Все виды моего оружия

Сто лет назад

Рейвен с усмешкой вспоминала первые месяцы во дворце, когда она стеснительно мялась на балах, робея перед пышными нарядами, комплиментами, изысканными манерами. Освоившись за годы, она изрядно растеряла восторги, и сейчас ждала разве что выступления обещанной Карлом певицы. Друг знал, что существовало не так много способов заманить ее на паркет под прицел сотни внимательных глаз, лицемерных улыбок и сплетен. Даже у стены, подальше от гармоничного великолепия танцующих пар, ее находили желающие справиться о здоровье отца и брата, узнать, свободен ли у нее следующий танец, спросить, какой она находит эту осень, и испариться от излучаемого девушкой холода. Брат, сопроводивший Рейвен на бал, исчез с изяществом, выдававшим немалую сноровку, и девушке приходилось блистать за всю семью. — А в городе сейчас гуляния, — мечтательно протянул стоящий рядом Хало. — Прямо на площадь вытащили бочки с вином, торговцы распродают пирожки… — Действительно, зачерствевшие за день пирожки — не чета местным угощениям. Что королевские повара понимают в высокой кухне? — поддержала Рейвен, разглядывая гостей. — Свобода — такая приправа, которая и черствый хлеб делает вкуснее. Рейвен не могла не обратить внимание на то, что друг пообтесался не столько от пребывания во дворце, сколько от общества Карла, и научился выражаться изящнее. Впрочем, вкусы его от этого мало изменились. — А хлеб с маслом, посыпанный сахаром, и вовсе шедевр, — не удержалась она от подколки. Хало даже бровью не повел, своих скромных пристрастий в еде и одежде он не стеснялся. Это парадоксально прибавляло ему шарма в глазах придворных дам, мечтавших укротить его характер. К облегчению Рейвен, этого пока не удалось сделать ни одной из них, и она с трудом могла представить, что другу приглянется какая-то из разряженных кукол в бальном зале. Впрочем, и ее сердце оставалось свободным несмотря на приглашения отцом и дядей многочисленных достойных молодых людей к ним на ужины. К досаде родственников, Рейвен только высмеивала недостатки, которые в изобилии можно было найти в любом мужчине. Не будь все внимание отца поглощено старшим Кайлом, ее воле пришел бы конец, но пока брат увиливал от брачных уз, на нее не давили. Порой она чувствовала, глядя на занятых друзей, что ей не хватает чего-то, что наполнило бы праздную придворную жизнь смыслом, однако при взгляде на замужних придворных дам понимала, что этот путь не для нее. По смолкшей музыке они поняли, что в зал вошла августейшая персона, и подошли ближе к дверям. За прошедшие с коронации два года Карл изменился сильнее их двоих: отрастил волосы и бородку, стал ровнее, значительнее и грустнее. Он уже не считался тем рохлей, про которого всей страной сочиняли анекдоты при Арнульфе, но и сколько-нибудь значительной власти не добился. Хало первое время рассказывал Рейвен, как проходят собрания Высокого совета, но со временем она перестала спрашивать. Она знала, что ей друг способен на куда большее, чем подмахивать принимаемые Советом решения, но уставшие от железной хватки Арнульфа советники больше не хотели власти над собой. Карл уже не сутулился, не прятался от двора в лабиринте. Он научился закрываться от мира еще глубже, и, даже окруженный толпой, казался одиноким и отчужденным. По крайней мере, пока не сделал круг по залу и не приблизился к друзьям. Перед ними он ненадолго опустил маску, и Рейвен неприятно удивило усталое, почти замученное выражение серых глаз, которое он неумело прятал под улыбкой. Хало, тоже заметивший это, не преминул сказать: — Мда-а… Тяжела жизнь короля: перины слишком мягкие, еда слишком вкусная, любовницы слишком красивые. — Косяками по дворцу бегают, покоя не дают, — присоединилась Рейвен. — Друзья шутят все изобретательнее, — со вздохом продолжил перечень Карл, но немного посветлел лицом. Последние месяцы им удавалось видеться все реже, и они ценили даже такие короткие моменты вместе. Хало жестом подозвал ближайшего официанта, взял бокал шампанского, сморщился, но сделал глоток. Вокруг них троих образовалась блаженная пустота: придворные уже привыкли, что беспокоить Его Величество, когда он говорит с наследниками Даккоров и Тайберов, не стоит. Как минимум потому, что можно нарваться на острые языки этих наследников. — Как поживает наше королевство, которое придворные подхалимы зовут империей? Карл вздохнул. — Да не очень гладко, мне донесли, что марлийские группы ведут активный набор членов. Они называют себя Сопротивлением… Хало едва не подавился шампанским, так яростно замотал головой. — Я ж из вежливости спросил, ты чего? Будто мне Совета не хватает. Потом, все потом! Мы со всем справимся, а сейчас время праздника! Давай, тащи уже Реви танцевать, пока тебя Рейссы не догнали. Семейство Рейссов и правда в полном составе продвигалось через зал, чтобы выразить свое почтение королю. И если против массивного серьезного лорда Рейсса друзья ничего не имели, то его супруга, помешанная на идее породниться с Фрицами, откровенно пугала отнюдь