тени недосказанности

      После неожиданного и шокирующего случая с братом, Лу в ту же мрачную ночь забрал у него свой изношенный блокнот, пряча его в более надежное и закрытое место — под матрас, где царило спокойствие. Джула он сразу разбудил, погруженный в глубокий транс от обиды и разочарования, которые его тогда поглотили, прогоняя его со своей комнаты, как тень.       Сейчас, находясь в серых стенах школы, Гуссенс чувствовал себя выжатым, как лимон, или, возможно, даже хуже. На окружающих вокруг он перестал обращать внимание, но не специально, будто само его подсознание атрофировалось от него, погружая в полнейшую пустоту с миллиардом хаотичных мыслей, копившихся, как мусор на свалке. Единственный, кто действительно попадал в его затуманенное поле зрения, — это Мариус. И Лу, правда, не хотел замечать его, после всего того, что между ними произошло, как больная рана, он не понимал, как себя вести. Вроде он присутствовал в этом классе, и всё как обычно, но также он ощущал себя далеко отсюда, как будто находился в параллельной реальности, не чувствуя вообще ни единой схожей детали с тем, что было раньше.       На следующий день Гуссенс, увидев Де Загера, который сидел в классе, пересекся с ним взглядами, которые задержались, казалось, навечно, как если бы время замерло. Что-то стукнуло в тот момент по его внутренностям, разнося эту невыносимую боль по всему телу, как холодные капли дождя, падающие на раскалённый асфальт, но что именно это было, сказать сложно. Эти ощущения были иными, не такие, как он чувствовал раньше, словно он оказался в другом измерении. И это другое измерении не хотело принимать его, потому что он не их человек.       С таким странным чувством внутри Лу проходил всю неделю, но ничего не менялось; наоборот, оно возрастало, как пламя, накаляющее воздух. Он провел параллель, что внутри него разгорается крошечный огонек, зажженный посередине тёмной ночи на одинокой свечке, когда замечал даже мельчайшую деталь, связанную с Де Загером. Первая мысль была странная, но вполне логичная для подростка в его возрасте: он болен Мариусом, и поэтому рядом с ним симптомы ухудшаются, словно он заразился невидимой болезнью.       Неделя пролетала быстро, но при этом казалась бесконечно долгой из-за глубоких размышлений Гуссенса о своем состоянии. Он был очень молчалив, как будто в его душе зрела невыносимая буря, и старался избегать даже малейшего разговора как с Мариусом, так и с любыми людьми. После чего это все последовали — неясно и запутано.        С братом Лу не общался, хотя внутри росло дикое желание не просто поговорить с ним, а поругаться, да так сильно, что аж руки сводило от напряжения. Сам Джул на следующий день после своего поступка лишь взглянул на него, пронзительно, не отводя взгляд до того момента, пока сам Гуссенс не ушел с поля его зрения, как призрак, растворяющийся в воздухе. Никаких слов так и не было сказано, и это молчание гремело, как гром в тихом небе, оставляя за собой лишь тени недосказанности.         С родителями подросток виделся всего дважды, в те немногие дни, когда их отпускали пораньше, и он мог прийти к часам пяти, когда близкие еще не покинули пространство дома. Лу чувствовал, как их внимательные взгляды искали ответы на вопросы о его изменившемся состоянии, словно незримая тень витала в воздухе. Но он все равно выбирал позицию молчания, перекидываясь лишь несколькими сдержанными фразами о своей учебе, чем-то новом и прочем. Эти разговоры казались ему поверхностными, как легкий слой пыли на давно не использованной книге.             Так и прошли семь быстрых дней, погружая Гуссенса всё глубже в тёмный транс, где мысли путались, как лианы в густом лесу, и не давали покоя даже на миг.       Новая неделя встретила его неожиданным предложением об общей встрече компании у кого-нибудь дома. Это было простое желание отдохнуть и провести время вместе, ведь давно они не собирались всем составом, будто сами себя изолировали от мира. Лу согласился на автомате, словно механический кукла, потому что, почему бы нет? Вряд ли это станет для него отдыхом, но простым интересом точно было. «Отдых» оставил его почти месяц назад, как ускользнувшая морская волна, оставившая только холодный песок.       В школу Гуссенс выдвинулся за час до начала, потому что проснувшись от кошмара в четыре часа утра, он не знал, что делать в пустом, безрадостном доме. Безысходность сжала его сердце, и он просто решил пройтись пешком, пока светало, впитывая окружающий мир во всей его яркости. Каждый шаг давался ему тяжело, но в то же время дарил надежду, как глоток свежего воздуха после замкнутого пространства, позволяя забыть, хоть на мгновение, о своих тревогах.       