chelsea smile

Дышать нечем. Критически не хватает воздуха. Сознание пробуждается урывками лишь на несколько секунд – Николас с трудом понимает, в какой момент времени он приходит в себя, а в какой снова погружен в морфий. Звуки обрывочные, а собственный вестибулярный аппарат подсказывает или обманывает, что его клонит в правую сторону – иногда подкидывает, а иногда движение идет ровно. Парню сложно сказать, открыты его глаза или нет, потому что перед ними лишь кромешная темнота. Он жмурится с трудом, чуть напрягая взгляд – снова темнота, но вот теперь он точно уверен, что это не сон. Ван снова отключается, ему кажется, что лишь на несколько секунд, но определенно сказать не удается. Аккуратно и боязливо, парень совершает пару поворотов головы и чувствует, как его плечи даже через одежду царапают грубые нити. Тем временем, глаза улавливают пару светлых бликов, пробившихся через ткань. В абсолютной темноте ему остается ориентироваться лишь на собственные органы чувств. Очень отвлекает неровный ритм сердца, который то отдает ударами в ушах, то замедляется столь сильно, что становится страшно. Он прислушивается: звук скрежета шин по не асфальтированной дороге помогает различить легкое постукивание щебня под весом автомобиля, а рокот двигателя дает ответ, что машина довольно габаритная.       Разум снова мутнеет, и Николас не может сказать наверняка, отключился он или нет. Парень старается напрячь слух, чтобы услышать, есть ли кто-то рядом с ним, но однозначного ответа дать снова не получается. Осторожно он пытается пошевелить правой рукой, но страшная догадка подтверждается – он чувствует некий металлический ограничитель, царапающий запястья. Зрение его закрыто, руки зафиксированы за спиной, прогнозы совсем неутешительные. Подступающую к горлу панику нужно отставить в сторону как можно скорее, сейчас совсем не время.       Николас с трудом побеждает собственный рефлекс, когда по левую сторону от него слышится юношеский крик, а затем звуки борьбы. Некто очевидно привязан теми же наручниками к какому-то подобию металлической трубы, потому когда незнакомец начинает брыкаться и пытаться вырваться из оков, Ван слышит явный скрежет металла о металл. Охрипший голос принадлежит молодому парню, а Николас ломает голову над тем, какой язык он сейчас слышит. Некоторые слова, кажется, смутно напоминают родной диалект китайского, но что именно выкрикивает незнакомец, Ван даже не может предположить. Все это занимает не дольше пары секунд, и Николас с трудом заставляет себя максимально расслабить шею и уронить ее так, словно все еще спит, когда откуда-то напротив звучат незнакомые мужские голоса, говорящие на слабом английском с неизвестным акцентом:       — Закрой рот! — первый мужчина рявкает по-английски до того резко, что Николас жмурится, не в силах даже предположить, что его ждет.       Юношеские крики и борьба становятся еще сильнее и звучат совсем близко, а потому выдернуть хотя бы пару фраз из диалога других незнакомцев становится еще сложнее.       — Просто добавь этому придурку, чтобы замолчал. — Это очевидно говорит совсем другой человек, и его акцент очень напоминает жителей Средней Азии.       — Не время, а то он сдохнет, — быстро отвечает первый, а по телу Вана проходит холодный пот.       Тяжелые шаги по полу автомобиля становятся громче, а пропорционально с ними на визг и рев срывается и незнакомец, кой очевидно находится в том же положении, что и Исян. Соответствующий звук и легкое дуновение дают понять, что некто присел совсем близко к пленникам и одному лишь Богу известно, как Николас старается держать собственное дыхание достаточно ровным, словно бы он все еще находится в отключке.       — Ну и пусть сдыхает, за него еще не оплачено, — констатирует второй, а затем слышится скрежетание некой разрывающейся упаковки, чувствуется еще одно движение по направлению к незнакомцу, и не успевает пройти и десять секунд, как вдруг воцаряется тишина.       В голове крутится миллион вопросов, и лишь глубокое дыхание человека, что не так давно кричал и боролся за свою жизнь, подсказывает, что он, по крайней пока что, жив. Николас все еще чувствует присутствие мужчины рядом, тот сидит тихо и не двигается, а затем говорит:       — А этот что? Может, добавим ему?       Скрытый полотном, Ван жмурится и даже на секунду думает вскрикнуть, дернуться, сделать хоть что-то, но затем его руки касаются чужие пальцы, выворачивающие его венами к себе. Кожи касается тонкая острая игла, боль длится секунду, но разум моментально мутнеет. Николас пытается ухватиться хотя бы за что-то – акцентировать внимание на удаляющихся шагах, шинах, что трутся о покрытие дороги, собственных ощущениях горячего концентрата, разливающегося от сгиба левой руки по всему телу, но все это становится бесполезно, когда сон снова поглощает его с головой.       