тени недосказанности

      Опрометчиво ли так поступать, Лу не знал. В его сознании мелькали тени сомнений, как сгустившиеся облака на горизонте. Он не понимал, стоило ли это делать, поэтому, не имея ясного представления о ситуации, с трепетом смотрел на пакетик в своих дрожащих и холодных руках, вспоминая все мрачные рассказы, которые он когда-либо слышал о наркотиках. И, скажем честно, ничего там веселого не было, кроме манящего, но пугающего утверждения: «отключает от реальности», что казалось особенно привлекательным в его ужасном и отчаянном состоянии.       Гуссенс наконец сел на старую, но уютную кровать, которая со старыми простынями хранила много воспоминаний, и с тремором открыл пакетик, лишь позже осознав, что абсолютно не знает, как правильно его употреблять. Его охватила паника и страх за то, что он собирается сделать нечто незаконное и потенциально опасное, но эти чувства растворились, как дым, когда Лу зашел в интернет в поисках статьи о правильном употреблении. Этот процесс поглотил его целиком, словно он попал в бездонную яму информации, полной соблазнов и рисков.       С одной стороны, это было ужасно страшно, с другой — он находился в подавляющем состоянии, окруженном множеством недосказанностей, с проблемами, которые для подростка казались просто колоссальными, словно тяжелые камни, давящие на грудь. В интернете писали, что все наркотики употребляются по-разному, в зависимости от их вида. Такой факт было сложно найти среди общего потока информации, так как, как правило, об этом не пишут. Но на форумах, где общались исключительно простые люди без каких-либо ограничений, можно было нарыться на множество нужной информации.       Лу не знал, как называется его наркотик, поэтому он решил следовать своему инстинкту, который в данный момент настоятельно призывал к риску. Настроившись, он осторожно высыпал все содержимое пакетика на стол, стараясь, чтобы каждая крупинка легла на ровную поверхность, старой картой магазина подравнивая под одну дорожку. Взяв бумажную купюру, он скрутил ее в трубочку, подставляя под начало выстроенной «дорожки». Закрыв пальцев одну сторону носа, Гуссенс быстро вдохнул все вовнутрь, будто знал, как это надо делать, и в этот момент мир вокруг него потонул в размытых красках, словно он шагнул в другую реальность.       Лу торкнуло так сильно, что ноги подкосились, а в глазах потемнело, как при низком давлении и анемии. Ощущения, хоть и оставались прежними, обретали совершенно новый оттенок, словно в краске, где яркий цвет столкнулся с мрачной тенью. Вернувшись на мягкую старую кровать с потертыми простынями, он сел в позу лотоса, осматривая комнату вокруг с удивлением и легким восторгом. Гуссенс прекрасно понимал, что совершил ужасный поступок, но ему становилось так все равно на это, когда наркота начала действовать, растекаясь по всему его организму, как теплый поток воды, смывающий все на своем пути. Его онемевший нос еле мог вдыхать воздух, напоминая о своей уязвимости, а глаза, которые начали плыть, словно в легком опьянении, полузакрывались, но спать не хотелось — скорее, хотелось увидеть и почувствовать каждый миг новой реальности.       Весь мир начал ощущаться по-другому — невообразимо и спокойно, словно он парил в бездне космоса, окруженный яркими звездами и мягким светом. Его настигла бурная активность, захватив невообразимым вихрем, потому он подумал, что ему нужно сходить погулять. И поддавшись своим желаниям, открыл дверь в пространство, которое внезапно заискрилось новыми красками.        Спускаться по лестнице было действительно легко, будто в этот момент гравитация потеряла свою силу, и каждый шаг отдавался в воздухе как легкий, медленный прыжок. Лу наслаждался ощущением свободы, которое охватило его, как что-то теплое. Плохие мысли, бурные чувства и мрачные воспоминания растворились, как сладкий дым — легкий и ненавязчивый, оставляя позади только покой.       Открыв дверь на улицу, Гуссенс удивился, потому что все, что раньше казалось серым и тусклым, вдруг приобрело более яркие краски, словно картина, созданная воодушевленным художником с несомненным талантом. Солнечные лучи приятно согревали его кожу, а нежный ветер шевелил листья деревьев, создавая мелодию, которую можно было ощутить всем своим существом. Ему безумно нравился вид, который перед ним раскрывался, словно он попал в сказочный мир, где все ярко играло и переливалось.       