Звездные дороги

      Звезды ползли навстречу медленно. Здесь, в мертвой зоне, неизменно возникающей между двумя прыжковыми тоннелями, идти приходилось тихо, чтобы, не дай космос, не потревожить гравитационные поля, тесно накладывающиеся друг на друга. Один неосторожный рывок, и корабль затянет в какое-нибудь ответвление от основного канала, а там — поминай как звали. Найдут тебя далекие потомки через несколько веков где-нибудь в соседней галактике, навеки вмерзшего в пилотское кресло нелепым памятником самому себе.       Норн невольно повел плечами, ощутив поползшие вдоль позвоночника неприятные мурашки. Перспектива была пугающей и более чем реальной. Сколько кораблей сгинуло на участках, подобных этому, не поддавалось исчислению. Не сразу поняли, что в мертвых зонах нельзя идти на привычных скоростях, не сразу выработали алгоритм действий на внештатную ситуацию, не сразу выяснили и запротоколировали все ограничения… Больше всего досталось, конечно, альдебаранцам, как первопроходцам галактических дорог. Все остальные прошли уже следом, по оставленным ими ориентирам, и крови пролили гораздо меньше. Хотя… какая в космосе кровь? Космос, он ведь забирает стерильно и быстро, в полной тишине. Но почему-то именно это сравнение в первую очередь приходит на ум тем, кто не понаслышке знает об опасностях и трудностях межзвездных перелетов.       Норн устало вздохнул и пригладил волосы, пытаясь отвлечься и отогнать закопошившийся под ребрами холод. После окончания предыдущей двухлетней миссии любые размышления о космических опасностях неизменно выводили его на тот пласт памяти, где хранились воспоминания о всех считанных им и его командой психоматрицах. Часто — посмертно. Иногда — лишь для того, чтобы опознать личность обезображенного тела. И как можно изжить в себе подобную черную память, фиксианец не представлял. Воспоминания преследовали его во снах, наваливались неподъемным душным грузом от любой случайной ассоциации, шлепали за ним по пятам в самых что ни на есть рутинных занятиях. Ему было неприятно укрываться одеялом ночью — вспоминались задушенные грязными тряпками люди, неприятно принимать душ — воскресала память об утопленниках, неприятно пользоваться кухонным ножом, да и вообще любыми колюще-режущими предметами, неприятно спускаться в подвалы, слышать шум набирающейся в ванну воды, скворчащего на горячей сковороде масла, видеть кипящий бульон… Фантазия у подонков с различных планет была богатейшая, и теперь практически на любое, самое безобидное бытовое действие, у Норна было воспоминание, от которого рот тут же наполнялся противной горечью с привкусом железа, а все желания сразу же затухали, оставляя лишь одну потребность — забыть увиденное.       — Тебе плохо. Что случилось?       Норн вздрогнул. Ким подошел неслышно, а он, уйдя в собственные невеселые размышления, совершенно выпустил из виду появление чужого эмополя за спиной.       — Я в норме, — фиксианец не повернулся, а голос его прозвучал как обычно, так что Ким не должен был ничего заподозрить. — До твоей вахты еще четыре часа, иди досыпай, пока есть возможность. Я разбужу за двадцать минут до дежурства.       В отражении обзорного стекла он видел, что Ким, взъерошенный и сонный, одет в то же, в чем спал и, судя по всему, с трудом воспринимает происходящее. Оно и немудрено, ведь накануне вышла из строя система очистки воздуха, и Ким почти сутки провозился с ней, кроя всеми известными ему неласковыми словами техосмотр земного космопорта. Они с Севой подхватили дежурство и все обязанности, которых требовала «Синяя Чайка», но Ким все равно вымотался до полусмерти, еле дополз до кровати и рухнул, обещая воскреснуть после хотя бы четырех часов сна. Пока что прошли только два.       — Все нормально, — повторил Норн. — Тебе, наверное, кошмар приснился, ничего больше. Иди отдыхай.       Ким еще с минуту простоял, покачиваясь из стороны в сторону. Не то раздумывал о чем-то, не то продолжал спать с открытыми глазами. А после заторможено кивнул, развернулся, и, шаркая, побрел обратно к лифту.       