Бесконечная Меланхолия

      Меня разбудил звук. Обычно, когда читаешь о таком, представляешь себе или соседа с перфоратором, или каких-то людей, решивших выяснять отношения под окнами твоего дома, или, если совсем не повезет, автолюбителя, встроившего в свою рассыпающуюся от старости шоху динамики размером с холодильник, из которых на всю улицу орет какой то инфернальный хардбасс, но в моем случае все было иначе.       Я проснулся от какого-то едва слышного, успокаивающего мотива, наподобии блюза или лаунджа. И впервые за долгое время я был абсолютно доволен тем, как произошло мое пробуждение.       Больше не было вековой, ничему не поддавашейся усталости, ни физической, ни ментальной. Не было ощущения, будто ты вышел из десятилетней комы и пытаештся вспомнить кто ты вообще такой и откуда.       Это больше было похоже на состояние человека, который впервые проснулся полностью здоровым после тяжелого, изматывающего гриппа.       Я был удовлетворен происходящим.       Наконец то.       Не то чтобы причины моих проблем, как и способы их решения, были мне неизвестны, напротив, это было самой легкой частью. Дело в том, что я попросту не мог ничего поделать. Так я считал, по крайней мере. Я искринне желал изменений, и ненавидел себя за неспособность их осуществить.       Теперь с этим было покончено.       Я больше не сидел до пяти утра за монитором, не занимался бесконечным думскроллингом и просмотром роликов, не заедал стресс.       В психиатрической клинике абсолютно все было жестко зарегламентировано, и даже общаться с родственниками можно было строго в определенные дни и часы.       В дверь не громко постучали. — Уже иду! — поспешно отозвавшись, я встал, и принялся приводить себя и комнату в порядок.       Много времени это не заняло, благо отводимые пациентам аппартаменты были довольно минималистичны: помещение пять на восемь, с обоями нежно кремового цвета, и одним окном на внутренний двор. Из мебели были только кровать, стол, стул и тумбочка, в которую можно было складывать личные вещи. Кровать фактически упиралась изголовьем в стену, отгораживавшую саму комнату от санузла с душевой кабиной, раковиной и туалетом.       Тут можно было много на что пожаловаться, но меня все устраивало просто потому, что в этой комнате я только спал и мылся. Все остальное время было буквально забито различными занятиями, которые не давали забивать голову мусором, а раз так — чего мне качать права?       Я умывался и размышлял о сегодняшнем дне, и предстоящих занятиях. Завтрак, индивидуальный прием, потом занятия в группах, потом занятия на свежем воздухе, обед, свободное время, опять группы, прогулка, ужин, отбой.       Распорядок не отличался оригинальностью и не изобиловл разнообразием, но этого и не требовалось. Мне например, с головой хватило всяких приключений, и я был искринне рад оказаться в месте, где уже очень давно ничего не происходило.       Забавно.       Если бы полгода назад мне сказали, что я окажусь в психиатрической клинике по собственной воле, и буду вполне доволен этим, я бы не поверл. Я бы рассмеялся в лицо тому, кто это говорил.       А потом я побывал ТАМ. ТАМ, должен был быть рай, по крайней мере, так предполагалось. Ведь когда человек попадает в сказку, он почему-то верит в то, что сказка эта — обязательно со счастливым концом, никак иначе. Я был точно таким же. А потом…       Потом я понял, насколько сильно ошибался, да только было поздно. Я вляпался так, что нарочно не придумаешь. Потом каким-то чудом выбрался и всех спас, и что в итоге?       Меня из тюрьмы вызволяли штурмом, а домой отправляли вообще под огнем.       Разумеется, увидев в каком я состоянии, родители пришли в ужас. А когда я начал давать обьяснения — сразу же вызвали психбригаду. Я их не виню. Я бы и сам в такое не поверил. Никто бы не поверил. Это нормально.       Тем более, что здесь кормят, поят, дают гулять, а живешь в удобном одноместном номере. Даже таблетки, которые выписывает врач, мне нравятся. От них становится так спокойно, и больше ни о чем не переживаешь.       