Первое, что он чувствует на этот раз – это безумная головная боль. Пульсация отдается в затылке, а виски сдавливает так сильно, что попытка разлепить глаза отзывается чувством, словно голову его сжимают неким прибором для пыток. Пропускать через сознание приходится даже самые базовые вещи: он находится в положении сидя, ноги вытянуты, а лопатки побаливают от того, что руки все еще закреплены за спиной. Делая усилие над собой, парень все-таки с трудом раскрывает глаза, но встречается все с той же темнотой. Вновь остается надеяться лишь на слух, который так же не приносит ничего содержательного – слышится какая-то возня, легкие шаги, вокруг него явно есть люди, но они не торопятся помогать.       Проворачивая руки за спиной, Ван сталкивается с осознанием, что делает это явно не в первый раз, потому как каждое взаимодействие холодного металла с раздраженной кожей заставляет морщиться от боли. К тому же, безумно саднит горло от жажды, тошнит и ломит кости, а бесконечные едва ли различимые звуки не торопятся заканчиваться.       Николас съеживается, когда слышит приближающиеся шаги, что сопровождаются скрипом деревянного пола. Он почти машинально подтягивает ноги к себе и склоняет голову к груди, когда некто снимает с его головы мешающую ткань. От яркого дневного света глаза режет, а голова моментально начинает кружиться, но ждать некогда, а потому Ван тут же бегает взглядом по комнате, в которой оказался. Он видит небольшое помещение с высокими потолками, железные стены и деревянные полы, сваленные по разным углам грязные матрасы, несколько молодых парней, но что более важно – он успевает зацепиться за оружие, что на готовности держат люди в военной форме с закрытыми шарфами лицам.       — Что за хуйня? Где я?! — Каждое слово отзывается в глотке режущей болью, но стоит только двум военным положить руки на автоматическую винтовку, как парень тут же вжимается в железную стену.       Пульс в висках чувствуется так, словно вены прямо сейчас собираются взорваться, но пленник тут же поднимает взгляд на человека, что снял с его головы холщовый пакет. Парень довольно юн, может быть, около двадцати лет. Он принимает сидячее положение у той же стены чуть поодаль, притягивая к себе длинные худые ноги. Из-за головокружения рассмотреть его лицо все еще довольно тяжело, потому он наспех отмечает темные цвета его одежды и такие же темные волосы, но в большей степени Николаса до смерти пугает, насколько спокойным он выглядит.       — Страна?       Николас вздрагивает, когда слышит почти шепотом лишь одно слово на английском с очевидно восточным акцентом и едва вопросительной интонацией. Он разворачивается быстро – настолько, что вновь утрачивает фокус зрения, – когда сталкивается с большими глазами уже другого незнакомца, на скуле которого желтеет синяк. У этого парня тон кожи чуть темнее, черные волосы немного вьются, а одежда порвана в нескольких местах.       — Америка, Тайвань, Китай, — быстро выпаливает Ван, внимательно всматриваясь в реакцию человека напротив.       Тот хмурится, еще какое-то количество времени рассматривает его, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Николас отмечает, что, в отличие от него, юноша напротив, да и тот, кто снял с него мешок, не ограничены в передвижении, а наручники болтаются лишь на одном запястье, не сковывая движений. Он успевает выцепить, что следы от побоев видны не только на лице незнакомца, но и на шее, руках и открытой из-под мешковатой футболки ключице. К слову, тот, кажется, совсем потерял интерес – выпрямляясь в рост, он уходит к противоположной стене, демонстративно разводя руками в адрес того, кто присел чуть поодаль от Вана.       — Стой! Помоги мне освободить руки, блять! — Крик на саднящем горле дается тяжело, да и парню до этого нет никакого дела – тот спокойно присаживается на один из матрасов у параллельной стены, как будто занимаясь собственными делами, зато реакцию выдают военные – один из них даже устанавливает Николаса на прицел.       Вздрагивая, Ван переводит взгляд то на одного, то на другого человека с оружием: закрытые маской лица нисколько не помогают, а потому он успевает выцепить их крепкое телосложение. У одного из них разрез глаз скорее европейский, другой же, предположительно, из Южной Азии.       По истечении нескольких секунд военные спускают прицел и принимают наблюдательное положение, а незнакомец, что снял с него мешок, тут же аккуратно поднимается на ноги, сопровождая это глубоким выдохом. Один из охраны тут же касается автомата, на что парень скорее демонстративно и расслабленно поднимает руки вверх, а затем начинает говорить на английском:       — Я просто узнаю, как его зовут и какой у него любимый цвет. — Он ухмыляется.       