Memoriam Umbra

Вечнодикий лес простирался бескрайним океаном зелени, его кроны поднимались высоко, пронзая небо словно шпили древних храмов. Это место всегда хранило свои тайны — густые заросли, словно живые, ограждали чужаков от своих глубин, где мрак сливался с магией, а тишина оживала шагами невиданных созданий. Сквозь вьющийся туман местами проглядывали обломки прошлого: камни, обросшие мхом, и руины, ставшие частью лесного мира. Именно сюда, в самое сердце дикой и первобытной природы, пришёл гость из чуждого измерения, где он провел казалось бы не одну вечность. Лес встретил незваного гостя глухим шёпотом листвы. Кроны деревьев, сомкнулись над ним, скрывая небеса, превращая место в запутанный лабиринт из теней и света. Мягкий влажный мох под копытами, тихий шелест невидимых существ, блеск светлячков, будто звёзды, упавшие в этот зелёный океан. Здесь не было места чужакам. Но чужак всё же появился. Тень в воздухе дрогнула, как вода от брошенного камня, и разорвалась, будто ткань, не выдержавшая натяжения. Из этой чернильной бездны что-то выпало, ударившись о землю с глухим звуком. Мягкий мох смягчил падение, но это не уберегло от боли. Существо — или то, что осталось от существа — распласталось на земле, неподвижное, сломанное, но живое. Его шерсть, тёмная, почти чёрная, поблёскивала в рассеянном свете. Алый плащ, порванный и грязный, окутывал его тело, словно остаток давно забытого величия. На голове, там, где когда-то должен был быть рог, остался лишь обрубок — грубый, обожжённый, будто сломанный с жестокой ненавистью. Он открыл глаза. Красные, алые, как угли в остывающем костре. Они смотрели вперёд, но ничего не видели — ни леса, ни теней, ни светлячков, которые робко кружили над его неподвижным телом. Его взгляд был пустым, словно в нём утонули все воспоминания, оставив только бескрайнее море забвения. Он попытался подняться. Копыта дрогнули, но силы быстро оставили его, и он вновь рухнул на влажную землю. Тупая боль отозвалась в голове, словно тягучий набат, не дающий забыться. Он поднял копыто, инстинктивно потянувшись к голове, и ощутил неровный край обломка, где когда-то был его рог. Его грудь дрогнула. Слабый стон, полный боли и утраты, сорвался с его губ. В этом звуке не было слов — лишь беспомощность существа, брошенного в незнакомую, враждебную реальность. Он не знал, кто он, откуда он и зачем он здесь, он даже не знал как разговаривать. Его мысли были, как сухие листья, разбросанные ветром, — каждый раз, как он пытался ухватить одну, она ускользала, будто он утратил, что-то что воплощало в себе его сознание, оставив лишь пустое место, там, где когда-то была душа. Ветер скользнул по лесу, шепча что-то непонятное. Где-то вдалеке раздался рык — глубокий и угрожающий. Лес оживал, встречая нового обитателя не гостеприимством, а угрозой. Но он не чувствовал страха. Он не чувствовал ничего, кроме пустоты внутри. Единорог снова попробовал подняться. Его тело было тяжёлым, неподатливым, но что-то внутри гнало его вперёд, заставляя бороться, даже если он не понимал, ради чего. Он приподнялся, пошатнулся, но устоял, тяжело дыша. Пыльный плащ чуть шевельнулся, открывая вид на старую, тусклую броню, покрытую трещинами. Что он такое? Почему его разум, казалось был расколот на множество частей? Вечнодикий лес, тем временем жил своей своей обычной, ночной жизнью, укрываясь под звёздным покрывалом, едва пробивающимся сквозь густые кроны. Тени, вытянувшиеся до неузнаваемости, танцевали на земле, создавая иллюзию несуществующих форм. Холодный ночной воздух был пронизан ароматом сырого дерева, влажной листвы и далеких цветов, чей запах достигал носа таинственного гостя. Единорог, всё ещё шатаясь и опираясь на архаичные инстинкты, сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Его копыта мягко утопали в рыхлом мху, а алый плащ, всё ещё с трудом держащийся на плечах, постоянно цеплялся за кусты и сухие ветки. Он наклонил голову, разглядывая свои ноги — копыта, покрытые тонким слоем грязи, казались ему чем-то необычным. Он двигал их, будто ребёнок, впервые пытающийся понять, как управлять телом. В какой-то момент он неуклюже наступил на свой плащ. Материя натянулась, и он, теряя равновесие, едва не упал. Глухой стон вырвался из его груди, больше от неожиданности, чем от боли. Он замер, не понимая, что произошло, и