Юность

Начало апреля 2020 года

город пьяный в свечении жёлтом –

весь заляпан он грязью зеркал.

дороги растоптаны, измазаны потом,

дрожит бледных фар серебристый накал.

и гудят одинокие тени,

что из плоти и из паутин,

тошнота крутит желчью и метит

дорогу мне прямо в сортир.

Зима била в стекла машины, нещадно лепила хлопьями обзор, окрашивая небо мучительным серым цветом. Холодные карие глаза равнодушно следили за проносящимся мимо потоком машин и зданий, худое тело, закутанное в старую серую куртку, коричневый шарф и видавшие виды шапку, иногда устраивалось повыше, чтобы окончательно не заснуть. На часах ещё не было девяти – а для привыкшего бодрствовать исключительно ночью каждый раз оказывалось жутким кошмаром начать существование так рано. И если подъем был ещё выполнимым, то привести себя в порядок и загрузиться в машину было только лишь начавшимся горением в адском котле. Ряды домов постепенно становились реже, сменяясь низкими строениями явно старше его самого, видимость ухудшалась, так как они приближались к выезду из большого города. – Ичиго, я тебя сегодня со всеми познакомлю. Будешь стажером маркетолога, как ты и хотел, – женщина за рулём словно пыталась убедить куль из широкой, явно не по размеру одежды лежать не так уныло. Куль шевельнулся, снял шапку и потер бритый до пяти миллиметров волос затылок. – Хорошо, мам. Пальцы слегка впились в руль, мгновенно расслабляясь – женщина держала себя в руках, но переживания, мучительные, грызшие её последние годы, не могли не дать трещину даже в самой прочной маске. Ичиго продолжил смотреть в окно, замечая сузившуюся дорогу, превратившуюся из четырёх полос в неширокие две, и маячившие вдалеке невысокие дома явно более нового образца. Он не выходил из дома до этого шесть дней, и светлое небо выжигало веки, заставляло щуриться в попытке скрыться от яркого свечения, глаза слезились, нещадно утираемые рукой в коричневой замшевой перчатке. Мать прибавила громкость музыки, выбрав их любимые мелодии, и против воли Ичиго задвигал в такт ногой в чёрном кожаном кроссовке. Завернув на парковку, густо занесенную снегом, который ещё не успел вычистить трактор, мать притормозила свою Toyota Land Cruiser Prado, с удовольствием бороздившую почти не тронутый снежный покров. Почти – на стоянке уже стоял бежевый Nissan Murano. – Доброе утро! – энергично прокричала женщина, помахав рукой, когда заглушила двигатель и ловко спрыгнула с высокой машины. – Как дела, Киске? – Доброе утро, Масаки! Все в порядке! – зажав сигарету в пальцах, парень в фисташковом пуховике и нелепой полосатой шляпе поднял ладонь вверх в приветственном жесте. Ичиго осмотрелся, не двинувшись с места, и заприметил в метели слабо видневшееся низкое желтое здание с надписью "отдел продаж" под эмблемой "Каракура". Со вздохом признав, что они доехали, Ичиго завозился на месте, отстегивая ремень безопасности и потянувшись за чёрной сумкой с тетрадями и планшетом. – Чего сидишь? Выходи! – требовательно, но все также улыбаясь, крикнула Масаки, захлопывая дверь джипа и устремляясь навстречу Киске. Когда они поравнялись под крышей крыльца отдела продаж, она приняла зажигалку и подожгла сигариллу, и Ичиго не понаслышке знал, что запахло вишней. Киске забрал огниво и, поднеся к нему сигарету попроще, торопливо подкурил, пока метель не нарушила его планы. Ичиго с трудом соскреб себя с сиденья, буквально вываливаясь из автомобиля, и входя в снег по щиколотку. Короткие кроссовки возмущённо скрипнули, кожу обожгло холодом, и край чёрных джинс карго окрасился белым – Ичиго сдавленно чертыхнулся от обилия прекрасных ощущений. Пальцы, привыкшие к домашнему теплу, кололо до красноты, и он судорожно сжал ремень сумки, направляясь ко входу. Все новое и непривычное выбивало из колеи, обжигало внутренности, распространяясь липким холодом по плечам и спине, надёжно скрытым серым худи с потертым нарисованным человечком и полурасстегнутой из-за жары в машине курткой. Курить хотелось нестерпимо, но Ичиго чувствовал правильным сначала разведать обстановку, понять, что приемлемо, затем уже решать, что делать. Курил он при матери уже около полугода, отчим тоже был в курсе, но учитывая, что ему всего девятнадцать, мать порой стыдилась своего курящего ребёнка, а Ичиго не хотелось, чтобы она ощущала свою репутацию подмоченной его детским безответственным поведением. Сжав в кармане полупустую пачку яблочных сигарет с зажигалкой внутри, он сдержался. – Так значит, это