не слабонервного Карла. Юлию Рейсс, тихую невзрачную девушку, за родителями было почти не видно, но Хало не раз напоминал народную мудрость: хочешь узнать, какой станет в будущем жена — посмотри на тещу. Смотреть на Пейшенс Рейсс никому из троих не хотелось, поэтому Карл молниеносно поклонился Рейвен. — Леди Тайбер, окажите мне честь. — Ваше Величество, — поддержала игру Рейвен, — всегда с радостью. Хало только фыркнул, наблюдая расшаркивания друзей. После их ухода к танцующим ему тоже требовалось найти прикрытие, и он направился к Исао Аккерману, всегда сопровождавшему короля и тоже оставшемуся без дела на время танца. Рейвен улыбнулась, когда они остались наедине с Карлом. Он всегда приглашал ее на вальс, и их любовь к танцу была обоюдной: оба не любили ни скучные полонезы и кадрили, ни торопливую мазурку, ни котильон. Вальс давал им ровно ту свободу и уединенность, которая требовалась, и, если сначала все матери дочерей на выданье хмуро смотрели на их пару, затаив дыхание в ожидании помолвки, то спустя два года их танец никого не удивлял. Карл так и не женился, на осторожные вопросы друзей отвечая, что никому не нужен бессильный король, и отмахивался от их возражений. Но пока их свобода давала им возможность танцевать в паре, оба пользовались краткими мгновениями, чтобы увидеться. Часто они молчали во время танца, просто отдыхая рядом друг с другом, наслаждаясь прикосновениями рук и синхронными движениями. Или обсуждали то, что не страшно было дать подслушать окружающим парам. — Кого вы пригласили на этот раз, Ваше Величество? Рейвен немного стеснялась говорить об этом в присутствии Хало, высмеивающего страсть друзей к оперным «завываниям». Карл слегка улыбнулся, глядя на нее. — Марлену Ривалуччо, чудесное меццо-сопрано. Вы оцените мягкость и глубину звучания, я был поражен, когда впервые услышал. Они обсудили последние постановки оперного театра, новости Элдора, прочитанные в последнее время книги, время на которые осталось только у Рейвен. Тайбер не понимала, как Карл это делает, но танцы с ним пролетали в мгновение ока, в отличие от других партнеров. В этом таилась какая-то магия: мягкость, с которой он вел в танце, легкость, с которой они держались друг с другом, приятный разговор, даже мягкая улыбка — все вместе делали танцы с ним единственными, которые она ждала. Музыка закончилась раньше, и они с сожалением оторвались друг от друга. Недалеко раздалось покашливание, и Рейвен только сейчас заметила ожидающего лорда Грода, владельца Челюстей, который сверлил Карла взглядом. Друг вздохнул и подчинился немому вызову: — Скоро начнется выступление, надеюсь, вам понравится, — на прощание сказал он подруге и пошел за Советником. Вот так им и оставалось общаться последнее время, урывками, крадя минуты у государственных дел, советов, заседаний, собраний, бумаг. Чтобы не пялиться вслед уходящему Карлу, Рейвен оглядела зал и обнаружила новую цель, которой предвкушающе улыбнулась. Несмотря на то, что на этот раз на господине заместителе директора текстильной фабрики был приличный фрак, а волосы уложены по последней моде, Рейвен мгновенно узнала нахамившего и выставившего ее за дверь мужчину, вспомнила пережитое унижение. Несколько минут она полюбовалась его нелепым видом: мало надеть дорогую одежду, ее нужно уметь носить, что нуворишам, конечно, было не дано, и никакие дорогие часы, стоящие годового дохода небольшого поместья, не могли скрыть напряженность блондина в непривычной обстановке. Он действительно был молод, но на этом достоинства внешности заканчивались. В пыльном кабинете Рейвен плохо его рассмотрела, однако и в ярком свете люстр не могла найти в мужчине ничего достойного внимания: не очень высок, не очень красив, он весь был каким-то усредненным, взгляду не за что было зацепиться на ровном лице, разве что глаза смотрели цепко, внимательно и казались единственным живым пятном. Рейвен не любила напыщенный вид, который обычно принимали придворные дамы, особенно перед людьми не их круга, но сейчас не могла не примерить на себя образ утонченной светской дамы, снисходящей к безродному богатею. Словно почувствовав ее настрой, перед ней расступались гости из менее знатных семей, и по такому коридору она прошествовала к своей цели. Мужчина слегка нахмурился, заметив ее приближение, но больше ничем не выдал своего волнения, склонил голову в приветствии. По его лицу нельзя было сказать, узнал ли он Рейвен, и это разозлило девушку еще сильнее. — А на балу вы не такой смелый, — протяжно произнесла она, надменно улыбаясь. Слегка наклонив голову, так, что качнулись бриллиантовые серьги, она насмешливо оглядела промышленника с головы до ног. — Зато вы, сударыня, образец неизменности, — негромко ответил он. Все-таки узнал. Рейвен улыбнулась шире, посмотрела собеседнику в глаза. — Не думала, что заместители директоров фабрик тоже приглашены на королевский прием. — Могу представить. Вряд ли ваше удивление сильнее, чем мое при виде леди Тайбер, заботящейся о марлийских работниках фабрики. Рейвен на