Каждый элемент окружающей среды выглядел совершенно по-новому: яркие цветы распускались, словно огненные языки, а небо, похоже, стало еще более синем, чем он когда-либо видел. Это было удивительно, потому что таким мир он давно не замечал. Обычно краски вокруг ликуют и сверкают, когда тебе всего лишь семь лет, когда ты еще не вмешан в серые заботы взрослой жизни, когда о будущем не думаешь, ничего не знаешь и видишь все совсем иначе — с чистым восхищением и искренней радостью.        Выйти на улицу для Лу стало невероятным наслаждением, подобным яркому пробуждению чувств, которое он уже давно не получал. Улыбка сама собой расплылось на его лице, даруя ему ощущение легкости и свободы, и он надеялся, что эти волнующие ощущения останутся с ним надолго, как сладкий привкус свежих фруктов на языке, освежающий и манящий.       Направиться в неизвестную сторону, где он ни разу не был, казалась гениальной идеей, которую он когда-либо мог придумать — своей маленькой авантюрой. В той стороне все притягивало, словно магнит, заманивая туда, куда ему так нужно было — в мир, полный тайны и новых открытий, где каждый шаг мог стать началом чего-то удивительного. Он бродил по переулкам, которые, по его ощущениям, простирались на месяцы, как древние лабиринты, однако на самом деле прошло не больше трех минут. Ходьба его стала такой невесомой, как будто он и правда космонавт, только земляной, парящий в безвоздушном пространстве, ощущая, как энергия наполняет каждую клеточку его тела.       — Куда собрался такой красивенький? — сквозь белый шум услышал Гуссенс, останавливаясь и поворачиваясь в сторону источника звука. Его лицо медленно приняло удивленное выражение, хоть в мыслях он ничем не был удивлён. Напротив него в закоулке стояло трое взрослых мужиков: один облокотившись на серую, потрескавшуюся стену, второй сидя на холодном бетоне, как будто бесцельно ожидая, а третий просто стоял рядом, формируя некую треугольную фигуру.       До Лу долго доходили слова, как сладкий нектар до зрелого плода, наполняя его мысли легким мрачным беспокойством, но когда этот миг настал, он улыбнулся, словно глупый мальчик, и пожал плечами, не осознавая своих действий, которые казались ему совершенно естественными, как дыхание.       — Я гуляю, — все еще улыбаясь, произнес Гуссенс, осматривая каждого из мужчин, которые стояли в метрах четырех, словно дамы на подиуме, выставляя свои «модные» гримасы, готовые к показу. Двое из них щелкали семечками, раздавая звучание, подобное ритмичному удару сердца, но при этом все трое смотрели на него с кровожадным интересом, как хищники, заметившие свою жертву.       — Так значит, гуляешь, — ухмыльнулся тот, который стоял около стены, его голос звучал словно треск поломанного дерева, руки были засунуты в карманы, а голова чуть припущена, так что из-за этой позы глаза смотрелись как звериные, полные охоты и азартного ожидания, — а с нами прогуляться не хочешь?        И у Лу это действительно вызвало детский восторг, потому что гулять одному все же не так весело, как хотелось бы. Поэтому он лишь активно закивал головой, теребя свои пальцы, которые нервно переплетались, как тонкие веточки при легком ветре. Ему было приятно, что с ним захотели провести время, словно он попал в дружное общество, поэтому сделал несколько шагов навстречу им, как будто к своим новым друзьям, и в его душе закрались предвкушения новых приключений, полные волнения и неожиданности, готовые развернуться на его глазах.       Мужики заулыбались, причем все так одновременно, что создавалось впечатление, будто они актеры в захватывающем спектакле, достигшие кульминационного момента в сценке, идеально сыгранной на сцене жизни. Для Гуссенса это показалось очень крутым; он подхватывал эмоции чужих людей, как свежий и прохладный воздух, наполняющий его легкие, будто на глазах он оживал, пробуждаясь от долгого сна. Он чувствовал все сразу и одновременно ничего, и это казалось ему странным, но не настолько, чтобы отвлекать его сейчас от происходящего веселья.       