Все виды моего оружия

В тот день мы забрались дальше в Старый город, одолжив у рыбаков лодку. Арку, возвышающуюся над водой десятиметровым мостом, мы видели издалека, а теперь, проплывая под ней, рассматривали сохранившиеся каменные узоры. Впереди начинался нетронутый Старый город, любовь Хало и Рейвен. Здесь уже не было людей, одни белоснежные кошки* грелись на мраморных плитах и крышах древних особняков. Это Новый Нельин нуждался в людях, внимании, чужих восторгах, шумных компаниях, гостях — он боялся одиночества, боялся стать ненужным. Старый Нельин был совсем иным, готовым к одиночеству в своем достоинстве, и потому никогда не одиноким. Эрен и капитан подвели лодку к широкой крыше, и мы сошли на теплый мрамор. — Рейвен, — всю дорогу окликала я, — ну давай, расскажи мне что-нибудь, ты же обожала это место. Но Рейвен молчала, и в этом молчании мне чудилось что-то напряженное, почти пугливое. Молчание прабабки начинало раздражать меня: какие секреты могли сохранить значимость через сто лет? Эрен пристально смотрел куда-то вверх, и, подняв голову, я увидела перечеркнувшее небо длинное облако странной формы, напоминающее вытащенный из тела огромный позвоночник. Отраженный в воде, он создавал иллюзию скользящей в водной толще белесой сколопендры. Не самые приятные ассоциации, но мальчишка как приклеился взглядом, застыл тревожным изваянием. — Капитан, — тихо позвал он. — Можно, я доплыву до соседнего здания? Леви, только затянувший лодку на крышу, подозрительно посмотрел на ничем не выделяющееся соседнее строение. Он видел мало смысла бродить среди затонувших развалин, но уступил нашим уговорам. — Плыви, — разрешил он, усаживаясь на самый край, так, что мне стало не по себе. Сама я выглядывала за край очень осторожно, там начиналась синяя глубина, казавшаяся бездонной. Здесь наверняка была площадь, потому что дома характерным кругом стояли вокруг пустого пространства. — Готов поспорить, здесь у твоей семьи тоже есть домик, — произнес Леви, равнодушно осматривая сине-бело-зеленое кладбище, похожее на некрополь богов. — Вон тот, самый большой? Он указал на здание через две крыши от нас. — Это храм, — ответила я. — Но вы почти угадали, наше поместье рядом. Построено из обломков разрушенного дворца марлийских правителей. Дом из белоснежного известняка почти полностью ушел под воду, только что-то смутно белело в воде. Я читала, что под водой остались одни руины, он медленно разрушался еще до полного затопления. — Вы и марлийцами успели побыть? — прищурился Леви. Тон его сейчас не был оскорбительным, только немного насмешливым. — Тайберы были королевской династией Марлии до ее завоевания Элдией, — спокойно призналась я. Стояло полное безветрие, среди легкого плеска волн слышались голоса Эрена и Микасы в отдалении. Кажется, одним зданием они не удовольствовались. Отражение в воде тихой бухты, из которой остовами затонувших кораблей выступали крыши старых домов, запаздывало, играясь с новыми зрителями. Там, под всеми наносными водорослями и илом, когда-то кипела жизнь, а люди был свободными. Этот город когда-то ломали, подчиняли, топтали, но он выстоял. И не забыл. Неизменный и многоликий, как море, город дремал в ожидании своих хозяев. И обрадовался встрече. Мое отражение в синей глади потекло, меняясь, превращаясь в мамино, Оливии, Рейвен, в незнакомые мне лица так стремительно, что закружилась голова. Зря я не научилась плавать. Солено-горькая вода заливалась в уши, нос, рот, наполняла горящие легкие, проникала в кровь, становилась жизнью и смертью, омывала распахнутые глаза, забирала себе и отдавала взамен сокровища, которые хранила долгие века. Почему мне сказали, что старого дворца больше нет? Вот он, здесь, белоснежные башни, стрельчатые окна, жемчужные стены в тончайшей вязи узоров, купол главного свода и балюстрада широкой мраморной лестницы.