По пути Лу замечал множество эмоций окружающих людей, словно поток ярких красок, что вызывало у него тошноту. Оглядываясь вокруг, он не находил себе места; даже если природа, обнимая его мягкими зелеными оттенками, хоть чуть-чуть успокаивала истощенное сознание. Максимальная темнота в его сердце подрубила его насквозь, забирая все те положительные стороны жизни, которых Лу так отчаянно не хватало.       Погружаясь в мысли, подросток пошел по узким переулкам пятиэтажных домов, где атмосфера была более тихой и равнодушной, чем на шумных главных улицах. Выглядело всё тускло и заброшено, как старая забытая вещь, но явно было видно, что люди всё же тут живут, борясь с серостью повседневности.        Невдалеке среди мрачных теней он заметил человека, одетого полностью в черный. Его спина была сутуленой до такой степени, что образовывался полуовал, напоминающий цветок, который слишком долго не видел солнца. Незнакомец выглядел немного растерянным; это Гуссенс понял по его напряженным движениям, часто поворачивающейся голове и нервозных руках, которые, хоть и были засунуты в карманы, всё равно дрожали, как осиновый лист на ветру.       Парень правда не хотел за ним следить, но его взгляд неконтролируемо бросался в ту сторону, куда шагал незнакомец. Тот, доставая из кармана непонятный клубок, положил его под кирпич одной многоэтажки, замерев на мгновение, как будто проверяя, не заметит ли его кто-то. Сделав это, мужчина быстро засунул руку обратно и стремительным шагом направился в другую неизвестную ему сторону, как незаметный призрак в тумане.       Конечно, поступать так было нельзя, но огромный интерес, разгоревшийся в Лу, как вспыхнувший огонь, убеждал его в обратном. Это было проявлением адреналина, завуалированного любопытством. Поэтому он решительно пошел к тому месту, откуда только что ушел другой человек, выискивая то, что ему было необходимо. Его цель была достигнута, когда взгляд Гуссенса зацепился за тот самый клубок, который, к слову, оказался вовсе не простым — это был клубок из скотча.        Поразмыслив о том, что ему бы не стоило тут оставаться и рисковать быть пойманным, он, однако, с волнением в груди, быстро схватил данный предмет и развернулся, побежав в сторону школы, и, думая о том, что позаботится о таинственной вещице чуть позже.

***

      День пролетел быстро, будто незаметно, как одна короткая мгла. С Мариусом Гуссенс пересекался взглядами очень часто, но это стало обычным явлением между ними за последнюю неделю — чем-то вроде традиции, хоть Лу этого и не желал. Каждый раз, когда их глаза встречались, внутри него разгоралось множество искр, словно фейерверк, взрывающийся в темном небе. Это было мучительно и трудно; эти чувства словно терзали его душу, поджигая её с каждой встречей взглядов.       Дома подросток оказался спустя двадцать минут после окончания уроков, но отпечаток напряжения все еще прочно держался в его сердце. Он спешил в свою маленькую комнату, где ему не придется сталкиваться с внешними демонами. А в его рюкзаке таилась вещь, которая, словно загадка, все еще привлекала его внимание.       Поднявшись по лестнице, Лу закрыл дверь на замок — что-то на подсознательном уровне настойчиво шептало ему это в уши, словно предостерегая. Подобное чувство неправомерного действия заставило его сердце забиться быстрее, но это лишь усилило интерес парня. Копаться в сумке ему пришлось всего пару секунд, чтобы найти маленький сверток из скотча, который манил его как черная дыра, поглощая всё внимание.       У Гуссенса не оказалось ножниц, и он с легким разочарованием забрал канцелярский нож из тумбочки стола, чувствую его холодный вес в руке. Мандраж, возникший по пути домой, разросся до неимоверных размеров, словно ком калачом, и теперь, трясущимися руками, Лу старался крайне осторожно прорезать слой за слоем, пытаясь освободить то, что скрывалось в середине. Каждое движение требовало от него тщательности, каждый раздираемый тонкий слой создавал ощущения сердечного волнения и нетерпения, не оставляя места для летаргии.       Спустя мучительные минуты старательных усилий, Лу наконец добрался до предмета, извлекая его очень осторожно из щели, разрезанной скотчем. Его сердце замерло, когда он увидел, что это был белый порошок, аккуратно запакованный в маленький прозрачный полиэтиленовый пакетик с ярким красным зажимом. Ужас охватил его, когда до Гуссенса дошло, что это было наркотой.       От этого ужаса его затрясло еще сильнее — теперь это уже был не просто мандраж, а обильный страх, сковывающий его цепями, как ловушка для невинной жертвы. Подросток не знал, что делать с руками, которые держали этот пакетик, он просто повис у него в пальцах, словно обременительная гиря, висящая на шее. Глаза Лу быстро метались по всему веществу, будто он пытался что-то разглядеть или понять, но в голове царила пустота.       