Jealous

Последние три дня Феликс непривычно тихий и задумчивый. Сынмин впервые видит  его настолько погруженным в себя. Редко улыбается, почти не начинает разговор и на уроках часто залипает в тетрадь перед собой. Сынмин не стал лезть в чужую душу, решив дать время и пространство. У него тоже начались трудности в лице озверевшей матери. После секса Сынмин уговорил Минхо остаться на ночь. Мать ушла из дома, громко захлопнув за собой дверь и оставив их в покое. Поэтому они впервые ночевали и встречали рассвет в комнате младшего. Это было восхитительно. Сынмин никогда раньше не чувствовал себя настолько правильно. Он не был один в своей неудобной холодной постели. Его не терзали кошмары и плохие мысли. В ту ночь он встретил новый день в крепких объятиях, чувствуя прохладное дыхание и поцелуи Минхо на затылке. Одеяло тогда показалось особенно тёплым. Им хотелось поделиться, а не отобрать, как это бывало во время ночёвок с Феликсом. И тогда парень впервые за очень долгое время позволил себе мечтать. Представлял, как Минхо будет встречать его после школы, слушать все истории с красивым интересом на лице, который всегда выражался огоньками в глазах и едва поднятыми бровями. Старший из воображения никогда не осуждал — лишь целовал и поддерживал. Было очень легко утопиться в эйфории и не думать о реальности. Все прошедшие дни из головы не выходило ярое желание находиться в руках Минхо как можно дольше. Теперь их общение со старшим стало более близким, переписки наполнились открытым флиртом, а сердце Сынмина вернуло веру в лучшее. Но в его жизни никогда не бывает всё гладко. Под ногами обязательно образуется яма, что неожиданно проглотит, или булыжник, который помешает насладиться редким счастьем. В этот раз препятствием снова стала мать. Конечно, она слышала стоны Сынмина и Минхо и явно помнила скрипы кровати. Но её реакция оказалась не такой, какую изначально жаждал Сынмин. Он думал, что женщина закатит скандал и, возможно, даст подзатыльник. Выльет на него отвращение и обиду. В его планы точно не входило публичное унижение перед похотливыми пьяницами. Она громко рассказала подробности уже на следующую ночь, даже ни разу не взглянув на сына. Пристыженный Сынмин пробежал в свою комнату незаметной тенью. Там он слушал пьяный гогот и непристойные вопросы отвратительных мужчин, которые доносились с кухни. Этим людям было плевать на его чувства. Как и всегда, их не волновал тот факт, что Сынмин мог всё слышать. Мать вновь показала свою истинную личность и вроде бы ничем не удивила, но почему-то грубые насмешки кольнули прямо в сердце. Сынмин желал её злости, ненависти. Ждал её выговора или осуждения, которые она бы плюнула в лицо или в спину. Но мать даже не захотела поговорить с ним лично, не позволила ощутить сладость мести. У Сынмина не было возможности рассказать другим об унизительных стонах за стенкой, как у неё. Для него связь матери с мужчинами является мучительной, а не весёлой. Она вызывает стыд и желание исчезнуть, но никак не является поводом для грязных разговоров с друзьями.  Однако сильнее всего разочаровало парня не это. В какой-то степени в словах матери слышно спрятанное недовольство. Ей в тот вечер было явно противно. Именно этого и добивался Сынмин, хоть в полной мере и не успел ощутить желаемые эмоции. Он испытывал их множество ночей, поэтому мог заметить даже под самым толстым слоем маскировки. Разочарование в родном человеке, увиденное в другом человеке, в конце концов, когда-то привело его к Минхо. Но было глупо надеяться, что разговоры на кухне быстро утихнут. Пьяные друзья матери под конец вечерней встречи решили вломиться в его комнату. Попытать удачу. — Какова мать, таков и сын. Чего ты там прячешься? Выходи к нам, раз уже знаешь толк в удовольствии. Мать твоя сказала, стонал не хуже порнозвезды. Дай и нам услышать. Этими словами резко проснувшегося Сынмина ударили сильнее, чем руками матери или её ухажёров. В ту ночь оставалось