** Он здесь, пронизанный солнцем и жизнью, старинной мелодией клавесина, детским смехом и топотом ног. У ворот ссорились двое детей: — Ричард, туда нельзя! Ричард, мама запретила! — плаксиво выговаривала маленькая девочка. — Отвяжись, Мег, сколько раз говорил тебе не ходить за мной! Мальчик постарше и напоминает мне Уильяма своими длинными льняными волосами. — Ну, Ричард, — канючила девочка. — Тогда возьми меня с собой! — Нужна ты мне больно. Мальчишеская рука с силой толкнула девочку, и Мег упала на землю, рыдая. Я ждала крика, но пыль поглотила ее без единого звука. Мне хотелось позвать ее, сказать, что она очень нужна своему брату, он ради нее пойдет на службу к своему врагу, отдаст на разграбление свой народ, станет новым оружием в руках тирана, но Мег больше нигде не было. Ворота распахнулись, хлопнув коваными створками, и пропустили меня сразу к дому, минуя сад. Вот он, мой старый дом, живой и невредимый, красивый до боли. На балконе ссорятся двое мужчин, неуловимо похожих в профиль, служанка в лазурном платке моет окна, несется через внутренний дворик к фонтану стайка детей, а у подножия лестницы, не отрывая друг от друга глаз, кружатся в танце двое, юноша и девушка, прижавшиеся друг к другу так тесно, словно хотят стать одним целым. Летит-развевается платье, скроенное по давно ушедшей моде, черные волосы рассыпались по плечам, открытые руки сияют в золоте браслетов. Стремительный вихрь танца замирает так резко, что подол захлестывает ноги юноши, и он порывисто склоняется в поцелуе к девичьему лицу. Я пытаюсь отвести глаза и только сейчас замечаю, что они не отбрасывают теней, никто из них: ни пара, ни дети, ни спорщики. Служанка распахивает чистое окно, и через него медленно, с достоинством проплывает длинная серебристая рыба. — Лара? Девушка уже стоит у лестницы одна и удивленно смотрит прямо на меня. Черные волосы спускаются до пояса, браслеты на руках горят золотом. — Что ты здесь делаешь? Где Рейвен? Я никогда не видела ее раньше, но она явно меня знает. — Какая Рейвен? — спрашиваю слабым голосом, потому что Рейвен — только моя знакомая. — Наша Рейвен, — хмурится она. — Она должна была присматривать за тобой. — Она не разговаривает со мной, — зачем-то признаюсь я. Девушка фыркнула, всплеснула руками, и в них каким-то образом появилась книга, тот самый томик «Замка из песка», только совершенно новый. — Трусиха! Нашла, чего стыдиться! Она боится, что ты ее не поймешь. Боится, что у тебя-то сердце каменное. Она рассмеялась, а мне стало отчего-то обидно. — Как тебя зовут? — Лара, но это неважно, — тараторит она. — Смотри быстрее, время на исходе. Рядом с нами из песка собираются две фигуры, в одной из которых я узнаю Рейвен, непривычно сжавшуюся, понурую, а во второй — Хало. — Реви, — настойчиво шепчет Хало, одетый в какие-то несуразные лохмотья. — Возьми. Мне нужно, чтобы ты знала. Чтобы получила ответы на вопросы. — Ты сам не можешь рассказать, когда я вернусь? — с каким-то тихим отчаянием говорит Рейвен, кутаясь в плащ и тоскливо глядя на стоящий у причала корабль. — Что это такое вообще? — Потом поймешь, когда вернешься. Хало настойчиво всучивает ей в руки книгу и порывисто обнимает. В отличие от Рейвен он весел и даже немного безумен на вид, улыбка белеет на смуглом лице. — Все будет хорошо, Рейвен. Верь нам! Он разворачивается и срывается на бег, растворяясь в воде. Книга дрожит в руках Рейвен, когда она не глядя прячет ее за пазуху от дождя. Девушка, назвавшаяся Ларой, машет рукой, растворяя в воде и этот песчаный мираж, и разворачивает меня спиной к себе. — Возвращайся! Ну же, он ждет! Я не понимаю, пытаясь обернуться. Кто такой «он»? Почему он должен меня ждать, когда здесь мой дом? Ледяные ладони закрывают мне глаза, и все меркнет. На живот что-то давит, в груди жжет, и это жжение вырывается с кашлем, я сгибаюсь пополам, выпуская воду, и наконец открываю глаза, перед которыми раскинулось голубое небо с островками облаков. Рядом шумит прибой, разбиваясь о заросшие склизкими водорослями колонны, держащие крышу. Неподалеку кто-то тоже кашляет, но у меня нет сил повернуться и посмотреть. Меня неудержимо тошнит водой, я отплевываюсь, пытаясь