с некоторой осторожностью дернул головой, словно пытался взглянуть на алую ткань за собой. Плащ волочился по земле, собирая сухие листья и мелкие ветки, будто сам был живым. Его красные глаза, блестевшие в слабом свете луны, внимательно рассматривали этот кусок ткани. Он сделал пару шагов, снова почувствовал, как плащ тянет его назад, и застыл. Через мгновение он, словно приняв решение, резко дернул плечами, пытаясь сбросить его, но ткань лишь немного сдвинулась, всё ещё прочно удерживаясь на закованном в броню теле. Он остановился. Впервые за долгое время его взгляд устремился вверх, туда, где над лесом простирался небесный свод. Сквозь редкие просветы в кронах деревьев проглядывали звёзды. Они были яркими, словно рассыпанные по бархатному полотну бриллианты, и одна из них то и дело мерцала, будто подмигивая. Луна, полная и торжественная, висела высоко над горизонтом, заливая лес холодным серебристым светом. Этот свет, падая на листья и траву, создавал ощущение, будто весь мир окутан мягким сиянием. Единорог застыл, запрокинув голову, зачарованный этим видом. Ему казалось, что эти звёзды говорят с ним, что-то шепчут, но их голоса были слишком далеки, чтобы разобрать слова. Он не знал, почему это зрелище так притягивает его, почему оно вызывает чувство спокойствия, которого он никогда раньше не ощущал. Лёгкий ветерок прошёлся по лесу, заставляя деревья вздохнуть. Листья зашелестели, а светлячки начали свой хоровод вокруг деревьев, будто мелкие души, затерянные в этом вечном царстве зелени. Единорог не мог оторвать взгляда от этого зрелища. Он шагнул вперёд, на этот раз более уверенно, и вдруг замер, увидев что-то необычное. В ночной тишине леса журчание ручья было единственным звуком, который смел нарушать густую тишину. Единорог медленно наклонился к воде, едва ли осознавая, что его собственное отражение смотрело на него из серебристой глади. Он замер, глядя в неё, и на мгновение забыл даже о боли в своей голове. Лунный свет, падая на воду, отчётливо вырисовывал его черты. Грива, черная как смола, обрамляла лицо, но выглядела растрёпанной, спутанной и неухоженной. Она тяжело спадала на плечи, словно давно не знала прикосновения заботы. Меж густых прядей выделялась грубая корона, сделанная из тёмного, странного металла. Её острые края выглядели так, будто могли порезать того, кто попробует снять её. Корона впивалась в голову, будто выросла там навсегда, как неестественная часть его существа. Он повёл головой, и отражение повторило движение, будто дразня его. Алые глаза, безжизненные и пустые, не выражали ничего — ни боли, ни страха, ни гнева. Они были словно два горящих угля, погасших и оставшихся лишь тлеющей памятью о некогда мощном пламени. Эти глаза смотрели на него, но он не узнавал их. Тихий, сдавленный вздох вырвался из его груди, когда он, ведомый непонятным импульсом, чуть приоткрыл рот. В зеркальной поверхности показались его зубы — жуткие, острые, словно предназначенные для чего-то зверского. Клыки казались чуждыми, почти пугающими даже для него самого. Он инстинктивно провёл языком по краю одного из них, и острый кончик слегка уколол его. Его взгляд снова скользнул вверх, к этому лицу, столь странному и пугающему. Оно казалось чужим, будто принадлежало кому-то другому. Грубая, угловатая челюсть, кожа, измождённая, словно она видела многое, но давно утратила живую искру. Единорог снова дотронулся до головы, теперь уже осторожно. Его копыто нащупало неровный обломок рога, который выдавал его утрату. Был ли он всегда таким? Был ли он когда-то целым? Этот вопрос не имел ответа, но боль от абсолютно инстинктивного осознания своей неполноценности вновь поднялась внутри. Он отпрянул от воды, резко вдохнув, как будто отражение могло вырваться из глубины и поглотить его. Вода снова зажурчала, смыв его лицо с её поверхности. Он отвернулся, чувствуя, как лёгкий холодок пробежал по его коже. В какой-то момент он даже услышал собственное дыхание — глубокое, рваное, но настоящее. Его грудь поднималась и опускалась, и в этом, казалось, была вся суть его существования. Он был жив. Но зачем? Эта мысль не оформилась полностью, но она витала где-то в глубинах его сознания. Он поднял голову к звёздному небу ещё раз, чувствуя, как внутри поднимается что-то странное, что-то, похожее на крошечный, едва ощутимый осколок надежды.