Однажды летом

      Было жарко. В Московской области, где расположилась уютная дача Разумовских, температура поднялась до тридцати градусов и, если мокрый лоб можно было называть признаком плавления, практически буквально топила, как огонь — лед. Кстати, о льде. Вот бы было хоть что-то здесь холодное!       Но тут были только жарящее солнце, голубое небо без единого облака, щекочущая ноги длинная трава и яркие зеленые просторы обширного поселка. Что-то где-то стрекотало, жужжало, трещало. А Август боялся этой повисшей между ними тишины, где просыпались все звуки не-города.        В его Амстердаме летом было прохладно из-за дождя и ветра, небо иногда было синее, но чаще серое. Там не приходилось надевать что-то «легкое»; повседневная одежда там не была ни теплой, ни холодной — в ветровке было достаточно приемлемо.        И все же он сам напросился к Разумовским. Правда, в свое оправдание, он может сказать, что и не думал о такой жаре в России! Где холод, снег и медведи?       — Ты там идешь? — крикнул веселый голос спереди, и Август перестал смотреть себе под ноги. Интересного он там вряд ли мог найти, а еще больше думать о насекомых он уже не мог: и так высматривал все, чтобы не наступить.        Впереди шел рыжий-рыжий Разумовский. Если бы Сережа не сказал, что летом он становился еще ярче, Август бы подумал, что он покрасил волосы. Мысль была такая же глупая, как и та, где Разумовский рисует себе веснушки на лице. Действительно, поцелованный солнцем.        Сережа шагал так бодро, будто это самое солнце вело его за собой, а не не пускало, как Августа, в свои плавящие владения. Чуть ли не вприпрыжку, ей-богу.        Хольт шел медленно и нехотя, и с каждым шагом воспоминания о вентиляторе в их комнате манило просто развернуться и уйти. Но он здесь не ориентировался, а спасовать перед Разумовским хотелось меньше.       — Долго еще? — Август подал страдальческий голос, поправив солнцезащитные очки на переносице, и оглянулся: долгая дорогая от дома, которая длилась, кажется, час или два (но на самом деле занимала «лишь» полчаса) сменилась с травы на песок. Шлепки начали набирать горячую насыпь, и Хольт будто утопал в земле. Еще пять минут ходьбы, и он усохнет.        — Не-а! — крикнул Сережа, шедший, не сбавляя шага, на расстоянии, так как Август немного отстал. И все равно даже не остановился! Хольт уже собрался что-то сказать по этому поводу, возможно, даже разозлиться, но Разумовский его опередил: — Я уже вижу то место!       Сил не осталось. Они шли еще минут семь, и Хольт думал: может, у Сережи зрение настолько хорошее, что он видит с такого расстояния? Или «то место» — просто мираж? Если посмотреть в даль, можно было увидеть легкое волнение воздуха, настолько было жарко, потому Август не стал отметать последний вариант своих размышлений.       Они пришли. Наконец-то. Небольшой бережок был абсолютно пустым от людей. «Кто ж еще сюда сунется в такую жару». По другую сторону неширокой реки располагался маленький лесок, за стволами которого виднелись жилые домики. Только завидя тенек под деревом, Хольт прошел мимо Сережи, стоящего прямо посередине «небольшой пустыни» и все еще под солнцем, и сел прямо на прохладную землю, которая пекла не так сильно. Ценность одежды в борьбе с погодой в данное время не имела никакой роли.        — Ну чего ты? — немногим обиженно отозвался Разумовский и подошел к нему. — Давай я хотя бы расстелю, что ж ты уселся прямо в штанах?       Еще минут десять назад Август был готов ответить грубо и практически не жалеть на это ни сил, ни слов, но теперь, когда голова начала остывать, он понял: ни сил, ни слов — ничего у него нет. Тяжело выдохнув, Хольт снял очки, зачесал ими волосы и потер глаза.       — Да все равно мне на них, Сереж, — он старался звучать не так зло, как мог бы, — уже все равно.       Август глянул снизу вверх на расстилающего покрывало Разумовского, который не переставал лыбиться и жмуриться от солнечных лучей. А еще который не переставал выглядеть таким же солнечным.        — Мне не все равно, — возразил Сережа, когда закончил, и скинул рюкзак. — Тебе так идет синий лен! Жалко, если ты не сможешь его снова надеть.       — Не подлизывайся. Я не прощу, что ты потащил меня на улицу и не сказал, какая там жарища! — на последним слове он так, наверное, сильно запнулся, что Разумовский расхохотался, свалившись на красное покрывало. Сережа обещал не сильно смеяться над его акцентом, но, видимо, об обещании уже позабыл.        — Мама сказала, что там жарко! А ты — нет, нет, шорты не надену, они мне не идут, — Сережа продолжил смеяться, отчего вся его речь прерывалась громки вдохами и в некоторых моментах визгами. Но уже через пару секунд он снова просто улыбался и опять не дал что-либо сказать Хольту в свое оправдание: — Иди сюда.       