избавиться от железного привкуса моря в носоглотке, а когда опрокидываюсь обратно на спину без сил, солнце закрывает нависшее надо мной тело Аккермана. Я впервые вижу капитана злым. Не просто сосредоточенным, или решительным, или недовольным, а по-настоящему злым, даже взбешенным, и, хотя он сжимает мои плечи до боли, я не решаюсь возражать. Внутри все съеживается в предчувствии очередной злой насмешки, пусть даже на этот раз заслуженной. Но он молчит, и я не хочу нарушать это молчание, приближать бурю. После долгой нехватки воздуха меня потряхивало от озноба, и я непроизвольно тянулась к теплу Леви. Он тяжело дышал, с мокрых волос капала вода, но все это отступало перед его глазами. Впервые они были голубыми, будто в них залилась океанская вода, вытеснив серую хмарь неба. Широкие зрачки — как затменное солнце, краткое помутнение до того, как все вернется на свои места. До того, как мы отдышимся, расплетемся и снова станем чужими друг другу людьми. До того, как в моих ушах перестанет звучат подводная музыка клавесина, как я вспомню, что мое тело облепила ткань платья, и забуду подводный поцелуй юноши и девушки. Взгляд мужчины опускается к моим губам, но вместо негодования я чувствую, как по венам побежало обжигающее тепло. Аккерман склонился еще ниже, и теперь мне не осталось иного неба, кроме растворенного в его глазах. И хорошо, сейчас мне этого достаточно. Этого теплого, горящего чувством и силой неба после ледяной равнодушной толщи океана достаточно, чтобы я ощутила себя живой. Его губы накрыли мои, и сердце замерло в удивлении. Это не было похоже ни на описываемые в дамских романах «переворачивающие душу» поцелуи, ни на слюнявую возню Кристиана. Накрывшие мои губы были солеными и горячими, неторопливыми и уверенными, настойчивыми без развязности. На секунду захлестывает паника, я не знаю, что делать, как отвечать, но ему, кажется, и не требуется ответ: он спокойно пробует мои губы, и совершенно инстинктивно я повторяю за ним, прижимаясь всем телом. Поцелуй Леви Аккермана — как первые шаги в море: сначала ежишься от холода воды и неуверенности, а потом понимаешь, что холодно все вокруг, кроме него, и не хочешь возвращаться. Его руки ложатся на мою талию, поцелуй становится смелее, и не знаю, куда бы мы зашли, если бы не голос Эрена в отдалении. — Капитан Леви, так нечестно! Я же спрашивал вас, можно ли нырнуть здесь, вы запретили! А сами с Ларой… В панике я упираюсь руками в грудь мужчины, но он и сам молниеносно поднимается на ноги. Мне до его прыти далеко, все тело дрожит от пережитого. Мрамор согревает спину, и я разрешаю себе немного полежать так, глядя в небо и радуясь, что жива. Вдалеке слышится спор Леви с Эреном, и я с запозданием понимаю, что сейчас произошло. Я должна была дать ему пощечину. Отстраниться. Вскочить. Сделать что угодно, но не то, что сделала! — Почему никто из вас не сделал этого?! — в панике спрашиваю я. Тетушка Марджери, единственная в семье дважды побывавшая замужем, спокойно ответила: — Дорогая, нужно выбирать что-то одно: либо не отвечать на поцелуй и давать пощечину, либо отвечать и говорить: «Да, я согласна». Аделаида была более хладнокровна: — Марджери хотела сказать, что знаки внимания от неприятного тебе мужчины — это приставание, а от нравящегося — ухаживание. Мне не… Это не… — Лара, все в порядке? — это уже Микаса, закрывшая опускающееся солнце. — Да, да, я сейчас. Я правда нахожу в себе силы подняться. — Скоро стемнеет, возвращаемся, — командует Леви, как ни в чем не бывало проходя мимо меня, и я выдыхаю. Может, этот поцелуй мне почудился, как дворец под водой и девушка с моим именем? — Не-а, — раздается знакомый голос, — мы тоже это видели. Да, Рейвен? Лара с нажимом спрашивает, и в ответ я наконец слышу голос Рейвен. — Все так, мы видели. Иногда всевидящая семья — это ужасно. В тот день я не вышла к ужину, я боялась даже выйти из комнаты, пусть и на балкон — памятуя, что на соседний выходит Леви. Мне казалось, что у меня поднялась температура, что