лишь надеяться, что они не сломают дверь, которую парень всегда закрывает на замок по вечерам. К счастью, им действительно не хватило для этого сил и трезвости. Но жалящие слова грязных ртов засели на подкорке сознания и заставили избегать дом. Страшно представить, что они сделали бы с Сынмином, получив к нему доступ. Проверять не хотелось, поэтому прошлую ночь парень провёл у Минхо. Хотелось бы так до конца своих дней, но это было неудобно и унизительно. Пока что не хотелось думать о будущем, поэтому Сынмин напросился к Минхо до конца этой недели. А дальше он что-нибудь придумает. Оптимизм, появившийся в нём после близости с Минхо, так и не исчез из парня, несмотря на происходящее. — Мне нужно кое-что сказать вам сегодня. Пойдём после школы в наше кафе? — на последней перемене вдруг предлагает Феликс. — Это как-то связано с твоим состоянием? — Да. В эти дни думал, как объявить вам об этом. — Стоп. Нам? Кто-то ещё будет, кроме меня? — всматривается в друга Сынмин, но Феликс продолжает пялиться пустыми глазами на свои кроссовки. — Да. Ещё Хёнджина и Минхо пригласил. Сынмин оживляется, когда слышит последнее имя. Он знает, что Минхо неплохо общается с Феликсом, так как он явно нравится Хёнджину. Старший поощряет их танцевальные навыки и всегда помогает им по возможности. Видимо, Феликс считает его не только другом Хёнджина, но и своим. Сынмину такой расклад даже нравится, потому что им не придётся выходить за границы своей компашки. Новых людей ему в жизни больше и не нужно. Однако в кафе состояние Феликса настораживает не только Сынмина, но и всех присутствующих. Значит, не он один замечает перемены в этом парне. Оказавшись за одним столом, все неловко переглядываются между собой в тишине и устремляют внимательные глаза на Феликса. — Папа сказал, что когда я поделюсь с друзьями, мне станет лучше, — непривычно бездушно начинает Феликс, опустив глаза на колени. — Спасибо, что пришли. Для меня это очень важно. — Ты так официально написал сообщение. Я даже сперва не поверил, что это ты, — произносит Минхо со смешком в попытке ослабить напряжение младшего. — Да, я все эти три дня думал о том, как вам сообщить важную… Новость. Хотя она не совсем новая. — Это касается твоих родителей? — предполагает Хёнджин серьёзным тоном. Его тело с начала встречи слишком напряжено: руки сцеплены на груди, а глаза неотрывно следят за поникшим Феликсом. — Ага, — парня прерывает официантка, которая ставит на столик напитки, заказанные Феликсом ранее. В горло никому ничего съедобного не лезло из-за пронизывающего напряжения, так что парни одобряли выбор друга. — Они погибли, оказывается, — как ушатом холодной воды пронзил Феликс. Из Хёнджина вырывается резкий вздох. Минхо беспомощно смотрит то на Феликса, то на хмурящегося Сынмина, который не может объяснить ситуацию за резко умолкнувшего друга. Видимо, старший не знает о приёмном отце Феликса. — Извини, хён, я ранее не говорил об этом тебе, — поднимая глаза, поясняет Феликс. Он смотрит только на Минхо, потому что так проще. Старший не знает всей истории, для него всё сказанное будет в новинку, а его реакции более непредсказуемы. Но Феликсу не хотелось видеть его жалость. Ему хотелось лишь принятия случившегося и заверения, что всё будет в порядке; что смерть родных родителей не будет иметь большого влияния и не разрушит его жизнь. Феликс почему-то уверен, что именно Минхо поймёт это лучше остальных. — Я рад, что ты доверяешь мне наравне с лучшим другом и Хёнджином, так что продолжай, — подбадривает с маленькой улыбкой Минхо. Расслабляя тело, Феликс понимает, что не ошибся в нём. — В три года меня усыновил Сонхва. И он дарит мне лучшее детство. Он отдаёт мне всю любовь, которая в нём есть. Однажды я узнал, что он не является моим родным папой, но осознать этого в полной мере не смог. Сонхва тогда пообещал мне всё объяснить, когда я стану старше. И на днях он сделал это. Мои родители погибли в автокатастрофе. Родной