Жемчужный узел

Всё встало на свои места. Теперь у каждой странности, какую бы Лизавета не подметила за эти три дня, появилось объяснение. Почему Лад, Ольга и Инга жили на другом берегу озера, а не в деревне? Потому что они не были людьми и пытались скрыть свою нечистую сущность. Почему Ольга так легко восприняла рассказ Лизаветы о водяном? Потому что она точно знала, что водяные существуют. Почему Лад купался в одежде? Потому что он не купался, а вышел с озёрного дна, где наверняка жил. Почему Лизавета не поняла это с самого начала? Потому что вела себя, как влюблённая дура, и сейчас ей было стыдно за это, как никогда. Она со стоном перевернулась на кровати, спрятав лицо в подушку. Как после такого вообще можно выйти из комнаты и спокойно смотреть в глаза людям – особенно Любаве, которая, кажется, с самого начала обо всём знала? Постойте. Лизавета открыла глаза. Нахмурилась, пытаясь понимать юркую мысль, только что промелькнувшую в голове. Села на постели, скрестила руки на груди, и тяжело уставилась на дверь, будто надеясь прожечь дыру в ней и в каждом, кого могла встретить снаружи. Ведь, если её догадка верна, они знали, кто такой Лад и что он делает, но даже не попытались предупредить Лизавету. Она поднялась, медленно подошла к двери. Осторожно положила ладонь на ручку, до сих пор не уверенная, хочет ли выходить. С одной стороны, её терзало желание вихрем ворваться в зал и заставить Любаву с Добрыней признаться. С другой, хотелось оставаться в этой комнате как можно больше, пока отец не приедет и всё не решит. Если сможет, ведь, как сказал Лад… Сомнения Лизаветы разрешил стук, при звуках которого она мигом отпрянула от двери. Она со смехом страха и раздражения посмотрела на деревянное полотно, которое содрогалось далеко не впервые за это утро. С ней пытались поговорить все, кроме Лада, который вполне разумно подсылал своих гонцов. Сначала Ольгу: та деликатно постучала в дверь, а когда Лизавета не открыла — начала увещевать спокойным, размеренным тоном, будто объясняя ребёнку какие-то прописные истины. Говорила, что Лизавете нужно было время привыкнуть к новой обстановке и новым людям, прежде чем ей сказали бы правду. — Подумай: если бы мы признались с самого начала — ты же сразу бы убежала. Потерялась бы в лесу, столкнулась с лешим, нам бы потом пришлось тебя вызволять… Реплику про лешего Лизавета решила пропустить мимо ушей. Ей хватало водяных и другой нечисти, к которой она с лёгкой руки причислила половину жителей деревни — на всякий случай. - Пойми, - продолжала меж тем Ольга, - я понимаю твои чувства. Я с самого начала была против этой затеи, но, если ты хоть сколько-то узнала Лада за это время, то знаешь: его попробуй останови. Он не желает признавать, что был не прав, когда повздорил с твоим отцом, и теперь нам придётся искать выход, который хоть сколько-нибудь устроит нас всех. Но для этого тебе нужно выйти. Лизавета слушала, но молчала. Она ничего не ответила и Добрыне, который не стал заводить разговоры о Ладе, а просто принёс ей завтрак под дверь и сказал, что будет рад, когда она решит выйти. Лишь один раз Лизавета разомкнула губы и фыркнула – когда Инга уж больно долго колошматила в дверь и не уговаривала, а прямо-таки требовала от Лизаветы выйти. - Ага, щас! — не выдержала та. И видимо, было в её тоне что-то такое, что даже бойкая Инга признала своё поражение. Или дело было в чьём-то шёпоте, который Лизавета едва различила из-за двери? Кто в тот раз стоял в коридоре вместе с Ингой, Лизавета так и не узнала. Возможно, Добрыня или Любава, а может, и Лад соизволил прийти – надеялся, что Лизавета не выдержит натиска Инги, выйдет, и они снова смогут поговорить. Или он говорить не будет, а просто утащит её на своё треклятое озеро? Лизавете оставалось только гадать. Больше никто не пытался с ней поговорить или как-то умаслить – до тех пор, пока она сама не решила подняться. Стук повторился, а потом ещё и ещё, настойчиво, не терпя возражений. Он был громкий, тяжёлый, заставляющий поверить, что человек никуда не уйдёт