Одевшись и убравшись в палате, я отправился в общую столовую. Я был одним из последних, но переживать не стоило - повара не ругались, а еды всегда было достаточно.       Я взял свою порцию и устроился за одним из столиков. На завтрак была манная каша, хлеб с маслом и какао. Еда здесь мало чем отличалась от школьнвых столовых в плане ассотримента, но явно была лучше приготовлена.       На то чтобы сьесть все, что давали, обычно уходило минут десять-пятнадцать. Я обычно убивал время разглядывая своих, так сказать, друзей по несчастью. Несмотря на положение, они выглядели прилично - у всех была чистая, типовая, удобная и теплая одежда. Сама столовая тоже чем-то была похожа на своих посетителей. Она была простой настолько, насколько это было возможно и очень чистой. Что пол, что стены что оборудование — буквально сияли, несмотря на то, что еще несколько часов назад здесь готовили еду. Прикончив свою порцию, я сдал посуду и отправился в холл. После завтрака по расписанию обычно следовал индивидуальный прием, и происходил он таким образом, что нас по громкоговорителю вызывал врач.       Я, по обыкновению, заглянул в свой номер, чтобы забрать одежду для улицы и отправился на прогулку, думать о своем. Вернее - не думать. Это было мое стандартное времяпрепровождение.       Гигантский сад раскинулся на площади, сравнимой с футбольным полем. И это был именно сад, не сквер или парк. Клумбы самых разных форм и размеров перемежались узенькими тропинками из гравия, за которыми шли кустарники, а после них следовали деревья, и так до самой изгороди.       Я выбрал себе место на одной из скамеек и постарался устроиться поудобнее. Газет здесь не было. Телефонов, как я уже говорил, тоже. Временами это выбешивало. Мне не на что было отвлечься, кроме, пожалуй, книг. Книги, в свою очередь требовали концентрации и внимания, для того чтобы иметь возможность прочитать хотя бы одно предложение и не обнаружить, что дочитав до конца, ты забыл содержание начала.       Такая моя неспособность сосредоточиться регулярно приводила к тому, что я оказывался лицом к лицу с тем, с кем бы мне очень не хотелось сталкиваться — с самим собой.       Я не желал с ним общаться. Ни желал его ни слышать, ни видеть. Он ни заслужил ни прощения, ни жалости, ни даже возможности оправдаться. У него однажды был шанс проявить себя, и с тех самых пор я делаю все от меня зависящее, чтобы таких шансов ему больше не предоставлять.       Не в последнюю очередь благодаря таблеткам, но сейчас разговор не о них.       Едва только почувствовав намек на то, что он пытается выйти на связь, я ни секунды ни раздумывая, переключил свое внимание на ближайшую клумбу. Клумба была засажена горечавками, такими высокими цветами со множеством бутонов настолько пронзительно синего цвета, что даже баночка ультрамариновой гуаши на их фоне кажется голубой. Я смотрю на эти цветки, и… Вспышка.       Нас осталось человек шесть, и каждый из нас осознавал, что жить нам оставалось не долго.       Я видел как вжатая в памятник Алиса отчаянно пытается хоть на миллиметр сдвинуть своими щитами навалившийся на нее танк.       Видел как Ульяна, потерявшая надежду добиться успеха выстрелами из плазмометов выставила режим сплошного огня и всю площадь залило светом от которого у меня на миг пропало зрение, а в следующую секунду пришедшие на смену убитым, солдаты сомкнули окружавшее ее кольцо ровно на два шага.       Видел как защитный барьер, выставленный Юлей, пал под натиском наступавших, и как Мику, пытавшаяся закрыть порталы, лишившись защиты, исчезла в лавине врагов.       Она тоже все это видела, как и я. Но она ни на секунду, ни на миг не думала о том, чтобы прекратить сопротивление. Разрубив очередную шеренгу мертвых солдат, Славя обернулась, словно ощутив панику, постепенно овладевавшую мною. — Семен. Сохраняй ясность.       Я поднял голову и посмотрел ей в глаза. Вот откуда эта синева. Вот о чем мне напомнили те цветки. — Сосредоточься. Мы обязательно справимся. Я обещаю.       Воспоминание померкло так же внезапно как и появилось. Не было ни площади, ни пионеров, ни порталов, ни врагов. Ничего.       