Гуссенс сидел в оцепенении еще две бесконечные минуты, в голове не пронеслось ни единой мысли, за которую можно было ухватиться, словно в тумане, отдаляющемся от ясности. Идея спрятать наркотики в своем блокноте под матрасом показалась ему неплохой, как единственный способ избавиться от этого бремени, так что, как только она пришла ему в голову, он стремительно перепрыгнул через свой рюкзак, действуя быстро и инстинктивно, проделывая все нужное.        Вопросы витали над головой Лу, как тяжелые облака, отягощая его сознание: зачем и для чего он вообще решил спрятать это? Почему не сжег, не выбросил? Эти мысли кружили вокруг, как непрекращающийся вихрь разочарования и недоумения. Что-то внутреннее останавливало его, заставляя по инерции делать то, что он чувствовал, будто это было заранее определено судьбой.       Скотч Гуссенс раскромсал на маленькие кусочки, и, чтобы избавиться от его следов, поджег их во дворе дома, надеясь, что никто не увидел его странного ритуала. Пламя вспыхнуло, пугая своей яркостью, словно искры его собственных страхов.        Парень отходил еще долго, пытаясь хоть как-то остановить тремор рук, потому что впервые за такое долгое время смог снова почувствовать переполох ощущений, который колотил его сердце, как и от самих эмоций, так и от понимания того, что в его комнате теперь хранится наркотик. Чувство тревоги и опасности напоминало о себе, словно предупреждающий голос, который он не мог игнорировать.

***

      Прошло три долгих дня со злополучного момента, когда Лу впервые столкнулся с веществом, которое заполнило его мысли, не оставляя ни на минуту. Каждая секунда тянула его к воспоминаниям и страхам, которые словно прицепили его к земле. Сегодня у него назначена встреча с друзьями, и в спешке он начал собираться, будто боялся остаться один на один с этим предметом своих страхов, который прятался под матрасом, как зловещий секрет.       Он не избавлялся от наркоты, потому что чувствовал нарастающую неизвестную силу, которая тянула его вниз, как бездонное болото, поглощая всё на своем пути. Внутренний конфликт разрывал его — он переживал за свои собственные действия, не понимая, почему сохраняет предмет, который мог обернуться катастрофой. Чувство вины и страха перекликались, вызывая в нем бурю противоречивых эмоций.       Единственное, что действительно радовало его в этом запутанном лабиринте чувств, было то, что Лу практически не думал о Мариусе. Мысли о нем, потянутые как вода по ручью, постепенно утихали, и даже если для достижения этого ему приходилось прибегать к таким крайним мерам, то парень не был против. Собственно, временное облегчение казалось благом, которым он был готов пожертвовать.       Выдвинувшись на улицу, Лу решил идти пешком, ведь они собирались у Винсента, который жил совсем рядом, всего в тридцати минутах спокойной прогулки. Путь его мысли занимала лишь музыка, радостные мелодии и тексты, растворяющиеся в нем, как частичка души, которую он с трудом находил в этом мире. Эти ноты обнимали его, как теплый плед, даря чувство уюта и надежды.       С момента находки наркотиков Гуссенс действительно немного изменился, будто в нем что-то перещелкнуло, будто открылась новая глава в опусе его жизни, заставляя пересмотреть свои взгляды и мировоззрение. Но что именно изменилось? Этот вопрос оставался для него тайной, как новый стиль картины, который он не умел толковать. Он всегда хотел понять себя и свои чувства, но это было так сложно — как разобрать сложный узор на ковре, когда каждый элемент казался слишком запутанным и чужим.       Гуссенс добрался до чужого дома быстро и легко, как будто его подхватывала сама природа — ветер нежно шептал ему на ухо, подталкивая к новым изменениям в его жизни.        Подходя к домофону, он набрал номер на автомате, ведь с Блейком у них были довольно хорошие отношения. Это была не просто дружба, а настоящая взаимопомощь, когда можно было иногда переночевать или просто побыть в чужом доме, как в своем родном, даже несмотря на бухающих родителей друга, которые порой создавали неразбериху в доме.       Дверь распахнулась, и Лу, будто сладкоежка, потянувшийся к любимому лакомству, сразу направился на пятый этаж — самый последний. Лифта не оказалось, так что парню пришлось подниматься пешком, ощущая, как небольшая физическая активность нагружает его ноги и активирует дыхательную систему. Каждый шаг отдавался легким потением и встряхиванием мышц.       