Юность

Сентябрь 2023 года — декабрь 2023 года

я люблю эти цумы, витрины,

и макдональдса смятый стаканчик,

я люблю перекрёстки, пробки, машины,

мат на улице, в комнате ящик.

и до дрожи ценю переулки 

с бумажками кислых конфет.

ненавижу все быдло и дурки,

вой алкаша на подъезд.

Сентябрь встретил умиротворением и благостным состоянием. На душе было спокойно – поездки к родителям привносили в жизнь баланс, не требуя каких-либо затрат душевных сил.  Тревожность начала давать о себе знать пятнадцатого числа – когда окончательно стартовал семестр, привнося назойливые капли стресса в свои будни. Новые предметы, необычные преподаватели, усложненная система сдачи экзаменов следующим летом, грядущая во втором семестре практика – все это выбивало из колеи и заставляло нервничать на постоянной основе фоново, почти незаметно, но физически ощутимо. Гражданский процесс пока лидировал, понравившись больше остальных предметов, к тому же его вёл выходящий за рамки человек, ставший в двадцать пять лет кандидатом юридических наук – ЗаэльАппоро Гранц, чье имя сразу запомнилось, выводясь розовыми чернилами на подкорке памяти.  – Небо или земля? – харизматичный преподаватель криво ухмыльнулся на первом семинаре, выбирая жертву для ответа.  Янтарные глаза полуравнодушно прошлись по напрягшимся студентам, лишь слегка блеснув толикой интереса. Аудитория зашушукалась, смущенная вопросом – никому не хотелось подставлять однокурсников, прекрасно помня номер каждого по списку. Ичиго хотел провалиться сквозь землю – застарелые шрамы зашевелились змеями на его сердце, переворачивая внутренности и бурля в кишках. Он прекрасно помнил этот вопрос. Он прекрасно помнил каждый миг так, словно все произошло вчера. – Не угадаете, откуда буду считать, – выстрелом в висок без предупреждения, финальный аккорд могильной песни, вколачивание последнего гвоздя в крышку гроба. Какое счастье, что вопрос был адресован старосте, а не ему. Напрямую фраза могла повлиять фатально – резко вывернуть наизнанку в достигнутом за минуту грязном санузле университета. Тошнота уже плескалась в горле, кружа голову, и Ичиго сжал зубы, стискивая ручку в руках. Октябрь был не легче. Депрессия захлестнула голову размышлениями о прошлом, и Ичиго снова взял бритву в руки – бритву Хэнлона, что резала наживую своим постулатом: “Никогда не приписывайте злому умыслу то, что вполне можно объяснить глупостью”. То есть, если расшифровывать более понятным языком – при поисках причин неприятных событий должны прежде всего предполагаться человеческие ошибки, и лишь во вторую очередь — чьи-то сознательные злонамеренные действия.  Возможно, это было просто его глупой ошибкой? Ичиго точно не хотел зла Киске, не стремился к мести непонятно за что, не думал им воспользоваться, никогда не мечтал причинить ему боль, лишь чувствовал вину, видя их взаимоотношения неравноценными – Киске явно делал для него гораздо больше, чем он, осыпая его подарками в виде любимого кофе, нежной ласки прикосновений, поддержки его идей и в виде своего времени, что было бесценно. Порой Ичиго действительно сомневался в своем интеллекте – как можно было настолько не контролировать себя и свою речь, разрушительным образом влияя на дорогих ему людей?  И если других Ичиго прощал за все, то себя простить – задача не из лёгких. Он ждал собрания терапевтической группы, в которую вписался по предложению психиатра, и, наконец, в очередной депрессивный понедельник настало время ее посещения. – Как ваши дела? – со спокойной улыбкой и взглядом, что обвел внимательно каждого члена их маленького собрания в поликлинике. Все молчали. Психиатр смотрел на Ичиго, Ичиго смотрел на психиатра. – Опять мне начинать? – ехидно ухмыльнулся Ичиго, не в силах сдержать истерический смешок.  Его одолевало невозможное желание хихикать и гадко улыбаться каждый раз, как он приходил сюда. – Давайте подождём всех участников, и потом начнём, необязательно с вас, – мягко проговорил психиатр.  – Мне кажется, когда вы задаёте этот вопрос, на него никто не отвечает, потому что он сложный, – поделился мыслью, явно не ему одному пришедшей на ум, одногруппник с лысой головой и татуировками по всему телу. Ичиго поджал губы, не соглашаясь с ним – ему всегда было легко, он знал, что говорить, наизусть, ведь мысли были одними и теми же, уроборосом закольцовываясь в бесконечный круг, который он давно исследовал вдоль и поперек. – Вопросы должны быть открытыми, чтобы человек мог раскрыться. Вы помните, какой вопрос я вам задал, когда вы впервые пришли ко мне? – речь психиатра всегда умиротворяла и настраивала на нужный лад. Он, пожалуй, был лучшим – всегда профессионален, деликатен, с аргументированной солидными источниками позицией. Ичиго ценил, что встретил его случайно однажды, получив контакт через другого специалиста, с кем впоследствии сотрудничество не сложилось – было дорого, мало по времени и почти бесполезно. – “Как ваши дела?” – предположил “татуировщик”, как мысленно назвал его ещё в первую встречу Ичиго, узнав о его профессии, ведь с именами у него было по-прежнему плохо. – Нет, – мотнул головой психиатр, – “Чем я могу помочь?” Ичиго и сам не помнил этот вопрос – начало лечения в мае было смазанным в памяти из-за многих вещей, произошедших в то время. Из-за встречи с Киске, из-за трудностей с деньгами, родителями и резких поворотов его статуса – от малообеспеченного работника до иждивенца с очень даже хорошим пособием.  – Ну ты не чистый пограничник, – вдруг сказал “татуировщик” в ответ на историю девочки с кукольными кудряшками, которую Ичиго частично пропустил, и недоверчиво покачал головой. Ох, как же часто у него в голове проскальзывало – нет у тебя никакого биполярного расстройства, ты все выдумал. – Я нечистый? – “милая девочка” сморщила носик и все дружно засмеялись. – Грязный? Хороший? Добрый? Милый пограничник? И реакция на свои же собственные рассуждения была похожей – отъебись, Ичиго, каким ещё ты должен быть, чтобы признать себя больным? Эталонным психом? Возможно, он им уже был. – Ты не похожа на пограничника, – упорно продолжил “татуировщик”. – Тебе ставили диагноз? Порой память заставляла сомневаться, было ли у рыжей головы расстройство, но принимаемые на постоянной основе таблетки не давали соврать – собрался полный комплект заражённых саморазрушительными мотивами мыслей и упаковался по коробочкам, встав перед глазами в ровный ряд, уже не оставляя надежды на врачебную ошибку. Да Ичиго уже и не пребывал в грезах – он пытался разобраться в себе и шёл к принятию около шести лет, по пути отсекая отрицание и торг наподобие "это все не со мной", открыто встречая новые трудности и добавляя в список ещё нерешенные задачи. – Я уже семь лет с этим. Тишина вкупе со вздохами удаляющихся смешков окутала Ичиго – суть их собрания была в том, что они просто обсуждали все, получая экспертную оценку своих эмоций и чувств от психиатра, дельные советы, как справиться с ними, контакты нужных специалистов и рецепты необходимых лекарств.  – Мне отзыв плохой написали, – начал личную историю психиатр, и Ичиго с интересом вслушался. – И такая злость меня охватила. Я думаю, если коллеги его на сайте прочтут, они поймут, что это была за особа, – он озорно подмигнул всем собравшимся. – Она обиделась, что я не дал ей личный номер телефона после первой сессии, потом написала множество сообщений на электронную почту, затем написала отзыв. Сначала были эмоции, потом включился мудрый разум, и я начал анализировать. Мудрый разум. Что будет, если у него тоже получится воспитать его в себе? Что это вообще значит? – Но как вы справились с этой злостью? Хотелось бы тоже знать ответ на этот вопрос – злость, но не на других, а на самого себя, порой захлестывала настолько сильно, что он ничего не видел вокруг, обращаясь взором лишь во внутренний мир. – Я с девяти утра работаю, у меня сессии нон-стоп, – отвлечение в работе, понятно, Ичиго тоже такое практиковал. – Сразу после тоже была сессия, я переключился, послушал дикие