Николас успевает выцепить яркий американский акцент с западного берега, быстро подмечая себе, что он, должно быть, из Калифорнии, или по крайней мере жил там какое-то время. Ван так же успевает заметить и высокий рост юноши, да и вблизи на лицо он оказывается младше, чем изначально могло показаться, и все-таки точно не старше двадцати. Он передвигается медленно и несуетливо, провожая взглядом два автомата охраны, а затем присаживается ближе к Вану, давая тому надежду на помощь.       — Вы можете меня записать на диктофон, окей? — Парень продолжает говорить на английском, обращаясь к военным. — Если вам так надо, конечно. Но я не говорю ничего такого, просто знакомимся, мне на ваши проверки все равно, окей? Если захотите меня отмутузить так же, как его, — он делает размашистый жест в сторону юноши, что пытался узнать страну Николаса, — то дерзайте, правда, все равно.       — Помоги освободить руки, пожалуйста. — Николасу кажется, что он говорит достаточно тихо, но, в очередной раз оказываясь на прицеле, он тут же обращает внимание на то, как парень рядом с ним плотно сжимает глаза, глубоко выдыхая.       — Это он идиот, не я! Я ничего делать не собираюсь. — Он вновь поднимает руки, демонстрируя полное отсутствие каких-либо отмычек или ключей, а затем продолжает говорить на китайском, от чего Ван чуть не подскакивает: — Один из них немец или голландец, что-то в этом роде, второй – индус, они оба отлично понимают английский.       Безупречная китайская речь идет словно в разрез с отличным владением английского, но незнакомец выглядит даже убедительнее дула автомата, а потому Ван быстро кивает, продолжая диалог уже на китайском:       — Что это за место? Где мы?       — Поверить не могу, что говорю такую чушь, но постарайся успокоиться настолько, насколько это возможно. Они будут реагировать на любые признаки истерики и попытки выведать что-то, чего тебе знать не положено, поэтому просто сделай глубокий выдох – у тебя будет полно возможности прореветься, но чуть позже. — Парень тут же закатывает глаза, едва Николас собирается что-то ответить, быстро его перебивая: — Просто отвечай на мои вопросы, Боже. Откуда ты – я слышал, как тебя зовут?       — Исян. Ван Исян.       — Они не так тебя называли. Один из вас должен был быть корейцем, потому что я слышал, что Виджу, Эйджу, Ыйджу… Да короче я не знаю, как произносится его имя, вот он, — незнакомец в очередной раз указывает на юношу с желтеющим синяком, и теперь у Николаса появляется имя хотя бы одного из ребят, правильное произношение которого он не ведует так же, как и рассказчик. — Он пытался что-то сделать, я не знаю, пытался... Что-то он пытался. И постоянно упоминал какое-то слово, может быть Унак, Уна, что-то вот такое, мне кажется, что это его имя.       Незнакомец указывает куда-то за спину Вана, ближе к углу ангара, и Николас лишь сейчас замечает юношеское тело с таким же холщовым мешком на голове и металлическими ржавеющими наручниками. Лежит кореец – вероятно – до того неподвижно, что по телу Исяна проходят мурашки:       — Он жив?       — Я похож на врача? — тут же парирует незнакомец. — Если так посмотреть, то вроде дышит. Я не могу вспомнить, как они тебя называли, давай, помоги мне. Они должны были перевозить тебя из Америки, было много запар с логистикой, потому что у них не было людей на восточном берегу.       — Возможно Николас? Это тоже мое имя, я учился в Нью-Йорке.       — Да! Точно, Николас! — Лицо парня озаряется улыбкой, Вану же такая радость нисколько не ясна, и на секунду сама фигура сидящего рядом кажется просто безумцем. — Это хорошо, это значит, что они могут обсуждать важные вещи на английском, да еще и при нас, да еще и даже не пытаться водить нас за нос. Очень хорошо. — Парень показывает на самого себя пальцем: — Цюаньжуй, они могут называть меня Рик, Рики, вот как-то так.       Терпение подходит к своему логичному завершению. Голова адски раскалывается, каждый сустав ломит и выкручивает, а новоприбывший продолжает крутить головой по сторонам, то и дело утыкаясь взглядом в огнестрельное оружие, четко напротив которого он сидит. Николас принимает очередную попытку выскользнуть из наручников хотя бы одной рукой, но те сидят до того крепко, что получается лишь в очередной раз нанести себе увечья.       — Перестань заниматься этой херней, у тебя там и без того все в мясо уже. — Новый знакомый указывает на зажатые за спиной запястья, закатывая глаза. — Ничего ты сделать все равно не сможешь, только потом они будут лупить тебя так же, как того канадца, мол за непослушание.       — Так помоги мне, блять, — рявкает Исян, но горящий его настрой очевидно никак не волнует нового знакомого.       — И зачем? Во-первых, мне нечем тебе помочь. Во-вторых, нас двое, пушек у них тоже две, а дальше уже идет простая задачка: сколько пуль можно всадить в два тела за двадцать секунд. Лет тебе сколько?       — Двадцать два. Неужели мы реально ничего не можем сделать? Три взрослых парня против двоих военных, надо просто освободить руки. — Морщась от боли, Ван не оставляет попыток зацепиться за ржавый металл.       — О, ты один из старших тут. Канадцу тоже двадцать два, по-моему. И не три, а четыре. — Рики кивает куда-то влево, и Николас замечает еще одного юношу.       По крайней мере на вид парнишка кажется ощутимо младше всех остальных. Ван сталкивается с его до того безвольными и безэмоциональными глазами на осунувшемся лице, что тут же уводит взгляд в сторону. Скрючившись, мальчишка лежит на матрасе, внимательно наблюдая за диалогом, он рассматривает каждое их движение, и Николасу даже кажется, что тот хотел бы присоединиться, но почему-то остается неподвижным.       — Японец, — объясняет Цюаньжуй. — Не знаю, как его зовут, он не понимает даже простого английского. Знаю только, что он тут чуть дольше меня, а больше и ничего.       Невольно Николас вновь и вновь возвращается взглядом к японцу, что лежит на грязном матрасе и безотрывно изучает его взглядом. Его поза – подогнутые в локтях худые руки, повисшая голова – и все остальное в нем кажется столь безнадежным и лишенным жизненных сил, что наблюдать за этим больно. Ван не знает, сколько этому японцу лет, но от чего-то он кажется совсем еще ребенком, которому так сильно хочется помочь. Вся эта картина кажется ему до того угнетающей, что он пытается отвлечь себя и уткнуться взглядом в корейца, что сидит у противоположной стены, но ему, очевидно, нет до происходящего никакого дела.       По началу Ван слышит чуть позади себя шуршание и громкие, учащенные попытки вздохнуть. Он разворачивается назад достаточно быстро, но не успевает даже оценить ситуацию, как слышит знакомый мальчишеский крик. Он не может разобрать и слова, но интуитивно понимает, что громкий срывающийся голос ругается и просит помощи. Николас быстро переводит взгляд на другого корейца, тот меняется в лице, утопив все внимание в борьбе соотечественника.       — Отодвинься настолько, насколько можешь. — Шепот Рики на китайском действует отрезвляюще, и новичок действительно отодвигается так далеко, насколько ему помогают закрепленные наручники. — Идиот, дебил... — добавляет он же едва различимо сквозь крик на незнакомом языке.       Николас отшатывается еще дальше и прячет голову ближе к собственным коленям, когда охранники срываются с места и быстрыми тяжелыми шагами направляются к лежавшему новичку. Оружие они держат за спиной, удары наносят сначала руками, затем подключают ноги, а юношеские возгласы становятся громче, затем прохрипывают, а потом от них остается лишь характерный шумный выдох. Ван не знает, куда ему податься – не в силах повернуться и наблюдать за избиением, он лишь слышит, как яростно кашляет парнишка, а затем прекращается и кашель. Последним становится глухой звук удара оружия по человеческой кости, после этого остаются лишь удаляющиеся шаги военных, уже через секунду принимающих привычную наблюдательную стойку.       — Господи, — выдыхает Ван сначала на английском, тут же сталкиваясь с обеспокоенным взглядом Рики, кивающему в сторону военных. — Помоги ему, проверь… Жив ли он вообще, — просит Николас уже на китайском.       — Я туда не рыпнусь, — мотает головой Цюаньжуй. — На кой черт? Чтобы меня так же вздрючили?       Николасу такое равнодушие кажется просто вопиющим. Он быстро разворачивается сам, превозмогая всю боль, а затем тут же жалеет о своем поступке, сталкиваясь с юношей, что пытался восстановить дыхание и все продолжал кашлять и плеваться.       — Эй! Ты! — Ван переключается назад на английский и кричит слишком громко, чтобы быть правдой, обращаясь к парню, что сидит напротив, пока тот не поднимает на него голову. — Помоги ему! Помоги, блять, человеку. Почему ты просто сидишь?       Не проходит и секунды, как раздается звон вылетающей пули. Военный палит в потолок, от чего очередь тут же врезается в железные конструкции, создавая отвратительный скрежет. Николас тут же пригибается, жмурится и старается максимально скрыться, когда сердце почти выскакивает из груди, а паника берет верх. Кажется, что проходит не менее часа, страх невозможно растягивает время. Сквозь звон в ушах он слышит предупреждение от солдата:       — Следующая пуля будет в тебя.