chelsea smile

Когда грудь вздымается от глухого кашля, Николасу кажется, что ребра крошатся прямо внутри него, осколками впиваясь в органы. Когда он сплевывает на бетонный пол, крови виднеется куда больше, чем слюны, и он даже боится предположить, что именно происходит с его организмом. Когда он проходится языком по высушенным губам, смачивая рваную рану, что осталась после варварского вырывания кольца пирсинга плоскогубцами, остается лишь морщиться и втягивать ртом затхлый воздух.       Единственное положение, в котором он чувствует минимальное количество боли – если боль вообще можно как-то измерить, – это сворачиваясь клубком на грязном и холодном полу в каморке, что по размеру явно не больше полтора на полтора метра. Подкладывая руки под голову, ему удается рассмотреть стертую кожу на местах наручников, множество следов от уколов на внутренней стороне руки и синеющие запястья. Исяну сложно дать ответ на вопрос, есть ли в его организме какие-то вещества сейчас, ведь раскалывающаяся голова может быть как следствием синдрома отмены, так и «подарком» от множества ударов о бетонную стену и такой же пол, когда они окончательно теряли контроль и подбивали ножки и без того шатающегося стула.       В первую очередь это был акт унижения – это Ван понимает наверняка. Они не наносили удары по лицу, но без лишних раздумий били тяжелыми берцами по телу. Они не использовали оружие, лишь иногда стреляя в потолок, хотя в некоторые моменты Исяну казалось, что лучше бы они убили его на месте. Они не церемонились и создавали новые шрамы на его лице – ржавыми плоскогубцами было выдрано и кольцо на его губе, и несколько стальных сережек в ушах, и бровь, и крыло носа. Они просто оставили его без всего. Избавились они и от ярких приметных волос, сбривая под корень красную шевелюру тогда, когда Ван больше не мог сопротивляться, бессильно наблюдая за процессом. Они следили, чтобы пленник оставался в сознании, чувствуя каждый удар отчетливо. Они явно не планировали его убить, цель была видна как на ладони – унизить и сломить.        Если бы Николас мог, он бы точно уснул, но каждый вздох дается с трудом, потому приходится найти такой ритм дыхания, чтобы не слышать хруста собственных костей. И все-таки приходится старательно прижиматься спиной к стене – небольшое помещение, которое больше напоминает бункер от торнадо, не рассчитано даже на одного человека, не то что на двух взрослых парней. Исян старается не пилить нового знакомого взглядом, но больше смотреть ему и некуда, поэтому просто мирится с этим, да и кореец с синяками на лице не стесняясь лупит на него свои большие глаза. Благодаря Юджину он запомнил, что этого парня зовут Ыйджу, и что он, кажется, совсем не смирился со своим положением здесь. Это как будто помогает Вану бороться дальше.       И все-таки этот Ыйджу молчит. Николас отчетливо слышит их разрозненное дыхание, иногда наблюдает за попытками корейца сменить позу: тот укладывает голову то на левую руку, то на правую, упирается ногами в противоположную стену, подгибает их под себя. Свет здесь уж слишком слабый, но Исян успевает зацепиться взглядом за множество синеющих, краснеющих и желтеющих синяков на теле Ыйджу, и если бы он мог, он бы точно пожал ему руку за силу духа, но больно даже думать о том, чтобы двинуться в сторону парня.       — Чувак. — Начать получается как-то уж очень хрипло, а потому Николас откашливается, прежде чем попробовать еще раз: — То есть, Ыйджу. Ты в порядке?       Парень и так смотрел на него в упор, но взгляд его в моменте будто становится более живым – кореец вздрагивает, а отвечает коротко:       — Да.       — Это хорошо, — машинально бросает Исян, продолжая смотреть на один из самых больших синяков на предплечье нового знакомого. — Ты знаешь английский, да?       — Нет.       — В смысле «нет»? А как ты отвечаешь мне тогда, бля? — Серьезно возмутиться не хватает сил, а потому слова звучат как-то безжизненно, и Ван думает, что ему точно нужно принять хотя бы сидячее положение.       Подняться получается совсем не с первого раза, да и не так, как хотелось бы – Исян уверен, что если бы у него отсутствовал страх, что ребра развалятся прямо здесь и сейчас, то он бы выпрямил спину полностью, так, что уперся бы головой в потолок. Поначалу он старается подобрать ноги под себя, но колени тут же ноют, потому приходится занять чуть больше места. Ван обменивается взглядом с новым, можно сказать, соседом, но тот очевидно отказывается двигаться, на что Николас без зазрений совести закидывает ноги поверх чужих голеней.       — Ну, ты, кажется, не против, — бросает на английском он, на что кореец лишь продолжает лупить глазами. — Был бы против – сделал бы что-нибудь.       