ты – Ичиго? Ичиго хмуро оглядел Киске. Ответный взгляд было не прочесть – шляпа отбрасывала тень даже в такой светлый день, и невозможно было разобрать цвет его глаз. Однако глядел он цепко – явно читал недружелюбие и недоверие в мрачном лице напротив, но ничуть не смущался и продолжал несколько дурашливо улыбаться. Мать с легкой тревогой наблюдала за ними, и ее волнение выдавали лишь пальцы, в которых подрагивала сжатая ими вишневая сигарилла. Ичиго ничего не мог с собой поделать – он кипел в котле самоуничижения и самоненависти последние несколько лет, и просто улыбка не могла вызвать в нем желания раскрыться в ответ бутоном милосердия. В бритую голову впились щупальца холода, и он поежился, вспомнив, что забыл шапку в машине, и натянул серый капюшон на сияющий рыжиной затылок. Молчать уже становилось неуютно и неприятно, поэтому Ичиго посмотрел на носки кроссовок, полностью облепленных снегом, и перевёл взгляд на фисташковый пуховик. – Да, это я. Масаки, похоже, счастливо улыбнулась, раз хлопнула в ладоши: – Тогда я оставлю тебя тут и часа в три заберу, когда поедем обратно. Если что, пиши! Сигарилла была потушена в шапке снега на мусорке и исчезла в глубине маленького сугроба, когда Масаки притянула его к себе, целуя в щеку. Ичиго окутал вишневый аромат, вечно сопровождающий его мать, и он не скривился, запах стал уже родным, но внутри ощутил узел, сжавший лёгкие в тиски смущения, а затем приобнял её в ответ. Оставшись наедине с Киске, Ичиго облокотился о металлический столб, один из тех, на которые опиралась крыша над крыльцом отдела продаж. Он задышал глубже через нос, тихо и медленно вдыхая и выдыхая большие порции воздуха. Первая встреча была волнительной не в приятном смысле, а таких встреч предстояло сегодня ещё около семи по его предварительным расчетам – столько сотрудников ожидалось в офисе. И если курить пока не вариант, пусть мать и не дала каких-либо инструкций на этот счёт, то дышать – вполне себе даже опция, даже если иногда он забывал об этом. – У меня отдельный кабинет. Тихий бархатный голос врезался в сознание гвоздём, переворачивающим его размышления в попытке удавить волнения, и Ичиго удивленно взглянул на нарушителя его типичного круга однообразных мыслей. – И? Недоумение захватило его, он откровенно не понимал, как это трактовать. Попытка пристать к нему, что ли? Удивительно и невозможно поверить. – И ты можешь большую часть времени ни с кем не общаться. Как это делаю я. О, вот оно как. Значит, понимание, уважение личных границ и прочие приблуды. Не то чтобы у Ичиго была атрофирована функция благодарности, но в моменте лишь вспыхнуло раздражение, обжегшее щеки до ушей. – Спасибо, но я и так справлюсь. – Как знаешь, – легкомысленно пожал плечами Киске, докуривая сигарету, и отвернулся, куда-то посмотрев вдаль. – Доброе утро! Уруру, не застряли сегодня? Ичиго тоже обернулся и увидел девчонку, спешащую к ним. Её волосы растрепались под капюшоном, лицо порозовело даже от краткого пребывания на свежем воздухе, и отчего-то она выглядела виноватой. – Доброе утро! – прокашляла Уруру, запыхавшись, ввиду роста утопая почти по колено в белом покрове. – Нет, Киске, муж с утра выкапывал машину пару часов. Ичиго хмыкнул. Аномальные осадки первого апреля коснулись и его, ему с утра предстояла с отчимом та же задача: Prado хранилась на открытой парковке, и они час провели на ней с лопатами, расчищая пространство вокруг. Отчим не преминул дать ему пару подзатыльников, когда Ичиго швырнул снег, не глядя, и попал аккурат тому в лицо. Ичиго не обижался. Покрасневшее лицо Иссина определённо стоило этой случайности. – Привет, – Уруру запнулась, протягивая ладонь, потом спохватившись, сняла перчатку, и потрясла рукой вновь, – ты же Ичиго, да? Ичиго еле слышно вздохнул. Похоже, этих вопросов сегодня будет порядочное количество. Руку он все же некрепко пожал, несмотря на то, что его ладонь средне сдавили в ответ. Когда дверь отдела продаж открылась Уруру, светло-зеленые стены окутали Ичиго спокойствием психиатрической больницы. Ощущение лечебного учреждения продолжилось и на кухне – уже голубые стены придавили сознание, по неизвестной причине слегка распуская ком напряжения, скопившийся в солнечном сплетении. Ичиго осмотрелся. В целом, было уютно: общий зал со стойкой администратора и дверьми, ведущими в комнаты ипотечного консультирования, текущего сопровождения клиентов и санузлов. За одним из проходов скрывался коридор с кабинетами