папа был менеджером Сонхва, они очень близко дружили. Поэтому Сонхва меня сразу же усыновил. И вырастил, как родного сына. Но проблема в том, что я… Я всю жизнь гадал, что значит быть родным ребёнком или родителем. Не понимал, куда пропали папа и мама. Мне казалось, что они бросили меня. Я размышлял над причинами, винил их и себя. Но надеялся увидеться с ними. Однажды, когда вырасту. Ждал их всю жизнь. Теперь вот понял, что встреча никогда не произойдёт. Они мертвы, представляете? Люди, которых я мечтал встретить, разлагаются под землёй вот уже как четырнадцать лет. Громкий всхлип прерывает Феликса. Парень сгибается на сидении в бессилии, чтобы не видеть чужие эмоции и справиться со своими. И этим пугает Хёнджина. Он подсаживается на соседний стул, оставляя за собой на диване пустое пространство и двух друзей. — Мне искренне жаль, Феликс, — первым говорит Минхо. Его голос, как и тревожно потухшие глаза, выдавали сочувствие и сопереживание. Хёнджин в это время осторожно поглаживает позвоночник сжавшегося на стуле Феликса. Когда парень выпрямляется с дрожащей улыбкой, так ему не подходящей, Сынмин взрывается. Даже не позволяет тихой благодарности сорваться с искусанных губ Феликса. — И ты из-за этого плачешь? — с истерическим смешком спрашивает Сынмин. Его лицо, резко оказавшееся близко к Феликсу, искажено злостью: брови удивлённо вскинуты, а губы сжаты в моменты молчания. — Да у людей полно реальных проблем, из-за которых они не позволяют себе рыдать. А ты распустил сопли из-за родителей, которые сдохли четырнадцать лет назад? Презрительная интонация в словах Сынмина заставляет побледневшего Феликса застыть и ошарашенно уставиться на лучшего друга. Его слова ударили подобно молнии. — Сынмин, — грубо произносит Минхо, но это не останавливает желчь, которая выливается из парня. — Да ты знаешь, что такое настоящая боль? У тебя же есть всё, Феликс! Деньги, огромный дом, свой, блядь, этаж. Дорогие шмотки, которые не приходится заклеивать или зашивать. Ты каждый день блистаешь часами и бриллиантами на серьгах. У тебя есть поклонники, возможность жить без беспокойства о нехватке денег на учёбу, на жизнь в будущем. Ты снимаешься в фотосессиях, нравишься каждому. Да у тебя есть отец, который тебя любит за троих. И ты реально сейчас похож на трупа из-за родных родителей, которых никогда и не было в твоей жизни? У тебя нет права на эти слёзы, Феликс. Эти твои глупые проблемы никому не нужны. У тебя офигенная жизнь, которой никогда не будет ни у кого из нас. Если Хван тебе на шею не сядет, конечно. — Вставай, — рычит Минхо и хватает Сынмина за предплечье. — Ты хоть понимаешь, что несёшь? — громко спрашивает Хёнджин. В его тёмных глазах плещется неверие и презрение. Феликс же всё это время пустыми глазами следит за попыткой Сынмина вырваться из хватки Минхо. Веснушки едва заметны на его белом лице. Брови расслаблены и больше не передают испытываемые эмоции. Его мокрые ресницы торчат иголками, намекая на недавние слёзы. Только они выдают в нём живого человека. В остальном же Феликс напоминает самую настоящую пугающую статую. Застывший и раненный. Такой неживой, далёкий от привычного себя. — Я хочу узнать, что он ответит. Не тяни меня! — выкрикивает Сынмин, игнорируя горящий яростью взгляд Хёнджина. — Ты сегодня достаточно натворил, — зло выплёвывает Минхо в ответ и грубо выводит Сынмина из кафе. Старший не отпускает запястье до последнего, оставляя на нём красный след. Они доходят до квартиры Минхо в напряжённом молчании за считанные минуты. Стоит входной двери захлопнуться за спинами, как Минхо толкает младшего к ближайшей стене. — Какого чёрта, Сынмин? — злобно спрашивает Минхо, прижимая правую руку рядом с чужим лицом. Младший пугается и прикрывает глаза в ожидании удара, которого не следует. Вскоре он расслабляется, когда понимает, что Минхо не собирается его бить. — А что я сказал не так? Это было моё мнение, мои мысли. Вы с Хёнджином просто боитесь