я больна, все тело горело, что так повлияла прогулка по городу до дома в мокрой одежде. Как в горячке, я с трудом дышала, а в воспаленном мозгу проносились образы, воспоминания, кусочки реальности. Леви, еще незнакомый, но уже слишком человечный, сжимающий окровавленную руку Руни. Он только что застрелил помощника капитана, но об этом я тогда не думала, осматривая рану под наставленным на меня клинком. Остановивший Кристиана и протягивающий мне белоснежный платок — откуда в их условиях белизна? Леви ночью на полевой кухне, держащий чашку в цветочек за края. Дающий слово, что развяжет меня, и исполняющий его. Снимающий меня с дерева, поправляющий ремни УПМ на бедрах — уже слишком близко, уже можно было догадаться. Столько раз я слышала о его тяжелом характере — и в мой адрес он высказывался весьма язвительно, но вот он сопровождает меня на прогулке в саду, отводит к брату… Я все принимала как само собой разумеющееся. А как он смотрел на платье, как танцевал? Нужно не быть женщиной, чтобы не понять, и я столько закрывала на это глаза… Но почему я? Он ненавидит титанов, ненавидит Марлию, он стольких потерял по нашей вине. Он не любит грязь, ложь, не любит сладкое, сложное, избыточное, украшения, моллюсков, благородные сыры. Он мой охранник, надсмотрщик при заложнице, на которой держится паритет титанов двух стран, так зачем все это? Пиджак на плечах, грейпфруты в оранжерее, танец, поцелуй, чай? Леви слишком прямой, чтобы лгать, чтобы таким образом заручиться моей поддержкой в случае, если придется пойти против брата. — Не о том думаешь, — Лара сидела в кресле, скрестив длинные стройные ноги на подлокотнике. — Главное, это что ты хочешь сама. Политика, не политика… играть в эту игру можно и вдвоем. Он тебе нравится? Почему-то я не воспринимала ее как свою бабушку, она слишком далеко отстояла от меня вглубь времени, чтобы ощущать родство. Если с Оливией, Марджери, Аделаидой и тем более мамой такие вопросы я обсуждать была не готова, то с ней запрет не ощущался. — Нравится, — повторила я, и, услышав вылетевшее слово, запоздала поняла, что это правда. — Правильно, девочка, — ласково добавила Оливия. — Будь нежнее. Подойди к нему, коснись рукой, приласкай… — Он мне эту руку туда засунет, откуда не всякий хирург вытащит, — прошептала я. — Смелее! Помни, мы с тобой. Это-то меня и пугало. Больше мы не возвращались в Старый город, а я не настаивала. Несколько дней я пыталась поймать Эрена, чтобы выпытать, долго ли ему еще вспоминать, и рассказать ему про книгу. Я все еще сомневалась, что воспоминание было правдивым, но только Атакующий мог подтвердить его со своей стороны. Эрен был неуловим. Он пропадал в одном месте и обнаруживался в другом: то бродил тайком от Леви по поместью Даккоров, то ловил тощую кошку, то уплыл на рыбалку в море, а однажды и вовсе утащил Микасу в замеченную в городе фотостудию. По утрам мы по-прежнему работали в саду, убирали кладбище, разведчики тренировались, а после шли к морю. Я устраивалась где-нибудь в доме с книгой, пока меня не находила Герда с одним и тем же вопросом: — Ну, что ты забилась? Там твои мальчики плавают. И тогда оставаться в доме было уже невозможно, Герда ходила за мной по пятам. Приходилось идти и смотреть на проклятого полуобнаженного Аккермана, заставившего меня вариться в собственном аду. Эти южные краски, море, цветы, солнце, такое неприличное в конце осени, творили странное со мной. Мне больше не надоедали голоса — даже Лары, которую я нашла жившей тысячу лет назад — но было маятно и беспокойно, меня словно звало куда-то, куда я еще не поняла. На работу, как думалось мне, потому что это безделье должно однажды закончится. Парадизцы уедут, вернутся на остров, и я снова пойду работать в госпиталь. Судя по новостям в газетах, война продолжалась, а значит, еще одни руки лишними не будут. Впереди Леви вышел из воды, откидывая волосы со лба, и сердце застучало. Да, точно, пора на работу. Хуже было только то, что, как я ни избегала Леви, он не делал то