Jealous

Прошла ещё одна неделя. Феликс сидел на мягком ворсовом ковре цвета парного молока в большом зале и пытался сосредоточиться на эссе по корейской истории, но получалось у него это крайне плохо. Потому что страхи вернулись, словно имели таймер и специально выжидали семь дней. Феликс сильно сблизился с Хёнджином после их прошлой встречи. За неделю он смог узнать возлюбленного ещё лучше и даже получить парочку милейших селфи с семьёй и собакой по имени Кками. Но больше всего Феликс ценит его истории о жизни. Родители парня достаточно приятные люди, которые подарили единственному сыну замечательное яркое детство. Не просто так они зовут его своим сокровищем. Хёнджин с особенным теплом вспоминает прошлое и охотно делится в чате рассказами о себе, которые заставляют умиляться и смеяться ещё и Феликса. Сейчас родители продолжают дарить ребёнку заботу и любовь, принимая и поддерживая его увлечения. Оказалось, они даже нашли кружок по подготовке к поступлению на актёрский факультет. Хёнджин ходит туда около года. Неудивительно, что парень растёт умным и здоровым человеком. Порой Феликсу так и хочется узнать болезненные стороны жизни Хёнджина, чтобы убедиться, что страдает не только он и Сынмин. Но то ли у Хвана действительно нет травм, то ли он всё ещё не доверяет их Феликсу. Это в любом случае не важно, так как сейчас Хёнджин кажется счастливым и довольным собой. Чего нельзя сказать о Феликсе. За последнюю неделю они пару раз виделись в коридорах и однажды возвращались вместе после танцевальной тренировки домой. Но больше не целовались. Переписывались при любой возможности, но о самом важном так и не поговорили. И это настораживает Феликса. Что между ними происходит? Хёнджин с самого начала показал свою заинтересованность в Феликсе, и она кажется романтической. Не каждому же другу Хёнджин дарит поцелуи в губы и букет цветов на пикнике. Однако делать выводы Феликс всё ещё не спешит. Страх и неуверенность не отпускают его, атакуют особенно активно, лишь стоит парню остаться наедине с собой. Прямо как сейчас перед пустым листом без эссе о достижениях Седжона Великого. Феликс уже устал от рвущих на части сомнений. Он прекрасно понимает, что Хёнджин ждёт первого шага от него. Ведь сам Феликс менее активно показывает свой интерес, ещё и пугает, отвергая из-за пустяков. Перед Хёнджином за это стыдно, но страх сковывает язык, когда парень почти решается на разговор об их отношениях. Возможно, кого-то не особо волнует статус отношений с понравившимся ему человеком, но Феликс так не может. Он хочет считать Хёнджина своим парнем, хочет называть его так при друзьях и семье. Хочет познакомить с папой и Хонджуном. Но теперь каждое желание приходится анализировать. Чтобы они больше не были слишком наивными, поспешными или глупыми.    С поникшей головой и уставшим видом Феликса находит папа, который бесшумно проскользнул в зал. — Ты будешь кушать, малыш? — негромко интересуется Сонхва, садясь позади сына на диван. Феликс тут же подползает к нему и откидывает голову на чужие мягкие бёдра. — Не хочется. — Опять без обеда будешь сидеть? А на ужин мне что приготовить? — вздыхает Сонхва и запускает длинные пальцы, приятно пахнущие ванильным кремом для рук, в золотистые волосы сына. — То, что хочешь ты. Я всё твоё съем, но не сейчас, — едва не мурлыча произносит Феликс, подставляя макушку под массаж головы. — Ладно, звёздочка. Я только что погладил твою школьную рубашку. Феликс нежно улыбается. У отца в последнее время слишком много съёмок, поэтому его трудно застать дома. Для Феликса это не в новинку, но он всё равно каждый раз сильно скучает. Скучает по негромкому смеху папы, его тёплым рукам и нежному голосу. И парень хорошо знает, что это взаимно. Сонхва часто корит себя за то, что не может быть