признать, что согласны со мной. — Согласны в чём, Сынмин? — В том, что он не должен рыдать и просить нашей жалости из-за какого-то бреда. Ну умерли его родители и что? Они сделали это аж четырнадцать лет назад. А сейчас у него вполне живой отец, его деньги и высокое положение. Кто знает, может, его родители ему бы даже не обеспечили такую охуенную жизнь. Но у Феликса сейчас есть всё. У меня вот ничего нет, но я же не реву! — Ты… Ты серьёзно так думаешь? — шокировано спрашивает Минхо и неверяще бегает по чужому лицу. Пытается найти признаки лжи или нелепой насмешки, но натыкается на серьёзность и уверенность. — Я не верю в это, Сынмин. Ты не должен так размышлять. — Я? С чего бы? — вопросительно склоняет голову Сынмин. — Я как раз отлично знаю, что такое потеря и страхи. Я знаю, как больно жить. Зато Феликс этого не знает. Он всегда жил роскошно, в любви и деньгах. Он даже родителей не помнит, Минхо. У него от них ничего не осталось, кроме богатенького друга, который заменил ему всех и всё. А у меня вот от отца остались Пикачу и старый дом. Ах, да, ещё мать, которая стала шлюхой и ненавидит меня. Так что он может знать о боли? Я тоже сирота, хоть и при живой матери. Это я живу в боли каждый день. Я боюсь, что меня в любой вечер может убить собутыльник матери. Когда закрываю глаза, знаю, что могу не проснуться завтра. Я слышу стоны матери, которую берут чужие грязные мужики на кровати отца. Я не могу не размышлять так, как размышляю сейчас. Минхо обессилено опускает руку со стены и отступает на шаг, забирая аромат своего древесного парфюма. С его лица вдруг пропадают эмоции. Этим вечером все вокруг Сынмина решили превратиться в безэмоциональные статуи, но он не собирается пугаться. Он будет отстаивать свою правду, даже если она кому-то причиняет боль. Он будет верить в неё, даже если она кажется Минхо неправильной. — Ты реально считаешь, что Феликсу так просто всё далось? Мы все разные, у нас разная чувствительность и разная боль. Может быть, ты был бы счастлив, что твои родители умерли и оставили тебя на шее у богатого чужого мужчины. Но для Феликса это трагедия. И ты не смеешь отбирать у него возможность испытывать боль. Не только потому, что он твой друг, но и потому, что он другой человек. С другой судьбой. Имеющий право на эмоции в условиях, которые тебе могут быть непонятны. Осуждать другого человека за его боль – последнее, что ты должен делать, сам пережив такой тяжёлый опыт. — Серьёзно? — с истерическим смешком спрашивает Сынмин. — Раз ты такой умный и праведный, может, ещё расскажешь, как мне жить?  — Я не собираюсь тебе указывать, как жить. Я лишь прошу тебя осознать ценность своего и чужого опыта. Ты ведь даже не пробовал изменить свою жизнь, Сынмин. Всего лишь поддался страхам. Но страх – не оправдание в этом случае. Прекрати жалеть себя. Только ты отвечаешь за свою жизнь. Только ты можешь изменить её. Либо оставайся на месте и продолжай всех винить и ненавидеть. Это проще всего. — Да что ты… что ты знаешь? Моя мать никогда не изменится, а в детском доме я сдохну в первую же неделю. Думаешь, так легко найти работу семнадцатилетнему школьнику и сбежать из дома? Мне даже во вшивом круглосуточном магазине отказали из-за возраста, понимаешь? Да я снять комнату не могу, потому что ещё несовершеннолетний и не студент. На словах всё очень легко получается, ты прав. А на деле? — Сынмин, но есть другие способы. Я всегда готов… — Да плевать уже, Минхо! — перебивает Сынмин, едва сдерживая рвущиеся слёзы обиды. — Я доверился тебе, потому что думал, что мы похожи. Думал, раз ты пережил подобное, сможешь меня принять и не осудить. Зря я всё тебе рассказал. Ты так и не понял меня. С глубочайшим разочарованием Сынмин покидает когда-то уютную и втайне желанную квартиру, глуша боль и слёзы. Он игнорирует просьбы остановиться, которые посылают ему в спину и захлопнувшуюся дверь. Доверять и надеяться – всё ещё неоправданно глупейшее решение Ким Сынмина.