без толкового разговора. Если за дверью вообще был человек. — Это я, — будто в подтверждение Лизаветиных мыслей заговорил Лад. Голос звучал немного устало. Лизавета поджала губы, раздумывая. С одной стороны, она видеть и знать его не хотела. С другой — у неё не то чтобы был выбор. Кроме того, Лизавету терзала тревога пополам с любопытством: она понимала, что впереди не ждёт ничего хорошего, но хотела знать точно — что же всё-таки ждёт. — Хорошо, — вздохнула она, кажется, едва слышно, но Лад услышал. Он молчал, пока Лизавета спешно влезала в пожертвованное Любавой платье, заправляла постель, попутно стряхивая с неё крошки. Стоя посреди комнаты и заплетая косу, она гадала, что означает тишина за дверью — ангельское терпение Лада или то, что он давно выругался под нос и ушёл. Оказалось, всё-таки первое. Когда Лизавета наконец-то открыла дверь, то увидела, что Лад всё это время стоял напротив, прислонившись спиной к стене и глядя куда-то под ноги. Стоило ей появиться на пороге, как он поднял на неё глаза. Их взгляды пересеклись, и Лизавета вздрогнула: как она раньше не замечала? Глаза Лада были светлыми, слишком светлыми для человека. Теперь всё в нём кричало о потустороннем: от слишком взрослого при его внешности взгляда до чуть влажных, прилипших к вискам прядей. У Лизаветы по спине пробежали мурашки, волосы на затылке встали дыбом. — Ты вчера быстро убежала. — Ты не пытался меня остановить, — Лизавета скрестила руки на груди, тщетно прячась от его пронизывающего взгляда. — Это бы всё равно не сработало, — пожал он плечами. — Пустишь? Она замялась. Спальня казалась ей святая святых, укрытием, единственным незапятнанным местом. Хотя откуда она могла знать, кто ночевал в ней до этого? Да и Лад наверняка мог запросто попасть внутрь, пока её не было: Лизавета почти не сомневалась, что Добрыня дал бы ему ключи. Комнату уже дал. — Мы можем спуститься, но там придётся быть осторожными: слишком много лишних ушей. А к озеру идти ты точно откажешься. — С чего ты решил? Может быть, и соглашусь! — Тогда пошли? — он криво улыбнулся, заметив, как она сжала губы. — Обещаю, присутствие в твоей комнате мужчины никак не скажется на твоей репутации. О том, что я здесь, знают только Добрыня да Ольга с Ингой, но они и так понимают, что наш разговор не имеет к романтике никакого отношения. Подумать только, а Лизавета ведь в него почти влюбилась! Ей было стыдно вспоминать о том, как ёкало её сердце рядом с ним прошлым вечером, как она танцевала с ним, как положила голову на тёплое плечо. Но эти воспоминания помогали — благодаря им Лизавета злилась на Лада сильнее. Она была уверена: он всё заметил и использовал её чувства. — Заходи, — сама она развернулась, проходя вглубь комнаты. Садиться не стала, так и замерла в двух шагах от стола и кровати. Хмуро наблюдала, как он легко отталкивается от стены, переступает порог, аккуратно притворяет дверь — тихо, чтобы не хлопнула. Лад развернулся, мигом оценил ситуацию и, поняв, что сесть ему никто не предложит, вновь расслабленно прислонился — на этот раз к двери. Сердитый взгляд Лизаветы на него ни капли не действовал. — Что ты хочешь сказать? — Во-первых, мне внушили, что перед тобой надо бы извиниться, — проговорил он, ничуть не скрывая, что не согласен с этой затеей. — Так что прости. Мне правда жаль, что тебе пришлось через это пройти. Но, мне кажется, я рассказал тебе правду наиболее… деликатным образом. — Вытащив на озеро и сказав, что я утону, если не выслушаю? — В твоём изложении это и правда звучит немного… не очень, — Лад вдруг коротко, рассеяно улыбнулся, став похожим на себя прежнего: неуклюжего мальчишку, который будто бы искренне пытался помочь Лизавете. Она решительно затолкала воспоминания об этом поглубже и вперилась в него ещё более тяжёлым взглядом. — Но ведь иначе ты бы мне не поверила. Хождение по воде стало неплохим доказательством моих способностей, скажи? — До этого ты в мгновение ока перенёс меня в эту деревню. Мне хватило. — Чтобы поверить в существование злого и страшного водяного — возможно. Но мне было нужно, чтобы ты поверила мне. Согласись, я не похож на то, как ты представляла себе злое и страшное чудовище из рассказов отца. Лизавета отвела взгляд. Он был прав, но признавать это она не собиралась. — Не важно, — махнул рукой Лад. — Я пришёл сюда не для того, чтобы разбираться, кто был неправ. Я хотел лишь сказать тебе, что твоя жизнь здесь не будем каким-то испытанием или мукой. Ты — жертва решений, которые приняли я и твой отец, и ты не должна за них расплачиваться. — Мой отец пытался меня от тебя спрятать… — И обрекал себя и меня на страдания! — резко оборвал он её. — У нас был уговор, скреплённый рукопожатием, а в моём мире такие уговоры не нарушаются. Я сделал ему одолжение, когда привёл тебя сюда, и это не обсуждается. Она хотела возразить, сказать, что он спасал самого себя,… но встретилась с ним взглядом, и не смогла. Лад выглядел так же, как прошлым вечером: сейчас он был водяным, а не дружелюбным деревенским мальчишкой. Сердце Лизаветы сжалось, губы сомкнулись. — В любом случае, я хотел сказать, что ты будешь жить как можно вольготнее. Можешь остаться здесь: деревня входит в то, что понимается под моими владениями, так что это не будет никаким нарушением. Любава с Добрыней присмотрят за тобой, а я буду появляться как можно реже. Может, мы и вовсе больше никогда не увидимся. Наверное, ты будешь только рада. Последнюю фразу он обронил будто бы мимоходом, через плечо, уже открывая дверь. Лизавета, потерявшая дар речи, так и не смогла ему ответить. И оставшись одна, подумала, что это и к лучшему: по крайней мере, не ляпнула никакой глупости. А ведь могла! Потому что слова Лада вызвали в ней не обещанную радость, а растерянность и что-то, подозрительно похожее на сожаление. Почти сразу Лизавета вышла из комнаты. Оставаться там оказалось попросту невозможно: мысли вновь и вновь возвращались к странному разговору с Ладом, к его словам, к её предательским чувствам. Лизавете нужно было чем-то занять себя, чтобы не думать о нём, не представлять и не сравнивать: широкую улыбку — с кривой усмешкой, лучистый взгляд — с другим, прямым и пронизывающим, мягкие прикосновения в танце — с пропастью, обрушившейся между ними. — Вы знали? — вместо того, чтобы говорить или думать о Ладе, она обрушила всё своё негодование на Добрыню. Он посмотрел на неё так, что Лизавета без слов поняла: знал. Но ей нужно было услышать, поэтому Лизавета продолжала испытующе глядеть, пока Добрыня не протёр до конца стакан, не отставил его в сторону к другим, стоящим ровным рядком, не выпрямился, будто собирался с духом. — Не всё, — сказал он коротко, басовито. Лизавета упрямо молчала, сверлила взглядом. — Что он водяной, знал, конечно, — смирившись, что иначе от неё не отделаться, снова заговорил Добрыня. — Все в деревне если не знают, то догадываются, что по ту сторону озера что-то неладное творится. Они вроде бы там живут, но дым из трубы почти никогда не вьётся, за продуктами они не приезжают, с деревенскими почти не якшаются. Но это бы ладно, так они ведь ещё не меняются. — Не меняются? — Лизавета нахмурилась. — Лицом не стареют, не взрослеют. Я Ингу с детства помню, и она всегда такая. Сначала говорила, мол, я её мать знал — вот только почему я мать эту взрослой никогда не видел, куда она делась-то? Потом она вроде смирилась, врать перестала. Только тему меняет, если её про возраст спросить. А я уже и не спрашиваю. — То есть… — Лизавета не верила в то, что говорит. – Инга… Инга, которой на вид лет пятнадцать, она… она старше вас? Голос Лизаветы упал до шёпота, задать вопрос в полный голос она не смогла. Как не смогла задать тот вопрос, который взволновал её на самом деле. Ведь если Инга была старше Добрыне, но при этом младше Ольги и Лада… - Все они выглядят юнее, чем есть на самом деле. Ольгу и Лада я другими даже не помню, только вот Ингу. Когда я малой был, она в деревне с родными жила, а потом что-то случилось. Мне не говорили, но родители её как-то быстро собрались, н-да… Лизавета нервно сглотнула. Спросила сипло: — И все в