рядом так часто, как им хотелось бы. Поэтому такие маленькие действия, как стирка или глажка рубашки сына, кажутся особенными для них обоих. — Спасибо, пап. У тебя всё хорошо на работе? — Конечно. Я на интервью завтра должен поехать. Вообще, будет запарный день, поэтому выбил сегодня себе выходной. — Только не забывай хорошо кушать, ладно? — Феликс разворачивается, чтобы серьёзно посмотреть в глаза папе. Он готов пожертвовать расслабляющим массажем, чтобы отец услышал его. — Я могу приготовить брауни или кукурузный хлеб. — Ну уж нет. Сегодня мы отдыхаем. Я буду хорошо кушать, обещаю. Главное, чтобы ты того же принципа придерживался. Обедать вон, второй день не хочешь, — Феликс из-за слов папы отводит глаза и вновь отворачивается. Это заставляет старшего поднять вопрос, который беспокоит его всю неделю. — У тебя что-то случилось? Всю неделю задумчивым ходишь. Это связано с Хёнджином? — Ну, можно и так сказать. Со мной тоже. Это сложно объяснить, пап. — Попробуй. А я попробую тебе помочь, если смогу. Феликс на несколько минут замолкает и задумывается, как облачить тревоги в слова. И вдруг вспоминает разговор с Хёнджином. «Меня многие бросали, понимаешь? И я просто хотел бы стать хоть для кого-то, кроме папы, нужным и важным. Если не для родных родителей и друзей, то хотя бы для тебя‎». — Мне страшно перейти на другую ступень отношений с Хёнджином. Даже не знаю, как ему предложить это. И не уверен, что он хочет того же, что и я. — Но вы целовались. Провожаете друг друга домой, часто общаетесь и имеете общие увлечения. Даже я уже видел его фотографии. Ты говорил, что тебе хорошо с ним. Думаю, стоит дать вам шанс. — Да, ты прав. Я это всё прекрасно понимаю, но почему-то боюсь. Стоит подойти к теме того, кто мы друг другу, как я сразу замолкаю и ухожу в себя. — Ты боишься чего-то конкретного в этом вопросе? — Сонхва тянет Феликса к себе на диван. Сын сам ластится и устраивается под его изящной рукой, прижимаясь к правому боку. — Наверное, всё же боюсь отказа. И того, что в отношениях всё будет не так, как я мечтал. А ещё он такой… Такой идеальный. Вдруг я недостаточно хорош для него? — делится Феликс, доверчиво смотря в глаза отца. — Почему ты так считаешь? Он намекал тебе на это? — хмурится Сонхва. — Нет. Он наоборот всегда делает комплименты, хвалит меня. — Я не психолог, поэтому не смогу помочь тебе понять причины этих мыслей. Мне не ясна настоящая причина твоих опасений, но мы можем обратиться к психологу, например. Или подождать, когда ты сам придёшь к разгадке. — Может, правильно говорят, что всё из-за родителей? — не обдумав, предполагает Феликс. Он давно размышляет о родителях, но в последнее время возвращается к ним особенно часто. Феликс вдруг понимает, что сказал, и всматривается в побледневшее лицо Сонхва. Паника хватается за его горло. — Пап, я не хотел тебя задеть. Прости, вырвалось. Давай переведём тему. — Нет, звёздочка. Куда уж оттягивать, — тяжело вздыхает Сонхва, бездумно поглаживая сына по плечу и смотря в панорамное окно. — Думаю, давно пришло время рассказать тебе о них. — Если тебе больно, то не говори. Мне и не нужно ничего знать. Всё, что имеет значение – ты. Ты мой единственный настоящий папа, а этих людей я не хочу знать, — Феликс следит за потерянным выражением лица отца и не понимает, что оно значит. Паника уступает место растерянности. — Ты уже надумал себе всякого. В этом моя вина. Я решил рассказать, когда мы оба будем готовы, и ты сам захочешь узнать. Они хорошие люди. Были. И мы должны помнить о них, а не забывать. — Ты правда расскажешь мне о них? — неверяще спрашивает Феликс тихим голосом. Его пальцы холодеют и начинают мелко трястись, что не остаётся незамеченным Сонхва. — Да. Я не хотел от тебя это скрывать, они не заслужили плохого мнения о