бухгалтера, руководителя и маркетолога с правой стороны, а впереди виднелась кухня, до которой уже дошёл Ичиго и снял куртку, повесив на один из крючков у стены. В самом коридоре по бокам находились столы с компьютерами и ноутбуками, разделённые матовым стеклом – рабочие места менеджеров отдела продаж. Каждый квадратный метр небольшого здания был использован с максимальной эффективностью, и это не могло не восхищать. По спутанным воспоминаниям Ичиго здесь уже был – потрепанный оранжевый диван на кухне казался смутно знакомым. С подлокотников из искусственной кожи местами слезла краска, обнажая серые переплетения ткани под ней. Бессознательно проведя ладонью по шероховатому предплечью и почесав его под рукавом худи, Ичиго удовлетворенно хмыкнул. Кажется, память начинала услужливо подбрасывать картинки. Ровно два года назад, так же весной, близился выпуск из школы. Ичиго плохо помнил то время – откровенно говоря, хотелось его вовсе забыть. Мать хотела, чтобы он обязательно поступил в университет, он же, словно уперевшись о косяк двери взрослой жизни, в которую его усердно выталкивали, пытался пропустить один год для восстановления пошатанной после школы психики и преодолеть личностный кризис. Когда вскрылась правда о его самоповреждающем поведении, Ичиго получил столько сочувствия, что хотелось проблеваться желчью больше, чем обычно. И неожиданно, спустя долгие месяцы отсутствия на работе, Масаки пригласила его приехать на неделю к ней из захолустья – и в большом городе провести каникулы. Мать тогда только устроилась, но уже перешла на руководящую должность под молчаливым наблюдением босса, находящегося далеко от нее в столице. Ичиго никогда не винил её в отсутствии внимания, скорее, чувствовал себя виноватым сам, периодически перетягивая одеяло на себя – собственные проблемы казались незначительными по сравнению с теми подвигами, что Масаки вершила ежедневно, и отвлекать её было, по его мнению, кощунственным эгоизмом. Ничего поделать, однако, с собой не мог – в моменты острого ощущения собственной никчемности, когда невыносимо мутилось сознание, брал лезвие канцелярского ножа и выводил узоры на левом предплечье, и затем... становилось легче. Блевать тоже было своего рода исповедью – с каждым куском еды, выходящим из горла в натужном скрипе, иррационально становилось проще дышать. Яснее думать. Легче жить. Когда Ичиго приехал, Масаки не стала его мучить вопросами и своими слезами, оставив это позади себя или на будущее, явно пока не определившись. Она претворила в жизнь воистину потрясающие выходные, учитывая все его немногочисленные пожелания. Первым делом Масаки потащила его к колористу, только услышав, что Ичиго хочет покрасить волосы в чёрный цвет. После процедуры он спустя мучительно долгое время почувствовал, что внутреннее наконец-то соответствует внешнему. Вторым делом Ичиго сделал татуировку на запястье с схематично изображенным солнцем. Жирные чёрные полоски он скрывал два месяца, пока дядя Рюукен и бабуля, у которых он жил в маленьком городке далеко от матери и заканчивал школу, не обнаружили их случайным образом. Рюукен был жёстким – помимо абсолютного равнодушия и обладания потрясающей способности доводить до слез с полуоборота, он умел смотреть настолько уничижительно, что становилось страшно за собственную сохранность. Как бы Ичиго ни терзал свое тело, жить он ещё хотел и стремился даже после суицидальной попытки в мае две тысячи восемнадцатого года, буквально перед выпуском из сотни раз проклятой школы. После неё появились ещё добрые тридцать-сорок полос на руке и выведенные лезвием оскорбительные надписи, кровь тогда текла бурным потоком в глубокий поддон душевой кабины и пришлось пожертвовать любимой футболкой и штанами, обмотав порезы ими перед тем, как добежать до своей комнаты на втором этаже дома и спасительных бинтов, присохших к ранам на следующий же день. Чувство вины вырывалось из глубин подсознания каждый раз, когда он смотрел на эти ебаные шрамы с тех лет. Когда до сжатых зубов хотелось курить, но не было возможности. Старые песни, старые травмы, старый мотив его жизни. Не то чтобы сейчас что-то кардинально поменялось, но вот уже год он себя не резал, и это определённо был прогресс. Ставим галочку, берём с полки пирожок с грушевой начинкой. Кажется, именно в ту весеннюю поездку перед глобальным срывом Масаки и потащила его с собой на работу впервые. Смазанные в памяти лица, "да, это мой сын", голубые и зелёные обои, "ого, какой взрослый", более высокая стойка администратора, нежели сейчас, светлые двери в кабинеты, плитка под дерево на полу и, конечно же, обшарпанный оранжевый диван. Ичиго своей памяти не доверял, но, похоже, так оно все и было. Этим так же могло объясняться, что часть людей его действительно знала и даже помнила, правда, взаимностью он ответить не мог. К сожалению или к счастью, пока понятно не было. – Диван удобный, кстати, – Киске обошёл его, по дороге уже где-то оставив свой пуховик, и махнул рукой на оранжевую облезлость.