Август скептически осмотрел место на песке. Да, определено, место под деревом привлекало его намного больше, чем на солнце.       — Там жарко, — произнес он, утирая лоб тыльной стороной ладони. Чуть ли не капало, боже.       — Разденься.       — Не спасет.       — А ты попробуй.       — Встань, — Август и сам поднялся из тени и подошел к растянувшемуся на покрывале Сереже. На его вопросительный взгляд Хольт вздохнул, и очки его свалились на грудь Разумовского. Ну все здесь не так: в России жарко, а солнце не греет, а плавит.       Сережа поднялся,  так как больше не хотел доставлять дискомфорта другу, и просто смотрел, как тот подтягивает к тому самому дереву, у которого сидел, покрывало, а потом и потертый рюкзак. Затем Август показательно отряхнул руки и сел в самую середину, чтобы не касаться ногами песка.       Разумовский в улыбке пождал губы, но ничего не произнес. Он оглянулся и, достав из рюкзака фотоаппарат, сделал несколько щелчков речки, а потом — Хольта. Сережа даже придумал подпись: «Август ван дер Хольт в неблагоприятной среде обитания». Другу об этом он не скажет.        — Так. Ладно, — произнес Разумовский, отведя фотоаппарат от лица. Голос его показался Августу уж слишком громким, хотя, кажется, его обладатель даже не старался кричать или как-либо привлекать внимание. Хольт поднял на него глаза и встретился с синими глазами Сережи. — Ты вряд ли тут еще сколько-то просидишь, поэтому давай.       Что «давай», Хольт понял не совсем. Стягивающий с себя фиолетовую футболку Разумовский ситуацию не разъяснил. Август отвел взгляд, завидев оголенный участок у шеи, и нервно произнес:       — Wha-at are you doing? — возможно, он не хотел, чтобы голос отражал степень его неожиданности от действий друга, но его желания подобного рода с Сережей зачастую не работали.       — Я? — переспросил Разумовский, когда остался в одних шортах. — Я собираюсь купаться.       — Купаться? — также переспросил Август, все еще не повернувшись. — Мы плавать пришли?       Сережа слышно усмехнулся.       — Конечно. Ты же не думал, что я привел тебя сюда, чтобы на песке полежать.        Разумовский сложил руки на груди и выжидающе смотрел на Августа, который с завидной скоростью перечитывал попадавшиеся на глаза камни или камыши. Они правда пришли плавать? Но Сережа ни разу не сказал, зачем они сюда пошли. Да и не сказать, что Хольта сильно волновало куда идти — он же с Сережей. С Сережей хоть на край света.       Август посмотрел на несмешно волнующуюся воду реки. Наверное, она была прохладная. Эта мысль должна была хоть отчасти радовать, но…       — Я ничего не брал, чтобы купаться.        Разумовский как будто только и ждал его слов, поэтому ответил почти моментально:       — Я взял. Это был сюрприз.        Ладно. Собственно, плавать не так уж и страшно. Это, конечно, не бассейн в отеле и тем более уж не ванна в доме. Что его там может потревожить? Река — не море: акул там нет.        Переодевания в Сережину одежду много времени не заняли, к сожалению Августа. Как бы он ни старался отсрочить неизбежное, ему этого не удавалась: взять ту же одежду, которая была по размеру Хольту, так как с Разумовским они были примерного телосложения. Август не мог понять, что конкретно его смущает в подобного вида забавах: у него есть прекрасная возможность охладиться, его вещи не намокнут, а Сережа так счастливо на него смотрит.        Август выдохнул и, сложив руки на груди, подошел к Разумовскому, который стоял на краю небольшого мостика и разглядывал его. Его взгляд снова упал на шорты Хольта, но теперь он молчал, потому что первый комментарий о том, что Августу «больше идут темные тона, а не яркие», сам Август встретил дергающимся глазом. Он не мог не согласиться, но еще меньше ему хотелось как-то обидеть Разумовского, сказав, что он мог бы и получше подобрать ему одежду. Об этом было противно даже думать.        — So, — как бы невзначай бросил Август и поравнялся с Сережей. Водная гладь манила исходящей от нее прохладой, которая могла хотя бы немного остудить голову. — Просто… плавать?       — Ага, — слишком уж весело ответил Разумовский, уперев руки в талию. — Хочешь — с разбегу, хочешь — просто прыгай, хочешь — аккуратно заходи. Не думаю, что вода холодная.        Август молчал, неотрывно смотря на воду. Он еще бы долго, наверное простоял, если бы не прокричавший что-то Разумовский, что успел отойти обратно к насыпи песка. Обернувшийся Хольт еле успел отойти на не такой уж и широкой поверхности досок, чтобы дать Сереже пространство для его фееричных маневров.       Пронесшийся мимо Августа рыжий ураган крайне мало напоминал что-то грациозное; это было явно что-то другое. В одно и то же время и небольшое, резвое и складное, и одновременно с тем — яркое, шумное, веселое и летнее.        