chelsea smile

      Он не уверен, сон это или реальность, но когда бесконечная глухая пучина начинает уходить на второй план и сквозь закрытые веки проступает слабый свет, то пальцы с трудом проходятся по шершавой текстуре под ними. Звуки кажутся особенно громкими, вибрацией отдаваясь по комнате. Затуманенным разумом Николас старается собрать воедино то, что может понять сейчас: его руки не скованы между собой, он сидит, кажется, на некой деревянной поверхности, но что более важно – он точно не один. Ему требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть даже к такому слабому свету, что царит в этой маленькой комнатушке, и он даже жмурится снова, в попытках унять резь в глазах. Стены темные, потолки высокие, напротив него – деревянная дверь, маленькое оконце у самого потолка, через которое и пробивается яркое солнце, освещая пол, словно прожектор.       Следующим он замечает того высокого корейца с большими глазами — кажется, Ыйджу очнулся довольно давно. Парень мельтешит по небольшой комнатке, ерошит собственные черные волосы, ногтями впиваясь в скальп, и взгляд у него до того нервный и испуганный, что осознание к Вану приходит моментально – они заперты ждать собственной участи.      — Где именно мы? — Исян закашливается на середине фразы, но старается говорить четко, медленно, разделяя английские слова между собой паузами. Некогда паниковать, нужно собраться.       Бён поначалу теряется – он глубоко выдыхает, принимая попытки унять собственную дрожь, разводит руки в стороны и делает еще несколько пустых коротких шагов по кругу.       — Дом, — сначала отвечает он, бросая взгляд по сторонам, еще более растерянно добавляя: — Чей-то дом.       Информация уж точно не обладает той степенью точности, которую Николас принял бы за ценную, а потому он тоже рвано выдыхает. Вытягивая руки перед собой, парень замечает наспех перевязанные медицинские бинты в районе запястья, которыми явно пытались закрыть следы от наручников, затем осматривает руки Ыйджу и видит то же самое. Вывод просится сам по себе – те, к кому их привезли, не знают, что перед ними пленники, которых держат насильно, а значит, требуется заявить об этом так громко, как только это возможно:       — Сними их, — командует Николас, наспех зубами срывая крепко завязанный узел на бинте. — Мы должны доказать, что мы здесь не по доброй воле.       Кореец поначалу мнется на одном месте, утопив свое внимание в том, как тайванец быстро оголяет собственные окровавленные следы, полученные от трения металла, запихивая свернутые бинты в карман. Исяну кажется, что Ыйджу несколько раз порывается что-то сказать, и тайванец даже кивает ему, мол, «Говори», на что тот лишь мотает головой по сторонам, повторяя все те же действия.             А ждать некогда. Если это дом, значит стены не должны быть такими уж толстыми, должно быть, они могут попробовать подать сигнал SOS, и Исян, долго не думая, вновь старается установить визуальный контакт с корейцем:       — Ты пробовал это? — Он делает сначала тихо и слабо три коротких удара по стене, три удара с паузами, а затем снова три коротких – международный сигнал SOS.       Ыйджу лупит на него свои большие глаза, затем подходит ближе и демонстрирует кисти – вся тыльная сторона его ладоней усыпана коростами и совсем свежими ранами, синяками и заедами разной степени давности. Спустя несколько секунд Бён уводит руки за спину, пожимая плечами, и Николасу достаточно, чтобы подытожить для себя: Ыйджу пробовал это не раз, и оно никогда не работало.       Мысли в голове крутятся в хаотичном порядке. Когда Исян не без труда поднимается на ноги, он тут же направляется к хлипкой деревянной двери, замечая около металлической ручки полосы от ногтей – по телу проходится холодный пот. Снаружи – шаги, разговоры на неизвестном языке, отдаленно слышится даже смех, и от этого становится только хуже.       — Что если мы просто закричим? Или выйдем? Что там?       