же самое. Ночами не спалось, и я бродила по дому, частенько оказываясь на кухне. Герда показала мне, где хранится чай, и мы с бессонницей коротали ночи на веранде. Леви присоединялся тихо, почти беззвучно, и спокойно наливал себе заваренный мной чай. Море шумело в отдалении, хризантемы белоснежными звездами расчерчивали сад, отражаясь в небе, а мужчина рядом волновал меня так, что раздирали одновременные желания уйти и остаться. На шестую ночь я сама налила ему на кухне чай и, передавая чашку, случайно коснулась мужских пальцев. От напряжения едва не заискрили кончики пальцев, а Леви, отставив свою чашку, шагнул ко мне, не говоря ни слова, и я сама потянулась за поцелуем. Не успели наши губы соприкоснуться, как из коридора послышался голос всевидящей Герды: — Чего чай пустым пьете? Нечего скромничать. Раздраженный вздох, снова чашка в тонких пальцах, а я развернулась к чайнику, скрывая предательский румянец. Герда — в платье какой-то дикой сиреневой расцветки — сделала вид, что ничего не заметила и принялась доставать молоко, лимон, мед, варенье, будто была не глухая ночь. Уходить было бы глупо и невежливо, оставаться — бессмысленно. Губы горели от несостоявшегося поцелуя, Леви раздраженно отстукивал пальцами по столешнице. — Вы пьете с молоком, Леви? — из вежливости спросила я. — Что? У капитана был такой недоуменный вид, словно такое сочетание ему в жизни не приходило в голову. — Сейчас сделаю. Герда, как верная дуэнья, сидела в уголке, вывязывая что-то очевидно непригодное для южного климата, пока мы с Леви друг напротив друга пили чай. Глаза в глаза, потому что мне была интересна его реакция, а Леви… Кто вообще может на свете сказать, о чем думает Леви? — Ну как? — тихо спросила я. — Отвратительно, — мечтательно ответил Леви, опуская на стол пустую чашку. — Хуже что молока, что чая по отдельности. — Жаль, — улыбнулась я. — В следующий раз попробуем что-нибудь другое. Не знаю, почему, но Леви на этих словах посмотрел на Герду. На следующую ночь я не обнаружила Леви на кухне и вернулась к себе. Меня так сильно тянуло выйти на балкон, что я сжимала кулаки в тщетной попытке удержать себя. И не удержала. Он был там, одетый и привычно красивый, сразу обернувшийся ко мне. Мы долго рассматривали друг друга, не ограничиваясь только лицами, когда Леви порывисто развернулся и ушел к себе в комнату. Как под гипнозом, я подошла к своей двери, отодвинула задвижку и отступила. Внешне дверь никак не изменилась: все то же темное старое дерево, латунная ручка. Но ни одна дверь в моей жизни не удостаивалась такого пристального взволнованного внимания. Она стала порталом в непривычно широкий, неизвестный и пугающий мир, который я гнала от себя больше десяти лет, а сейчас решила повернуться к нему лицом и встретить все, что меня ждало. Когда ручка провернулась, сердце рухнуло в пятки, а затем подлетело до горла и осталось там. По крайне мере, пока в комнату не ввалился взбудораженный Эрен. — Я вспомнил! — с порога объявил он, и в другой ситуации я не ждала бы слов лучше. Как заведенный, он никак не мог сесть, все кружил по комнате, собираясь со словами, и даже не обратил внимание на вошедшего Леви. Мы переглянулись с капитаном, и я прижала палец к губам, умоляя не мешать Атакующему. — Эрен, ну что? Я все же отловила его и, взяв за руки, усадила на стул. — Девятка, — уверенно начал он. — Что «Девятка»? — Нужно, чтобы все девять титанов умерли одновременно, не переходя к преемнику. Он посмотрел на меня, гордый, как правильно ответивший на уроке ученик. Я смотрела на него в ужасе от одновременной простоты и необратимости идеи. — И тогда… — Не нужен никакой Гул земли, некому будет его применить. Но и Марлия останется без своих титанов, потеряет военное преимущество. Никто и никогда больше не сможет превратить элдийцев в чистых титанов, и наш народ будет оправдан перед всеми другими. Больше не демоны, понимаешь? Я понимала. Понимала, и потому была в ужасе. — Но когда? Эрен поднял на меня сияющие глаза. — Сколько, говоришь, тебе