Тишина в комнате сопровождается редкими шагами со внешней стороны железной двери. Военные очевидно слоняются туда-сюда по коридорам, продолжая свой сомнительный быт. Николас уверен, что слышал по меньшей мере шесть разных языков из уст этих работяг. Среди них были и темнокожие, и белые, и азиаты, и люди, чью этническую принадлежность по одним глазам определить не так уж и легко. Они избегали визуального контакта и не стеснялись применять силу, если замечали, что Исян старается запомнить каждого из них. Он понятия не имеет, где именно находится, но уверен, блять, наверняка, что это совсем не детский лагерь, а значит, любая на первый взгляд незначительная деталь поможет ему в следствии.       Касаясь собственной бритой головы, он почти теряет контроль, когда снова и снова сталкивается с осознанием, как грязно они стараются поменять его полностью, лишь бы не опознали. Морщась, он чувствует липкость близь левого глаза, где когда-то был пирсинг.       — Ыйджу? — зовет Ван, пока вновь не получает взгляд корейца на себе. — У меня все лицо в крови, да? — Взгляд нового знакомого на секунду меняется, а затем вновь приобретает абсолютно нейтральный оттенок, и Николас сомневается, действительно ли он не знает языка. — Кровь. Красная жидкость. На моем лице. Да или нет?       — Да.       — У меня есть четкое ощущение, что ты мне заливаешь, что не понимаешь английского. Все-то ты понимаешь, даже сейчас, — честно парирует Ван, отмечая, как на лице корейца не напрягается ни один мускул, и он довольно быстро возвращается к рассматриванию следов наручников на своих запястьях.       Николас ненавидит, когда ему нагло лгут в лицо, да и не видит на то ни единой причины. Он внимательно рассматривает Ыйджу, как будто тот должен сдаться и признать всю глупость своего поступка, но тот даже не поднимает головы. И больше всего саму ситуацию портит лишь застилающая глаза ярость, ведь Исян даже мысленно прикинуть не может, зачем вообще врать в таких очевидных вещах. Если они оба хотят выбраться отсюда, значит, им нужно все обсудить и объединиться. Корейцу, кажется, просто не хватает мозгов понять это, а значит, Ван собирается подступиться еще раз:       — Ну, если ты не знаешь английского, то это плохо, потому что я собираюсь тебя хвалить. — Когда Николас начинает говорить, Ыйджу в очередной раз поднимает на него взгляд, хлопая ресницами. — Потому что вообще-то ты сильный человек, что не сдаешься. Респект за все это. — Исян указывает на руки с россыпью синяков, на что кореец прячет руки за спину так, словно тайванец его оскорбил. — Да не разыгрывай ты. Если ты меня прямо сейчас понимаешь, то я предлагаю кооперацию, окей? Я уверен, никто не рад тут находиться, но если все вместе…       Когда редкие шаги сменяются на целенаправленный ход нескольких человек по железному коридору, Николас замолкает и прислушивается, как металл гнется под весом нескольких людей, а затем до него доходит и громкая английская речь от незнакомого голоса:       — Начальник, я клянусь, вот прямо обещаю тебе, что это все случайность! Он просил как-то погрубее, понаглее, я вот и сделал все по запросу. Ну да, попал не совсем туда, куда надо, но все же!       Исян ловит себя на мысли, что ему стоит проверить реакцию корейца: тот прислушивается столь же внимательно, но лицо его остается нейтральным, и Николас лишь успевает сделать себе пометку, что ему предстоит наблюдать за ним чуть и дальше.       Когда дверь открывается, а голос становится громче и отчетливее, сначала Ван сталкивается взглядом с дулом оружия, что направляется на него моментально, а затем пленник почти вжимается в стену после команды от военного.       — Ну, ненадолго ведь, да? Посижу и выйду! — Голос звучит настойчиво даже когда молодого парня грубо бросают на бетонный пол.       Незнакомец ударяется головой о колени Николаса, так что тот даже не успевает выставить какую-то защиту для него, но не перестает приводить один аргумент за другим, на что у военных нет никакой реакции.       Англоговорящий с сильным канадским акцентом почти воет, когда тяжелая дверь закрывается, и в тесном помещении их оказывается уже трое.       Исян едва успевает рассмотреть маленькое круглое лицо, нависшее веко на опухших глазах и широкую шею, стараясь вспомнить, как же зовут этого человека, как он тут же начинает говорить, усаживаясь поудобнее:       — Ну и хуй с ним. Ну и получил этот мудак по печенке заслуженно. Ну и не очень-то и хотелось. Пошли они все, если честно. — Он быстро перешнуровывает свою побитую и грязную обувь, отряхивает черные штаны от белой бетонной пыли, а затем бросает взгляд на Вана. — Я, кстати, Мэттью, мы как-то не познакомились. — И человек, что наконец-то обрел имя в глазах Исяна, протягивает руку так, словно они знакомятся в баре, а не в маленьком помещении, в котором их заперли на неизвестный срок.       