Сейчас он лишь хотел поговорить и провести время со своими "друзьями", которые, как казалось ему, могли разогнать в нем дымку серой грусти, которая, к слову, уже исчезла последние десять минут после волшебного принятия наркотиков, но Лу в своих мыслях по-прежнему верил в это, создавая для себя иллюзию безопасности и искреннего веселья.       — Подходи скорее к нам, — подозвал его один из тех, кто щелкал семечками, издавая хрустящие звуки, словно шорох листьев под ногами в летнем лесу. Он, для убедительности, помахал рукой, подзывая ближе, — как тебя зовут?       — Лу, — ответил он, его глаза ярко светились в мягком свете висящих на домах ламп, создавая впечатление, что он был спутником, готовым засиять среди немеркнущих звезд. Это придавало его виду еще более нежный и милый облик, словно он был плюшевой игрушкой, попавшей в мир взрослых и темных грез.       Мужчины на это немного посмеялись, и вдруг, как в кинематографическом сюжете, все разом корпусом повернулись к нему, создавая волнительную атмосферу легкого напряжения и ожидания. Гуссенс вспомнил, как его дружелюбно позвали ближе, поэтому он сделал еще пару шагов навстречу, и оказался схвачен за предплечье одним из присутствующих с наглой улыбкой. Боли Лу не чувствовал; все его тело, как будто окутанное в вату, потеряло осязание, и он даже немного обрадовался этому, потому что ему нравилось ощущать себя так непринужденно, как будто он парит в чудесных облаках, свободный от всех житейских невзгод.       — Так ты у нас наркоманский мальчик, — проговорил тот, кто стоял посередине — мужчина, который ранее облокачивался на стену внимательно смотрел на него, словно тщательно прицениваясь. Гуссенс заметил, как они переглянулись, но не понял причины.       Мужик, держащий его за предплечье, развернул к себе, изучая парня так тщательно, словно изумруд, находящийся под прицелом ювелирного света. Его глаза блуждали по телу Лу, собирая информацию, и тот чувствовал эти изучающие взгляды, которые заставили его покрыться мурашками, хоть он и не понимал, что именно вызывало у него холод и дрожь.       — Поиграть с нами не хочешь? — спросил третий, кто ни разу не подавал голоса, его руки, ранее подносящие ко рту еду с жадностью и азартом, теперь тянулись к нему так, будто намечалась новая, таинственная игра. Он схватили его за член, и вот это уже действительно вызвало в Гуссенсе настоящее удивление, потому что волна, пробежавшая по его телу, была слишком яркой и непонятной, как всплеск воды в стремительном океане. Он почувствовал, как его сердце забилось чаще, словно барабан, ударяющий в ритме смятения и ожидания.       — Во что хотите? — спросил он, но взгляд с чужой руки, неподвижно лежащей на его промежности, не отводил, словно она обладала магической силой. Он потянул собственную руку к тому месту и оттянул мужскую, ощущая, как смешанный интерес и страх в игре, которую ему сейчас должны представить, вызывал в нем мандраж, словно он оказался на пороге чего-то совершенно нового и неведомого.       Тишина вокруг него становилась тяжелой, как в волнительный момент перед начинанием чего-то важного, и в его сознании мелькали образы — образы юношеских мечтаний, белоснежных разочарований и зеленых надежд. Каждый из мужчин смотрел на него с любопытством, и в их глазах искрились огоньки, которые сверкали, побуждая Лу почувствовать себя центром их внимания.       — Мы просто хотим развлечься, — произнес тот, кто держал его за предплечье, его голос был мягким, но в то же время под ним скрывалась какая-то угроза, как тихий шёпот ветра перед бурей. — Тебе, наверное, нравится веселиться, верно?       Лу сглотнул, его горло пересохло от смешанных эмоций, и в тот момент он почувствовал себя как на тонком льду, который мог треснуть в любой момент. Он не знал, как отвечать, и мысли, как запутанная паутина, переплетались друг с другом. Его сердце забилось еще быстрее, как будто не только от страха, но и от некой странной свежести, пробуждающей его инстинкты. В его голове вертелись воспоминания о детских играх, когда все было легко и просто, о том времени, когда он смеялся, не заботясь о том, что думают окружающие.        — Наверное, — вымолвил он, стараясь сделать свой голос уверенным, но, в то же время, чувствуя, как внутри него бушует протест. Эта игра казалась ему не только привлекательной, но и пугающей, как таинственная книга, которая обещает приключения, но имеет неясные страницы.       