– Будешь чай? Увидев, как он берет сразу две чашки, Ичиго решил, что отвечать нет нужды. Присев на диван, он облокотился на спину и обнаружил в метре от своей головы дартс. Некоторые дротики, воткнутые в стену за пределами круга, были лишены перьев, часть валялась под крючками с одеждой возле пустых многолитровых бутылок из-под воды. Зашипел насос – Киске наполнил водой видавший виды чайник, ручка которого была прикручена к резервуару рядом строительных стяжек, и поставил его на электрическую подставку кипятиться. – Ты, получается, маркетологом хочешь быть? Банальные вопросы рождают лишь банальные ответы. Ичиго, не скрываясь, вздохнул и, оперевшись локтями в колени, уложил подбородок на сцепленные в замок пальцы. – Пока не уверен. А что ещё ему было ответить? Что вот, тогда, в семнадцать, он не понял смысла жизни, а сейчас, в девятнадцать, прям допер до осознания собственного профессионального призвания? Словно не было этих двух лет с лезвием в дрожащих пальцах, на коленях у унитаза, с призрачно близкими шансами сторчаться к чертям? О каком желании принять решение могла идти речь? Да он в собственном завтрашнем дне не мог быть уверен, ясно? – Понятно, – мягко и спокойно. "Хуятно", – подумал Ичиго, злостно ненавидя все подобные вопросы и понимающие взгляды каждой клеткой прокуренных легких. "Ничего тебе не понятно", – подумал Ичиго, наблюдая за перекатами сухих мышц под тонкой темно-зеленой рубашкой, когда Киске развернулся, услышав свист вскипевшего чайника. "Ты ничего не знаешь, что бы Масаки тебе ни успела рассказать", – подумал Ичиго, смиряясь с грядущим и нынешним в шорохе упавших в кружки чайных пакетиков и звоне вытаскиваемых из шкафа ложек. – Тебе с сахаром? – без взгляда, доверчиво открытой спиной к нему. – Без. Зашуршал кипяток, растворяющий цветную пыль из бумаги, обиженно прожурчали ложки, складируемые обратно на полку. Киске подхватил чашки, одну передал Ичиго, чутко не касаясь его пальцев своими, другую же поставил на стол, устраиваясь на стуле по другую сторону. Дистанция была удовлетворительной, и Ичиго мысленно поставил плюсик в карму новоиспеченного знакомого. Маленький такой плюсик. – Масаки мне сказала, ты планируешь учиться на журналиста, – снова цепкий взгляд из-под "господи-он-что-ее-носит-не-снимая" шляпы, но губы противоречиво растянулись в радушной улыбке и обнажились еле заметные полоски ямочек на плохо выбритых щеках. "Да мама много чего обо мне могла рассказать", – мысленно пробормотал Ичиго, но решил выбрать для ответа другие слова. – Да, верно. Разговор явно не клеился, по мнению Ичиго. "Господи, да какой из меня журналист", – подумал он, но выбор был уже сделан до Нового Года. Экзамены перевыбрать нельзя, деньги у репетиторов изъять обратно невозможно, подготовка уже была начата и шла полным ходом – аттестация предстояла летом, после этого планировалась попытка поступить в вуз на дистанционное заочное обучение. Попытка жизни номер два. Может, все же мечта стать журналистом в горячих точках не так несбыточна. Но он сильно сомневался. – Ладно, набирайся сил, тебе они ещё понадобятся, – дёрнул уголком губ Киске, забирая чашку и направляясь к двери рядом с проходом в кухню. Послышался хлопок главной двери и новые незнакомые голоса. – Я буду ждать тебя у себя в кабинете. Дверь за ним с тихим щелчком закрылась, и Ичиго перевёл взгляд на табличку, которая гласила: "Маркетолог". Под ней были приклеены стикеры с изображением явно страдающего от усталости Гудетамы и маленькая бумажка с подписью "Онанист чертов". Ичиго подошёл ближе. Не показалось. Глаза Ичиго расширились. Под бумажкой была ещё одна: "От онаниста слышу!". Он осмотрелся кругом. На всех менеджерских креслах в проходе висели аналогичные произведения искусства. “ОКР”, “старый”, “лола” и “зек”. Господи, куда он попал. Все оказалось не так страшно, но невыносимо. Дожидаясь руководителя, он занял менее облезлый бежевый диван – позже пожалев об этом, так