себе. Мне жаль, что я раньше не рассказал тебе о них, — Сонхва кладёт большую ладонь поверх чужих трясущихся и нежно сжимает пальцы сына. — Я и не понял, что ты вырос. Уже влюбляешься и строишь отношения, а до сих пор не знаешь главное: твои родители любили тебя больше жизни, звёздочка. И подарили мне тебя не по своей воле. — Так они не сдавали меня в детский дом? — растерянно спрашивает Феликс. Отец притягивает его к груди, не в силах смотреть в глаза. Он поглаживает сына по напряжённой спине и продолжает. — Нет. Они погибли, Ликси. Мне очень жаль это произносить, — тихо признаётся Сонхва и крепче сжимает всхлипнувшего сына. Он знал, что этот разговор причинит им боль, поэтому стремился оттянуть его. Но сколько бы он ни старался, однажды всё равно больно будет обоим. Отцовское сердце неизбежно разобьётся следом за сердцем сына. — Как? — задаёт вопрос Феликс, смотря на белую стену возле арки. — Ынсон, твой папа, был моим первым менеджером, — с тяжёлым вздохом начинает историю Сонхва. — Ты родился, когда мне было ещё семнадцать, я тогда начал получать первые серьёзные съёмки. Мы с твоим папой были очень хорошими друзьями, я искренне любил его и Айлин, твою маму. И никогда бы не подумал, что их сын станет моим. Я растил тебя вместе с ними, следил за первыми шагами и словами. Ты всегда был Солнцем, твоя яркая улыбка никого не могла оставить равнодушным. Она досталась тебе от мамы, — Феликс вгрызается в нижнюю губу, пытаясь сдержать новый громкий всхлип. — Оба искренне любили тебя, клянусь, Феликс. Они бы не бросили тебя, но судьба жестока по отношению к вам, малыш. Однажды родителям – из-за ухудшения здоровья твоей мамы – нужно было съездить в больницу в Инчхоне. Не помню её диагноз, но он не был смертельным. Они поехали туда в выходной и оставили тебя со мной, потому что родни у них не было. И никто не мог даже представить, что они погибнут. Менеджер какой-то айдол-группы из-за усталости потерял сознание прямо за рулём и врезался в их машину. Они никогда не хотели оставлять тебя одного, звёздочка. Поверь, они сильно любили тебя. И мне так жаль, что это всё случилось с тобой, мой маленький лучик. В большой комнате воцарилась долгая тишина. К концу рассказа Феликс всё же не смог сдержать свои всхлипы, поэтому комната сейчас была заполнена ими. Мальчик не представлял, как справиться с обрушившейся на него правдой. За свою недолгую жизнь он успел придумать множество причин, по которым оказался с Сонхва. Феликс подозревал, что они могли бы умереть, но эту мысль особенно старательно отгонял от себя. Было бы лучше всего, если бы они просто бросили малолетнего сына, но позже сознались и вернулись с просьбой простить. Феликс бы обязательно простил, какой бы ни была причина их отказа от него. В этом сценарии они хотя бы были живы. У Феликса была бы возможность коснуться их рук, рассмотреть части себя в их лицах, поймать свет живых глаз и улыбок. Он бы растворился в их объятиях и мягких голосах. Поверил бы любым словам. Даже если бы солгали. Они могли бы быть живы, но оказались мертвы. И Феликс не мог принять это. Он не помнит их, не знает. Но почему-то сейчас всё равно ощущает потерю. Все сознательные годы он жил с надеждой увидеть их. Даже думал заняться их поиском после поступления в институт, чтобы не беспокоить отца. Оказалось, искать и ждать всё это время было некого. Снова светлая надежда подвела верящего в лучшее. — Звёздочка, скажи мне хоть что-нибудь, — молит Сонхва, не скрывая своих слёз. Он всё ещё крепко держит всхлипывающего сына и как никогда сильно желает заглушить его боль. — Я так… Я так ждал их. — Мне очень жаль, звёздочка. Тебе нужно время, чтобы принять это и пережить. Это больно, и ты имеешь право на то, чтобы горевать. Дай волю эмоциям, ладно? Не держи их в себе. Папа