***

Феликса будто поставили на паузу, заморозили. Лучший друг настолько точно повторил осуждающий внутренний голос, что парень потерялся в резкой тишине сознания. Он не испытывал разочарование или сожаление из-за этого. Даже не пытался поймать мысли, разлетевшиеся от него подобно птицам. Внутренний голос наконец-то заткнулся: опасения Феликса высказал вслух другой человек, превратив их в реальность, о которой было страшно думать. Реальность, где боль Феликса была раздута из пустого места, по мнению людей, которым он доверился. Всё это время парень ощущал горечь, которая медленно покрывала носоглотку, и тёплую большую ладонь на запястье, что нежно тянула к теплу отцовских объятий. Феликс безвольной куклой делал всё, что хотел Хёнджин. Бездумно покинул кафе, поплёлся за ним по холодной улице, зашёл домой и сел на диван. Так же бездумно Феликс пьёт жасминовый чай, пропуская рассказ Хёнджина о случившемся и мнение папы о Сынмине. В сознании была долгожданная тишина, как бы к нему не стучались. В какой-то момент они с Хёнджином оказываются в комнате Феликса. Загорается золотой свет люстры, под телом проминается ортопедический матрас. Внимательный взгляд Хёнджина, который сидит рядом, едва ощущается покалыванием на коже, а сознание всё же возвращается к Феликсу вместе с новой идеей: нужно срочно отвлечься. Чтобы грубые слова Сынмина не вернулись болью после приятного эмоционального онемения. Феликсу не хотелось снова испытывать обжигающую ненависть к себе из-за того, что доверил свои никчёмные чувства друзьям. Ему не хотелось долго анализировать свой поступок и выяснять ошибки. Не хотелось вспоминать чужие действия и пытаться оправдать их. Лучше не травить и без того отравленную порицанием душу. Феликс встаёт с постели и тихо направляется в ванную, оставляя за собой волнующегося Хёнджина, который пытается его окликнуть. Феликс лишь сломано улыбается напоследок и скрывается за белой дубовой дверью. В спальню возвращается уже совершенно другой Ли Феликс. Хёнджин его таким не узнаёт: в глазах горит незнакомый огонь решительности, заставляющий ёрзать и хотеть приблизиться. Мало того, парень выходит из ванной в синем махровом халате, распахнутом на груди. Из-под ткани виднеются напряжённые округлые мышцы груди. Если сдвинуть халат ещё хотя бы на миллиметр, перед глазами появится розовая горошина совсем запретного. И Хёнджину безумно хочется увидеть больше, но страх и стеснение нападают раньше, заставляя судорожно сглотнуть. — Я хочу, чтобы ты успокоил меня, Хёнджин. Ты ведь тоже… Ты тоже хочешь меня? — Хёнджин хорошо понимает, о чём говорит Феликс. Его внешний вид прогоняет волнение о состоянии парня и больше не даёт рационально мыслить. Слишком много открытой медовой кожи, которую хочется попробовать. Слишком неряшливо выглядят светлые отросшие волосы, в которые хочется зарыться своими пальцами. Задние вьющиеся прядки так и манят накрутить себя на длинные узловатые пальцы. — Да, я хочу, — отвечает Хёнджин нервным голосом, потирая мокрые ладони о джинсы. Мысли путаются. Но он не может отказать этому ангелу в махровом халате, какими бы ни были обстоятельства. Хотя Хёнджин сейчас плохо понимает мотивы Феликса, интуиция всё же заставляет подчиниться. — Но мне надо помыть руки. Эта передышка действительно нужна им. И не только из-за соблюдения гигиены. Предложение Феликса, давно и явно желаемое, было резким. Хёнджин, окутанный ароматом пиона, рассеянно смотрит на свои руки в пене и судорожно думает о будущих действиях. Феликс в это же время ложится поперёк кровати на белоснежное покрывало, кладёт рядом с собой презервативы, подаренные когда-то отцом, и корит себя за спешку. Не хотелось заниматься сексом в первый раз после того, как получил плевок в душу от лучшего друга. Но и оттягивать не хотелось. Что-то внутри кричало, что Хёнджин нужен ему прямо сейчас. Снаружи и внутри. Феликс в ожидании прикрывает глаза, судорожно выдыхая, и развязывает пояс халата. Когда Хёнджин в халате возвращается после принятия быстрого душа в спальню, вся