Норн с облегчением выдохнул. Последнее, чего ему сейчас хотелось — объясняться перед друзьями. Он не знал, сталкивались ли они с чем-либо подобным, и потому не был уверен, что поймут. А пересказывать, почему его мучает то или иное воспоминание, Норн не смог бы заставить себя физически. Слишком мерзко и тяжело.       Прошло еще несколько минут, в течение которых он бездумно смотрел на лохматую желтую звезду по левому борту корабля, и вдруг, совершенно неожиданно, перед его носом со стуком приземлился большой пластиковый стакан. В стакане до самого края плескался черный чай с лимоном, и лишь благодаря специальной крышке горячая жидкость не разлетелась по всей приборной панели.       Ким, успевший причесаться и переодеться в форму, рухнул в соседнее кресло и шумно отхлебнул из другого стакана, картонного и с силуэтом чайки. Судя по аромату, тут же зазмеившемуся мимо Норна, в стакане был обожаемый Кимом кофе. Удовлетворенно крякнув, капитан откинулся на спинку кресла и развернул его к Норну.       — А теперь — рассказывай.       Норн стряхнул с себя шок, вызванный внезапно свалившимся на голову другом с чаем, и попытался запротестовать.       — Тебе сейчас отдыхать нужно, а не чаепития устраивать! Ты что, слечь хочешь?       Ким снова отхлебнул из чашки и непринужденно пожал плечами.       — Не могу.       — Что — не можешь? — не понял Норн.       — Отдыхать не могу. Беспокойство по мозгам шибает. Твоё. Из-за этого и не спится.       Норн уставился на него во все свои огромные глаза. Ким беспечно улыбнулся и снова пожал плечами. Выглядел он и вправду неважно, но взгляд был вполне адекватный, так что версию с внезапно поехавшей крышей Норн решил придержать.       — Ким, — попытался он воззвать к здравому смыслу друга. — Ты ведь не эмпат и не телепат, как мое беспокойство может влиять на тебя?       — Ты у меня спрашиваешь? Как-то влияет вот. Черная удушающая волна, и я знаю, что исходит она от тебя. Севка, кстати, тоже это чувствует, ему это тоже уснуть не дает. Мы с ним разговаривали до того как я пришел сюда. Чем бы это могло быть, ты не знаешь?       Норн заледенел. Чем может быть обусловлен подобный эффект он знал, но никогда и помыслить не мог, что ему может так… не повезти? Повезти? Сложно было определиться с отношением к подобному, когда всю жизнь ты привык нести собственную боль за семью печатями и не делить ее ни с кем. В памяти невольно всплыли маленькие ладошки Тэтты, гладящие его по плечу в один из вечеров после особенно трудного дня.       — Ты слишком суров к себе. Нельзя нести все в одиночку. Тебе нужны друзья, братик.       — У меня есть ты. Мне этого достаточно.       — Это не то. Я — сестра, ты заботишься обо мне. А тебе нужны те, кто позаботятся о тебе. Друзья, названные братья. Иначе однажды ты сломаешься…       — Норн? Что с тобой?       Похоже, выражение его лица испугало Кима, потому что друг подался вперед и выглядел по-настоящему встревоженным.       — Нормально, — Норн с трудом выговаривал слова задеревеневшим языком. — Всё нормально, я в порядке. Тебе просто показалось…       — Вранье.       Решительный тон Всеволода на корню оборвал и припечатал все дежурные фразы, которыми Норн приготовился до победного убеждать Кима, что всё хорошо. Они оба, не сговариваясь, обернулись к Всеволоду, только что появившемуся на мостике. Друг выглядел всклокоченным и сердитым, на мятом рабочем комбинезоне, наспех вымытых руках и даже в волосах темнели пятна машинного масла.       — Сева? — дрогнувшим голосом уточнил Норн. — О чем ты говоришь?       — Ты прекрасно знаешь, о чем. И мы с Кимом очень надеемся, что и нам объяснишь.       Он промаршировал к приборной панели, занял третье свободное кресло и развернулся к друзьям. Ким выглядел заинтригованным, Норн — по-настоящему испуганным, как ребенок, которого поймали на серьезном проступке.       — Ким рассказал мне, что чувствовал твое эмоциональное состояние еще когда вы общались во время дежурств на базе. И потом, на Эвридике, на разрушенной пиратской базе, помнишь? Там это почувствовал и я, очень даже отчетливо, как будто меня волной откуда-то извне накрыло. Тогда я решил, что показалось. Оказалось, нет, Ким почувствовал то же самое.       