как встретил абсолютно всех, – однако познакомившись с ними и услышав от Кьёраку Шунсуя, начальника отдела продаж, волшебную фразу “если что, обращайся”, Ичиго позорно сбежал, вернее, стратегически отступил. Дверь “онаниста чертова” приоткрылась после тихого стука и небольшой вежливой паузы. – Не справился? – без насмешки, но сочувственно спросил Киске, все так же дурашливо улыбаясь и приподняв в повторном приветствии поля глуповатой полосатой шляпы. Короткая светлая прядь на лбу сместилась. Цвет глаз по-прежнему не определялся, оставаясь чем-то между светло-карим и стального оттенка зеленым. Нечитаемый никак, кроме внимательности, взгляд и скрытый от посторонних вмешательств характер рождал ножевой укол в сердце и скручивающиеся от чувства опасности в спазме кишки. Мужчина ощущался жилистой, но от того не менее полноразмерной “тёмной лошадкой” в тихом, глубоком, топком, болотном омуте. – Пятьдесят на пятьдесят, – кратко ответил Ичиго, но счел нужным пояснить. – Встретил всех, познакомился. Думаю, этого достаточно. – Вполне, – легко согласился Киске и указал раскрытой, обманчиво беззащитной ладонью на офисный стул с тканевой обивкой в углу комнаты возле двери. Рядом валялись детские игрушки в виде машинок и кукол в коробках, в другом углу – набор сухих красок для фестиваля. На стенах висели медали и грамоты с первыми и вторыми местами на конкурсах, дипломы о переквалификации и памятные фото с командой отдела продаж, где Киске зачастую стоял позади всех, узнаваемый только по полосатой панамке, а справа была маркерная доска, где зеленым маркером вывели большим шрифтом “План-хуян” и “Лиды” с числами требуемых показателей. Случайно посмотрел наверх, и… Абсолютно без цифр часы с нервно дергающейся секундной стрелкой. И надпись “похуй на время” красным маркером, такого же цвета, как злополучная полоска секунд. Дернулся палец на правой руке. Дернулся и глаз Ичиго. Такой свободы он нигде не видел и даже представить не мог, что такое может быть на работе, где представляется буквально лицо компании перед множеством людей. Где оказывается сервис, еб твою мать. Ичиго почувствовал, как температура в маленьком кабинете повысилась, резко стало душно, несмотря на приоткрытое на верхнее проветривание окно, и спешно отвернулся к стулу, резко на него садясь. – Как впечатления? – благодушно осведомился Киске, закрыв неизвестную вкладку, кажется, с таблицами Excel, и развалившись в роскошном компьютерном кресле, разительно отличающегося от менеджерских. В его руках откуда-то появился веер, тут же со стуком раскрытый, и прикрыл его улыбающийся ехидно рот. Ичиго медленно достал планшет из сумки, расположил его на коленях и, щелкнув кнопку экрана блокировки, на автопилоте решил посмотреть время. В голове вместо звенящей пустоты мгновенно образовалась каша из мыслеобразов, стремительно сматывающихся в комок мутных ощущений. Почувствовав приступ желчной тошноты, с жуткой целеустремленностью поднимающейся по пищеводу и жгуче близящейся к горлу, Ичиго мгновенно поднялся, бросая планшет на стул до звона упавшей на пол техники и вылетел из кабинета, забыв закрыть дверь. Без вопросов проскользнул на память к санузлам с уже мутящимся в вертолетах сознанием и кровью, набатом стучащей в ушах. Не успев даже замкнуть дверь, рухнул на колени перед влажным унитазом после явно недавно смытой мочи и вывернулся наизнанку. Рвота с ужасающей скоростью хлынула из натренированного горла, по привычке не издавшего ни звука, лишь с гулким хлюпом, поднимая брызги, метнулась в чрево сантехники. Глаза заслезились, ощутимо краснея, Ичиго зажмурился, и соленая влага собралась на ресницах, стекая по скулам к подбородку, смешиваясь со слюной, лимонной водой и черным чаем, выпитыми накануне. Пожалуй, Ичиго никогда так не жалел о спонтанном решении выпить предыдущим вечером шесть таблеток трамадола и освежить с утра водичкой с лимонным соком обезболенное по позвоночнику тело – до лёгких покалываний при касании кожи необычайно невесомых ног. Такое унижение на маминой работе в первый же день казалось невозможным пережить. Утерев рот рукой, намотав сопли вперемешку со слюной и остатками желчи на кулак, Ичиго поднялся. Взял нежно-белую туалетную бумагу, приводя в порядок ободок и пол, отряхнул колени джинс от высохшей грязи из-под ботинок, и открыл дверь. Перед основным выходом из банного учреждения, за дверью санузла, был, к счастью, ещё один закуток с раковиной и мылом. Ичиго тщательно высморкался и