секунду замешкалась с ответом. Ее озабоченность марлийцами действительно трудно было бы выдать за незамысловатое хобби, при дворе само слово «марлийцы» было почти ругательством. — К слову, — как ни в чем не бывало продолжил мужчина, — я проверил то, о чем вы мне говорили, и исправил некоторые перегибы в расписании смен. Сегодня, правда, вы мои слова проверить не сможете, потому что я уже отпустил работников в честь Праздника урожая. — Какая щедрость, — пробурчала Рейвен. Несколько недель после памятного посещения фабрики она правда не заходила к Нильсу и Катарине, не в последнюю очередь от стыда за то, что не смогла им помочь. — Я Томас Штольц, племянник и заместитель директора элдорской текстильной фабрики, — решил представиться ей блондин. Рейвен слышала раньше эту фамилию, только не могла вспомнить, при каких обстоятельствах. Племянник, значит… Непонятно, что он забыл на балу. — И зачем вы здесь, господин племянник и заместитель? — Вам будет скучно слушать причину. — Вы все же попробуйте. Томас тонко улыбнулся. — Хочу получить заказ на пошив военной формы, если леди угодно знать. — Леди угодно знать, неужели для этого достаточно стоять у стенки вдали от людей, которые решают вопросы распределения военных заказов среди подрядчиков? — Реви, не представишь нас? Девушка так увлеклась разговором, что не заметила подошедшего Хало. Тот с привычным прищуром разглядывал Томаса Штольца, впрочем, промышленник без стеснения рассматривал Даккора в ответ. Рейвен послушно представила мужчин друг другу, не понимая, зачем это Хало. — Мне было интересно, беседа с кем увлекла тебя настолько, чтобы пропустить выступление всемирно известной певицы, — пояснил друг, будто прочитал ее мысли. Рейвен испуганно вскинула глаза, и Хало усмехнулся, пояснив, что выступление начнется с минуты на минуту. — Не желаете пойти с нами? — без энтузиазма спросила она Томаса, и, получив отказ, с облегчением взяла под руку Хало и пошла в соседний зал. По пути Рейвен пояснила спутнику обстоятельства знакомства с Томасом, а также рассказала, что он исправил расписание работников. — Убедиться, что он не соврал, мы можем только одним способом, — не особенно впечатлился ее рассказом друг. — Надолго тут ваши завывания? Завыванием пение Марлены Ривалуччо, крупной полнотелой женщины, мог назвать только человек без вкуса, слуха и воображения. Звенящий серебром и радостью, не проникающий в душу — обнимающий ее теплыми материнскими объятиями, игриво увлекающий в далекую солнечную весну, он затапливал Рейвен, выступая на глазах слезами.* Все, что она могла делать сейчас, это глубоко дышать, удерживая их на кончиках ресниц, и смотреть на единственного мужчину в зале, умеющего приносить в ее душу такой же покой и свет. Конечно, это было совпадение, что Карл Фриц, не замечая болтовни стоящих рядом придворных, ответил ей долгим пронзительным взглядом. Голос Марлены — обезоруживающе прекрасный, наполненный жизнью и свободой — еще звучал у меня в голове, когда я услышала звук открывающейся двери и подобралась на постели. За окном стояла глухая ночь, слегка разбавляемая фонарями, Микаса тихо дышала на соседней кровати, тикали часы на тумбочке. Для горничной слишком рано, для грабителя — опрометчиво. Зато в самый раз для Эрена Йегера, которому стрельнуло в голову навестить меня посреди ночи. Гость выглядел так серьезно и даже немного торжественно, усаживаясь прямо на коврик у моей кровати, что я подумала, случилось что-то действительно серьезное. — Мы должны найти Хало. Вид у Эрена был решительный, взрослый, и на секунду я оробела, но сразу взяла себя в руки. — В спальне у нас с Микасой?! Микаса, допоздна писавшая свой отчет, так устала за день, что даже не проснулась, только повернулась на другой бок, отворачиваясь от нас. В полумраке сверкнула белизной красивая рука с меткой клана на запястье, черные волосы рассыпались по подушке, обнажая нежную шею. С трудом подавив желание дать Эрену подзатыльник, я поднялась и накрыла Микасу одеялом до подбородка. Девушка благодарно мурлыкнула сквозь сон, а Эрен покраснел так, что это было заметно и в темноте. — К незамужней девушке, ночью, в спальню… Ты в своем уме, Эрен?! — шепотом ругать было очень несподручно. — Двум. — Что двум? — Двум девушкам, — упрямо прошептал он. — А вообще я к тебе. Он посерьезнел, и я поняла, что, пока не выслушаю его, он не уйдет. — Что значит «найти Хало»? Эрен заерзал на ковре, но предлагать пересесть куда-нибудь я ему не собиралась. Стул стоял слишком близко к Микасе, а заикнись он о кровати — выгнала бы за дверь. — Ты знаешь, что с ним стало? Я смутно помню его сражение с Челюстями и Женской особью, но потом все как в тумане. Будто он не пускает меня. Говорил же, они что-то от нас прячут. — И ты не знаешь, что он хотел? Я старалась не выдать разочарования, охватившего меня. Пока мы плыли в Марлию, провели здесь неделю, я надеялась, что знакомые места помогут Эрену, как они выкидывали в воспоминания меня даже без помощи Рейвен. — Они с Карлом, — поправил меня Эрен. — Я помню их