Николас тратит несколько секунд, посматривая на протянутый ему жест, надеясь, что Мэттью поймет самостоятельно всю ущербность ситуации, но тот лишь выгибает бровь, убирая руку за спину и почесывая затылок:       — Я тебя уже знаю. Рики – конченный идиот, но он сказал, что тебя зовут Николас, и что ты попытался дать по съебу в первый же день. Десять баллов за характер, ноль за реализацию. Ты с западного берега или с восточного?       — Нью-Йорк, восточное побережье, — машинально отвечает Николас, сверяясь с реакцией корейца, что очевидно наблюдает за их диалогом.       Стоит только Вану отвлечься, как Мэттью начинает активно мотать головой между ними, быстро переходя на корейский. Переговариваются они недолго, и тайванец понятия не имеет, о чем именно идет речь, улавливая лишь вопросительную интонацию Мэттью и сухие ответы Ыйджу. В конце диалога парень с синяками в очередной раз что-то отвечает, на что новичок в их импровизированной компании закатывает глаза, возвращаясь к диалогу с Николасом:       — Восток – это круто, я с запада Канады, но предложили мне как-то чудесно-волшебную работенку где-то в ебучем Вьетнаме, и как будто бы даже не наврали, но было одно «но»: что-то мне никто не рассказал, что это рабство сраное и отсюда выхода нет. — Теперь же парень быстро расшнуровывает свою обувь, доставая один шнурок, тут же принимаясь завязывать его в узлы, наблюдая за тем, как меняются эмоции на лице Исяна.       Николас старается систематизировать информацию в своей голове, причем желательно ту, которая может ему пригодиться. Если человек напротив него не врет, то ситуация в несколько раз хуже, чем он мог себе представить.       — Расскажи мне больше, — непривычно тихо начинает Ван, вспоминая, что их очевидно могут прослушивать. — Мы во Вьетнаме? Что за рабство? Почему нет выхода?       — Ну, как вариант, потому что они с пушками стоят. Пристрелить, я думаю, не пристрелят, ну, по крайней мере при мне все живы остались. — Мэттью вдруг обращается к Ыйджу на корейском лишь одной фразой, получает такой же быстрый ответ, а затем продолжает уже на понятном для Исяна языке: — При нем тоже никого не убивали. В общем, они позаботятся, чтобы ты никуда отсюда не смотал. И да, это Вьетнам, один из ублюдков, к которому меня возили, был из города Туихоа, но где находимся мы, не знаю. — Он вновь прерывается, вновь получает ответ от второго корейца и опять продолжает. — Он тоже без понятия.       Исян роняет голову на руки и цепляется ногтями за скальп, шумно выдыхая. Он еще раз осматривает желтеющие синяки на Ыйджу, растрепанные волосы и грязное лицо Мэттью, а потом старается скрыться в собственных же ладонях.       — Братан, ты в очке, если кратко. Точнее, если хочешь развернуто, то этим самым очком тебе придется поработать, если не хочешь тут сидеть постоянно и выхватывать по первое и второе. Ну я так, чисто говорю. Вот теперь я все рассказал, теперь можешь шокироваться, а то ты раньше времени выпадать начал.       Мэттью по-бытовому пожимает плечами, тут же переключаясь на диалог с Ыйджу, активно указывая на его лицо, но Николасу нет уже никакого дела до их бесед. Он притягивает ноги к себе, игнорируя боль, укладывает голову на колени, принимаясь хвататься за собственные короткие волосы, надеясь выдрать их с корнем и просто проснуться. Видит Бог, он никогда не думал, что окажется в такой ситуации. Он всегда был послушным и добропорядочным гражданином, а теперь понятия не имеет, как жизнь привела его к этому.       Тяжелая мозолистая рука опускается на его плечо, и Исян поднимает голову на двух парней, что находятся в той же ситуации, что и он. Мэттью чуть давит, а затем отпускает короткий комментарий:       — Да пошло оно все, честное слово.       — Помолчи, — быстро пресекает Ван, чувствуя, как горячая кровь разносит ярость по всему его телу. — Если я сейчас буду с тобой говорить, то просто пошлю тебя.       — На хуй? Да я только что оттуда. — В целом, становится довольно быстро понятно, что Мэттью собирается полностью игнорировать любую просьбу. Он тут же продолжает: — Хочешь шутку? Я здесь сейчас с вами теснюсь, пацаны, потому что один из этих тварей решил, что ебаться как в порно без смазки – это смешно и интересно. Но вот получать в печень с кулака ему почему-то не понравилось. Вот такая вот, ребята, история.       