Юность

Январь 2024 года — май 2024 года

я лечу на колёсах железных, 

я играю на струнах души. 

мои действия не всегда однозначно полезны, 

моё слово – не всегда на холсте верный штрих. 

– Так, нам нужно придумать план действий. Это серьёзно. Что делаем, если нас схватит отряд особого назначения? Кайен щелкал пальцами, кажется, вознамерившись вытоптать дорожку в их квартире – он ходил по комнатам одним маршрутом, явно пытаясь придумать какую-то идею. Было похоже, что он паниковал, но Ичиго слишком хорошо знал его, чтобы сделать такой вывод, – речь шла, скорее всего, о некоем азарте. Кайен был не того рода человеком – приняв решение, он не боялся, не стремился отступить назад, но до умопомрачения мог просчитывать вероятности, зациклившись на них на долгое время, пока его не отпустит. Ичиго все же не удержался и закатил глаза. – Да не схватит, – отмахнулась Хиёри, крутясь в бархатном красном платье перед зеркалом на их шкафу. Она знала Кайена с детства, поэтому ей не впервой было останавливать поток бессмысленных по ее мнению рассуждений. Хиёри – давняя подруга Кайена, одноклассница со школы, соседка из родного захолустья, где они жили рядом все детство. Но отряд особого назначения… В стране постепенно запрещали подобного рода мероприятия. Поэтому вопрос все же был очень уместным, пусть Ичиго и совершенно не переживал по этому поводу. – Не-не-не, схватит или нет, неважно, нам нужен план!  Кайен остановился и вскинул палец вверх, поднимая брови – ох, как же его порой закручивала какая-то одна мысль, и он терроризировал всех вокруг, пока не придёт хотя бы к сомнительному решению. – У меня есть другая тема, которую было бы классно обсудить, – Хиёри скрестила руки на груди. – Как тебя Ренджи вообще отпустил? Лишь усмешка заплясала в зелёных глазах – его явно не застали врасплох этим вопросом. – А как тебя Хирако отпустил? – не остался в долгу Кайен. – Вопрос закрыт, – пробурчала она в ответ, отвернув голову. – Ха, выкусила? – Кайен довольно захохотал, уперев руки в бока, и они продолжили шутливо переругиваться. Дело было в кинк-вечеринке –  предложение друзей Ичиго принял, надеясь, что сможет хотя бы что-то ощутить, вырваться из серых будней, поглощающих его своей монотонностью.  Что произошло, почему он решил туда пойти? Да в этом-то и проблема. Ничего.  Январь был мирным, даже слишком – каникулы Ичиго провел по большей части у Киске, рядом и вместе с ним. Можно сказать, идиллия. И он ценил каждый день, берег в своем сердце, мысленно целовал каждую секунду спокойствия, что так редко его посещало – он даже не помнил, когда в последний раз было нечто подобное, поэтому с чувством некоторого подвоха смотрел в будущее, ожидая, когда все прекратится.  Ичиго точно был уверен – прекратится обязательно, просто он пока не знал, в связи с чем.  Во второй половине месяца, с началом второго семестра, фоново закрутилась тревога, пожирая его кишки, и Ичиго даже не смог понять, что же послужило триггером, но осознал – это оно. Наступил февраль, сгустились тучи, и грусть окончательно заполнила его сердце нескончаемой зимой, тяжёлой и беспросветной. Возможно, это был просто очередной депрессивный спад, но он же делал все возможное, чтобы выйти в ремиссию – пил таблетки, ходил на собрания группы, изучал себя, свои эмоции и реакции, окружающую среду и события, что могли расшатать его хрупкое перемирие с самим собой. Визуально не было причин. А копаясь внутри, Ичиго их так и не нашёл. – Хватит мечтать и ворон ловить, а то оставлю тут, – с шутливой угрозой крикнул Кайен, ушедший на добрый десяток шагов вперёд, пока они с Хиёри медленно ползли по тонкому льду. – Мы уже почти на месте. Закутавшись в черное демисезонное пальто, Ичиго ощущал себя идущим по лезвию ножа – был риск случайно обнажить свой наряд перед всеми прохожими, неудачно поскользнувшись.  Когда они зашли внутрь, в висках застучало беспокойство – двери перед небольшим закутком с гардеробной были панорамными, позволяя улице разглядывать их со всех углов, видимых и невидимых.  