истории здесь и понял… у меня не все так плохо. Послышались мягкие смешки, и Ичиго против воли улыбнулся – да, жаль, что большего пиздеца, чем тараканы в собственной голове, он пока не слышал. И этот вариант с ним не прокатывал. – Однако, как я дальше с этим буду, не знаю, это интрига, – так значит, труд являлся лишь временной мерой, краткой инъекцией лишь скрывая симптомы того, что обязательно всплывет потом. – Надеемся, это будет мой мудрый разум. Я ещё подумаю, как с этим справиться. Пришла мысль, что надо бы тоже после занятия крепко подумать – как справляться с дерьмом в собственных мыслях. Жить становилось с ним совершенно невыносимо – он не мог в полной мере наслаждаться радостными событиями, он не догадывался, с каким настроением проснётся завтра, не подозревал, что может стать триггером и неожиданно окунуть в депрессивный спад или выбросить в маническое возбуждение, и не понимал, почему так сложно принять все, что безвозмездно дарят ему близкие. Собственные действия казались лишь слабым отголоском взаимности – недостаточно, несоразмерно, слишком мало и до ужаса неблагодарно.  – Я к чему это все: негативные эмоции считаются мощным стимулом, но это непродолжительно. Необходимо искать подкрепление более положительное, чтобы мотивация сохранялась на более долгий срок. Вот как. Ичиго и раньше подозревал, что его самоуничижение и самоненависть не добавляют достижений в разные сферы его жизни, но чтобы настолько… непродолжительно. Как он вообще существовал все это время с абсолютно болезненной, разрывающей на части причиной всех его поступков – виной, стыдом и страхом?  – А как же корвалол? Успокаивает же. Не Ичиго сказал это, но именно он хотел бахнуть его прямо сейчас – сбежать от новой задачи. Задачи разорвать круг порочных мыслей, приблизиться к далекому свету иллюзорной ремиссии, встать с колен и выпрямиться навстречу судьбе, самому настроить течение реки своей жизни... Разве это было возможно? – Фенобарбитал, извините, древний как дерьмо мамонтов, – психиатр усмехнулся, но не совсем радостно, явно что-то припоминая. – Там такая зависимость, там воняет же. Я, когда работал в скорой помощи, в подъезде уже знал, что за дверью меня ждёт. М-да, не выход. Но ведь он был убеждён в своей правоте – он заслуживал все эти мысли, верно оценивал свои поступки, видел их со стороны. Как с этим пониманием своих действий свободно жить? Да Ичиго вообще не стал бы с собой общаться, если бы его клон появился на горизонте. Себя в друзьях иметь он никогда не хотел. – Бабульки обсаженные в подъезде были? А вот это было смешно. – Нет, просто запах. И эта зависимость тяжелее, чем алкогольная. Похоже, всякие настойки окончательно отпали – добавлять зависимостей в свою жизнь Ичиго не собирался, однажды пообещав себе, что хотя бы такое творить с собой не будет. И так дерьма в своей жизни хватало, и болезненных аддикций – тоже. – А что они вообще делают под этим? Это уже интересно. – Они подрыхнут, пойдут, проснутся. “А что бы мне сделать? Пойду – бахну ещё”. Его не запретили, мне кажется, потому что будет восстание бабушек. Логично до жути – наверное, он бы тоже только безмятежно спал, с удовольствием приняв спасительного вещества и отрубившись в счастливое забытье. Но подобное решение влияло бы на окружающих – а их подводить казалось отвратительно эгоистичным и до мерзости безответственным. Таковым быть Ичиго не планировал. Ноябрь не отличался от октября – он был таким же серым, грустным и вялым, но Ичиго усердно учился, задвигая тягостные чувства на задний план, и стремился уделять больше времени родителям, Киске, Кайену, в общем, тем, кто ему был дорог и важен. Кто помогал ему удерживать в реальности тонкую золотистую нить осознания, что медленно, но верно подлечивала его нутро – все хорошо. Правда хорошо, даже без всяких "но". Когда все зачёты были сданы неожиданно без проблем, близился Новый Год.  