тихо отхаркнул горький привкус термоядерной желто-зеленой жижи, страдальчески поморщившись. Он прополоскал рот с мылом, потер руки в пене и насухо вытерся той же туалетной бумагой за неимением альтернативного варианта. Взглянул в зеркало. Вердикт был неутешительным: лицо влажно блестело и покраснело неровными пятнами, веки с мокрыми клочками рыжих ресниц опухли, воспаленные губы подрагивали. Господи, он год не блевал и был уверен, что наконец-то вошел в ремиссию хотя бы по этому параметру, твердо решив не вызывать рвоту каждый раз после лишнего куска пищи, съеденного накануне, и не жрать жиросжигатели еще в апреле или мае две тысячи девятнадцатого года, и почему-то все случилось именно здесь. В целом, хорошо, что он сегодня не надел любимую синюю рубашку в клетку, в которой он безвылазно существовал в торч-времена. Было бы еще тошнотнее. Ичиго собрался с духом и вышел, не смотря по сторонам, низко опустив голову, и прошмыгнул на кухню, справедливо решив, что это лучше маленького кабинета Киске. На кухне, к его облегчению, никого не было. Девять часов и тридцать две минуты, судя по часам с эмблемой какого-то банка на стене. В уши резко проник звук голосов менеджеров. – Добрый день, меня зовут Джууширо, это жилой комплекс “Каракура”. Ранее вы интересовались приобретением квартиры, – мягкий успокаивающий тон с легкой хрипотцой. – Здравствуйте, меня зовут Йоруичи Шихоин, я менеджер “Каракуры”. Вы приходили к нам неделю назад и подавались на ипотеку, – чарующий женский голос, глубокий и манящий. Ичиго сосредоточился на звуках из соседнего коридора и принялся дышать глубоко и размеренно с тихим свистом, борясь с желанием зажать в зубах яблочную сигарету и мощным рывком затянуться. Не время. Не место. – Воды? Ичиго вздрогнул, медленно переводя взгляд со своих мыслей в сторону двери. Поднял карие радужки снизу вверх, замечая чёрные джинсы с белыми ромбами внизу. Зелёные рукава, не дождавшись ответа, продвинулись дальше, ополоснули пустую кружку из-под чая и наполнили водой из бутылки с насосом. На насосе была наклейка “Saint water”. До чего иронично. Ему только святости не хватало. Все остальное, конечно, в порядке. Полном. Вода качнулась в кружке, деликатно поставленной длинными пальцами на подлокотник дивана. В личной кружке Киске, судя по надписи “маркетолог” и незамысловатым рифмам поздравлений. Ичиго мгновение сомневался, уже свыкшийся с привкусом адской смеси желчи и миндального мыла во рту, но, протянув руку, решился сделать глоток и все же не пожалел. Опустив голову и вжавшись в оранжевую спинку, он сидел в ожидании приговора. – Я не буду ничего спрашивать, но за остальных не ручаюсь. Поэтому предлагаю вернуться в кабинет, – и, не дожидаясь ответа, Киске с шуршанием тапок исчез из кухни. Ичиго заторможенно кивнул и поплелся вслед за ним, взяв кружку с собой. Планшет с целым экраном лежал на тумбочке рядом со стулом, явно тронутый заботливой рукой Киске. – Изучи социальные сети компании и напиши пять идей улучшения рекламы. Твоё первое задание до часу дня, – пояснил в ответ на удивленный взгляд Киске. – Дальше можешь заниматься своими домашними заданиями или чем угодно. Ичиго не рискнул отвечать, чувствуя першение в горле, молча взял планшет и забил в поиске название жилого комплекса, принявшись за дело. Переживая следы выкручивания желудка в обратном направлении, он не сразу смог сосредоточиться на задаче. На автомате пролистав несколько страниц, он вернулся в их начало и вынужденно все перечитал – в голове было совершенно пусто и информация не желала усваиваться. Спустя полчаса Ичиго почувствовал, что лицо начало отпускать – по ощущениям оно вновь становилось бледным, сияя привычными фиолетовыми кругами под глазами. Строчки начали мягко проникать в сознание, и уже выходило даже запомнить общие мотивы постов, выявляя определённый стиль выражений. Зародился лёгкий интерес – тексты привлекали внимание, продавали идею посещения отдела продаж с экскурсией по жилому комплексу, обещали определённый образ жизни без рисования несбыточных надежд и сказочных идеалов. Выглядело довольно реалистично, к тому же, прослеживался характер. Видимо, это был характер Урахары Киске – Ичиго обнаружил фамилию, увидев подпись под постами с ссылкой на рабочую страницу. Или же она была личной? Трудно понять, так как страница пряталась за надписью “У Киске закрытый профиль. Добавьте в друзья, чтобы смотреть его записи, фотографии и другие материалы”. Ну и хер с ним, не больно