Кайен явно чувствовал себя комфортно в коротком красном платье в мелких пайетках, что висело на тонких бретелях и красиво обнажало его грудь вкупе с плечами, оформленными мышцами, Хиёри была по большей части закрыта длинными бордовыми рукавами, лишь разрез на бедре добавлял сексуальности, а Ичиго… Ичиго ощущал себя раздетым в коротких красных шортах и черном сетчатом кроп-топе.  Первым делом они направились в бар, и, несмотря на то, что был за рулём и пил антидепрессанты, Ичиго сразу заказал себе ром с колой, приятно охлаждающий руку и согревающий нутро. В голову не ударило, возможно, дело было в лекарствах, возможно, он был слишком напряжен, или все вместе, неважно, – пьяным он себя не мог назвать, к сожалению или к радости. Полутемные залы были разделены на зоны с разными практиками – попутешествовав по ним, пройдя пару кругов и рассмотрев порку, шибари, игры со свечами, они встретили только стремных на внешность личностей. Все было странно, непонятно и невзрачно. Безусловно, приходили и не за этим – просто от скуки, желая увидеть другой мир, узнать, какие еще грани любви существуют. И встретили ещё большую тоску. Мероприятие выглядело натужным, проходило словно со скрипом – без красоты, без очарования, без тайны и какой-то искры, что зажгла бы их глаза и сердца. Никого из знакомых они не встретили, и это было однозначно к счастью. Съебали грустные.  Сели в тачку. – Я надеялся, что там все будут трахаться на каждом углу, а была скука смертная! Тухлятина! Кайен на переднем сиденье аж запрыгал, раскачивая лёгкую машину, и Ичиго скривился, прокрутив ключ в зажигании – ему самому отнюдь не восторг принесла их затея. Огромная толпа народа, длинные очереди на практики, скудный бар и страшные наряды посетителей – все это не вдохновляло, лишь угнетая и так неизвестно чем омраченное сознание. Но Ичиго все же задумался. Бондаж и дисциплина, доминирование и сабмиссивность, садизм и мазохизм – все это, заключённое в краткой аббревиатуре, наталкивало на определенные вопросы и размышления. Безусловно, у него всегда был хотя бы лёгкий интерес к связыванию, но каких-либо других практик он не встречал и не стремился включить в свои будни – и так были проблемы с сексуальной жизнью, если ещё и это добавлять, вышел бы вообще кошмар. Разобраться бы с самим собой для начала, а не примерять наряды и вешать наручники, не зная своих реакций на ограничение свободы передвижений. Но зачем это все делали? Понятно, что ради удовольствия. Вероятно, стоило иным образом задать вопрос – с каким чувством человек принимал решение о той или иной практике с другим? Возможно, все приходило в конце-концов к одному и тому же – доверие. У практиков, насколько знал Ичиго, любовь не была обязательной, а вот доверие… оно обязано было быть. Думалось, что только из доверия можно дать другому человеку возможность творить с собой разные вещи, отпустить контроль, перепоручив его в надёжные руки, принести удовольствие и самому получить наслаждение без тревог, страхов и сомнений. В чем заключается доверие? Точно не в форме каких-либо действий, не во внешней оболочке, антураже или причудливых приспособлениях, а в самом отношении и том, что человек позволяет не только другим, но и себе рядом с близкими. И речь не шла о том, чтобы позволить себе все – под этим понимался баланс. Оправдать, подарить, получить, не подвести. Не навредить. – Не знаю, мне понравилось, – звонко проговорила Хиери, несколько раз ткнув коленом спинку сиденья Кайена, чтобы тот перестал дрыгаться. – А тебе как, Ичиго? Он уже вырулил с парковки, не обращая внимания на то, что творили с его машиной эти двое, и направляясь в другой район – к её дому. – Солидарен с Кайеном. Через пару дней он встретился с Киске. Был выходной, и, не найдя в себе внутреннего ресурса ехать в очередной снежный день самостоятельно за рулем, он с облегчением согласился на предложение забрать его из дома. Они сидели на диване в уютном молчании и пили чай, играла тихая музыка из аудиосистемы возле тонкого телевизора, а Ичиго вновь подумал о недавней вечеринке.  