Однажды летом

      В этот день было не так жарко, как в предыдущие, а тень от высоких деревьев скрывала их двоих от постепенно нагревающихся солнечных лучей. Сережа растолкал Августа, когда на телефоне до звонка будильника осталось семь минут, что очень разозлило Хольта: просыпаться незапланированно он ненавидел чуть меньше остывшего чая. Хорошо, что сегодня Разумовский заварил и вкусный чай, и не еле теплый.       Под ногами хрустели мелкие ветки, гремели камушки, шуршали песок и сухие листья, а резиновые тапочки скрепили о кожу. Как бы теть Света ни уговаривала Августа надеть шорты, он был непреклонен: быть обкусанным комарами с ног до головы ему не хотелось, потому он нацепил на себя льняные брюки. Да и в восемь утра не так уж и тепло.        Сережа шел впереди и рассказывал про цветы, которые попадались по пути: белоснежные ветреницы и ромашки, фиолетовые клеверы и васильки, свежая мята и жгучая крапива, действие которой Разумовский показал на своих же ногах, когда споткнулся о корни дерева и навернулся почти что в самый центр крапивных кустов. Теперь икры покраснели и Разумовский останавливался каждый раз, когда невыносимый зуд вынуждал это сделать.        — Хорошо, что я штаны надел, — Август прошел на пару шагов дальше и обернулся на остановившегося друга; тот присел на корточки и чуть ли не в кровь расцарапывал собственные ноги. — У меня вода с собой, давай польем?        — Сейчас дойдем до того места и польем, — Разумовский громко выдохнул. Хольт заметил, что у Сережи нет ни одного названия для «тех мест», будь то речка, площадка или поляна, до которой они дошли через три маленьких остановки, короткое любование цветков и передергивание всего тела от Августа. По наблюдениям Разумовского, это происходило, когда Хольт слишком концентрировался на звуках, издающихся насекомыми; про ночных комаров Сережа вообще молчал: друг дергался так, словно это был грохот танка. Сам Август ничего об этом не говорил. «No comments».       Поляна с вырубленными деревьями, на которой остались только пни. Место было будто и знакомо, и неузнаваемо: словно эти образы высох деревьев, куполом укрывающих от неба и солнца, пышных и тяжелых кустов и вытоптанных широких тропинок встречались раньше: может, в каком-нибудь фильме, а может, и в сказке. Может, это все было сном. Очень долгим, теплым, радостным и фантастическим сном, где в темной чаще леса живет страшный дракон, в коконах живут феи, ведьмы забирают маленьких детей, а рыцари спасают своих прекрасных принцесс из высоких башен. Сказка.       Ноги что-то коснулось, и Август закричал; он обернулся, но никого, кроме сидящего на одном пиньке Сережи, здесь не было. Потом послышалось шипение, больше схожее с шорохом, и опустившиеся темные глаза уловили цветной комок шерсти.        Маленький кот — даже котенок — вздыбился, оперевшись на все лапы, как для прыжка, и тихо (на грани всех своих возможностей) шипел и клацал клыками.        У Августа все еще так стучало сердце, что он покачивался взад-вперед, даже стоя ровно. Руки почему-то дрожали, как и ноги. Как же глупо испугаться обычного ласкового кота. Тем более до такой степени, когда приходится переводить дыхание.        Часто моргая и держась за сердце, словно то могло выскочить из грудной клетки, Хольт подошел к трущему ногу другу. И уж лучше бы Сережа промолчал, чем что-либо говорил:       — Ты так красиво пугаешься.       Хольт сел рядом и достал из рюкзака бутылку воды; отпил, чтобы смочить горло, и передал из рук в руки.        — О чем ты? — вместе с выдохом начал проходить и неясный мандраж. Августу было стыдно: испугаться кота, это еще надо было придумать.        — О, — протянул Разумовский. — Ты сначала стоял-стоял. Красиво, громко крикнул! А потом резко обернулся; у тебя даже глаза потемнели, я отсюда видел! Ты с широченными глазами оглядываешься: никого нет — тебе еще страшнее! Еще ты встал так, будто готов отбиваться, — я у Олега такую позицию ног видел. Ну а еще у тебя так сжалась челюсть, что на шее были видны мышцы. Прямо как в фильме!        — И все из-за кота, — подытожил Хольт, смотря на приластившегося к мокрым ногам Разумовского котенка: белые, рыжие и черные пятна на маленьком пушистом теле. По-другому он это назвать сейчас не мог. — Откуда он здесь?       — Наверное, за нами из деревни шел. Хотя я его там не помню, но вряд ли он дикий. Смотри, как шерсть блестит.       Август не хотел. Он достал из рюкзака пачку мармелада, привезенную еще из аэропорта, и закинул в рот сразу несколько, а затем протянул упаковку Разумовскому. Тот как раз закончил с «охлаждением» красных пятен на ногах, которые уже начали потихоньку сходить на нет и все еще жгли кожу.       — А зачем мы здесь?        Сережа поставил наполовину опустевшую бутылку на обрубок дерева и поднялся, захватив с собой плетеную карзину, которую утащил из дома. Переживал и только после ответил:       — Мама сказала насобирать ягод. И шишек.        — А шишки для чего? — Август приподнял одну бровь, вновь вздрогнув, когда котенок ткнулся носом ему в бок. Его глаза опять расширились, и Сережа усмехнулся.        — Ты дыши, Август, дыши, — довольно улыбаясь, подсказал Разумовский, — это чудовище тебя съест, если посчитает врагом.        Страшный дракон в виде кота. Еще одно чудо знакомой и неузнаваемой поляны в лесу? Спасибо, друг.       — Мама будет делать варенье из шишек, — продолжил Сережа и подобрал валявшуюся на ветках маленькую шишку. — Собирай маленькие и мягкие; большие и жесткие не подойдут.       Оставленная на пеньке пачка кислого мармелада зашелестела, и Хольту показалось, что это звук отскочил от широких стволов деревьев эхом. Но, наверное, просто показалось.        Когда половина немаленькой корзины была наполнена шишками, Сережа достал из рюкзака кухонное полотенце, накрыв их им. Потом он вывалил собранную дикую малину, которую до этого собирал и хранил в завернутой футболке, теперь окрасившейся в красный цвет.       Но Сережу это, видно, мало волновало, раз он и пальцы вытер об эту ткань.       — Попробуй? Она кислая, — Разумовский кивнул на собранную горсть ягод.        — А зачем вам кислая? — Август все-таки взял одну. О да, такая кислятина не могла даже потягаться с химозным мармеладом.        — На варенье, скорее всего. Или на сироп домашний, — задумался Сережа. — А чего? Сахар добавить, и уже не кисло, — он пожал плечами.        Часов с собой не было, но по ощущениям они пробыли здесь около часа. Корзина оказалась увесистой, и ее на себя взял Сережа; Августу достался рюкзак и котенок на руках, которого нужно было донести в целостности и сохранности. Хорошо, что сейчас он не шипел и просто спал.       — Эх, вот бы мы смогли в Питер вместе поехать, — мечтательно выдохнул Разумовский, когда насыпь из деревянных осколков и острых веток сменилась обычной землей.        — Мы?        — Мы. Ты и я. Я и ты. А это уже мы, Август.       Хольт не до конца понял, с чем связаны такие резко сменяющие свое направление мысли, потому что через пять минут молчания Разумовский выдал уже что-то другое:        — Так все это странно.        — Что ты имеешь в виду? — Август действительно не понимал, о чем говорил друг.       — Да ничего. Просто так.       Наверное, сегодня был как-то неправильный день. Он просто начался с разбуженного на семь минут раньше Хольта, вот и все. К середине дня, наверное, за стаканом лимонного лимонада это все пройдет.        Они шли еще некоторое время в молчании, пока Сережа вдруг не шикнул; затем он присел на корточки и потянул Августа за руку к себе, к земле. Хольта начали уже пугать действия друга: что могло вызвать такое резкое желание быть ближе к траве — не понятно.        А потом стало ясно. Сережа кивнул вперед, и Август перевел туда глаза: листва зашевелилась, зашуршала, готовая показать страшное чудовище (Август еще не отошел от подобных мыслей), и вот — на расстоянии нескольких метров на тропу выкатился еще один клубок шерсти.        У Август начал бы дергаться глаз, если бы это был еще один кот.        Но это были лисята, как шепотом сказал Сережа. В его голосе были слышны улыбка и тихий писк — если бы он говорил громко, он бы правда пищал. Рыжий клубок расцепился — двое играющих лисят заметили их, лежá и не двигаясь, и просто смотрели на них несмышлеными темными бусинами глаз. Носы их и маленькие ушки заинтересованно дергались, но они так и не двинулись с места. Только маленькие рыжие хвосты выдавали их игривость.       Хольту нечего было говорить: он впервые видел настоящих диких зверей. Зоопарк с Мико не считается.       Разумовский хихикнул на какой-то особо высокой ноте, все еще держа Августа за локоть теплой ладонью.        Выскочившая из кустов большая лиса имела маленькую схожесть с красивыми и объемными формами на фотографиях, которые доводилось иногда видеть Хольту: эта была высокой и тощей, с не пушистым длинным хвостом, а в некоторых местах подранным, но она все равно выглядела до крайности гибкой и гладкой. Даже выглядела приятнее фото из интернета.        Рыжая грудь перегородила вид на лисят: мать чужакам не доверяла. Хищная морда смотрела ровно на Августа и Сережу, но не шипела и не рычала, что было удивительно.        Никто не шевелился: ни мальчишки, ни лисы; и рыжая лисица, наверняка подумав, какие люди глупые, сорвалась на длинных черных лапах в другую частью тропы. За рыжим хвостом ринулись и ее детеныши, не удостоив людей и шевелением коротких усов.        — Oh god, — выдохнул Хольт. Эта фраза мелькала в его голове все это время, но он боялся шевелиться и говорить даже после того, как звери ушли. Не спугнуть бы еще лес: кто знает, чем он может еще их удивить? — Откуда ты знал, что это лисы? За травой их не было видно.       Сережа поднялся и усмехнулся, будто этот вопрос был самым глупым. На самом деле так и было.       — Я же один из них, — пожал плечами Разумовский. Он тряхнул рыжими волосами, сощурив глаза и подал руку радостно улыбающемуся Августу. Котенок в его руках мяукнул и вновь стих.       Да, вопрос был действительно глупым.