Ичиго даже почувствовал толику вдохновения – мишура на ёлке во дворе родителей блестела серебром, снег сиял чистой белизной надежды, образуя волнообразные сугробы, а гирлянда на входной двери мигала радостными огнями, упрашивая улыбнуться ей в ответ. Вместе с Киске и Кайеном он заехал к родителям, а уже вечером Кайен изъявил желание уехать к Ренджи, поэтому Ичиго решил, что им пора собираться. – Чем займёмся? – ключи звенели в руках Киске, когда он открывал входную дверь в свой дом и придерживал её, пропуская его вперёд. Ичиго разулся, повесил куртку, и прошёл дальше в гостиную, наливая себе воды из-под крана с фильтром и сразу ополовинивая кружку. О, у него была идея, но для неё нужно было немного храбрости – и прохлада, охватившая нутро, отлично с этим справлялась, по его мнению. Он услышал шаги Киске позади себя, оставил чашку возле раковины и резко обернулся, внимательно разглядывая такое знакомое лицо без тени панамки. Светлые волосы закручивались на кончиках в милые локоны, пара прядок непослушно лежала на лбу, лёгкая щетина была на подбородке и щеках, придавая образу небрежности и домашнего уюта, мягкая улыбка светила радостью, адресованной именно ему, только ему, а полынь глаз излучала спокойное ожидание и открытость – он не таил свои эмоции, намерения, помыслы, показывая все карты, что у него были, не рисовался перед ним, будучи просто лучшим человеком, которого Ичиго когда-либо встречал.  Оттолкнувшись от столешницы, о которую облокотился бедром ранее, Ичиго медленно двинулся навстречу Киске. Приблизившись к нему, он заглянул ему в глаза – разница в росте была незначительной, но все равно пришлось чуть наклонить голову назад, чтобы сделать это, и показалось, что почувствовался нежный запах лаванды – сухой, серебристой, что растираешь меж пальцев, дабы вдохнуть её приятный аромат.  Острого лезвия стали не было. Вообще Киске, как и всегда, пах чем-то травяным – то ли луг в свете солнца, то ли пряные настойки, что одним безмятежным летом они пили вместе, то ли ещё что-то неведомое и непонятное, неважно, просто ощущалось это все чем-то родным. Ичиго перевел взгляд на губы Киске и, не удержавшись от своей маленькой мечты, сбывавшейся каждый раз, что он находился рядом с ним, прильнул к нему в поцелуе, со всей нежностью, что была в его сердце, прикоснулся руками к его щекам, а затем опустил ладони ему на грудь, прижимаясь ближе и стискивая ткань рубашки в пальцах. Киске обхватил его обеими руками за талию и с шумным вздохом огладил его ребра, придвинув поближе к себе, когда Ичиго прикусил его губу и пальцами потянул край ворота, расстегивая пуговицы на груди. С явным сожалением оторвавшись от него, Киске слегка затуманившимся взглядом нашёл глаза Ичиго, не более осознанные, и серьёзно на него посмотрел. – Ты точно готов? Это было чертовски хорошим вопросом – Ичиго остановился на мгновение, быстро проходясь языком по сухим губам.  Они не обсуждали это – все ограничивалось поцелуями на протяжении всего лета, лишь осенью дело дошло до взаимной мастурбации, а ныне, зимой… что зимой? Ничего. И Киске не спрашивал, не давил, не принуждал ни к чему и никак его не торопил, лишь ждал его инициативы, не обмолвившись и словом по этому поводу. Близость пугала, старые травмы крутили жгуты из его кишков, но, думая о Киске, о его жестах, словах и действиях, он хотел зайти дальше – раскрыть свои мысли, сделать важный для них обоих шаг, упасть и быть пойманным, довериться. – Да, – взгляд Ичиго прояснился, отражая серьёзность Киске, и он кивнул в ответ на его согласие. Киске подхватил Ичиго, придерживая за задницу, и тот скрестил ноги на его пояснице, чувствуя себя лёгким в сильных руках, удержанным на краю обрыва, спасенным искренним помыслом из омута вечных тревог.  Он шёл в спальню, и Ичиго целовал его урывками в такт каждому шагу, избавляясь от сомнений, что мучили его немногим ранее, но казались давними и старыми в свете ответа, что он получал. Киске расположился на кровати, и Ичиго заерзал на его коленях, устраиваясь поудобнее, и расстегнул пуговицы до конца, стягивая рубашку с его плеч. Руки сами потянулись к мышцам груди, живота, к предплечьям, доходя до кистей и переплетая пальцы с другими, такими тёплыми и хорошо знакомыми.  