На пороге его встретила Майя, видимо, именно ей доверили эту работу. Она с доброй и теплой улыбкой приветствовала Гуссенса, словно он был долгожданным гостем, поэтому девушка пропустила его в квартиру, и Лу, даже не оглядываясь вокруг, начал действовать так, словно был хозяином этого дома. Разувшись, он направился в зал, и тут его удивлению не было предела: в комнате уже собрались все его друзья, подавая сигнал, что это не просто обычная встреча. Каждый из них выглядел не как обычно — они были нарядны, словно готовились к празднику.        Лу внимательно обсмотрел каждого, цепляясь взглядом за их яркие образы. В комнате царила атмосфера радости и ожидания, будто день был особенным, а не обыденным. Друзья, смеясь и шутя, словно создали свой собственный маленький мир, где все заботы и тревоги остались за дверью, и этот праздник был сделан не для кого-то другого, а только для них самих.        Гуссенс пришел в своей обычной повседневной одежде, и очень обрадовался, когда увидел, что Винсент и Мариус тоже не особо подготовились. Взгляд Лу задержался на последнем, внимательно осматривая, как тот общается со всеми, и впервые за долгое время улыбается. Что-то теплое и мягкое растаяло внутри парня, и он, словно закадрированный пленник, не мог оторваться, пока Блейк не крикнул ему присаживаться вместе со всеми, что он и сделал.       — Что будешь? — спросила у Лу Изабелла, которая сегодня выглядела сногсшибательно в своем нежно-розовом платье с блестящими цепочками на шее. Девушка указала на стеллаж, расположенный рядом с их столом, на котором стояло не так много алкоголя, но достаточно, чтобы подростки вроде них могли весело напиться.       — Я не буду, — не хотелось ему сегодня пить, потому что он боялся потерять голову. Все предыдущие разы, даже когда ему ничего не нужно было избегать, заканчивались плохо, словно каждый раз он проигрывал в азартном казино. Все удивленно бросили на него взгляды, но кто-то пошутил на эту тему, и разговор был закрыт, чем Гуссенс был очень доволен.        Парень расслабился по мере того, как начали рассказывать интересные истории, происходившие с ними в отсутствие друг друга. Бурлящих сплетен, оскорблений и смешных моментов было очень много, и это все казалось единым целым, чего так не хватало Лу.  Он постоянно бросал взгляды на Де Загера, который сидел напротив него, и это случалось случайно, потому что сегодня Гуссенс не хотел бы особо заострять на нем внимание. Но всё было наоборот — его глаза почему-то начинали высыхать, когда он старался не посматривать в ту сторону, которая притягивала его, как магнит.       Рядом с Мариусом сидела Изабелла, и Лу замечал, что они вдвоем постоянно о чем-то шепчутся, вызывая внутри него нарастающее раздражение, которое растягивалось с каждым взглядом в их сторону, всё больше усиливая разочарование. И почему именно их взаимодействия вызывали в нем такие смятенные и тревожные чувства — понять он не мог.        Они играли в множество увлекательных и разнообразных игр: начиная с карт, которые раскладывались на столе, и заканчивая «правдой или действием», в которую предложил сыграть Луис. Игра продолжалась, накаливая обстановку; смех и искренние эмоции переплетались в нечто волшебное. Лу не особо любил данную игру, поскольку в разговоре часто вскрывались скрытые тайны, о которых лучше было бы не знать вовсе. Эта мысль заставляла его волноваться.       — Лу, правда или действие? — игриво спросила Майя, её голос звучал слегка приподнято, она уже была немного подвыпившей и раскрепощённой, её щеки рдели, а глаза блестели. Не зная, чего можно ожидать от её поведения, Гуссенс не мог предугадать её намерения, поэтому выбрал первое. Девушка на мгновение задумалась, словно собираясь взвесить все «за» и «против», и затем задала самый элементарный и банальный вопрос, который, почему-то, до нее никто так и не задавал: — Тебе кто-нибудь нравится?       Он не знал, как на это ответить. У него не было человека, в которого он был бы влюблён в данный момент, но почему-то при этом ответе его сердце сжималось, как будто обмотанное невидимой лихорадкой, причиняя физическую боль, и он с трудом дышал, пытаясь преодолеть это неловкое состояние внутри себя. В конце концов, он лишь тихо произнёс:       — Нет. — На этих словах он бросил взгляд на Де Загера, который сидел напротив и внимательно смотрел на него с непонятным выражением на лице. Его губы слегка искривились после ответа, и Лу не понимал, что это было за выражение. Обычно на подобные слова так реагируют, когда человек вызывает отвращение или неприязнь. Но в чем он был так виноват перед ним? Гуссенс, погружённый в свои мысли, пытался разобраться в этой ситуации, но чем больше размышлял, тем больше путался в догадках. Каждое мгновение в нетерпеливом ожидании пронзало его тоской, и он осознавал, что это взаимодействие оставляет в его душе неизгладимый след.       — Да ну, — протянула последнее слово Розали, её голос звучал с оттенком недоверия, словно она не могла поверить в то, что слышит. Белоснежные стены комнаты отражали её недоумение, а мягкий свет лампы создавал атмосферу лёгкой неуверенности. Лу, погружённый в себя, задумчиво смотрел в пол, размышляя о своих чувствах к кому-то другому. Словно остался в тени, он не знал, что значит быть по-настоящему влюблённым и не смотрел на людей в романтическом свете, словно бы за прудовое спокойствие стеклянной воды.       Окружающие постоянно обсуждали «любовь с первого взгляда», словно это было чем-то натуральным и простым, как утренний кофе. Они говорили о том, как кто-то вдруг осознаёт, что они предназначены друг другу судьбой, даже случайно встретившись в переполненном транспорте, среди потоков людей и шума города. Это звучало странно и почти волшебно, как кислотный дождь, омывающий худшими веществами землю и убивающий жизнь. Могли ли чувства действительно возникнуть столь внезапно, как об этом рассказывали другие? Для Лу это всегда казалось лишь легкой симпатией, которая могла исчезнуть, как сожжённый прах, оставленный на ветру, при свете яркой луны.       Он был бы способен заглубляться в эти размышления бесконечно, но затем пришла его очередь крутить бутылочку. Когда она, словно волшебная стрелка, остановилась, указав на Изабеллу, Гуссенс переборол внутреннее волнение и спросил: «Что ты выбираешь?». Взвешивая свои слова, она, словно тяжёлый прилив, ответила: «Правда». Лу усмотрел в её словах налёт усталости, и понял, что никто из компании не хочет делать лишних движений, они словно сливались в единое целое, как волнорезы на фоне морской стихии. Только Винсент, смелый и уверенный в себе, когда-то решился выбрать действие и забавлялся, отгадывая, кто из девушек его возлюбленная, даже с завязанными глазами.       Гуссенс всё еще находился в плену своих размышлений, наблюдая за Джонс, которая нежно потягивала своё шампанское через трубочку, как будто стремилась выжать из жизни каждую каплю наслаждения. Даже если девушка не была плохой, она вызывала в парне какую-то неприятную реакцию. Взгляд Лу переместился на Мариуса, и в сознании всё ясно сформировалось само собой:       — Есть ли в этой комнате тот человек, в которого ты влюблена? — вопрос произнесённый им вызвал лёгкий смех у окружающих, но также и напряжённую атмосферу, а улыбка на губах Лу, словно защита, была вызвана тем, что по лицу Изабеллы стало ясно, что есть. Она смутилась, её щеки раскраснелись, словно к ним прикоснулось живое пламя, а её взгляд свёлся на пол, как будто она старалась укрыть свою правду. К её ушам подтянулась волна приливной крови, придавая им ярко-красный оттенок.       И Лу, не понимая, почему её ответ вызывает в нём такую дрожь и невыносимое волнение, осознал, что это нечто важное и, возможно, отвратительное одновременно. Его сердце колотилось в груди, как будто умоляло его выйти за пределы привычного и осознанного. Он посмотрел на Мариуса, который тоже понимал - Гуссенс знал это наверняка, и почему-то чужой взгляд был зациклен на нем, ища нечто для подтверждение своих подозрений. Но, не найдя там ответов, Де Загер отвернулся к Изабелле, приподняв её за подбородок, как бы возвращая её к реальности, к очевидной искренности момента.        Внутри Лу всё заклокотало и зашевелилось, прогоняя то спокойствие, которое он испытывал ранее. Черт возьми, это разбивало его. Он вдруг осознал, что всё теоретическое представление о любви не может сравниться с этой мощной, пронизывающей реальностью. Как могло быть, что его мир до этого момента был наполнен лишь острым уколом одиночества и безразличия, а теперь, словно нежные корни цветка, прорастающего сквозь асфальт, проклевывалось нечто более глубокое?       Кто он? Почему эта непростая игра и простая правда Изабеллы приводят его в замешательство? Это было нечто, чего он вовсе не ожидал, и чувство, что он словно смотрит в бездонные глубины океана, где потопленные тайны и вещи находились в состоянии движения и покоя одновременно. Его сердце билось быстрее, и Лу знал, что это только начало нового — горячего и ужасного.        Не знал он также, как ему поступать, потому что в его голове витали лишь пустые мысли, теряясь в бескрайних просторах отчаяния. Что тут ещё можно сделать? Какое действие могло бы вернуть его к норме и избежать этого нарастающего чувства смятения? Гуссенс с трудом сдерживал внутренний хаос, не желая показывать своих слабостей перед друзьями. Вместо этого он со вздохом осмотрел их лица, пытаясь уловить эмоции, словно искал подсказки в выражениях. Но там танцевали недоумение и радость, только один взгляд бросался в глаза — грусть, проскальзывающая по лицу Розали. Сначала он был удивлён, но внезапно её печальные глаза встретились с его собственными, пронзая до глубины души, и парень заметил, как она смотрела на него, словно поддерживала.       