Никто не мог знать меня лучше меня самого. И разумеется, я бил себя по самому больному. Этот ход заслуживал уважения. Мне было необходимо срочно придумать, как нейтрализовать его, чтобы в будущем он не смог доставлять столько проблем.       Оказавшись во власти воспоминаний, пусть и против воли, я не заметил, как ко мне подсели, и только сейчас понял, что на лавочке я больше не один. — Доброго дня.       Примостившаяся рядом со мной незнакомка грустно улыбнулась. — Вы были так задумчивы, что мне не хотелось вас отвлекать. Надеюсь вы простите мне мою невежливость. — Не переживайте, я совсем не против, чтобы меня отвлекали, чем чаще, тем лучше. — мрачно отшутился я, ощутив некую злобную радость. Я повнимательнее присмотрелся к девушке, которая сидела рядом со мной. Она была одета так же, как и все остальные постояльцы клиники, только плащ свой она застегнула на все пуговицы, из-за чего ее лица не было толком видно: нижнюю его часть закрывал воротник, а верхнюю — густые волосы каштанового цвета, выбивавшиеся из-под натянутого капюшона.       Открытыми оставались только ее глаза и переносица, но человеку с моим зрением и памятью это ничего не давало. Хотя, мне с самого начала показалось, что ее голос я где-то уже слышал.       Девушка не стала на меня обижаться, несмотря на то, что я совершенно в открытую пялился на нее, в большей степени даже не из-за интереса, а из-за моих проблем со зрением. Она отнеслась к этому спокойно, и осознав, видимо, что я не собираюсь начинать диалог, обратилась ко мне повторно. — Самоирония это очень редкое умение, и люди, которые на нее способны, заслуживают особого уважения, но вы ведь не иронизируете. Вы говорите правду. И вам нужно нечто гораздо большее, чем уважение. Вы нуждаетесь в сочувствии.       Я посмотрел на нее, но уже с подозрением. — Если вы доктор, то почему не вызвали меня к себе, нам обоим было бы гораздо удобнее общаться в кабинете.       Девушка улыбнулась. Я не мог видеть ее рта, но морщины вокруг ее глаз подсказывали это. — К сожалению, я всего лишь такой же пациент этой больницы как и вы. И я уже очень долго ищу того, с кем действительно интересно было бы поговорить. Будете бутерброд?       Наш диалог с самого начала не вызывал у меня ничего кроме беспокойства, но странная незнакомка знала, чем меня подкупить.       Нет, в больнице никто не морил меня голодом, но еще до нее я завел привычку заедать стресс, и теперь, из-за того что приемы пищи были строго регламентированы, я все время ощущал голод.       Проклятье. Ладно, черт возьми! Если ради бутерброда с маслом мне придется поговорить с этой непонятно чего от меня хотевшей девушки, так тому и быть, от меня в конце концов не убудет. Я принял бутерброд, и сразу же разорвал хрустящую провощеную бумагу, в которую он был завернут.       Понятия не имею откуда, но она ухитрилась достать бутерброд с сыром и колбасой. Насколько я знаю, у нас таких не готовили. — Вы не поделитесь со мной, что же вас так печалит?       Незнакомка продолжила наш разговор, истолковав тот факт, что я забрал угощение как согласие. Не буду скрывать, какая то часть меня просто из вредности желала с умным видом доесть бутерброд и сбежать, но после недолгих размышлений я пришел к выводу, что это было бы слишком мелочно. А еще эта девушка внезапно пробудила во мне давно дремавшее любопытство. Уж слишком подозрительной выглядела ее легенда о том, что ей просто-напросто нужен был интересный собеседник. Но моя гордость была задета тем, что мое время купили едой, и отвечать коротко и по делу я уже не мог. — Я старый солдат, я не знаю слов любви. — Значит вы воевали?       Кто бы ни была эта девушка, она знала, как надо общаться с человеком, пытающимся устроить клоунаду. — Скорее да, чем нет. Это сложный вопрос. — И вы из-за этого так злитесь? — Я не злюсь, я скорее расстроен. И нет, не из-за этого, а из-за того, как со мной поступили. Они дождались, пока я сделаю всю грязную работу, а потом попытались от меня избавиться. Мне повезло, что у достаточного количества могущественных людей был передо мной должок, но тех, кто хотел меня прикончить было не меньше. В итоге, когда ситуация стала выходить из-под контроля, меня просто вышвырнули на мороз. Понимаете? — я почувствовал, как во мне буквально все закипает. — Они кинули меня! Использовали и выбросили, как кусок туалетной бумаги!       