Мягко подхватив края тонкого свитера с забавными оленями, что был на нем, Киске снял его, попытавшись сложить её аккуратно по привычке, но Ичиго не выдержал и, забрав шерстяную одежду, откинул ее куда-то в сторону, в угол комнаты, и лишь краткая усмешка проявилась на мгновение, затыкаемая очередным поцелуем. Пальцы ласково перебирали рыжие волосы, массируя чувствительный затылок, и Ичиго распалялся все больше с каждым движением, протягивая руки к пуговице не своих джинс, расстегивая её и шурша молнией.  – Не торопись, – прошептали ему рядом с ухом, обдавая теплым дыханием. Ичиго на миг замер, осознавая слова, что с трудом доходили своей сутью до разума. Мелодия голоса Киске запускала петарды фейерверков каждый раз, когда он делал хотя бы малейший жест в его сторону – все мысли смешивались из-за встречаемой каждый раз ласки, трепетного отношения, бережных поцелуев и искреннего вожделения в потемневших глазах напротив. – Не торопись, – шёпот рядом с шеей и краткое касание губ по линии челюсти. Ичиго противоречиво поерзал на не совсем чужих коленях, придвигаясь ближе к бедрам и чувствуя твердость под собой. И почему все так медленно?  На этот раз он прекрасно понимал, почему все происходило именно так и никак иначе. У него уже был ответ. – Дай мне насладиться тобой, – чисто, искренне, с непонятной Ичиго эмоцией, – я так долго этого ждал. Киске ждал. Черт возьми, у него всегда на все был план, но, даже если что-то не работало, как нужно, он делал все от него зависящее, а затем просто ждал, перепоручая судьбе не его выбор вкупе с неведомым будущим. Встречал неизвестность лицом к лицу без страха и недоверия, лишь смотрел выше и двигался вперед с высоко поднятой головой, – смело, без дрожащих рук, готовый заплатить нужную цену, оставаясь свободным. Может, стоило научиться этой свободе? – Хорошо, – тихое согласие, плавание по течению, что мирно уносило вперёд, туда, где он ещё никогда не был. Киске сам уложил его на кровать, бережно раздевая и проходясь кончиками пальцев по всему торсу, с явным удовольствием исследуя тело и рассматривая его целиком. – Восхищен, – кратко резюмировал он и потянулся к тумбочке возле кровати. Ичиго знал, что там, – и в тумбочке, и в смысле его слов, – но все равно почувствовал, что похвала прошлась вспыхнувшим жаром по груди и заалела на кончиках ушей. Все было знакомо и предсказуемо, и это привносило спокойствие и чувство доверия к рукам Киске – он, не спеша, снял с него боксёры, обхватывая влажной из-за смазки ладонью уже сочащийся предэякулятом член.  Ичиго бесконтрольно вскинул бедра вверх, подчиняясь медленному ритму, и развел ноги в стороны, открываясь для него, уже не страшась происходящего, будучи уверенным в том, что ему не сделают больно. Киске готовил его с особой лаской, ценностным отношением, словно он был хрупким предметом, а не простым человеком с определённой долей прочности. Нежность изводила, заставляла гореть от кончиков пальцев до лба, к которому начали прилипать волосы, до тонких режущих вспышек в сером веществе, мелкими молниями рассекающие нервные импульсы. Голову охватило жарким огнём, Ичиго прикусывал губы в нетерпении, давясь стонами – постепенно жажда заполняла нутро, вынуждая черпать все, что ему безвозмездно дарили, двигаться навстречу пальцам, насаживаться на них и молить о большем в сорванном дыхании. – Пожалуйста, Киске… Послышался звук раскрываемой упаковки презерватива, и Ичиго впился пальцами в простыни, ожидая, когда произойдёт то, чего он так хотел, к чему в действительности был уже давно готов. Киске больше не стал томить его – головка коснулась входа, мягко надавила, без сопротивления проникая внутрь, не привнося и доли неприятных ощущений, лишь наслаждение и сладкое чувство заполненности. Он наклонился к нему, упираясь локтями в кровать и придерживая его предплечья прижатыми к