Как бы Разумовский ни старался плавно войти в воду, брызгов все равно было много. Они искрились под солнечными лучами, переливались цветами радуги, напоминая салюты на Новый год, и снова возвращались к относительно большим водам. Пара попала на ноги Хольта, но он все еще выжидал, когда появится рыжая голова, пока укрытая жидким стеклом реки.        Сережа не заставил себя ждать; он вынырнул не так уж и далеко, часто моргая и оборачиваясь, чтобы найти Августа.        — Ну хорошо же! — выкрикнул Разумовский и подплыл к мостику.        Хольт уже успел сесть и свесить ноги в воду, слегка касаясь пальцами прохладной глади. Сережа не доставал ногами до дна, как заметил Август, по тому, как активно работали мышцы друга. Глубины он не боялся, но с речным дном он так и не сталкивался, оттого неизвестность его напрягала.        Разумовский тем временем обхватил нагретые солнцем ступни Августа остывшими руками, и Хольт вскрикнул.       — Залезай ко мне, Август, — Сережа выглядел как русалка из мрачных сказок, которые рассказывала тетя Света за чаем по вечерам. Образы морской девы из славянской мифологии отличались от представлений Августа об обычных русалках. Дух, который опекал леса и воды. Да, что-то такое и напоминал Разумовский, когда говорил этим своим зазывающим голосом. Уйти под воду и утопиться — не так уж и плохо, если последнее что ты видишь — хитрые глаза Сережи.        Разумовский пробирался выше по ногам друга. Хольт теперь опять молчал, и его эмоции выдавали сведенные почти что домиком брови и «щенячьи», как их называл Сережа, глаза.       — Ну щас, — отмахнуться от приставшего Сережи — задачка со звездочкой, как говорила его мама, но Август не предпринимал никакой попытки ни сбросить с себя руки Разумовского, ни сделать хотя бы вид, что он сейчас тоже полезет в воду.        — Я же могу и скинуть тебя.       — Не посмеешь, — с усмешкой смотря в синие глаза Сережи, Хольт был уверен, что слова друга если и имели какую-либо вероятность быть правдивыми, то только процентов на десять. Не меньше  и точно не больше.       Неловко было признавать, что своего друга он знал не так хорошо, как хотелось бы. Это стало ясно по искрящимся глазам и лисьей улыбочке Сережи. А еще действиях, которые также не заставил себя долго ждать.        Река была ледяная — скорее всего, так казалось из-за перегрева на солнце. Тело сковала небольшая судорога, а на коже проступили мурашки. Вода скрывала любые шумы: трещащие насекомых, переговоры птиц, шуршание листвы и травы и, может быть, громкий смех Сережи. Если открыть глаза, увидеть можно мало — блики света, пузырьки и непроглядную тьму, которая с расстоянием становилась только черней.        Почти что королевство. Вода хранила в себе устрашающую красоту, почти что абсолютную тишину, где звучали лишь перекаты волн, и…       Схватившая онемевшую от перепада температур руку ладонь со всей силы выдернула Хольта из воды. Он и сам не заметил, сколько времени он провел под гладью реки, но кислорода ему хватало, оттого такой резкой смены реальности он не ждал.        Звуки вернулись, а блики лучей на поверхности слепили.       Отряхнувшись от воды, Август нашел темными глазами рыжую голову Сережи и, немного стуча зубами, произнес:       — Дурак.       Но Разумовский не обиделся — даже не улыбнулся виновато, — а просто нырнул под воду и выплыл с другой стороны от Хольта.       — Ну, как водичка? — прошелестел его энергичный голос, а рука схватилась за плечо Августа. — Тепленько?       — Еще как.       Разумовский знал, что подобные интонации друга — признак (если не предупреждение) настроения, когда одно-единственное слово может не на шутку разозлить друга, потому он решил выждать немного времени, чтобы Август мог привыкнуть к температуре воды.        Но, кажется, Хольту потребовалось и того меньше: уже через пару минут он отплыл от мостика к Сереже, и дождался, когда к нему обернется друг, чтобы забрызгать его водой. Резвый вскрик Разумовского Хольту понравился — он был настоящим, не наигранным и живым.       Сережа сейчас вообще выглядел уж очень живым: его волосы намокли и теперь были темнее; веснушки, оставленные беспощадным солнцем, на щеках были маленькими созвездиями; большие глаза искрились ярче бликов воды и горели синее безоблачного неба; улыбка была искренней и красивой. Собственно, как и весь Сережа.       Разумовский все еще смеялся, когда окатывал водой уже Августа, смеявшегося так редко и красиво, что в груди что-то сжималось. Хольт успевал отворачиваться, когда вода заливалась в уши и глаза, и не переставал отвечать другу.       Здесь не было никого. Здесь не было ничего. Тут были голубой небосвод, вода, много зелени, стрекот насекомых и небольшая тень под деревом. А еще тут были Сережа и Август, которые плескались в воде и находились в абсолютном, полном, совершенном счастье, когда вода шумела под их телами и окутывала прохладой.