последнюю встречу во дворце, когда он грозился съесть Прародителя, потом он написал какое-то письмо, и — пустота. Я задумалась. Рейвен с Хало переезжают в Элдор и знакомятся с Карлом за три года до его восшествия на престол. Через два года он все еще малозначительная фигура, но близятся забастовки марлийцев, и он наконец соберет собственный Малый круг. Через несколько месяцев после этого покончит с собой Кайл, брат Рейвен, и она примет титана. Главой дома станет дядя Рейвен, и они вернутся в Нельин. А там… После убийства дяди Рейвен приедет оттуда в Элдор главой дома и примет на себя управление делами семьи. Тогда она обрезала свои чудесные длинные волосы в знак траура, или это произошло позже? — Я тоже не помню, что произошло между взрывом перед нашим домом в Нельине и увиденным в марлийском квартале, — призналась я. — А ты должен помнить их обоих, и Хало, и Карла. Эрен сидел передо мной, опустив плечи, словно чувствовал на себе тяжесть неподъемного решения, которое не смогли принять и более взрослые умные люди, жившие до него. Я уже не сердилась на мальчишку, поняв, что его пригнала ко мне посреди ночи не взбредшая в голову глупость. Соскользнув перед ним на ковер, я коснулась его руки. Грустные запавшие глаза посмотрели на меня почти виновато. — Мы с утра пойдем в университет и все выясним. Ложись спать, тебе нужна свежая голова, чтобы во всем разобраться. — Я не могу, — прошептал он. — Не могу уснуть. Они приходят ко мне, из прошлого и будущего, упрекают, просят, плачут… Не могу. Не беспокойся, я сейчас уйду к себе и просто дождусь утра. В детстве, когда я уже начала понимать ужас скорого ухода мамы, я тоже не могла уснуть и приходила к ней в спальню в слезах. За прошедшие годы никто не придумал лекарства от бессонницы лучше, чем она. Сегодня я была леди дома, и это ко мне пришел испуганный бессонный ребенок. — Пойдем, — вздохнула я, накидывая капот.** Он даже не задал вопросов, поднявшись следом за мной. Для ночных внезапных набегов на кухню в шкафчике была припрятана маленькая горелка и чайничек. Пока я готовила какао, Эрен сидел у окна, глядя в темный сад, и вздрогнул, когда я позвала его. Потускневший, встревоженный, он казался намного старше своего возраста. — Садись. Горячее какао с молоком, пара печенек на блюдце, белоснежная салфетка рядом — вот и все обслуживание. Эрен беспрекословно сел за стол и прерывисто вздохнул. — Мне последний раз мама какао делала, — признался он. — По праздникам, оно жутко дорогое было. — Мне тоже. Себе я тоже сделала, только не огромный стакан, как Эрену, а маленькую чашечку. Какао — настоящего, с наших плантаций — здесь было совсем немного, больше для вкуса, но не из-за дороговизны, а потому что чистое молоко никто в моей семье не любил: ни Уильям, ни я. Эрен пил какао, как элитный коньяк, маленькими глоточками, смакуя во рту. — Неужели мы единственные из титанов, кто помнит прошлое? — растерянно спросил он. — Я спрашивал Армина, он будто не понимает, о чем я. — В каком-то смысле прочие такие же беспамятные, как неразумные титаны. В лучшем случае помнят прошлого носителя. Зато они и свободнее, не связаны обещаниями, симпатиями и антипатиями своих предшественников, — попыталась его утешить я. — Мне кажется, Армина все равно тянет к Энни, — признался Эрен, задумчиво откусывая печенье. — Раз уж мы заговорили об этом, — не выдержала я, — скажи, почему ты сидишь сейчас со мной, а не делишься переживаниями со своими друзьями? Не потому ли, что когда-то носители наших титанов дружили? Эрен задумался со стаканом в руке, нахмурясь, но покачал головой. — Нет, не поэтому. Они просто слишком близко принимают все к сердцу, переживают из-за каждого слова. Ты же… Ты можешь мне помочь, и при этом всегда спокойна, я даже не знаю, что может вывести тебя из себя. Я недоверчиво хмыкнула. Кажется, я перестаралась с самообладанием. — Сомнительное преимущество. Как видишь, друзей у меня тоже нет. Эрен не ответил, он долго неподвижно сидел после моих слов, склонив голову и не двигаясь, даже когда я подошла забрать пустой стакан. Только протянув руку, я сообразила, что он слегка задремал, прикрыв глаза, и легонько коснулась темной макушки. — Иди спи, — шепнула я, — а завтра пойдем в библиотеку. Вообще-то уже сегодня, но мальчишка не стал меня поправлять, вяло кивнул и поплелся к выходу, душераздирающе зевая. Домывая посуду, чтобы утром слуги не судачили о ночных похождениях хозяев, я посмотрела в окно, и на секунду силуэт в отражении стал так похож на мамин, что я вздрогнула. — Доброго веч… утро, капитан Леви, — послышались сбивчивые слова Эрена из коридора, и я поспешно запахнула капот еще плотнее. Капитан остановился в дверях, молча глядя, как я протираю стол. Он когда-нибудь спит? Интересно, как он отследил, что я покинула комнату, и много ли услышал. — Желаете какао, капитан Аккерман? — Нет, — ожидаемо ответил мужчина. После памятной примерки платья он вернулся к своему привычному поведению, едва мы вышли из дома моды. Вот и сейчас он стоял, прислонившись к косяку, недовольный