собранность, которую он едва накопил, сыпется в мгновении. Тёплый свет люстры оглаживает пышные – из-за танцевальных тренировок – бёдра, которые теперь не скрывает ткань поднявшегося халата. Феликс лежит с закрытыми глазами, позволяя приблизиться и рассмотреть себя ещё лучше с замиранием дыхания. Тени под трепещущими чёрными ресницами то удлиняются, то укорачиваются, почти прикрывая носослёзную борозду. Губы сердечной формы маняще розовые; длинная шея плавно перетекает к острым ключицам, которые так и просят прикоснуться. Хёнджин прощается со страхами, потому что невозможно заставлять ждать такого сексуального парня под собой. Он снимает с себя позаимствованный халат, ставит левое колено рядом с бедром парня и избавляет от ткани его тело, оголяя округлые плечи и заставляя Феликса открыть глаза. Большие ладони Хёнджина вдруг оказываются на тонкой талии. Феликс вздрагивает от холода сильных пальцев, которые несильно сжимают его тёплую кожу. Он тут же выгибается и захлёбывается в первом коротком стоне, ощущая пробегающие по телу мурашки. Его чувствительной голой коже безумно нравится их с Хёнджином контраст температуры и размеров. Так парня ещё никогда не касались. Глаза Феликса застенчиво следят за чужим пахом. Член Хёнджина немного изгибается ближе к верхушке. Они навскидку одинакового размера, но Хван всё же явно шире. Феликс сглатывает скопившуюся слюну и сжимает простынь в кулаках. Увлечённый, он не замечает пристальный взгляд сверху на своём паху. Ему нравится водить глазами по в меру мускулистому телу. Хёнджин занимается пилатесом, чтобы быть выносливым в танцах и иметь больше шансов на сложные роли. Невозможно не залипнуть на мясистых бёдрах и вздутых венах рук, которые сжимают теперь так сильно, словно у Феликса есть желание или шанс сбежать отсюда. Когда полные мягкие губы с напором давят на распахнутый рот, парень спешит ответить с неменьшей силой, отвлекаясь от созерцания длинных пальцев вокруг своей талии. Феликсу впервые удаётся забрать главенство в поцелуе. В нетерпении он обводит чужие клыки, сравнивая их со своими: у Хёнджина они меньше, менее острые. Феликс проводит горячим языком по нёбу, чем вызывает лёгкий стон прямо в свой рот. Пробегается по чужому юркому языку и прикусывает его кончик, сразу после всасывая. Хёнджин недовольно скулит, но это воспринимается за похвалу. Во рту Феликса теперь ощущается вкус клубничного латте, выпитого Хёнджином в кафе ранее. Обжигающе приятно. — Я растянул себя в душе. Ты можешь просто вставить, — шепчет Феликс, отрываясь от губ. Хёнджин тут же отодвигается и виснет на затянутом поволокой взгляде. Он никогда не видел этого парня таким горячим и открытым. Феликс казался настолько невинным, что слышать подобные слова из его опухших алых губ было сродни постыдному мокрому сну. Хёнджин выполняет просьбу, стараясь поскорее натянуть презерватив и больше не думать. Мысли отвлекают его от удовольствия, которое он собирался доставить и получить. Он проверяет растяжку и удивляется количеству смазки, которое всё это время держал внутри себя Феликс. Хотелось верить, что её хватит. На горящий взгляд и игриво закусанную нижнюю губу Хёнджин отвечает широкой ухмылкой и первым осторожным толчком внутрь ожидающего кольца мышц. Член продвигается неспешно и почти беспрепятственно вначале, стенки податливо раздвигаются под напором Хёнджина. Особенно тугими оказываются мышцы, которые находятся дальше пальцев Феликса. Очевидно, что их длины не хватает Хёнджину, но сейчас это никого не заботит. После первого толчка во всю длину жар проходится волной по выгнутой спине Феликса, а громкий шлепок тазовых косточек о мягкие ягодицы вызывает румянец на щеках парней. — В следующий раз я буду внимательнее. Извини, это мой первый раз, — намеренно произносит Хёнджин, отлично помня благодаря горькому опыту отношение Феликса к таким трепетным вещам. Феликс громко вздыхает от смущения и не может сдержать клокочущей радости. Прямо сейчас происходит одно из важнейших для него событий: первый секс с человеком, которому