деревне это знают? — Прямо знают — не все, — Добрыня покачал головой. — Рыбаки знают, что нечисть какая-то водится. Бабы, которые воду на озере набирают, тоже чего-то такое подозревают. Для молодых это так, глупые стариковские байки. Для детей — страшные сказки на ночь. О том, что в этих сказках про Ольгу, Ингу и Лада говорится, лишь единицы знают. — А вы откуда?.. — Видел. Ингу видел, что не стареет. Лада видел, как с водой играется. Он же ею может так управлять, — Добрыня неловко взмахнул в воздухе руками. — Как змеем воздушным, что ли. Капли летать заставляет. Радугу делает. — И что, больше никто не видел? — усомнилась Лизавета. — Молодые не видели. Лад с тех пор поумнее стал. Но не сильно, как я вижу. — Вы… вы обо мне? — А то. Они ж стараются, чтобы на большой земле про них не проведали. Потому никого не злят, хотя могут. Наоборот, скорее приглядывают: чтобы вода чистая была, чтобы лёд зимой попрочнее — не провалился чтобы никто. Для рыбаков, вон, рыбёшку приманивают. И лишний раз на глаза не попадаются. Так, на праздники к нам выходят. Или просят иногда чего-нибудь, у тех, кто знает. Комнату для тебя, например, Лад попросил. — Вы тогда поняли, что?.. — Лизавета не могла толком сформулировать — что. Она и сама не понимала, чего Лад хотел от неё с отцом. — Заподозрил, — поправил Добрыня. — Понял, что он как-то тебя сюда переманил, раз уж ты здесь так вмиг и без отца оказалась. Но не знал, зачем. Он сегодня всё рассказал, перед тем как к тебе пойти. — И что рассказал? — Что Микула, отец твой, правила здешние нарушил. Что он, Лад то бишь, должен был его как-то наказать. И что не придумал ничего лучше, как по древним традициям дочку потребовать. Он сейчас жалеет, хотя и молчит об этом. — Что-то не заметила, — скривила губы Лизавета. — Я его дольше знаю, барышня, чтобы заметить. Только он вину свою и ошибки признавать не умеет, вот и кичится, что его бедного обидели, а он просто ответил. А что несоразмерно ответил — то молчит. «Мне внушили, что перед тобой следовало бы извиниться», — вспомнила Лизавета. И снова затолкала мысль подальше, за край сознания. Лад обидел её, и она не собиралась смягчаться. — Так значит, вы не знали, но догадывались? — переключилась она на Добрыню. — И всё равно не сказали мне? — А что б я сказал? Что парнишка твой — водяной? И ты б прям поверила? Лизавета не знала. Она пыталась вспомнить, что думала и чувствовала в тот день, но он представал перед мысленным взором, словно в тумане. Она помнила неловкого, болтливого, суетливого Лада — и не помнила, чтобы хоть на секунду испугалась его, усомнилась в его желании помочь. Могла ли она поверить, что этот парнишка затащил её в деревню? Хотелось бы ей ответить, что да. — То-то же, — уяснив что-то в её молчании, важно кивнул Добрыня и потянулся к очередному стакану, показывая, что разговор на этом окончен. Лизавета посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом. И не нашла в душе ни отголоска обиды. Добрыня ей нравился, он был словно добрый дядюшка, готовый выслушать и помочь советом. Совет бы ей сейчас пригодился. — И что мне сейчас делать? — спросила она, будто бы у самой себя. — Не торопиться, — Добрыня ответил. — Дай себе смириться с тем, что случилось, а там уж смотри, кто прав, а кто виноват. И насколько. Уголок её губ дёрнулся в улыбке: всё же что бы Добрыня ни говорил о Ладе, а он его защищал. Интересно, замечал ли это сам Добрыня? — Куда теперь пойдёшь? — будто бы между прочим поинтересовался он. Она пожала плечами. Лизавета правда не думала, чем будет заниматься теперь, когда знает всю правду. Идти к озеру, разговаривать с Ладом и его подручницами она не хотела, а больше никого тут не знала. Разве что Любаву и всё того же Добрыню: — Может, вам тут помочь? Любаве я вчера… Дверь за её спиной с грохотом распахнулась — Лизавета разве что не подпрыгнула, а Добрыне хоть бы что. Он шумно выдохнул, поднял на нарушителя спокойствия суровый взгляд… и ничего не сказал. Лизавета медленно обернулась и сразу же поняла, почему. На пороге стоял её отец.