Я закончил. Она была вежливой и не перебивала. Дождалась пока мое дыхание станет ровным, и только посде этого продолжила: — Может, имело место некоторое недоразумение? Может, кто-то погорячился, неправильно истолковав чужие намерения? — На самом деле, несколько раз мне и самому приходила в голову подобная мысль, но ведь со мной после всего произошедшего так никто и не связался. Это может говорить только о том, что либо я все понял правильно, либо им просто наплевать на меня, и я даже не знаю, что хуже. Раньше я переживал, беспокоился, но теперь… Я просто проанализировал, произошедшее, и теперь все чаще задаюсь вопросом: а может оно и к лучшему? Может они живут там у себя потихоньку, уже и позабыв, через что нам всем пришлось пройти, совершенно обычной, человеческой жизнью, с человеческими радостями и заботами? Может я вообще не должен был там появляться, и ничего бы тогда не случилось? Такие мысли сводят меня с ума. — То есть вы одновременно злитесь, что они вас кинули, но при этом обижаетесь, что вас не зовут обратно? — Я скучаю по своим друзьям. По своей девушке. По времени, когда от меня что то зависело. По ситуациям, в которых мои решения могли действительно что то поменять. Но это не значит, что воспоминания об этом всем не вызывают у меня ужас.       Внимательно меня выслушав, она на какое-то время замолчала. Я уже решил, что наш диалог подошёл к концу, и тут она спросила: — Вы бы хотели вернуться туда? Посмотреть, как обстоят дела, после вашего ухода?       Я усмехнулся — Боюсь вы не вполне понимаете, о чем говорите. Туда нельзя просто «вернуться», это место не какой-нибудь продуктовый. — Но вы бы хотели? Наступил мой черед задуматься. Действительно хочу ли я? Хочу ли я снова увидеть всех своих друзей, просто чтобы убедиться, что у них все хорошо? Конечно хочу! Но готов ли я на то чтобы действительно туда вернуться?       В этот момент в моей памяти оранжевой искрой промелькнул образ Алисы. Я вспомнил, как она смотрела на меня за секунду до возвращения. Я тысячу раз задавался вопросом о том, почему она поступила так, как она поступила, и но не смог найти ответ.       У меня ушло несколько сотен часов на эксперименты с автобусами и сном. Я обьездил полстраны в поисках того самого лагеря, а когда наконец-то нашел его, то увидел руины. Я оказался в реальности, где добиться ответов на самые важные вопросы нет ни малейшего шанса, и у меня ушло около полугода на то, чтобы наконец-то с этим смириться.       Я доел бутерброд, после чего намеренно не спеша скомкал и выкинул бумагу, в которую он был завернут. Мне откровенно захотелось нахамить в ответ на заданный мне вопрос, вернее мне хотелось вывести на хамство мою собеседницу, ведь после этого можно было бы под надуманным предлогом закончить разговор.       Она это понимала. Она знала, что мне некуда деться, и просто молча смотрела на меня.       Я вздохнул. Да или нет? Хотел бы я вернуться, или не хотел? — Я не знаю. — ответ как будто вырвался сам. — Это очень сложный вопрос. Я вполне допускаю, что мог бы ответить на него и «да» и «нет», и был бы честен в обоих случаях. — Я вас понимаю. Ваша мнительность говорит о том, что вы в полной мере осознаете, насколько этот вопрос в действительности серьезен, но знаете, иногда случаются такие ситуации, когда решение принятое сходу, без глубокого анализа оказывается единственно верным, и именно потому, что в глубине души мы четко знаем как поступить правильно, но боимся последствий, которые может повлечь наш поступок, не осознавая, что в перспективе наше бездействие во много раз ужаснее. Подумайте об этом. И если все же решитесь дать ответ, приходите сюда же после обеда.       Договорив, девушка всала и направилась в сторону холла. Я провожал ее взглядом. Мне казалось, что мы с ней знакомы, но я никак не мог вспомнить, где я ее видел.       Впрочем, мне тоже пора было готовиться, скоро меня должен был позвать врач.