и мрачный, будто это его нарочно подняли с постели ночью. И это меня Эрен называет безэмоциональной? Да по сравнению с его капитаном я — фонтан страстей. Расставив чашки по местам, я не удержалась от вопроса: — А у вас есть друзья, капитан? Еще не договорив, я пожалела о своем вопросе. Он продолжил молчать, и молчание стало каким-то неуютным, выкурив меня с кухни. Я уже шла по коридору, когда он ответил. — Мертвых больше, чем живых. Я обернулась так резко, что капот закрутился вокруг ног, но за спиной уже была темнота, в которой, как мы когда-то выяснили, преимущество за Аккерманом. Впрочем, этот дом я знала слишком хорошо, чтобы заблудиться. — Доброй ночи, Леви, — прошептала я в темноту и пошла в свою комнату. Уже в постели я вспоминаю подслушанный в лесу разговор Аккермана с командующей и думаю, что с ней капитан разговаривал максимально дружелюбно. Если в расчет брать и мертвых друзей… Если считать моих прошлых титанов, я тоже не одинока, как выяснилось, я умудряюсь даже ссориться с ними. — Рейвен, — я нерешительно позвала прабабку. — Я не сержусь на тебя. Уже не сержусь. — Мне нужна твоя помощь. Ответом мне была только тишина. «Нужно помириться с Рейвен», — подумала я, борясь с дремотой, и провалилась в сон без сновидений уже до утра. Какао помогло настолько хорошо, что утром Эрен проспал завтрак и вприпрыжку сбежал с лестницы, когда половина разведчиков уже ушла. — Простите, я… — пробормотал он ожидающим его капитану и Микасе. — Останешься голодным, — бросил Аккерман, поднимаясь и идя к выходу. Я хотела распорядиться сделать Эрену бутерброды с собой, но вовремя заметила, как Микаса за спиной капитана украдкой передает другу яблоко. Смачно вгрызаясь в него по дороге, Эрен неразборчиво спросил: — А фута ы итем… — В университет, я попросила Ханджи, — не дожидаясь, когда мальчишка подавится, ответила я на неоконченный вопрос. Подозреваю, что Ханджи обрадовалась возможности держать меня подальше от их миссии, тем более что парадизцы достаточно освоились в столице, и в провожатых было достаточно Оньянкопона. Чем мне особенно нравилась командующая, так это тем, что для нее желание пойти в библиотеку было настолько естественным, что не требовало объяснений. В отличие от капитана и Микасы, которым все же нужно было сказать, что мы ищем. Нашли Хало мы довольно быстро, в расширенном сборнике дворянских родов были даты рождения и смерти, последняя — почти одновременно с отъездом короля на Парадиз. Короткий некролог гласил, что Хало Даккор погиб на службе, исполняя свой долг. И больше ничего. Доступ в архив дал еще несколько зацепок: служил в Элдоре во внутренней безопасности, умер в Нельине в своем поместье при исполнении. Я не поверила своим глазам, Хало настолько был далек от всякой субординации и дисциплины, что его невозможно представить на службе, и тем более — умирающим на ней. — Что-то не то, — озвучила Микаса наши мысли. — Как можно умереть дома на службе? Эрен упрямо качнул головой и зарылся еще глубже. Но нашел ответ не он, а капитан. Леви просматривал документы с педантичной последовательностью, выдававшей немалую сноровку. В какой-то момент сидевший рядом мужчина коротко произнес: — Можно, — и придвинул к нам выцветший от времени отчет. Майор Даккор, начальник Управления королевской безопасности по контрреволюционной борьбе, героически руководил зачисткой крайней террористической марлийской группы «Крылья свободы» и был убит в своем доме членом организации. Злоумышленник пронес в дом бомбу и подорвался рядом с майором. Хало Даккор награжден посмертно Звездой Сины первой степени. Я выдохнула. В глазах потемнело, показалось, что даже похолодало в помещении. Я смотрела на дату его смерти, надеясь, что неправильно прочитала, но цифры складывались в одни и те же даты. Сколько же ему было тогда? Двадцать девять? У него еще оставалось в запасе два года отмеренного срока. Никогда еще я не чувствовала такого разочарования от сбывшегося предчувствия: не то чтобы я думала, что Рейвен скрывает от меня что-то хорошее, но сердце все равно сжималось от боли. Я снова разделилась надвое: на Лару Тайбер, отыскивающую способ разрешить конфликт двух народов, и Рейвен Тайбер, узнавшую о смерти лучшего друга. Зеленые наглые глаза, белоснежная усмешка на по-южному смуглой коже, немного гортанный смех, плавные быстрые движения, крохкий хлеб в карманах. Я посмотрела на Эрена, расширенными глазами уставившегося в текст, и поймала на себе его вскинувшийся взгляд. Он нервно дернул уголком рта, будто извинялся за что-то, и, вздохнув, снова вернулся к биографии. Я последовала его примеру, ныряя в подробности чужой и такой близкой мне жизни. — За год до этого в его отношении было возбуждено внутреннее расследование, — добавила Микаса. — Что-то насчет неэффективности противодействия «Крыльям свободы». На этом мы разделились, Микаса продолжила изучать протоколы, в то время как мы втроем нацелились на более перспективный предмет — марлийское подполье в последние годы элдийской власти. И здесь нас ожидало