Долгие секунды тянулись, пока Мариус на фоне продолжал что-то делать с Изабеллой, а Лу и Эванс не отводили друг от друга взглядов. В её глазах была особенная мягкость, призванная обнять его, будто они ставили защиту друг для друга. Но он не понимал, зачем ему эта поддержка, ведь, казалось, он почти в порядке. Едва осознавая своё состояние, он старался сохранять маску спокойствия, словно этого будет достаточно.       Но внезапно всё изменилось, когда Розали, словно встревоженная, расширила свои глаза, и, повернув голову, посмотрела в сторону, куда быстро повернулся и Гуссенс, чувствуя себя, как птица, которую заперли в клетке, жалея себя больше всего на свете. Как же так получилось, что он пришёл к этому моменту? Его сосредоточенный взгляд уловил Де Загера и Джонс, сливающимися в поцелуе, который казался настолько нормальным и настоящим, что лукообразие их счастья резало по его сердцу, словно остриё ножа.       С того мгновения его охватил жар, которого не должно было случиться в этой едва ли ветреной квартире. Каждое движение казалось ему давящим, и его корежило от того, что он наблюдал. Сердце Лу забилось с такой силой, что пришло осознание — его тело реагировало на стресс как на невидимого врага. Астма, которой он никогда не болел, начала подключаться, и в груди зародилось ощущение удушья, как будто кто-то сжимал его лёгкие в своих стальных руках.       Дыхание сбивалось, и понимание того, что его горло сжалось, заставило его встать, словно облака недовольства накрывали его, вылетая из квартиры к свежему воздуху, который обещал ему облегчение. «Не умри до улицы», — постоянно твердил он себе, стоя на грани паники.       С каждым шагом Гуссенс чувствовал, как его разум барахтается, и он едва смог дотянуться до двери подъезда. Но как только открыл её, то это было как вихрь, вырывающий его из плена тревог, но, открывшиеся двери только заставили его почувствовать, что свежий воздух не насыщает лёгкие, не растворяет ту душащую давку, что превращала каждый вдох в борьбу. Вся реальность обострилась, и он понимал, что его не хватает — как будто мелкие частички воздуха смеялись над его попытками дышать, оставляя его с кучей неприятных чувств.       Лу пришел в себя лишь тогда, когда чьи-то руки мягко накрыли его щеки, тряся его голову из стороны в сторону, словно пытались вернуть его в реальность. Взгляд, полный заботы и тревоги, встретился с его собственным, напоминая о том, что он не один, что вокруг есть люди, которые переживают за него. Эта искорка тепла помогла ему отдышаться и, наконец, он ришёл в сознание. «Ты в порядке», — как будто шептала ему эта поддержка, и в момент, когда он встретил тревожный взгляд Розали, его сердце неожиданно нашло новый, тёплый свет.       Но даже среди этого облегчения он не мог отогнать чувство драмы, обвивавшее его сердце. Он чувствовал, что это лишь временное затишье, что буря всё ещё клокочет в его груди, и он не знал, как справиться с этой новой реальностью, где чувства охватывали его, как невыносимый холод. Кастель из самосознания рушился, и только поддержка друзей помогала ему справиться с эмоциональными разрывами — пока он стоял на грани, его сердце стучало, непрерывно напоминая ему о том, что иногда необходимо просто дышать.       И у Лу действительно получилось вырваться из этого удушающего состояния, потому что поток свежего воздуха наполнялся в его лёгкие, проникая большими потоками, наконец, даря ту необходимую частичку жизни и облегчения. Но осознание того, что он чуть не умер, нависало над ним, как тёмная тень, а тело, по которому судорожно била дрожь, изменило цвет кожи с розового на синеватый, добавляя масла в огонь его внутреннего страха.        Гуссенс не хотел поднимать глаза и смотреть на друзей, потому что стеснялся своего состояния и поступков, его гордость подавляла желание встретиться с ними. Он стеснялся себя и своего безумного поведения, как будто оно навсегда запятнало его репутацию. И была ещё одна причина, почему он избегал поднимать взгляд — Мариус, который тоже находился здесь. Лу чувствовал его тяжёлое присутствие, которое словно сгущало атмосферу, не разбавляя её ни каплей понимания или поддержки.       Вдруг чужие пальцы коснулись его подбородка, приподнимая лицо вверх. Эти пальцы были холодные, как морозный ветер, проникающий до костей, словно сейчас наступила зима и температура упала до минус четырнадцати. И Лу почти оказался прав, ведь в его душе действительно послышался этот мороз, как только он увидел, что это была рука Де Загера.        