Мужчины обменялись взглядами, и в их глазах проскользнули острые угольки, как если бы они ожидали сделать этот вечер по-настоящему незабываемым. Гуссенс осознал, что это может стать поворотным моментом в его жизни, и в то же время побоялся, что он сам может потерять себя в этом мире, который был полон неизвестности и конфликта чувств.       Он попробовал углубиться в свои мысли, собрав все смятение и переживания, но нить его размышлений обрывалась, когда мужчины снова сблизились, окружая его как свора лукавых волков. Лу почувствовал, как захлестнувшая его волна эмоций немедленно вскипела, но он ничего не предпринял.        А все трое начали приближаться еще плотнее, словно не хотели оставить ни одного сантиметра между ними, замыкая круг, как дикое племя вокруг жертвы. Конечно, Гуссенс сквозь клубы наркотического тумана понимал, к чему все идет, и с легкой, почти беззаботной улыбкой хотел отойти назад, чтобы вернуться домой к уюту и теплу, но мужчины надежно заперли все выходы.       — Наш наркоман испугался? — произнес один из них с ненастоящим удивлением, словно они и правда просто собрались поиграть, а один из игроков внезапно сливается, уходя в тень.       Действие наркотика, по всей видимости, начинало постепенно пропадать, потому что Лу понимает, как его мысли снова меняют свое направление, а дымка перед глазами растворяется, как утренний туман, исчезающий при первом луче солнца. Нотки страха, скользнувшие в его голове, были максимально слабыми, но имели место быть, создавая угнетающее напряжение в воздухе.       Мужчины засмеялись, словно стали зрителями очень смешного. представления, а Лу из-за действия пыли не мог убрать свое по-прежнему счастливое и веселое выражение. Все вокруг продолжало казаться более ярким и светлым, но всему, как известно, когда-то приходит конец.       Тот, который стоял у стены, схватился за края его футболки с легким жестом, словно тащил с себя облачение наивности, медленно и постепенно снимая её. Двое оставшихся, пользуясь моментом, своими грязными руками поглаживали его тело, издавая какое-то чрезмерно громкое дыхание, которое напоминало биение барабанов в напряженной симфонии. А первый, продолжал заниматься своим делом, и уже полез к брюкам черного цвета, зажатым на фигуре Лу.       — Мне не нравится такая игра, — произнес он, и сказал это с настоящей искренностью, потому что это не его. Одолевшее чувство, которое постепенно вырывалось наружу, было — отвращение. Гуссенс понял в этот момент, что то отвращение, которое он испытывал к Мариусу, было совершенно иным, словно немного надежнее, а сейчас все доходило до рвотных позывов, разрывая сердце.       — Мы взрослее, мы и будем решать, во что играть, — проговорил один из щелкавших, его голос звучал властно, словно закон. А у Лу и правда все поменялось, как если бы распахнулась дверь в новый, неизведанный мир, где ему не было комфортно. Ему очень неприятно.       Он принялся сопротивляться, но получалось у него очень слабо и медленно, как будто он пытался противостоять натиску бури. Вещество его знатно раскумарило, и Гуссенс начал осознавать все в полной мере, но это было единственное, что он мог сделать, оставшись в бездействии. Руками он старался хоть один раз ударить кого-нибудь, но понял, что не способен на это. Они были намного массивнее и сильнее, даже если их масса состояла из жира. Лу же был совсем крошечным, на голову ниже них всех, и худощавее раза в три. Его силы не хватало, и это неизбежно влекло его в полнейший ужас, превращая мир в кошмар, из которого не было выхода.       — Не бойся, мы же сделаем тебе приятно, — уверенно улыбнулся один из мужчин, его лицо света на мгновение приобрело маску дружелюбия, будто и правда бояться было нечего. Но Гуссенс боялся, и этот страх, как невидимые щупальца, разрастался по всему его телу, словно кровь приняла новый, ядовитый элемент, который отравлял каждую клеточку его существа. Он не хотел, чтобы все происходило именно так. Его мысли, запутанные и мрачные, не были сейчас полностью в адеквате, и из-за этого проскальзывали иногда идеи, неприятные даже самому Лу.       