой в кабинете. — Карл, — неуверенно спросила она. — А что там с твоей новостью? Он неровно улыбнулся не своей, а будто занятой у Хало улыбкой. — Это терпит, Рейвен. Будьте счастливы. — Ла-а-ара! — позвал меня еще раз Эрен, и я очнулась. От имени Рейвен Тайбер в сторону тянулась только одна ниточка. — За Томаса Штольца, — ответила я, сама удивившись своему хриплому голосу. Сердце болезненно сильно стучало в груди от жалости к Рейвен. Что же еще она хочет от меня скрыть?