Гнев, который разросся в его груди за считанные миллисекунды, всплыл наружу, и Гуссенс выплеснул всю свою ярость на стоящего перед собой парня. Да так сильно, что он уже не просто оттолкнул его руками, как в прошлый их раз, а ударил кулаком с такой силой, что тот, шатнувшись, чуть не упал. Но это был не конец; ненависть продолжала бурлить в Лу, и он выпустил её с новым свирепым ударом по лицу Мариуса. В этот раз тот уже не устоял и упал на землю, больно ударившись головой. Всё происходило за считанные секунды, и Гуссенс, словно дикий зверь, сел верхом на парня, начиная колотить его со всей силы, выплёскивая сдерживаемые эмоции.       — Да какого черта ты вообще лезешь своими пальцами, которыми касался другой, ко мне? — гремел его голос, и за каждые два слова Мариус получал по лицу, даже не сопротивляясь, словно был готов к этой буре, — я ненавижу тебя всей душой, — произнёс Лу, и каждое слово давалось ему с таким трудом, что казалось, как будто он вытаскивал их из самого сердца, разрывая корни, которые связывали его с этим человеком. Его дыхание сбивалось, как от физической агрессии, так и от слёз, которые стекали по щекам, словно бездонный океан, не желавший знать покоя. Ему было настолько обидно, что даже простое слово "обида" не могло в полной мере передать ту бурю, бушующую внутри него.       Но вдруг Гуссенса резко остановили, и он уже подумал, что это либо Винсент, либо Луис, однако он оказался полностью не прав; это был снова Де Загер, который схватился за его запястья так сильно, словно наручники из стали сжимали его руки, приковывая к месту. Лу хотел ещё сильнее уничтожить его, чтобы от его лица не осталось ни крошки, чтобы он, когда взглянул на парня, не мог даже распознать его; но в подсознании он знал, что ни одно из разрушений Мариуса не освобождало Гуссенса от того, что он всё равно узнает его в любом состоянии. Даже если останется лишь пепел.       Де Загер начал подниматься с земли, и Лу заметил, как его лицо приближается все ближе, прежде чем чужие губы вдруг коснутся его. Это мгновение вызвало в Гуссенсе полный хаос; он не мог понять, зачем это происходит. Этот поцелуй стал для него как разрывающая рана, потому что он не мог вынести вторжения этих ощущений. Его сердце колотилось, и ужас заполнил его грудь.       «Почему ты так делаешь?» — хотел закричать он, и этот крик, полный боли и страха, уже вырывался из его груди, но вместо этого он только орал прямо в поцелуй, который прервался сразу же, как только внутренний его зов дошел до ушей Де Загера. Лу, как будто высвободившись из плена, освободил свои руки и, не оборачиваясь назад — ни на друзей, ни на Мариуса, — с яростью бросился прочь, словно все тени его страхов одели его в жуткую маску, и он, весь убитый, устремился к дому.       Почему Мариус коснулся его губ? Почему сделал это после того поцелуя с Изабеллой? Почему отнял первый поцелуй Лу и сделал его таким грязным? На нем, как на ненужной маске, оставался след этого акта предательства, и его душа страдала от распада чувств. Гуссенс чувствовал, как дерзкое ощущение боли с каждым шагом накаляло атмосферу вокруг, и ему отчаянно хотелось выпустить это всё наружу. Словно катастрофа, завладела им, его ярость и горе слились в едином крике — он кинулся прочь, оря, как сумасшедший, у которого забрали жизнь, разрывая тишину ночи над городом, и раздаваясь в небесах, словно в пустоте не осталось ничего, кроме его отчаяния.       Город вокруг Лу казался опустевшим, когда он мчался прочь, его ноги не уставали, но каждый шаг был наполнен тяжёлым грузом боли. Темнота обнимала его, словно стараясь скрыть от всех его внутренние муки. В сердце бушевали чувства, подобно неукротимому урагану, и он вновь и вновь переживал сценарий, который причинял еще больших страданий.       Каждая мысль о Мариусе вызывала у него судороги в животе, а лицо друга всплывало в его сознании, как призрак, вызывая смешанные чувства. Он ненавидел его, но также и жаждал. Жаждал понимания, жаждал той близости, которая однажды связывала их, и в тоже время сердечно ненавидел за то, что тот разрушил и попрал всё, что он так отчаянно защищал. Этот кошмар безумия давил на его грудь.       Лу, зная, что за его спиной остаются друзья, что они в тревоге ищут его, выбежал на улицу, где яркие огни уличных фонарей лишь усиливали чувство его тёмного одиночества, а также, где он старался спастись от встречи с ними. Ветер срывал слёзы с его щек, но он не заботился об этом.       — Почему? — выкрикнул он, как будто сам воздух мог дать ему ответ. — Почему ты, Мариус?!        Шум его шагов и шёпот ветра мешали друг другу, и, казалось, вся ночь затаила дыхание, чтобы услышать его вопрос. Лу не знал, как долго бежал, оставляя позади себя пути, которые вели к привычному спокойствию.       