Он брыкался изо всех сил, стараясь хоть как-то проскользнуть между их телами, но понимал, что это бесполезные действия. Даже если ему удастся вырваться, он не успеет сбежать — его схватят, как беззащитное животное, из-за нехватки сил, с которыми он сейчас столкнулся. Поэтому в голову Гуссенса начали закрадываться мрачные мысли о не самом лучшем исходе, о котором он мог только подумать: его сейчас изнасилуют. Этот холодный ужас охватывал его, как ковер из черного бархата, заставляя задыхаться от невыносимого страха.       В школе они проходили эту тему, и даже учителя говорили: «Все в нашем мире подвергаются насилию, как девочки, так и мальчики». Тогда, будучи наивным и полным юношеского максимализма, он не верил в это, хоть и понимал, что может произойти абсолютно всё, даже то, о чем просто нельзя было подумать. Но теперь, в этом тяжелом моменте, который его затуманенный мозг воспринимал почти даже с весельем, реальность обрушилась на него как немилосердный дождь, и любые прежние убеждения показались щеткой, которой он не сможет стереть этот кошмар.        Каждая тревожная мысль хлестала его, как острые волны, и нарастающие эмоции закипали внутри, словно в кастрюле, накрытой крышкой. Лу чувствовал, как его сердце колотится в груди, и единственным его желанием было избавиться от этого бредового сценария, который разыгрывался вокруг него, превращая его жизнь в самый настоящий ад.       Брюк на Гуссенсе уже не было, и из-за пронизывающей прохлады ночи его тело начало дрожать, словно уязвимая хрупкая бабочка, попавшая в ненастье. Но точно ли дрожь была вызвана холодом?       Мужчины лишь начали полностью его облизывать своими жадными, неумолимыми глазами, а их руки, словно ползущие пауки, дотрагивались до каждого миллиметра его обнаженной кожи, оставляя запачканные следы, которые в дальнейшем станут для парня теми триггерами, вызывающими ужасные воспоминания.       — Сейчас согреешься, — произнес один из них с ухмылкой, когда один из мужиков снял последнюю защиту, находящуюся на Лу — трусы. В тот миг его пробил ток, острое ощущение, которое пронзило, как укол иглой. Его тело начало обмякать, словно кукла без ниток, потому что действие наркотиков подходило к концу. Теперь он убедился на собственном опыте — уйти от реальности можно лишь в том случае, если ты уверен, что в самой реальности тебя не поджидают опасности и проблемы под воздействием пыли.       В этот душный момент Гуссенс больше всего ненавидел свою беспомощность, состояние, из-за которого он не мог ничего сделать, а также то, что он не ощущал ничего, кроме страха и отвращения. Эти чувства накатывали на него, как прилив, но, к сожалению, это был единственный способ реагировать — его разум старался найти способ спастись, а тело, будто не слушаясь, поддавалось всему, что угрожало ему, будто оно само шло навстречу своему разрушению.       — Какой ласковый, — рассмеялся один из мужчин, и снова послышалось небольшое хихиканье со всех сторон, заставляющее его внутренности сворачиваться от ужаса. Непонятно, что именно вызвало их смех. Лу это мгновение терпеть не мог, а внутри него уже зреет жалость к самому себе за совершенный выбор, который привел его сюда, в это тёмное место.       Почему-то его мысли резко переключились на Мариуса, и Гуссенс, подавленный горькими воспоминаниями, осознал, что именно из-за него оказался в этом кошмаре. Он сделал виноватым Де Загера, потому что был на эмоциях и правда хотел верить в это, словно искал способ отгородить себя от ответственности за то, что произошло. Этот внутренний конфликт гнездился в нем, словно тлеющий огонь, готовый вспыхнуть в любой момент, сжигая все на своем пути.       Пальцы мужиков касались всего, что они видели, словно пинцеты, медленно превращая невинного Лу в нечто извращенное и гротескное. Он чувствовал, как нечто холодное и чуждое пыталось проникнуть внутрь его тела, и в этот момент его сознание словно окончательно разорвалось на куски. Он начал орать, его голос разрывался на тысячи осколков, потому что он осознавал, что происходит, но не чувствовал боли — это было единственным спасением, которое давали наркотики, уводя его осязание из реальности.       