потрясающее раздолье. Только ленивый историк за прошедшие сто лет не написал что-нибудь о Сопротивлении. Нас встретили сотни очерков, статей, монографий, диссертаций, посвященных всем флангам Сопротивления. Организации умеренного и крайнего толка, ячейки во всех крупных городах Элдии, нельинский феномен, агитация, взрывы, поджоги, политические убийства, застенки, расстрелы — все проявления многолетней борьбы, исход которой был всем известен, выплеснулись на нас со страниц. «Крылья свободы» и вовсе были легендарной организацией, чья значимость для восстания подчеркивалась ее упорным уничтожением со стороны властей. В последние годы существования между Карлом и «Крыльями» развернулась настоящая война с десятками жертв на обеих сторонах. Первыми крупными жертвами, заставившими власти говорить о «Крыльях свободы», стали Леон Тайбер и Григорий Лист — носитель Бронированного. Ответ не заставил себя ждать — облава на улицах Нельина закончилась расстрелом и тюрьмами для семнадцати марлийцев. Герос и еще десяток марлийцев из правительства были лишены мест под предлогом расследования, и только двое вернулись к службе указом короля. Жителям марлийского квартала в Элдоре запретили выходить за его пределы. Если в первые десятилетия после свержения короля «Крылья свободы» были окружены ореолом святости, все единогласно говорили об их беспрецедентном участии в обретении свободы марлийцев, а трагичный конец организации позволял только осуждать жестокость режима, но не принятые организацией решения, приведшие к ней, то со временем появились не такие черно-белые оценки. Начали с неудачного выбора оружия: от взрывов страдали не только сами цели терактов, но и находившиеся поблизости невиновные люди (и если невиновных элдийцев не существовало, то не признать напрасной смерть обывателей-марлийцев было нельзя). Выбор ряда политических жертв был необъясним: начиная от нельинского наместника, который никогда не был жесток к марлийцам, а позднее его управление провинцией было признано одной из предпосылок нельинского феномена, и заканчивая тремя детьми, погибшими при взрыве Григория Листа. И все же в народной памяти участники движения остались любимцами, героями романтическими и трагическими, их имена значатся на стольких биографических исследованиях, что их заголовки можно было читать как причудливый пароль-отзыв: Ясень — Бархан, Шип — Павана, Моряк — Элдорец, Стужа — Сверчок, Кьяра — Багульник. Длинные списки псевдонимов, позывных, приговоров, служебок, расследований, смертей. Ясень был убит при попытке бегства из-под следствия, Кьяра найдена со вскрытыми венами, Бархан погиб на допросах, тело Сверчка обнаружено в море. Имена Элдорца и Стужи так и не нашли в списках погибших, и это дало пищу тысячам догадок о том, где они оказались при Геросе. Кто-то писал, что они все-таки были убиты, но при отъезде элдийцев документы потерялись, кто-то — что уехали из Нельина и зажили мирной жизнью, кто-то — что стали чиновниками при новом правительстве, продолжая дело «Крыльев». Где-то среди всего этого кровавого политического кошмара варился Хало, прошедший путь до майора за шесть лет мясорубки и под конец сменивший своего убитого предшественника на посту начальника управления. Я ожидала, что самыми заинтересованными искателями будем мы с Эреном, но Леви Аккерман с не меньшим азартом включился в расследование. Нам предстояла долгая пыльная работа, растянувшаяся на много дней. Судя по состоянию этой части архива, никого не интересовали дела элдийской знати столетней давности, записи были в беспорядке, части листов не хватало, где-то расплывались следы воды или жира, что-то проели жучки-короеды. Библиотеку, такую тихую в первый день посещения, затопили студенты, шумные и беззаботные. Я не могла не заметить, как отличались от них Эрен с Микасой, их ровесники со взрослыми усталыми взглядами. Они и сами иногда отрывались от бумаг и с удивлением озирались на своих марлийских сверстников. Завидовали ли они им? Думали ли, что могли бы быть такими же, ходить по высоким гулким залам, сидеть в аудиториях, встречаться здесь с друзьями, флиртовать, думать, что проваленный экзамен — худшее, что может случиться в их жизни? Мимо проходила жизнь, достойная их, а они вместо этого сидели по уши в замшелых тайнах прошлого и кошмарах настоящего. Студенты довольно быстро заметили нас и теперь «случайно» проходили мимо, сворачивая головы на Микасу, а щебечущие девушки — на Эрена. — Идите, погуляйте, — не выдержала я, взглядом ища одобрения капитана. Вряд ли ребятам что-то грозило здесь, да и они были намного опаснее самых задиристых старшекурсников. — Во внутреннем дворе красивый фонтан, в переходе между корпусами можно посмотреть на мозаику. Сходите в оранжерею биологического факультета, там круглый год что-то цветет. Оба яростно замотали головами, еще ниже склоняясь над бумагами. Я посмотрела на Леви в поисках поддержки. Нас разделяла перегородка из стопки папок, попеременно разбираемых на обе стороны. Капитан брезгливо отер платком руки от пыли, открыл