интересно. Подобным Ичиго не страдал – все его страницы были открытыми, с реальными фото, только Твиттер оставался анонимным ввиду публикаций с селфхармом. Инстаграм был не сильно приличнее – прошлогодние осенние фотографии с КомикКона, где он намалевал лицо в стиле клоуна из “Оно” и выпускал облако дыма из полуприоткрытых губ, а также стоял рядом с Мадсом Миккельсеном, фото с чёрными волосами, розовыми, голубыми, карточки с курорта возле моря, где он щеголял в черном сетчатом кроп топе и рваных шортах с низкой посадкой, блестела серьга в ухе… Сейчас прокол остался и был практически незаметен, волосы – сбриты очень коротко, тело лишилось немногочисленных мышц из-за крайне нездорового образа жизни, но память осталась. Его легко было найти, ник простой, незамысловатый, реальные имя и фамилия, мама, отчим и другие родственники в подписчиках. Даже дядя Рюукен с сообщениями “удалил это фото быстро” в личке. Не то чтобы это возымело какой-то эффект. Ичиго предпочитал просто не отвечать, игнорируя сообщения. До звонков дядя не снисходил. Задание спустя пару часов он почти выполнил, когда задумался: может, все же найти всех в социальных сетях и подписаться? Как бы стрессово ни было, Ичиго горел иррациональным желанием подружиться или хотя бы наладить контакт с окружающими. Он прекрасно осознавал, что необходимо дать себе и другим время, но мысленно поставил заметку когда-нибудь это сделать. Когда-нибудь. Мимолетное вдохновение могло улететь в урну в любой момент, поэтому он решил отложить это дело на потом. – Эм, я все, – собравшись с духом, Ичиго поднял взгляд на Киске, чьи пальцы увлечённо и быстро двигались над клавиатурой, и на мониторе таблица Excel пополнялась новыми данными, стремительно увеличиваясь в размерах. – Минуту, – Киске вбил очередную формулу и свернул таблицу, открывая строку поиска, а затем, не глядя, протянул ладонь Ичиго. Он не сразу сообразил, что от него требуется, поэтому с секундной задержкой все же передал планшет Киске, который, уложив локоть на стол, пристроил щеку на сжатом кулаке. Глаза вдумчиво заскользили по тексту, и Ичиго усилием воли прижал прямые ладони над коленями, выпрямился, когда затряслись руки, следуя нервному состоянию хозяина. – Для первого раза пойдёт, возможно, чем-то воспользуемся. Завтра я тебе покажу, как мы с Тессаем создаём посты, приходи в это же время. Остальные пару часов он провел, расположив тетради на коленках и делая домашнее задание. Из кабинета выходить не хотелось – был риск встретить другие лица и вынужденные разговоры. А к Киске он уже как-то привык. Киске продолжил заполнять таблицы, затем открыл вордовский файл и принялся что-то печатать, периодически открывая папку с фотографиями жилого комплекса. Не то чтобы Ичиго подглядывал и внимательно следил за процессом. Так, случайно заметил. Когда близилось время отъезда, Ичиго написал матери. Масаки попросила подойти в соседний офис с синей крышей к ней в кабинет в течение минут пятнадцати. Он сложил все тетради и планшет в сумку, со всеми попрощался и вышел, не запомнив большей части лиц. – Как твой первый день? – мать сидела за компьютером, хмурясь и что-то печатая, но явно искренне интересуясь его состоянием. – Нормально, – дёрнул уголком губ Ичиго, зная, что этот тяжёлый жест мать не заметит. Масаки внимательно на него посмотрела поверх монитора. Её кабинет не был роскошным, но он чувствовал себя гораздо комфортнее, чем у Киске – более просторное помещение позволяло проще дышать, соблюдая дистанцию. – Ты же помнишь, что если тебя будут обижать, ты всегда можешь сказать мне? Как будто это не её идея была посадить его под присмотр в это общество, чтобы Ичиго не сторчался нахер или, чего хуже, не суициднулся – проще говоря, не пошел по кривой дорожке. – Тебе нельзя ехать учиться в столицу, ты абсолютно несамостоятельный, неадекватный, тебя нельзя оставлять одного, ты обязательно попадёшь в беду! Их безумно раздражало, что Ичиго выползал из спальни под вечер, не готовил и не убирался, выглядел, по их мнению, до отвратности неряшливо – серая футболка на пять размеров больше и широкие штаны в полоску могли задержаться на его теле по пять дней и более. Причём нельзя сказать, что мать не понимала его депрессивного состояния – она просто выбрала сторону отчима, который как раз-таки не хотел ничего слышать о его ментальном здоровье, дурашливо отбрехиваясь и таща супругу молиться в церковь. Ичиго прекрасно помнил, как после того разговора кружилась