Почему он безоговорочно доверял Киске? Насколько? Даже позволил бы себя связать? – Что-то случилось? Киске, как и всегда, был проницателен до жути, улавливая малейшие перемены его настроения даже тогда, когда Ичиго ещё не успевал их заметить. Он даже не вздрогнул от вопроса – все барьеры, маски и чувство самосохранения уже без усилий исчезали рядом с Киске, растворяясь в небытие. Словно их и не было никогда.  И да, ему он бы точно позволил.  Позволил бы всё. – Нет, ничего. Не хотелось грузить его своими мыслями – хотелось лишь сберечь, порадовать, подарить нежность, даже если не было сил. – Я же вижу твоё состояние, – Киске мягко взял его за руку, не сжимая, не потянув на себя. – Поделишься? Теплая ладонь грела, передавая понимание, поддержку и безопасность. С ним всегда так – просто и легко, без тревожных загадок, без двойных смыслов и скользкого подвоха. Ичиго вздохнул – смысла отпираться совершенно не было. – Я… кажется, у меня снова депрессивный упадок. Но это неважно, – мотнул головой. – Тебе было больно? Ичиго дотронулся до шрамов на его лице указательным пальцем, нежным касанием ведя по щеке. Они не обсуждали это – тонкие, еле заметные линии на лице Киске, что первым заметил Кайен, когда смотрел его аккаунт в Instagram ещё в мае прошлого года. Они были практически незаметны, лишь пара швов в местах более глубоких ран выделялась короткими полосками. Они не украсили и не изуродовали – он просто остался тем, кем был и до этого случая, ни капли не поменявшись. Киске вдруг улыбнулся, так ярко и беззаботно, что заставил невольно прищуриться – он словно был солнечным светом, не обжигающим его, лишь греющим заботливо и чутко. – Я отключился почти сразу, головой ушибся, – и прижался к его раскрытой ладони, позволяя ласково растрепать свои волосы. – Очнулся уже в палате, улыбаться было больно первое время, а так…  Киске серьёзно посмотрел на него, и в этом взгляде почувствовалась сталь – прочный стержень, скрытый за мягкой древесиной простого карандаша. Ичиго не боялся уколоться – знал, что с ним больно не будет, – но все равно приготовился.  – Почему ты переводишь тему? – вопрос прямиком в солнечное сплетение, в скопление нервных клеток рядом с артериями. – Твоё состояние важно.  Важно или не важно… Так надоело это состояние, кто бы знал. Когда оно закончится? Казалось, что никогда, но сама болезнь предполагала периодичность, вызывая надежду, что и этот этап в его жизни завершится. Ичиго медленно убрал руку, прикладывая её к собственным глазам, прикрывая их, думая над тем, как выразить свое нежелание говорить, чтобы быть правильно понятым. Но Киске… он же всегда все понимал правильно. С ним не было нужды тщательно взвешивать каждое слово, достаточно было быть искренним и честным. – Да потому что это старо как мир, – как есть, от души, открыто и без страха. – Эти мысли всегда одинаковы. Поэтому я не хочу их обсуждать.  Этот круг всегда был одним и тем же – начерчен скрипучим мелком старых травм, наполнен пентаграммой прошлых ошибок, со свечами смутного настоящего, зажженными огоньками неясного будущего. Я обнаруживаю космический кратер, я лицезрею на дне мелкий блеск –  попыток заполнить пустоты подарками, лицами новыми, чувств красных треск. На дне чёрном грузы я вижу чугунные,  сияют металлом, а рядом весы  качаются как метроном, возле струнные  инструменты играют шансон, и часы тикают хлеще любых мерзких звуков. В стекле чуждой пепельницы – сожженный окурок, чей запах противен как мусора гниль. Спад всегда ощущался одинаково – давно изученные вдоль и поперек грузные мысли, нелогичность оценки событий и собственных поступков, тоска по былому, даже плохому, неожиданные слезы и желание удавиться в них, изжеванные губы и следы впившихся в ладони ногтей.  