Кореец наконец успокаивает свой шаг, занимая место у противоположной стены: он вновь впивается ногтями в кожу головы, тянет волосы в сторону и молчит. Тишина давит, и Ван старается прислушаться к тому, что происходит снаружи, пока не сбивается на чужой ритм дыхания, что становится все чаще, все более прерывистым, а затем слабый голос с восточным акцентом все же звучит из-за спины:       — Выхода нет. — Бён топит собственное внимание в своих руках, сдирая коросты, а затем снова грубыми и напряженными движениями впиваясь в волосы. — Снова.       В голову лезут ужасные мысли, что кореец прав. Что бы они не сделали, рано или поздно солдаты их поймают, да и они, должно быть, целой толпой стоят по ту сторону двери. Если они не сделают вообще ничего – насилия не избежать, и так будет раз за разом.       Николас быстро сокращает расстояние и присаживается рядом, и в такие моменты ему лишь тяжелее от осознания, что языковой барьер не позволит ему сказать все, что он хотел бы, но парень пытается:       — Ты уже столько всего перепробовал, да? — Ван указывает на измученные руки Ыйджу, что продолжают впиваться в кожу. — Если мы опустим руки, они просто будут продолжаться пользоваться нами, пока не выбросят, как расходный материал. Билет в один конец. Давай попробуем еще раз?       Исян смотрит выжидающе секунду, две или больше, пока кореец лишь продолжает крепче и сильнее вырывать собственные волосы, и одна лишь мысль о том, что из них двоих собирается продолжать борьбу лишь он сам, заставляет сердце пропустить несколько ударов – столь проигрышное положение уж точно не ко времени, им нужно действовать сообща. Ван ухватывается за запястья корейца, быстро цепляясь пальцами за чужую кисть:       — Вместе, окей?       Ыйджу вздрагивает так сильно, будто по телу его прошел электрический ток. Он всматривается в глаза тайванца, и взгляд его кажется до того отрешенным, что Николас даже предположить не может, какой ответ его ждет, пока вдруг по ту стороны двери не слышится несколько тяжелых шагов.       Когда металлическая ручка проворачивается, а оттуда показывается молодой мужчина с банданой, закрывающей нижнюю часть его лица, Николас нервно сглатывает, сердцебиение его увеличивается до пугающих значений, и он лишь машинально сильнее стискивает кисть корейца. Свет в коридоре по ту сторону двери манит сорваться с места и бежать так быстро и так далеко, насколько вообще это возможно, да только смысла в этом никакого. Он будет пытаться бороться иначе, он точно не сдастся сейчас, и во всей этой подступающей панике он слышит шепот Ыйджу, заставляющий собраться:       — Попытаемся. Еще раз.

***

      С улыбкой, напоминающей больше животный оскал, им велят ждать, а затем дверь закрывается. Дыхание учащается, и Николас лишь старается отрезвить себя самостоятельно, ударив по щеке – думай, соберись, найди выход. Он встречается с обеспокоенным взглядом, что быстро лепечет что-то на корейском, а на английском выдавая лишь:       — Почему вместе?       А Николас и сам не знает ответа на этот вопрос. Он лишь на секунду еще раз цепляется за ладонь корейца, будто это должно придать ему сил, а затем мечется взглядом по маленькой комнатушке, что до пугающего пуста: два грязных матраса со множеством пятен и подтеков прижаты к противоположным стенам, ни единого окна, ни единого предмета, за который можно зацепиться, чтобы нанести удар. Одно осознание, что и помощи ждать неоткуда, действует как катализатор, выпускающий огромную дозу адреналина – он вспоминает о медицинских бинтах, что ждут своего часа в кармане, болевых точках в районе ключиц, рук, под ребрами и на затылке, места в районе паха, нос и солнечное сплетение, и даже успевает перечислить все те же основы Ыйджу, на что тот моментально кивает, а затем дверь открывается вновь.       Когда он видит их впервые, внутри собирается комок из паники, отвращения и злости – двое мужчин средних лет, с широкими плечами, большими руками и ужасно довольными лицами, чуть выше Ыйджу, чуть шире самого Николаса. Дверь закрывается, слышится поворот ключа со внешней стороны, сигнализируя, что время пошло, и Ван вспоминает слова Мэттью, что зачастую они платят за час или два, и если им удастся вырубить их обоих и не подать достаточно шума, возможно все может обойтись. По крайней мере сейчас тактика именно такая.       