тебя очень сильно любит. Хонджун, мои друзья. Мы все любим тебя. И будем любить ещё очень долго, — покачивая Феликса, словно младенца, искренне произносит Сонхва. Он пробирается сквозь собственный ворох сложных чувств, чтобы в каждое слово вложить поддержку. — Пройдёт время, и полегчает. Тогда мы с тобой обязательно навестим их могилу. Теперь вместе, как я и обещал им четырнадцать лет назад. Мы будем помнить и любить их. Я понимаю, это больно, Феликс. Но я рядом. Папа всегда будет помогать тебе. Что я могу сделать для тебя сейчас? Феликс некоторое время молчит, не заботясь о близящемся закате и затёкшей спине. Ему сложно трезво мыслить и долго говорить, ведь всхлипы всё ещё рвутся из груди. Но на вопрос отца есть один самый искренний ответ, который необходимо громко произнести сквозь слёзы. — Не бросай меня, пожалуйста. — Ни за что, звёздочка. Папа будет рядом с тобой. Я сделаю всё, что ты скажешь, обещаю. — Можно я сегодня посплю с тобой? — Конечно. Я перенесу интервью, — уже готовится встать Сонхва, чтобы позвонить менеджеру, но маленькие ладони на плечах его не отпускают. — Не нужно, пап. Я всё равно пойду в школу и к репетитору. Тебе тоже не стоит хандрить из-за меня. — Ты прав. Нужно отвлечься, — выдыхает Сонхва. — Но я постараюсь освободиться пораньше, чтобы мы вместе что-нибудь приготовили на ужин, идёт? — Идёт, — кивает Феликс.  В комнату возвращается тишина, которую больше не прерывают всхлипы Феликса. Сонхва продолжает обнимать сына и постепенно расслабляется, ощущая ровное дыхание сына на шее. Так проходит ещё несколько необходимых минут покоя, благодаря которому боль и сожаление ослабляют свою хватку вокруг сердец. — Я хочу позвонить Хёнджину. Ты не обидишься, если поднимусь к себе? — Не обижусь, малыш. Пойду готовить нам ужин, так что тревожить вас не буду. Если что – зови. — Конечно, пап, — Феликс поднимается с дивана, кидает неуверенную улыбку отцу, которая не добирается до глаз, и поднимается в свою комнату.  Его голова будто набита ватой, но желание услышать мурлыкающий голос Хёнджина всё равно ощущается сейчас сильнее чего-либо. Он не будет говорить по телефону о том, что узнал. Просто растворится в добрых историях из жизни возлюбленного. Просто отвлечётся на шипящий голос в динамике, пока сон плавно не заберёт себе измученное сознание на недолгое время.

***

— Что же ты такой невезучий, Лаки, — шепчет Сынмин пятнистой светлой дворняжке, что укрылась на крыльце проклятого дома от дождя. Порыв холодного ветра проникает под футболку и заставляет его поёжиться. — Она всегда такая злая, так что ты не виноват, не волнуйся. Несколько минут назад мать пнула бездомное животное с криками о его бесполезности. Она грозилась попросить соседку подложить собаке отраву и отдать на съедение старым аджумам за углом. Её противное визжание было слышно даже в комнате испугавшегося Сынмина, который недавно начал подкармливать Лаки. Он и не думал, что эта ужасная женщина доберётся до бедной собаки, которая периодически приходила ближе к вечеру и умудрялась не попадаться на глаза матери. — Как же я её ненавижу, Лаки. И тебе и мне жизнь портит, — с сердитым всхлипом произносит Сынмин, поглаживая дрожащее тельце. Как этому существу можно угрожать? Его итак наказали хозяева, выбросив на улицу. Она ещё смеет добавлять оскорбления и пинки. Мать Сынмина никогда не изменится, он уже заучил это, как молитву. — Какой милун. Ваш? — раздаётся над головой. — Ты напугал меня, — Сынмин поднимает голову и удивляется бесшумному появлению Минхо. — Недавно нашёл его и назвал Лаки. К сожалению, мама никогда не разрешит взять кого-либо. Я могу только подкармливать Лаки по вечерам и надеяться, что бедная собака переживёт ещё один день. — Я тоже не могу взять к себе котов, которых подкармливаю возле