Кто я такой? Что внутри меня? Почему так пусто? Ичиго потер переносицу, жмурясь. – Вообще я недавно был на кинк-вечеринке, – признался вдруг, неожиданно для самого себя же. Он сам не знал, почему выпалил это, и запоздало испугался – вдруг это ранит Киске? Он пошёл без него, не сказал ему, никак не предупредил, а мероприятие, откровенно, было с сексуальным подтекстом – кажется, о таком говорят своему партнёру, да? – И как тебе? Тон был спокойным, тут же смывая чистой рекой его неожиданную тревогу и вызывая ощутимое облегчение. Кажется, даже доля интереса мелькнула в глазах Киске. Или это лампочка так причудливо блеснула в серебре его радужек? Ичиго не готов был поручиться за достоверность своего понимания даже хорошо знакомых реакций – именно тогда, когда все так путалось, себе и своим органам чувств он не доверял. – Если честно, беспонтово, – неловко улыбнулся, смущенно почесывая затылок. Ему нечего было скрывать. – Что ты хотел от этой вечеринки? – Киске склонил голову набок как-то лукаво. И это уже точно был интерес. Но Ичиго и сам толком не знал, чего тогда хотел, к чему стремился. Он лишь бестолково плыл по течению, минимально обозначив границы дозволенного. Был лишь один вариант. – Возможно, просто отвлечься, – он пожал плечами, уткнувшись взглядом в кружку в своих руках, будто в ней были все ответы. Но ответов в ней не было. – У меня есть мысль, – произнес Киске и выжидающе посмотрел на него.  Рассматривая его полынные глаза, видя ожидание от него разрешения продолжить, вновь отмечая отсутствие панамки, скрывающей эмоции, Ичиго понимал, что хотел бы услышать, о чем он думал, и точно знал – слова Киске всегда искренни в своих намерениях и полезны для него. Своего рода лекарство, льющееся на воспаленную рану – иногда слегка щиплет, но приносит однозначное благо. Поэтому, желая выпить противоядие отравляющим нутро мыслям, Ичиго кивнул.  – Все эти мысли – часть тебя, и у них, как и у всего, есть свои плюсы и минусы, – начал Киске, не отводя взгляд. – Твоё глубокое анализирование происходящего – это очень ценный ресурс, и, принимая в себе эту часть своёго характера, ты сможешь использовать её во благо. Ичиго слегка нахмурился, задумавшись над значением послания Киске – в нем, как и всегда, было некое философское зерно, призванное стать причиной поразмышлять на досуге. – Во благо самому себе, – завершил свою мысль Киске, ткнув пальцем ему в грудину. Туда, где, кажется, у него все ещё должно было быть сердце вместо зияющей чёрной дырой пустоты.  Он действительно мог оценить его анализ всего окружения и самого себя, так как Ичиго нередко делился с ним видением происходящего: по поводу родителей, университета, рассказывал о своей жизни, не утаивая неприятных деталей. Поэтому он не подвергал сомнению слова Киске.  – Я понимаю, – Ичиго страдальчески на него посмотрел. – Но порой это так сложно.  Киске качнул головой, соглашаясь с ним, и ладонями показал приглашающий жест, мол, иди ко мне. Ичиго отложил кружку в сторону и забрался к нему на колени, обнимая со вздохом, утыкаясь носом в плечо и вдыхая успокаивающий запах чего-то домашнего, травяного, тёплого, похожего на лето, что было, кажется, когда-то давно в прошлой жизни, – это было не его умиротворение, но именно оно становилось ещё одним столбом психологической опоры внутри.  Киске спокоен – спокоен и он. – Я рядом, – прозвучало рядом с ухом. И Ичиго верил. Киске словно строил перед ним лестницу с чётко очерченными ступенями, и он был готов шагать по ней, не смотря вниз, опираясь на неё, не боясь упасть и разбиться.  И, собственно, действительно по ней шёл. Март и апрель были не сильно лучше, но уже осточертевший снег начал таять, потянув свежим весенним воздухом, вскрывался лёд на реке, освобождая воду, и дышать становилось легче. В мае ему поменяли дозы препаратов, и, кажется, что-то начало меняться. Июнь шелестел спокойствием, мягкой поступью приближаясь к тому, чтобы сменить май, – он понимающе давал время, чтобы попрощаться с весной и встретить его раскрытой душой, готовой к превращению в нечто новое, неизведанное, впервые встречаемое. Ичиго подумал, что где-то в нем должны быть силы вылезти из своего тёмного кокона, превратиться из гусеницы в махаона, что летит открыто и спокойно, безмятежно размахивая цветными крылышками.  Возможно, это было правдой.