Первый мужчина улыбается и двигается навстречу Ыйджу. Ван провожает взглядом каждое его действие, и замечает, как нервно и напряженно кореец натягивает улыбку, машинально двигаясь назад, но движение его оказывается недостаточно резким, и мужчина одним рывком притягивает молодого парня к себе, принимаясь мучать его губы.       Мерзость этой картины заставляет Николаса выставить руки перед собой в защитном жесте, принимаясь отходить назад, и он тут же начинает тараторить, как будто это должно помочь, несмотря на хищный взгляд заказчика и радостную улыбку предвкушения на его лице:       — Помогите, пожалуйста, просто помогите. Я не отсюда, мы здесь по ошибке, солдаты держат нас и не дают выбраться, мы просто хотим попасть домой. Мое легальное имя – Ван Исян, я из Тайваня, пожалуйста, помогите нам добраться до полиции, я расскажу все, что знаю.       Когда мужчина равнодушно приближается ближе, Ван понимает, что сам загнал себя в ловушку – спиной он упирается в стену, а от того принимается двигаться в сторону. Он повторяет слова «рабство», «заточение», «помощь», «полиция», «SOS» снова и снова сначала на английском, а потом даже на китайском. Не работает ни на третий, ни на пятый раз, а пульс разгоняется настолько сильно, что Николас может слышать биение собственного сердца. Когда вьетнамец подается вперед, Ван тут же толкает его в грудь, сопровождая фразой:       — Отъебись от меня!       — Я заплатил за то, чтобы отъебать тебя, — с противным смехом парирует заказчик, и глаза Исяна в секунду округляются: он знает английский, он понял каждое чертово слово, что Ван повторил несколько десятков раз, и это никак его не остановило, от чего тайванцу становится страшнее.       Мужчина хватается за запястье парня, тянет на себя, и Николас упирается сильнее, нанося удар в районе локтя. Ван, потерявшись лишь на долю секунды, тут же оказывает схвачен за вторую руку и грубо брошен на матрас, и как только мерзкая туша предпринимает попытки оседлать его, Исян тут же наносит удар промеж ног – слишком слабый, не рассчитал, – и такая ошибка тут же стоит ему удара звонкой пощечины от заказчика.       — Лежи смирно! — командует вьетнамец, касаясь ремня на собственных штанах, и это движение заставляет Вана бороться сильнее и яростнее. Он наносит несколько ударов по корпусу мужчины, вновь целится в промежность, но как только тот седлает его полностью, то становится тяжело даже вздохнуть.        Сопротивление длится словно бесконечно, по ушам проходятся чужие стоны и рычания, и Николас успевает лишь пару раз зацепиться взглядом за Ыйджу, что находится в том же положении, что и он сам. Брыкаясь и защищаясь, тот на секунду сталкивается с глазами тайванца, а затем опускает взгляд на ремень своего соперника – резким движением достает его из шлевки, накидывает на шею вьетнамца и старается затянуть его петлей.       Вьетнамец на нем елозит и отвратительно стонет, и Ван чувствует его возбужденный член даже через ткань, а потому дважды повторять не приходится – он тут же тянется к ремню, собираясь попробовать также задушить мужчину его же поясом, что явно крепче тонких марлевых бинтов. Широкий кожаный ремень плотно вставлен в петли, и размаха движения не хватает, чтобы с первого раза вытащить его легко, а потому Николасу приходится сделать еще пару рывков, что отрезвляюще действуют на заказчика, и тот с мерзкой улыбочкой перехватывает пальцы парня. Как бы сильно Исян не сопротивлялся, пояс узлом стягивается на его шее, окончательно перекрывая воздух.       