голова и он метался по комнате раненным зверем, думая, разобьётся ли он насмерть, если прыгнет с шестого этажа, или останется на всю жизнь инвалидом. Слезы текли по щекам, мучительно выдавливаемые из глаз, горло захлебывалось в неосуществимом крике, стены сжимались, плывя волнами, и расходились в стороны. – Мы слишком много говорим о твоей матери. Говорила психолог по направлению СДВГ и вместо того, чтобы направить к психиатру – как понял позже Ичиго, именно это ей следовало сделать, услышав о его суицидальных мыслях – предлагала рассуждать о чем-то другом. Она сообщила, что он находится обеими ногами в яме наркотической зависимости, хотя на тот момент он уже два месяца не употреблял мефедрон – однажды пообещав себе, что не будет узнавать, как это заказывать, так и не узнал. И никогда уже не узнает – в январе в аварии умерла одноклассница, которая помогала ему купить вещества. Ещё один плюсик к депрессии. Ей было всего девятнадцать лет, она вечно ходила по лезвию бритвы, стремительно разрушала свою жизнь – угоняла машину матери, разбивалась на ней, покалечив молочную сестру и впоследствии состоя на уголовном учёте, вынужденная ежемесячно отмечаться в участке и не покидать захолустье, употребляла наркотики, случайно нарвавшись на героин, втыкала нож в бедро парню в отместку за сплетни о себе, царапала чужую машину… Бедовая девчонка. Но смерти она не заслужила. Никто не заслуживал – кредо Ичиго по жизни был принцип гуманности. Он мог желать себе и другим смерти, но воистину никогда не хотел. – Да, я помню, – ответил Ичиго, уверенно посмотрев в ответ. Стоило немалых сил вложить твёрдости во взгляд, и все для того, чтобы мама не волновалась зря. Ведь он мог за себя постоять, верно? Он не в первый раз такое проворачивал. Прошлым летом его сплавили как ненужный огрызок сначала на отдельную квартиру маминой подруги, затем к бабушке, когда он мешался у родителей под ногами. Масаки, откладывавшая свою личную жизнь на потом, решила обрести свое счастье, и в эту идиллию он не вписывался – классический подросток с бунтарским характером и депрессивными замашками. Три месяца ада. То наркотики, подброшенные с легкой руки бывшей одноклассницы, то ссора с интернет-друзьями, то смерть подруги. Какая насыщенная дерьмовыми событиями жизнь. Ичиго так за это благодарен. – Я, кстати, не курил сегодня в отделе продаж, – заметил Ичиго, когда они вышли с мамой на улицу и перед погрузкой в машину она закурила вишневую сигариллу. – Здóрово, клубничка. Бросать бы тебе, конечно, – мать глубоко затянулась дымом, медленно и со вкусом его выдыхая, и запрокинула голову, смотря в безоблачное небо, покрытое синевой предвесенних порывов. Поразительное сочетание насыщенной голубизны и выпавших осадков, настоящая природная аномалия. Еще пандемия. Что творилось на этом свете? Она лукаво посмотрела на него. – Такой молодой, как твой будущий муж будет смотреть на это? Ичиго закатил глаза, не сдерживаясь. Мать уже полгода знала о его секрете, со скрипом приняв нестандартную ориентацию своего сына после скандалов. Эти разборки не помешали ей манипулировать понятиями семьи в дальнейшем. Ичиго, с одной стороны, восхищался переменами в своей матери, с другой же, считал это потрясающим лицемерием. – Может, он тоже курить будет, – пожал плечами Ичиго. – Один-ноль, – ничуть не расстроившись, ответила Масаки. Машина к тому времени достаточно прогрелась, чтобы она решила залезть внутрь и включить подогрев сидений. – Поехали, сынок. Иссин ждёт нас дома, приготовил наши любимые стейки, – не дожидаясь ответа, она села в машину, прикрыв дверь, которая автоматически закрылась доводчиком. Вечером Ичиго, не выдержав переживаний этого дня, выпил пять таблеток кодеина и после в паническом ужасе смыл все таблетки в унитаз. Они прилипли ко дну, но ершик в его трясущихся руках успешно справился с непростой задачей. Откуда блядские таблетки? Бабуля со стороны отчима передала их в качестве сильных обезболивающих, затарившись ими в другой стране и насильно – то есть, тайно – впихнув в чемодан матери перед их отъездом. Масаки их выбросила в январе и доверила Ичиго отнести мусор. Доверила, впрочем, зря – таблетки он сразу при первой возможности вытащил и спрятал, но теперь решил от них избавиться. Что ж, пора было с этим завязывать. Иначе и правда был риск сторчаться и потом, паря призраком возле собственного гроба, увидеть Иссина, бросающего горсть земли и оборачивающегося к его матери с фразой: – Я же говорил.