Николас даже не осознает, как в очередной раз скрывает собственное лицо в ладонях и начинает непроизвольно материться на китайском. Мысли превращаются в кашу, истерика подступает в горлу, и он чувствует, как остаются считанные секунды до того, как из глаз потекут соленые слезы, только вот никакого толку от этого не будет, а потому он втягивает ртом воздух и упирается взглядом в Ыйджу. Кореец лишь продолжает медленно моргать и рассматривать Исяна так, будто он музейный экспонат, а потом быстро говорит что-то на корейском.       — Что он сказал? — через зубы уточняет Ван.       — Что у тебя загноится морда лица, а потом отвалится нос, а потом ты умре-е-ешь. — Перевод Мэттью, очевидно, довольно авторский, потому как кореец тут же уставляется на него опешивши. — Ну, это я от себя добавил.       — Ты если в переводчики заделался, то будь добр переводи слово в слово. — Исян лишь надеется, что из закрытого руками лица его слышно достаточно хорошо.       — «Я боюсь, что он словит какое-нибудь заражение из всех этих ран» – это если тебе точно надо, — на выдохе раздраженно выдает канадец.       Исян исподлобья осматривает корейца еще раз. Тот одобрительно кивает, как только получает точный перевод своих слов. В мыслях Вана все еще крутится, зачем вообще Ыйджу устраивает весь этот цирк якобы незнания языка, но на подкорке все еще сидит задача с первым приоритетом – выбраться, во что бы то ни стало. И для этого ему очевидно нужны люди, которые уже попробовали некоторые способы, чтобы научиться на чужих неудачах, а потому он быстро произносит:       — Окей, если мы тут все делаем вид, что не понимаем друг друга, значит нам нужно придумать такой язык, чтобы понятно было всем.

***

      Ему очень помогает мысль, что все это лишь для того, чтобы поиздеваться над его волей и стремлением действовать. Эта чертова каморка, голод и жажда, конвой и бесконечная слежка – все это лишь потому, что человек имеет рвение к свободе. Если ради того, чтобы сохранить в себе этот огонь, нужно пройти через все это, то Исяну остается лишь стиснуть зубы посильнее.       На вторые сутки Мэттью стал страшно раздражать. Николасу потребовалось время, чтобы понять, что тот человек, который столь старательно пытался устроиться на грязном матрасе по возвращению с выезда – это он и есть. Потому как сейчас рот у него не затыкался, и это бесило. Ван никогда не был молчаливым – более того, в своей компании его называли болтуном, – но как можно трепать языком в таком количестве сутками, ему все же было не понятно. Прелести свои в этом все же есть – так, например, Николас узнал имена некоторых военных, узнал, что на выезды всегда берут несколько ребят и застрять там можно и на час, и на несколько дней, и что рыпаться с выезда не получится – они найдут тебя и привезут обратно. Информация, конечно, совсем не радует, но дает какие-то вводные, которые Исян собирается использовать по максимуму.       На контрасте с канадцем, кореец, кажется, почти принципиально отказывался общаться с Николасом за все прошедшие три дня. Вану сложно оценить, такой ли он обидчивый или это просто его нормальное состояние, но любая коммуникация со стороны Ыйджу прекратилась в момент, когда в тесном помещении Николас позволил себе устроить голову на чужом плече. Бён – а именно так, оказывается, звучит корейская его фамилия, – сначала отшатнулся как от огня, затем осмотрел лицо тайванца, а потом выдал свое гордое: «Не трогай» – и отсел на почетные несколько сантиметров дальше к противоположной стене. Николас к такому поступку попытался отнестись с уважением, но его вымораживал сам факт, как тяжело наладить общение с человеком, который очевидно знает множество полезной информации.       А о себе он пытался не говорить много, сохраняя в голове, что именно успел рассказать Мэттью и, вероятно, Ыйджу. Николас рассказал, что родился и вырос он в Тайбэе, но переехал ради учебы на адвоката в Америку, рассказал, что у него есть старшая сестра, как бы вскользь упомянул, что всю свою жизнь идет рука об руку по спортом. Несколько раз он успел защитить свой внешний вид – Мэттью очевидно узких взглядов, а потому чужой пирсинг и некогда красные волосы воспринимал не как проявление свободы самовыражения, а скорее как дурость. Николасу до этого никакого дела, конечно, не было, но защищаться пришлось.       Так или иначе, это сраное заключение наконец-то подошло к концу, и Исян не мог описать это никак иначе, кроме как фразой «Плохие времена закончились, а значит, наступают времена еще хуже». Так или иначе, он собирается продолжать собирать вводные, запоминать и фиксировать каждый чих, а затем сделать рывок. И только эта мысль помогает ему, когда на голову вновь одевают холщовый мешок, в спину упирается дуло огнестрельного оружия, а где-то прямо слышится еще один незнакомый юношеский крик.       Увы, настоящая борьба начинается только сейчас.