Всеволод мельком глянул на Кима, чтобы убедиться, что он ничего не путает, и друг согласно закивал.       — Было, было. Очень сильный эмоциональный всплеск, но при этом ты отчетливо понимаешь, что он не твой, а откуда-то со стороны. Я тоже решил, что мне показалось, а сегодня мы с Севкой сопоставили те ощущения и поняли, что все совпадает. И вот теперь снова началось. Объясни нам, что это? У людей бывает, что им передается настроение близких и друзей, это нормально, но не с такой же силой. Возможно, здесь ощущения сильнее, потому что ты эмпат? Мы хотим понять, Норн.       Ким снова шумно отхлебнул из своего стакана и замолчал. Всеволод тоже не стал ничего добавлять, и на мостике воцарилась напряженная тишина. Лишь едва слышно шелестела, танцуя в своей колбе, Золотая Леди.       Норн закрыл глаза и сжал переносицу указательными пальцами верхних рук. Остальными двумя парами он обхватил себя так, что стал напоминать туго спеленатый кокон. Со стороны его поза отдаленно напоминала молитву. Фиксианец просидел так, не двигаясь, какое-то время, а потом устало заговорил:       — На Фиксе довольно странная, с точки зрения других рас, система создания семей. Вы слышали о том, как мы выбираем себе пару и что происходит после?       Ким задумчиво наморщил лоб, вспоминая учебники Академии. Ничего путного на ум не шло, и он сокрушенно развел руками. Всеволод потер подбородок и покивал каким-то своим мыслям.       — Я слышал, кажется. Психоэмпатическая связка, верно? На всю жизнь. Этого еще нет в учебниках, но идут разговоры о том, чтобы сделать данную информацию общедоступной. В прошлом году в Центре часто шушукались об этом, что де фиксианцы наконец-то созрели поделиться своими тайнами.       Норн усмехнулся и открыл глаза. Верхнюю пару рук он скрестил на груди и окончательно превратился в сплошной глазастый кокон.       — Тайны — дальше некуда. Просто не все понимают подобное мировоззрение, и поэтому мы рассудили, что не стоит тревожить разумных раньше времени. Психоэмпатическое слияние, да. На всю жизнь. Партнеры становятся единой неделимой энергетической и эмпатической системой, разделяют все эмоции, физическое и душевное состояние, радость и боль. И умирают в один день. Долгая разлука на большие расстояния также нас убивает. И не в переносном смысле слова, а в самом прямом…       — Погоди, — перебил его Ким. — То есть как, партнер становится одним и единственным на всю жизнь? То есть, раз ты холостой, то у тебя до сих пор никого никогда не было?       — Ким! — Всеволод прожег друга возмущенным взглядом. — Ну, ты совсем уже?       — Чего? — в свою очередь возмутился Ким. — Мне интересно! Мы друзья или кто? Имею право знать!       — Такие вопросы даже друзьям задавать неприлично, тем более если эти друзья — представители другой культуры! Ты где был на лекциях по ксенодипломатии? Гулял?       Ким возмущенно взъерошился и уже приготовился ринуться в словесную атаку, когда Норн не выдержал, уронил руки на колени, откинул голову назад и захохотал так, что кресло под ним заходило ходуном.       У Всеволода отлегло от души. Будучи в последние годы, более всего прочего, кабинетным работником, он слишком привык к утонченной дипломатии, которой требовала от своих сотрудников служба в ЦУПе. Попробовал бы Ким ляпнуть что-нибудь подобное там, и скандала не миновать, хорошо если не межрасового. К счастью, Норн оказался не обделен чувством юмора, в чем Всеволод раньше все-таки временами сомневался.       Смеялся Норн долго. До выступивших слез и икоты. Наконец, когда от хохота уже заболело под ребрами, он усилием воли заставил себя успокоиться, потянулся к стакану с чаем и махом его ополовинил. Отдышался, вытер слезы и повернулся к Всеволоду.       — Вот тебе готовый ответ, почему мы не стремимся распространяться о своей физиологии на каждом углу. Не все народы легко принимают чужую моногамию, уж не знаю почему, но это так. Печальные примеры из нашей истории наглядно научили, что лучше всего держать рот на замке — целее будешь. А то ведь всегда находится кто-то, кому жизненно важно проверить «а что будет, если…»       Улыбка Норна стала горькой. Он смахнул со лба пепельную челку и повернулся к Киму, который угрюмо смотрел в пол — смех друга его жутко сконфузил и выбил из колеи.       — Да, у меня никого никогда не было. И, надеюсь, что не будет, ведь любая женщина рядом со мной будет в постоянной опасности. Пример моих родителей был более чем показательным.       Всеволод вскинулся, Ким молча поднял на друга вопросительный взгляд. Норн отвернулся от них и, глядя на звезды по курсу, вздохнул. Об этом он друзьям накануне вылета не рассказал, ограничившись лишь общими фразами, что родители погибли, когда ему было десять. Нелегко было вспоминать подобное, но раз уж ступил на шаткий путь объяснений, наверное, придется пройти его до конца.       — Мама любила и умела рисовать, ее картины были более чем известны в доступном нам секторе галактики. Она часто летала на съезды знаменитых художников с разных планет. У нее даже был свой одноместный прыжковый корабль — семейная гордость. Перешел к ней от ее отца, моего деда. Дед был офицером, и за многочисленные заслуги перед Фиксом ему пожаловали собственный транспорт. Отец писал книги и был домоседом, за пределы планеты вылетал не более пары раз, так что мы с сестрой часто оставались именно с ним, а мама отсутствовала по неделе, иногда — месяцу…       Норн замолчал, чтобы справиться с голосом. Было видно, что ему трудно говорить о подобном, и Ким с Всеволодом не торопили, терпеливо ждали продолжения.       — Однажды, когда мне было десять с половиной, а Тэтте — три, мама не вернулась. Дед поднял на уши всю доступную ему агентуру внешней разведки, но уже тогда было ясно, что все это бессмысленно. Спросите, как? По состоянию отца. Он впал в кому и не приходил в себя пять дней. А потом скончался. Подобная кома ясно говорила: мама уже не жилец. Вопрос лишь во времени. Беспамятство одного из партнеров может случиться только от сильной травмы, шока или боли другого, когда они не совместимы с жизнью. И, как бы чудовищно это ни звучало, мне хочется верить, что то был несчастный случай, что-нибудь, обусловленное непредсказуемостью космоса, а не то, с чем мы… сталкиваемся регулярно.       Норн опустил голову рассматривая собственные ногти. Ким с Всеволодом молчали, потрясенные тяжелым рассказом.       — Ты никогда не говорил, — тихо выдохнул Ким, когда молчание стало совсем затянувшимся. Норн неопределенно дернул плечом, но промолчал. Всеволод запустил руку в волосы и прочесал свои светлые пряди пальцами. Вид у него был пришибленный.       — Значит, вас забрали к себе дедушка с бабушкой? После… всего?       Норн поднял голову.       — Нет, — ровно сказал он. — Мамин отец не выдержал потрясения и сгорел за месяц после всего. Бабушка, понятное дело, ушла вместе с ним. Оно и не удивительно, им было по сто сорок лет. Мама была очень поздним ребенком, даже по нашим меркам поздним, выстраданным. И родилась против всех диагнозов, когда уже никто не надеялся. А двести лет для любого фиксианца — предел, так что дедушка с бабушкой считались весьма пожилыми, и горе быстро сожгло их. Что до родителей отца, то они содержали нас, но жили мы все равно отдельно, в родительском доме. Так было удобнее всем. Пока Тэтта была маленькая, бабушка приходила готовить и помогать с ней, а потом мы с сестрой разделили обязанности по дому и стали вести хозяйство вдвоем. Плюс, Тэтта часто посещала детский городок, ей там нравилось. Это нечто среднее между детским садом и лагерем отдыха именно для тех детей, за которыми некому присмотреть. Сестре там было комфортно, ведь она почти не помнила родителей. Мне — нет, я не мог перестать сравнивать воспитателей с тем, что помнил, и тоска становилась совсем невыносимой. Возможно, именно поэтому я и подался в космос. Хотел чего-то, что будет полностью не похоже на мою прошлую жизнь. Ну… желание сбылось, наверное. Только к чему оно теперь, когда некуда возвращаться? Ни одного близкого родственника не осталось у меня на Фиксе. Разве что дяди, папины братья. Но мы совершенно чужие и практически не знаем друг друга…       Норн вздохнул и снова замолчал, глядя перед собой безучастным взглядом. А потом, внезапно, хлопнул ладонями по коленям, да так звонко, что друзья синхронно дернулись — слишком неожиданным оказался этот громкий звук.       — Я ведь совершенно не о том хотел рассказать! Абсолютно в другую сторону ушел от темы. Эмоции. Те эмоции, что вы ловите от меня. Это все из-за той же психоэмпатичекой связи. Дело в том, что мы сплетаемся подобным образом не только со своим избранником или избранницей. С родственниками тоже. И часто эти родственники абсолютно никакой общей крови с нами не имеют. Но на Фиксе это не существенно: если связь случилась, любой названный брат или сестра приравнивается к кровному, и это признается юридически, в том числе. В нашем обществе это нормально. Практически у каждого моего соотечественника есть хотя бы один названный брат или сестра, а бывает, что их по двое-трое и больше.       — У тебя тоже? — с любопытством поинтересовался Всеволод, и Норн мотнул головой.       — У меня — нет. По той же причине, по которой я до сих пор холост. Слишком опасно втягивать в связь со мной кого-либо. Конечно, теряя брата или сестру, мы не умираем, как это происходит при потере партнера, но ощущение оторванной конечности или вырванного куска сердца обеспечено. И не проходит оно годами. Я лет с пятнадцати начал наращивать щиты так, чтобы никто из моих соотечественников не мог ни меня зацепить, ни зацепиться сам. Только дома защиту и убирал, рядом с сестрой. И в Академии. Думал, среди не-эмпатов безопасно, все равно не зацепит. А оно взяло и зацепило. Простите за это, подобное — исключительно мой просчет. Я постараюсь нарастить щиты заново и больше не допускать, чтобы вас как-то беспокоили мои эмоции. И надеюсь, что, поскольку вы не эмпаты, связь без подпитки рано или поздно ослабнет и рассеется, и больше не будет вас беспокоить.       Норн виновато улыбнулся по очереди каждому из друзей и опустил взгляд на переплетенные пальцы рук. Всеволод ошеломленно молчал, Ким задумчиво смотрел в свой кофе, постукивая по стакану коротко остриженными ногтями.       — Так что, по законам Фикса мы теперь братья? — неожиданно спросил он, на мгновение подняв взгляд. Получил от Норна подтверждающий кивок и снова опустил взгляд. На лбу у него пролегла небольшая морщинка.       — Официально? Ты не шутил, когда говорил об этом?       — Ничуть, — вздохнул Норн. — К сожалению. Простите еще раз. Я никогда и подумать не мог, что связь может сформироваться где-то вне Фикса. Быть связанным с таким, как я, это…       — Замечательно, — улыбнулся Всеволод. — Это замечательно. Знать, что в полетах рядом с тобой не просто друзья, а настоящие братья — бесценно. Кроме того, мы абсолютно равны в том, что в любой момент нас могут забросить куда-нибудь на отшиб галактики, одинаково подготовлены и занимаемся общим делом. Это редкостное везение, когда все совпадает настолько. Один случай на миллион, и я искренне не понимаю, за что ты извиняешься.       — Да, — подтвердил Ким. — У меня слишком давно нет семьи, и обрести сразу двоих братьев, тем более официально, это… Черт, даже слов не подобрать…       Горло перехватило, и Ким с трудом сглотнул подкативший ком. Эмоция была его и не его одновременно, откуда-то он знал, что в большей мере это Норн сейчас пытается справиться с захлестнувшей его благодарностью. Хотел что-то сказать, чтобы хоть как-то поддержать друга, но не успел: красной звездочкой ожил индикатор канала связи. Не раздумывая, Ким протянул руку и щелкнул тумблером. Мостик тут же наполнил знакомый прерывистый сигнал, вызывающий тянущее чувство где-то под ложечкой.       SOS.       Капитаны переглянулись. Не дожидаясь приказа, Всеволод вывел перед собой виртуальную карту и быстро определил источник сигнала.       — Крата, — озвучил он их общую догадку. — Похоже, не зря командование тревожилось. Что будем делать?       — Лететь туда, конечно же, — Ким пересел в капитанское кресло, сместив Норна в соседнее. — На Сазу нам нужно было, чтобы разузнать информацию, но раз с Краты поступает прямой сигнал о помощи, то Саза подождет. Я подготовлю «Чайку» к прыжку, а вы принесите мне какой-нибудь стимулятор, ладно? А то глаза на ходу закрываются. Не дай космос еще угроблю своих только-только обретенных братьев.