Он старается продышаться сильнее, но в голове уже собирается туман. Делает еще несколько слабых пародий на удар, но сил без дыхания банально не хватает. Он запускает собственные руки к ремню, стараясь образовать воздушный коридор, но мужчина тут же фиксирует запястья парня над головой. Мерзкие звуки, что повторяются снова и снова, сливаются с ощущением чужой голой и разгоряченной кожи. Единственное, на что он способен сейчас – это смотреть. Чувство собственной беспомощности разъедает черепную коробку изнутри, а медленно утекающий из легких кислород только напоминает о проигранной борьбе. Он уже ощущает чужие грубые руки на собственном теле везде: около талии, на груди, он чувствует, что мужчине даже не обязательно срывать с него одежду полностью.       Если бы он постарался лучше, возможно, он бы смог противостоять, он бы смог что-то решить. Только он сам был способен поменять исход собственной судьбы, но сдался слишком рано, и ему остается только винить себя в этом, ощущая то, как его раздвинутые – явно не по собственной воле – ноги стараются приподнять, сменить положение, пользуясь им, как тряпичной куклой, которая только и может что смотреть и жадно глотать воздух, молясь сохранить сознание до того момента, пока к нему не придет долгожданная помощь. Только вот время тянется, кислород застревает в перетянутом горле, а взгляд мутнеет и темнеет. Николас кусает язык, но это бесполезно, и он сдается.       Исян успевает еще раз найти глазами, полными слез, Ыйджу, пока тот находится совсем в другом положении, крепче удерживая ремень на шее своего противника, и Вану остается лишь надеяться, что Бён успеет прийти ему на помощь до того, как он задохнется окончательно.       Впервые Николас надеется на кого-то, кроме себя, и он правда хочет верить в то, что Ыйджу его не бросит.

***

      Ему больно. Сложно сказать, что именно разрывает тело сильнее: внутренние ощущения, что не позволяют сесть или хотя бы найти удобное положение лежа, фантомное чувство отсутствия воздуха, что должно вот-вот отпустить, или бесконечная грязь, ужас и отвращение. Даже с закрытыми глазами он отчетливо видит глаза этого вьетнамца, слышит его стоны и улавливает текстуру его кожи. Все это вкупе создает такой коктейль из злости и агрессии, что Исяну кажется, будто он готов прямо сейчас вскочить на него, разъебать эту блядскую машину, поджечь ее вместе с каждым солдатом, кто приложил руку ко всему этому, а затем найти человека, по вине которого Ван находится здесь, и заставить его пройти через то же самое.       Подсознание рисует страшные картины того, как Николас без зазрений совести заставил бы мучаться этого сраного вьетнамца, как лишил бы его всего, что ему дорого, а затем бросил умирать. И только эти ужасные мысли помогают парню остановить бесконечный град соленых слез, что уже намочили холщовый мешок на его голове.       И так или иначе, он все еще благодарен Ыйджу. Кореец все же попытался – попробовал вырубить этого заказчика, оттащить его с задыхающегося тела Исяна, взять на захват, но что вообще он бы смог сделать против мужчины в несколько раз крепче его самого? Винить его не приходится.       А вот кто виноват, так это сам Николас. Недостаточно сильно ударил, опоздал по времени, не рассчитал, не сделал, не успел. Дурак, идиот, бездарь. Парень даже почти вслух говорит сам себе: «Пожинай плоды собственной слабости, мудак», но его мысли во время прерывает чужой шепот.       Незнакомые звуки складываются в слова, значение которых Ван не знает, да и думать об этом не приходится по крайней сейчас, но словно защитной реакцией его мозг сам по себе приходит к выводу, что корейский – красивый язык. Чуть позже он понимает, Ыйджу поет – тихо, себе под нос, а может быть и для нового знакомого, которого он пытался спасти. Исян не знает эту мелодию, понятия не имеет значение этой песни, но почему-то ему думается, что это, должно быть, колыбельная. Да и мягкий голос его кажется будто бы убаюкивающим – он заменяет собой все мысли в голове Николаса.       И когда время придет, Исян определенно поблагодарит Ыйджу, извинится за то, что сорвался на него тогда в первый день, никогда больше не тронет без разрешения и поймет, и примет, и отплатит тем же самым. Когда будут силы... Когда сон перестанет забирать его в свои оковы под эту незнакомую мелодию.