простыням, переплетая пальцы и трепетно целуя, придвигаясь ближе так, словно не мог насытиться им, хотел вплавиться, стать единым целым с ним. Ускоряясь по просьбе Ичиго, он не закрывал глаз, не отводил взгляд, внимательно наблюдая за ним – не причиняет ли боли, не доставляет ли страданий, делает ли все верно. Влажные губы скользнули по шее к уху, прикусывая его, осыпали ценнностными касаниями кожу лица, ощущавшегося особенно открытым и обнаженным в этот момент, а затем вернулись к чуткому исследованию его рта в такт толчкам. И каждый выдох, каждый стон, каждое движение головы навстречу, дабы слиться своими губами с ним, все подтверждало, – да, ты делаешь все правильно. – Я не могу, я сейчас… И его услышали – рука обхватила его ствол, сначала сжимая, затем обводя пальцем головку, а потом двигаясь с нужным усилием и темпом. Ичиго уже не сдерживал полувскрики – каждая клетка тела пульсировала электричеством, по коже шелестели волны мурашек удовольствия, по вискам стекали капли влаги, – и он приложил ладони к щекам Киске, притягивая его к себе и бормоча что-то нечленораздельное между поцелуями. Он услышал низкий стон, и это стало спусковым крючком, дернутым резко и без предупреждения – прошило приторной судорогой каждый сустав, разжимая пружину внутри него, и белая пелена затуманила взор, мешая видеть, ясно мыслить, воспринимать себя в окружающем пространстве каким бы то ни было образом. Ичиго излился себе на живот, и Киске медленно вышел из него, тяжело выдыхая, и рухнул рядом, запуская пальцы в его волосы и взъерошивая их. Плывя в мареве, он слабо шевелил кистями в попытке вновь контролировать их, как-то обрести себя в реке, в которую погрузился с головой. Кровать прогнулась, и он моргнул, пытаясь увидеть что-то в полумраке, и смог лишь заметить, что темная фигура отдалилась от него, – Киске ушёл. Но впервые переживаний не было, лишь знание – он вернётся. Так и было – влажные салфетки трепетно вытерли его, избавляя от ощущения липкости, которое до этого момента он игнорировал, а затем на него надели его боксёры, привнося приятное ощущение тепла и защищённости. На кухне его ждал чай. Ичиго, не одеваясь, медленно прошёл к столу, взял чашку и расположился на диване, поджав ноги к груди, рассматривая свое мутное отражение в чёрном экране тонкого телевизора напротив него. – Ты в порядке?  Киске присел рядом, не касаясь постепенно остывающего тела, наверняка подозревая, насколько раним он сейчас. В порядке ли он? Пожалуй, да, но была одна вещь, что тревожила его и, наконец, находила выход в нужных словах. Его последняя нерешенная проблема, единственный оставший без ответа вопрос не к самому себе, но к человеку, что был рядом и вместе с ним прямо сейчас. Ичиго отложил чашку на низкий столик рядом с ним. – Прости меня, Киске. Вернее, это было извинение, которое он чертовски задолжал. Ичиго без страха, серьезно посмотрел на него, передав свои чувства взглядом – надежда на понимание, искренность намерений, чистое осознание неискупленной вины и признание в ошибках. – За что? Прямой вопрос – похоже, Киске действительно не догадывался, о чем велась речь. Что ж, Ичиго наконец-то был готов объяснить, спустя столько времени прекрасно понимая, что натворил однажды, чем мог вызвать боль близкого и в чём был готов покаяться, несмотря на неизвестность совсем не чужого ответа. – За декабрь двадцать первого года. Серые глаза распахнулись на мгновение, удивленные, но вдруг смягчились, передав ему нежность, ласку, трепетное отношение и шелест сухих веток лаванды. – Я никогда не держал на тебя обиды, – Киске подвинулся ближе, прикладывая ладонь к его щеке и бережно оглаживая ее пальцем. – Мне не за что тебя прощать. Ичиго прильнул к нему, крепко обнимая и утыкаясь носом в плечо, вдыхая знакомый до солнечного сплетения запах, успокаиваясь, веря словам Киске и ему самому. По его спине провели рукой сверху вниз и прижали к себе, кратко целуя куда-то в шею. И это было индульгенцией, на которую Ичиго даже не надеялся.