новую папку и посмотрел на подчиненных напротив. — У вас перерыв один час, встали и пошли. Исполнительной Микасе этого было достаточно, чтобы вскочить со стула. — Только если потом будет перерыв у вас, — Эрен упрямо скрестил руки на груди, с прищуром глядя на нас в ответ. — Не помню, чтобы мы с Ханджи разводили демократию. — Ханджи сказала смотреть все, что возможно, ходить, куда пустят, запоминать все, что происходит. Так что мы будем действовать в точности в соответствии с приказом. Через час вернемся, — и, схватив Микасу за руку, он сбежал из библиотеки от гнева капитана. Я склонилась над книгой еще ниже, скрывая улыбку и макушкой ощущая подозрительный взгляд Леви. По сравнению с ночным отчаявшимся Эреном Эрен дневной мне нравился намного больше. Хорошо бы еще он не оставлял меня наедине с разозленным Аккерманом. Тем не менее, когда час спустя ребята вернулись, мы все равно вынуждены были покинуть зал: пыль ела глаза, перчатками обнимала ладони, и брезгливость выгнала нас двоих на воздух. Во внутреннем дворике журчал фонтан, присоединяясь к студенческим голосам. Когда-то я долго привыкала к этой многоголосице, веселой беззаботной жизни, текущей мимо меня. Я никогда не была такой зоркой к природе, такой поглощенной ее самодостаточной красотой и уродством, чередующейся жизнью и смертью, как в обретенном после семнадцатилетия одиночестве. На этой лавке в углу двора под ветвями древнего платана, казалось мне тогда, навсегда останется моя молчащая тень. Как я завидовала смеющимся парам и компаниям, их дружным посиделкам на траве, кокетливым жалобам на учебу! Теперь я здесь не одна, но, как и раньше, за мной следовал охранник, конвоир, надсмотрщик. С возрастом становится легче: вместо того, чтобы жалеть себя, начинаешь жалеть других, вместо отчаяния появляется чувство юмора, довольно мрачное, по мнению моих родственников. Но у нас с ними и разный путь: никто из предшественниц не оказывался настолько одинок, они с достоинством проживали отмеренные годы, окруженные любящими родственниками, родителями и детьми. Вместо этого я сидела, едва не роняя слезы на учебники, в полной изоляции от дружеских и родственных связей. Сейчас все это вспоминалось как большая нелепость — сидеть прекрасным осенним днем в сердце самого красивого города мира и страдать от того, что вынуждена держать дистанцию с людьми, которые, вполне вероятно, и не понравились бы мне, узнай я их ближе. Парадизцы мне нравились, и я успела насмотреться на настоящие трагедии, чтобы не считать себя несчастливой, а после часов в бумажной пыли воздух казался особенно чистым и ароматным. Оранжерея мало изменилась за прошедшие годы, а ней уже паслись вечно голодные студенты: здесь специально выращивали достаточно ранние сорта апельсинов, чтобы снабжать университет витаминами круглый год. Я знала только один фрукт, до которого не добирались жадные руки. Несколько недель спустя, когда мы сами могли читать лекции о марлийских сопротивленцах и ответили бы, даже подними нас среди ночи, чем отличаются нельинские «Крылья свободы» от элдорского «Рассвета Марлии», Леви задал мне странный вопрос. Мы были в укромном уголке оранжереи: я сидела на лавочке, а Леви прислонился к раскидистому дереву. Красноватые крупные плоды пахли даже через кожуру, с легкостью отстающую от спелой мякоти. Я с наслаждением втянула знакомый запах и посмотрела на Леви. Впервые оказавшись в оранжерее, он с подозрением рассматривал фрукт в моих руках. — Это грейпфрут, — пояснила я. — Пробовали когда-нибудь? Капитан продолжил смотреть на плод с недоверием. Объяснять вкус грейпфрута было бесполезно, его нужно ощутить самому. Половину я отдала Леви, а оставшуюся начала очищать от белых волокон, добираясь до мякоти. — Ты уверена, что это съедобно? — в голосе Леви слышалась тотальная убежденность в том, что от марлийцев не стоит ждать ничего хорошего — они готовы сами есть гадость, лишь бы навредить врагу. Лицо у капитана было соответствующее, как у человека, убедившегося в своей правоте. Его руки уже были пусты. Ну конечно, если есть грейпфрут со всеми перегородками! — Уверена, — я протянула ему раскрытые дольки из своей половинки. — Берите только мякоть, избегая стенок. «Как в жизни», — улыбалась мама, — «нужно уметь находить вкус и сладость даже в горькой на первый взгляд оболочке». Покосившись на меня, будто ожидал, что я разражусь издевательским хохотом, Леви положил в рот очищенную мякоть, прожевал и одобрительно хмыкнул, облизнул сок с губ. Как зачарованная, я проследила за этим простым движением, от мысли, что его губы сейчас тоже грейпфрутовые на вкус, откуда-то снизу прокатилась горячая волна, и я поспешно отвернулась, почувствовав, что краснею. Глупости какие приходят в голову… Это все из-за воспоминаний. Наверное, у меня было похожее удивленное лицо, когда мама научила меня есть грейпфрут. Во время болезни она старалась приносить мне разные лакомства, уверяя, что, пробуя что-то впервые, можно загадать желание. Надо бы предложить капитану, у него наверняка много