он желает отдать своё сердце. И делит это событие Феликс именно с Хёнджином. Оно точно запомнится не только ему. На груди вдруг на несколько секунд пристраивается чужая голова. Хёнджин прижимается ухом прямо в месте над сердцем, которое сейчас особенно активно стремится вырваться навстречу. Парень этому искренне улыбается и стреляет счастливым взглядом в растерянного Феликса. — Прелесть, — шепчет Хёнджин, приподнимаясь и делая новый быстрый толчок. Мышцы в этот раз расслабленно втянули его член внутрь, уже привыкнув к размеру. Феликс же блаженно заламывает брови и вцепляется одной ладонью в надплечье Хёнджина. Во вторую впиваются зубы, которые оставят после себя глубокие следы на нежной коже. Феликс будет рассматривать их до тех пор, пока не сойдут. Темп толчков постепенно увеличивается вместе с уверенностью Хёнджина. Руки парня шарят по всему горячему телу Феликса, особенно часто поглаживая талию и впиваясь в мягкие бёдра, пока чужие ресницы щекочут его щёки взмахами. Учащённое дыхание в ухе, что перебивают глубокие стоны Хёнджина и ощущение любимых пальцев на мокрой коже возносят Феликса к небу. Горячая плоть движется с каждым заходом всё грубее, интенсивнее. Из-за этого спина Феликса трётся о мягкий халат и комкает его под собой. Но ему нет дела до прилипшей ткани. Глаза находят широкую напряжённую шею, которую украшают вздувшиеся вены. Феликс даже замечает их бешеную пульсацию, когда Хёнджин вбивается медленнее обычного. Оказывается, так приятно увлекаться распирающим ощущением в животе. Так хорошо чувствовать внутри себя пульсацию венок на чужом члене и наблюдать её снаружи посреди влажной блестящей кожи. Феликс даже перестаёт подмахивать тазом, отвлекаясь на ручейки пота. Хёнджин возвращает его себе, одной рукой хватая за член. Вторая ладонь находит чужую возле разметавшихся по постели волос и сжимает её, крошечную и свободную от зубов. Толчки, вслед движениям ладони на члене, становятся размашистыми, непредсказуемыми. В какой-то момент Хёнджин входит особенно глубоко, прямо до громкого шлепка яиц. В другой – плавно скользит внутри, будто поглаживает собой сжимающиеся стенки. В этом беспорядочном темпе Хёнджин утыкается в простату Феликса, вырывая из того громкое мычание. Хван понимает, насколько они близки к разрядке, и убирает ладонь с чужого члена, оставляя его шлёпаться об их животы без поглаживаний. Вторая рука Феликса фиксируется над головой, его удивлённый взгляд тут же сменяется закатыванием в удовольствии глаз, стоит члену вновь впиться во взбухший комок. Теперь глубокие стоны разносятся по всей спальне, заставляя глаза Хёнджина сверкать гордостью. Он внимательно следит за дрожащим телом под собой, набирает наиболее быстрый ритм и каждый раз бьёт головкой прямо по желанной точке. Из-за напряжения внизу живота, спиралью сворачивающегося в ожидании разрядки, Феликса подбрасывает над кроватью. Дрожь в бёдрах усиливается, как и их хватка вокруг талии Хёнджина. — Ну давай же, Феликс, — глубоким голосом просит на ухо Хёнджин. Капля пота срывается с его носа и разбивается о веснушчатую щеку Феликса. Ощущений так много. Феликс мечется по постели, едва осознавая свой оргазм. Кажется, он действительно взлетает на небо, смотря на плывущий белый потолок. Горячий член всё ещё врезается в его чувствительное нутро, которое крайне импульсивно сжимается. Феликсу нравится бессознательность, которую он так желал вернуть. Его разум и тело буквально находятся в руках Хёнджина. Феликс трётся спиной о халат из-за продолжающихся толчков. И всё ещё ощущает, как отзывчива его глубина. Когда горячие кончики пальцев особенно сильно впиваются в талию Феликса, Хёнджин издаёт самый высокий стон. Феликс прикрывает глаза и тянет довольную улыбку, позволяя себе утонуть в подступающей дрёме. Он едва чувствует, как внутри становится пусто и Хёнджин ложится рядом, обхватив руками. Так они оба и засыпают, сбежав от горечи реальности и окончательно растворившись друг в друге. Уставшие, но довольные первым сплетением всего: тел, сердец и душ.