осталось? — Два года. — Думаю, твой брат не захочет, чтобы титан бессмысленно переходил к кому-то из твоей семьи, а значит, через два года… — Йегер, ты идиот, — послышался холодный голос Аккермана. — Ты собираешься оставить Парадиз без единственного оружия. Забыл, что Марлия превращает в чистых титанов и без Прародителя? — Но, капитан, за два года мы успеем… — Пошел спать. Донесешь эту идею до Ханджи, она добавит ее в копилку тупых идей, как все просрать. Завтра уезжаем. И так кучу времени потеряли из-за тебя. Леви сам отконвоировал Эрена до его комнаты, а я смотрела на то место, где он сидел, и понимала, что это самая красивая идея из всех, что до сих пор звучали. И если это была идея Хало, значит… Я вышла из дома и побрела по берегу вдоль поместья Даккоров. «Замок из песка» заканчивался тем, что Хьюго разгромил Сопротивление, оставив в живых только Кору. Он забрал с собой любимую в дом и там признался ей, кто он. Сказал, что теперь она может исполнить одно из своих желаний: либо они уедут вдвоем и забудут обо всех ужасах Сопротивления, либо… Кора достала бомбу, выбрав второй вариант — главную цель Сопротивления. — За свободную Марлию, — сказала она. — И свободную Элдию, — вторил ей Хьюго, принимая ее выбор. Когда в дверь начали ломиться, он обнял Кору, и между ними взорвалась бомба. Верхний этаж поместья Даккоров был снесен взрывом ужасной силы, но нижние пережили пожар. Значит, Атакующий своим примером показал, чего стоит его идея. Но, поскольку сделал это он один, отсутствовал только столетие. Если же уйдут все девять, то, даже если когда-нибудь соберутся и решат объединиться, система использования титанов к тому времени рухнет. — Это то, то ты хотела мне рассказать, Рейвен? — тихо спросила я. Она наконец показалась в гостиной, спиной к морскому закату, и кивнула. Я чувствовала ее боль, растерянность и скорбь, когда она, еще в Элдоре, умоляя Героса защитить элдийцев, создать для них охраняемые зоны, услышала новость. Не веря слухам, она сама отправилась в Нельин, чтобы упасть коленями в песок там, где я сейчас стояла, и даже не зарыдать — завыть в прижатую ко рту ладонь, глядя на дымящиеся руины. Их было видно отовсюду, куда бы она здесь ни пошла: из дома, от моря, из города, как неотступный призрак, следовал за ней дым пожарища. Тогда, не в силах уснуть, она сжалась в комок на постели и открыла подаренную другом перед отплытием книгу. Из-под обложки выпала малопонятная записка, зацарапанная угловатым почерком Хало на клочке бумаги: «А дочку назови Оливией». Как я в свое время, она проглотила книгу за ночь, но, в отличие от меня, рыдая почти над каждой страницей. А утром, стоя у калитки в заборе, отделяющем имения, приняла решение больше не возвращаться в этот город. На надгробии, еще окруженном цветами от сослуживцев, она распорядилась выбить одну-единственную строчку и прошептала на прощание: «Покойся с миром, Хало. Время радости вышло и у меня». Верная принятому решению, Рейвен Тайбер за девять оставшихся ей лет ни разу не приехала в Нельин. «Потеряли кучу времени», — крутились у меня в голове слова капитана. Да, капитан, не вы один потеряли время зря. Я быстро, пока не передумала, скинула с себя одежду, сложив на нагретый за день камень, и вошла в теплую воду. — Рейвен, — позвала я, — не поможешь? Почему же ты не попросила раньше, не сказала, что хочешь сюда? — С радостью, — откликнулась она с усмешкой на бледных губах. Это оказалось несложно, достаточно поймать ощущение собственной легкости, почти невесомости, и поддерживать движение гребками. Чернота моря не пугала меня, как и далекие огни города, сейчас надо мной властвовали огни куда более дальние. Развернувшись на спину, я вглядывалась в звезды, пока они не начали расплываться перед глазами, а я не поняла, что плачу, не зная, о ком. О несчастливой любви Рейвен, о таком нелепом конце истории Хало, о себе. Соленое к соленому, подобное к подобному, прах к праху. Море тихо напевало «Крылья свободы» умолкшими навек голосами.