Парню было безумно противно от себя в первую очередь, а затем от всего, что происходило вокруг. В этот момент его вселенная полностью рухнула, когда он понял: ему не сбежать. В голове доносились лишь тяжелое дыхание мужчин, обладающих звериным инстинктом, и сгустившийся воздух, словно мгла, окутывающая всё живое. Он осознавал, что ему не больно, наоборот — ему было всё равно. Но это "всё равно" было лишь телесным безразличием.       Его крик, который уже напоминал хрип, был хуже, чем самый ужасный момент в любой истории ужасов. Из него выходил не просто ор, а настоящая душа, в которой сквозила вся его страсть и все переживания. Казалось, что он испарился в этом голосе, пытавшемся вырваться на свободу. Но вдруг воцарилась мёртвая тишина, когда его рот зажали рукой, матерясь так, будто он был виноват во всем этом ужасе.       Через восемь долгих минут полных страданий — минут, пронзаемых невыносимой агонией — действие наркотика окончательно испарилось, а мужчины, удовлетворенные, полностью оделись и ушли, оставляя подростка одного в угнетающей тишине.        Гуссенс продолжал лежать на холодной, жесткой земле, которая казалось, пропиталась его сожалением и страхами. Засохшие слезы стягивали лицо так сильно, что было больно даже пошевелить им, не говоря уже обо всем истерзанном теле. Теперь он в полной мере прочувствовал ту боль, которую лишь подсознательно ощущал с самого начала. Это было болезненное пробуждение к реальности: он понимал, что его тело было запачкано чужой спермой, от одной мысли о которой вставал ком в горле, вызывая тошноту.       Приподнявшись на локтях с неимоверным усилием, Лу повернул голову в сторону, выблевывая все, что скопилось внутри него: боль, страх, разочарование, обида, ненависть, отвращение. Перечислять все можно было бы долго, но вдруг встал вопрос: есть ли ему до этого дело?       Тело дрожало так, что казалось, будто его пронзают электрические разряды, и поэтому подняться было не просто сложно, а невыносимо.       Задний проход тянул ужасно сильно, будто туда вставляли что-то более крупное и чуждое. Но Гуссенс был бы рад чему-то иному, чем это мучительное воспоминание о бездушных мужиках, от которых ему хотелось разорвать все свои внутренности на маленькие, незначительные кусочки, чтобы избавиться от незаслуженного унижения.       Он пролежал так, в безвольном состоянии, еще неизвестно сколько времени — часы или минуты, каждая из которых казалась вечностью. Но он точно знал, что этого времени ему не хватило для восстановления, для того, чтобы собраться с мыслями и начать заживление. Но вопрос оставался: хватит ли ему даже вечности, чтобы забыть ужасы, которые навсегда остались в его памяти, как бесконечная тень, преследующая его на каждом шагу?       Подняться всё же пришлось, и Лу, словно механическое создание, поднимался с ледяного пола, на котором застыла его душа. На свою одежду он даже смотреть не хотел, не говоря уж о том, чтобы взять её; они представляли для него всего лишь напоминание о том страшном кошмаре, который только что пережил. Он с трудом шагал голым по пустынной улице, его хрупкое тело, словно ветерок, вырывалось в темноту, направляясь к дому, который был не так далеко. Но теперь он не знал, станет ли это место для него защитой и надежной стеной, которая так ему была необходима в данный момент, или же там его подстерегут новые страхи.       Из всех вещей, что были вокруг, подросток забрал лишь телефон, который валялся разбитым в двух метрах от всего произошедшего, словно раздавленный осколок его самосознания. Сжимая его в дрожащих руках, он смотрел на экран, а в бездне отражения видел себя — такое же разбитое, хрупкое создание, потерянное в мире, который внезапно стал чуждым и враждебным.       Зайдя в чат с Мариусом, Гуссенс хотел высказать все свои чувства, все слова, которые вертелись у него в голове, как неумолимый ураган. Но все, что он смог вымолвить в этот момент, было всего лишь: «ненавижу тебя». И в эти суровые слова он вкладывал всю боль, обиду и отчаяние, которые накопились в его сердце. Это было не просто сообщение — это был крик его души, последний вздох надежды, который он пытался передать. С каждой клавишей он словно пытался сбросить с себя тяжесть, частично, хотя бы на мгновение освободиться от чувства вины, которые сжимали его сердце, как железные пружины, и не давали вздохнуть полной грудью.