сапфировый город

      Юнги вынырнул из воды, едва не захлебнувшись. Успел сделать спасительный вдох и снова ушел под воду. Сильные волны накатывали и толкали его в сторону берега, дна под ногами не было, форма и амуниция тянули вниз. Все мышцы в теле ныли, воспалялись, но он плыл вперед, не видя ничего вокруг. Ничего, кроме мертвых тел. Ему приходилось расталкивать их, и он чувствовал, как они тонут, как вода бросает их в него.       Еще немного, и благодаря морю, Юнги наконец почувствовал ногами илистое дно, а потом и чьи-то руки схватили его и потащили на берег. Он успел сильно наглотаться соленой воды, и оказавшись на мокром песке, тут же откашлялся. Дрожащие пальцы в перчатках судорожно впивались в песок. Короткие неровные рытвины. Он перевернулся и упал на спину.       На фоне темно-серого неба в смазанных пятнах ему удалось поймать полные сожаления и ужаса знакомые глаза.       — Потери? — прохрипел Юнги вопрос, схватив своего зама за руку.       — Около тридцати двухсотых, — ответил тот, проверяя, нет ли у капитана ранений. — Сотня трехсотых.       — Я ошибся, Хоби…       Юнги с трудом выдохнул и бессильно уронил голову на песок.       — Ты пиздец как ошибся, Юнги-я, это очень плохо.       Хосок перетянул неглубокую рану на его бедре и ушел помогать остальным. Он плакал, но до этих слез ему не было дела.       Очнувшись в госпитале, прикованным к койке одной рукой наручниками, Юнги знал, что его ждет и был к этому готов. Безоговорочно. И любая мера наказания стала бы для него недостаточной. Отходя от сотрясения и легкой контузии, он уже думал о том, чтобы лично попросить комитет самого жесткого наказания для себя, пока не пришел Хосок. Одного взгляда на него хватило, чтобы эти мысли бесследно исчезли.       Бледное лицо, подернутое дымкой усталости и раздражения. Хоби поругался с охраной на входе, Юнги это слушал со слабой усмешкой, и она застыла на губах, когда тот вошел и первым делом обнял. Поднял с подушки, словно безвольную куклу, прижал к себе крепко и опустил обратно. Во взгляде на секунду блеснуло отчаяние.       — Слушание уже завтра, — негромким ровным голосом сообщил он, присев на край койки. — Они хотят все сделать быстро, оно будет закрытым, трансляция наказания только для отделения.       — Меру уже назначили?       Юнги наблюдал, как волнение захватывает Хоби, несмотря на все усилия, и вот оно уже готово было вырваться наружу сбивающей с ног волной. Если чувствам позволить.       — Конечно, — вздохнул Хоби.       Он осторожно коснулся его руки. Свободной, правой. Руки, где на запястье неизменно повязана синяя лента. Чуть сдвинул ее и провел пальцем линию.       — Руку? — прошептал Юнги и побледнел. — Серьезно? Какого черта не плеть? Или заключение?       Хосок тяжело и неровно вздохнул, согнулся пополам, закрыв лицо руками.       — Генерал Ким вообще просил казни, — сказал он и вдруг усмехнулся, даже хохотнул, вновь выпрямившись и посмотрев на друга. — Остальные не поддержали, но видимо идея что-то отрубить им понравилась. Ведь ты отдал приказ этой рукой, поставил подпись… Прости меня.       — За что?       Юнги не отводил взгляда от их рук, они медленно и несмело соединялись, пальцы переплетались, и в сравнении с тем, что его ждало, это было так приятно и нежно. Через пару дней он больше не сможет ощутить чью-то ласку этой рукой.       — Я давал показания последним, мне надо было постараться лучше, чтобы смягчить наказание.       — Ты и без того делаешь для меня слишком много, — Юнги постарался улыбнуться и приободрить его, но силам не откуда было появиться, и он только вздохнул. — Не парься, это всего лишь рука, не велика потеря.       Хоби посмотрел на него и засмеялся. Широкая изогнутая улыбка пополам со слезами. И замотал головой, роняя ее на грудь Юнги.       — Могло быть и хуже, — говорил тот, обнимая его свободной рукой, поглаживая по спине. — Я бы себя казнил.       — Не говори этого, хен, не надо.       Хоби все еще улыбался, когда поднимался из объятий, которых не заслужил, когда поцеловал его губы, всегда остававшиеся чуточку принадлежащими кому-то другому. Но грустная, наполовину отчаянная улыбка меркла, как солнце, заходящее за острыми высотками города. Они вдруг предстали перед глазами, а потом Юнги безвольно наблюдал, как Хоби развязывает ленту с его запястья.       — Нет, она… — с опозданием произнес он, слабо потянувшись за ней.       — Иначе они ее выкинут, я верну позже, ладно? — он аккуратно сложил ее и спрятал в нагрудный карман. — Я знаю, что она важна для тебя.       Важна. Юнги почувствовал, как его ребра с тихим треском ломаются вовнутрь, и голодная черная дыра пожирает их. А там… голос, что нежно и несмело зовет его по имени. Мягкий голос в ледяной темноте.       — Эй, все наладится, — тихо сказал Хоби, смахнув две горячие слезы со щек своего хена. — За тебя есть, кому заступиться, скоро будешь генералом.       Он поцеловал его в лоб и прижался к нему своим на пару последних мгновений.       — Мне пора, — там за дверью уже слышался шум. — С меня новая рука, когда культя заживет.       Хоби подмигнул ему, прежде чем скрыться за дверью. И Юнги рассмеялся. В какую нелепость превратилась его жизнь. В какую нелепость они ее превратили. Он смеялся, плечи прыгали вверх-вниз, и закрывал лицо рукой, на которой больше не было ленты цвета сапфир. Жгучие горькие слезы. Боль разрасталась в груди, и белые стены больницы бесстрастно смотрели, как крошится и рушится его нелепая, глупая жизнь.