Каждое мгновение в его сознании, словно независимый живой организм, пересоздавало тот момент, когда он крепко сжимал кулаки и с абсолютно неистовым желанием наносил удары.  Как будто Лу наконец дошёл до края пропасти, внезапно осознав, что шагал по натянутой нити, не понимая, когда именно она рвётся.       На его пути возникали знакомые улицы и фасады домов, и когда он проходил мимо, каждый из них напоминал ему о том, что он собирался оставить позади. Улочки казались ему как дверцы в глубину его души, где вся боль и несчастья отражались в мрачной пелене воспоминаний. Но он не хотел, чтобы это определяло его существование.        Когда он достиг дома, его грудь сжалась от болезненной силы эмоций, и он вдруг почувствовал необходимость остановиться. Но стоит ли ему это делать? Ноги, всё ещё несущие его вперёд, словно не были частью его разума, и он вдруг прозрел к открытой двери своего дома.        Крики его сердца все ещё проносились в сознании, и каждое новое воспоминание о том мимолётном поцелуе ломало его. "Почему?" — мысли, как ртутные капли, срывались с языка, но он не знал, кому они предназначены — ему самому или тому, кто заставил его это чувствовать.        Лу сделал шаг внутрь, и всё вокруг словно заволновалось от его мучительной сущности. Он почувствовал, как боль, как пламя, вспыхнула вновь, но в этот момент он столкнулся с отражением в зеркале. Глаза, полные стыда и слёз, встретили его сжатыми губами, которые всё ещё хранили следы того самого поцелуя, теперь несущего в себе тяжкий груз страданий, что заставляло его признаваться в слабостях.       Лу пал на пол, зарывшись лицом в ладони, не в силах сдержать крики своей души. Он не знал, как оставить в прошлом это всё — предательство, ненависть, смешанной с неизвестным чувством, преследовавшим его на протяжении всех моментов, когда он думал и видел Мариуса, и тот ужасный поцелуй, который стал для него ярким символом всего искаженного. Над всем этим витала только одна мысль: он хотел быть свободным от этого бремени, от этой невыносимой связи, которая продолжала связывать его с человеком, чье имя болело больше, чем любое касание.       И самое интригующее в этой запутанной ситуации заключалось в том, что Гуссенс, потерянный в лабиринте собственных эмоций, начал осознавать, какое «странное чувство» искрилось в нём при каждом малейшем контакте с Де Загером. Он начал понимать, почему внутри него возникала непреодолимая боль, когда он смотрел на поцелуй Мариуса с Джонс, словно это мгновение обжигало его сердце горячими углями. Эта боль, как зловещий цветок, распускалась в нём, заполняя всё пространство и не оставляя шанса вдохнуть полной грудью. Это было похоже на стремительное развитие болезни Ханахаки — непрекращающих терзаний, которые душили его с каждым дыханием, будто грудь сжималась в медленных тисках печали.       В этот момент Лу осознал, что не может больше терпеть этот изматывающий день, который, словно назойливый дождь, лил на его душу, став последней каплей, что разрывает его связь с привычной жизнью. Словно тень, нахлынувшая на него, он вдруг понял, что Гуссенс был влюблён в Мариуса. Это осознание громом ударило по нему, словно молния, пробуждая всю ту бурю эмоций, которую он пытался подавить так долго. Постепенно, как пазл, собирался его внутренний мир, и он понял, что это чувство — самая настоящая любовь. Но откуда ему было знать, что любовь может быть настолько жестокой и безжалостной, что приносит с собой больше боли, чем радости? Ни одно из своих таких чувств он не смог бы выразить, ведь никто об этом ему не говорил, не предупреждал о тёмных сторонах прекрасного явления.       Лу, измождённый этими мыслями, больше не мог смотреть в одну точку — безмолвная тишина, окутывающая его, превращалась в невыносимую пытку, словно каждый её шёпот проникал в самые глубины его души, пронзая его сознание, подобно острию острого клинка. Поэтому, не раздумывая, он устремился в свою комнату, где, глухо стучающим сердцем, полез под матрас, отыскивая свой блокнот — старая привычка, ставшая его спасительным кругом в мире хаоса.       Конечно, возможно, было бы лучше взять именно его, наполненному мыслями и переживаниями, чтобы излить на страницу весь этот бурлящий поток чувств, а не убегать в объятия наркотиков, скрывающих реальность с их гипнотическим блеском.        Но Гуссенс, словно затмённый этими колеблющимися мыслями, не думал о ручке в своей руке, не размышлял о том, как его слова могли бы стать укрытием от этого всего. Его головой завладел белый порошок, манящий, как запрещённый плод, который, как он знал, отлично перекрывал живые ощущения и погружал его в мир безмятежности и успокоения.