неисполненных желаний. Но, как знать, не будет ли одним из них уничтожение Марлии. — И сорвите мне, пожалуйста, еще один. Плоды на высоте моего роста закончились. Мне было интересно, как он выкрутится: подпрыгнет, сходит за лестницей? Леви Аккерман недовольно посмотрел на меня, огляделся по сторонам, ухватился за ветку над головой и, едва коснувшись ствола ногами, взлетел на широкую ветку ближе к стволу, сорвал два фрукта и такими же экономными движениями спустился. Эта военная четкость, сноровка и быстрота вернули меня на землю. Правильно, время наших желаний еще не наступило и вряд ли скоро наступит, остаются только маленькие радости. С легкой руки Эрена мы повадились иногда делать перерывы и выходить в университетские дворики отдохнуть от старых драм. Недели спустя мы дошли до критических отзывов о «Крыльях свободы». Ребят не могло не задеть сходство повстанческой организации с эмблемой Разведкорпуса, но если вначале они даже гордились таким сходством, то в последние дни читали о «Крыльях» с презрением. Лет двадцать назад начали писать о том, что список жертв «Крыльев», не всегда понятный с точки зрения их целей, становится очень логичным со стороны поддержки Аарона Героса и его умеренной марлийской партии «Рассвет Марлии». Очень удачно «Крылья» выкосили не только своих врагов, но и врагов Героса, и аккуратными намеками авторы подводили к мысли, что это неспроста. Я отдавала себе отчет, что мы слишком глубоко забрались в историю, потеряв на время из виду Хало. Он был сначала в списках, рапортах, отчетах, потом — в подписях и визах на рапортах и отчетах подчиненных, множестве актов о командировках и выдачах со склада, в представлениях к наградам и расследованиях. И одновременно он был нигде. Ничто не объясняло, почему после отплытия с материка короля началась такая массовая зачистка «Крыльев», которая практически уничтожила организацию. На памятной стеле в Марли, к которой мы тоже сходили, были выбиты имена революционеров, напротив половины которых стоял один и тот же год и месяц смерти. Как и у самого Хало Даккора. Именно тогда, когда я крутила в руках грейпфрут, размышляя о превратностях жизни друга Рейвен, Леви спросил: — Откуда у тебя «Замок из песка»? Вопрос был не праздный, я сама не раз вспоминала эту книгу в последнее время. Марлийское сопротивление, Нельин, зачистки, взрывы — в ней оказалось многое из реальной жизни, но не было ни одного настоящего имени. Ни Хьюго, ни Кора не встретились нам по разные стороны старого конфликта. — Из библиотеки семьи. Почему вас это интересует? Леви сегодня был еще мрачнее обычного и посмотрел на меня хмуро. — У моей матери была такая книга, — нехотя разомкнув губы, признался он. — Она была со мной с приезда на Парадиз. Не думает же он, что я взяла чужое? Леви только недовольно качнул головой. — Я не сразу понял, обложка стерта. Когда начал читать, узнал. Он говорил медленно, словно что-то мешало ему. — Вы читали ее раньше? Мне сложно представить капитана Аккермана, зачитывающегося любовным романом, но что я знаю о его досуге? Чем-то же он занимается во внеслужебное время, так почему бы не читать сентиментальные истории, отдыхая от ужасов службы. — Я учился по ней читать, — хмыкнул он, насмешливо глядя на меня, будто прочел мои мысли. — Со мною имя, неумолчное, как счастье… — я процитировала эпиграф. — Не сложновато для букваря? — В самый раз, когда это единственная книга в доме, — мрачно ответил он и, помолчав, продолжил строчку: — И память, неизбежная, как смерть. — Ваша мама может сказать, откуда книга? Спрашивать у кого-либо в Марлии о книге напрямую было чревато, потому что «Замок» наверняка был в Черном списке Комитета по цензуре, но я догадывалась, что ни в библиотеках, ни в школах или университетах такой книги нет. Разве что сохранилась в частных библиотеках, как наша. Но на Парадизе она могла оказаться только одним путем: кто-то купил ее перед самым отъездом. Без памяти о прошлом она должна читаться как фантазия автора. — Она умерла. Слово веско упало во влажную землю оранжереи и проросло тяжелым молчанием. Я знала по себе, что от этих слов нет противоядия, невозможно ответить ничего, что бы сняло боль. Впервые на моей памяти Леви разрядил тишину сам, и по одному этому я поняла, как важна была для него эта тема: — Когда я впервые вернулся из разведки, книги не было дома, как и многих вещей. Искал в городах, в столице, но в библиотеках ее не было. Эрвин вообще сомневался, что такая книга существует и не приснилась мне. А он разбирался в литературе очень хорошо. Не подумав, я великодушно предложила: — Оставьте «Замок» себе. Я помню его наизусть. Аккерман вскинулся и хлестнул по мне раздраженным взглядом. Момент откровенности был безнадежно испорчен, Леви снова забрался в свою броню. Мужчина брезгливо смахнул с плеча упавший лист и быстрым шагом пошел к выходу, бросив мне: — Возвращаемся. Вечером, вернувшись в свою комнату, я нашла на столе потрепанный томик «Замка из песка», от которого веяло горечью более сильной, чем от кожуры грейпфрута.