подъезда, — говорит Минхо, садясь рядом на корточки. Теперь он тоже гладит Лаки по мокрой шерсти на хребте. — Квартира же не моя. Но мы с тобой молодцы, потому что не игнорируем чужую нужду и помогаем всем, чем можем. Тёплая ладонь на плече понимающе сжимается. Прикосновения Минхо стали тайно ожидаемыми. Сынмина успокаивает каждое, дарит долгожданное облегчение и отвлекает от реальности. Прошлый Сынмин никогда бы не поверил, что другой человек может оказывать такое влияние на его тело. Вдруг в голове кометой проносится мысль, которую едва удаётся поймать за хвост. Толком не обдумав и не взвесив все риски, парень выдаёт её Минхо. — Зайдёшь ко мне? Мама сегодня отсыпается. Я наконец-то могу показать тебе свою комнату. — Мы же хотели ко мне. Ты уверен? — Да. Потом такого шанса не будет, — уверяет Сынмин. Каждый раз, когда парни хотят уединения, они направляются к Минхо. Сынмин даже успел познакомиться с Чанбином и его девушкой: настолько часто он бывал в квартире старшего. Немного стыдно, что парень не может предложить подобное. Минхо хорошо знает историю Сынмина, поэтому никогда не осуждает и не настаивает на посещении отвратительного дома младшего. Ему не хотелось видеться с противной женщиной, которая загубила себя и теперь губит невиновного сына. Старший как можно чаще приглашает к себе: надеется дать Сынмину возможность отдохнуть от домашнего кошмара. Безумно радовал тот факт, что Минхо никогда не осуждал и лишь дарил поддержку, вместо нравоучений об обязанности любить своих родителей такими, какие они есть. Подобного Сынмин наслушался от старых знакомых. Минхо внимательно рассматривает каждый уголок крошечной комнаты. Это всё, что есть у Сынмина. Пространство наполнено им, потому пристальное внимание к любимым вещам ощущается теплом на щеках младшего. Пальцы Минхо проходятся по корешкам книг и комиксов внутри длинного шкафа. Он касается глазами каждого предмета: кружки с корги, немногочисленной уходовой и декоративной косметики, едва горящей гирлянды; распечатанных на цветном принтере Феликса картинок и рисунков из любимых произведений. Без внимания не остаются и мягкие игрушки Сынмина. Минхо берёт в руки небольшого Пикачу, которого когда-то подарил отец. Сынмин рассказывал старшему о важности этой игрушки, ведь она – всё, что осталось после папы. — Так мило. Кто бы мог подумать, что такой вредный и холодный Ким Сынмин имеет настолько уютную комнату. Здесь всё пропитано тобой. Мне это нравится. — И что тут уютного? — ворчит Сынмин, подходя к Минхо. — Гирлянда едва горит и почти ничего не освещает. И пахнет тут мной из-за геля для бритья и дезодоранта. — Бука, — дует губы Минхо, но вскоре тянет их в лукавой улыбке и кокетливо склоняет голову к плечу. — Это ты так готовился к моему приходу?      — Я просто не собираюсь быть свиньёй. Мой нос чувствителен, если ты не заметил. Я люблю свежие ароматы, но на духи денег нет. Так что дезик – всё, чем располагаю. — Он действительно приятно пахнет. Не слишком резкий, в отличие от других мужских. Никогда его не слышал. — Потому что он не мужской, а женский, идиот, — с раздражением признаётся Сынмин и в смущении отворачивается, отобрав Пикачу. — А мой аромат тебе нравится? — прижав спину Сынмина к своей груди, спрашивает Минхо. Он плавно покачивает младшего в объятиях, заставляя напряжение испариться из тела. Такого рода прикосновения больше не смущают, но младший знает, что бывает лучше. Бывает интимнее и глубже. Но Минхо всё ещё не решался попробовать их на теле Сынмина. Но это можно исправить, верно? Прямо здесь и сейчас, пусть мать и может их услышать, пока спит. Так даже лучше. Так правильнее. Если она всё же услышит, то наконец-то окажется на его месте. Наконец-то попробует горечь, которую её сын глотает бесчисленное количество ночей. — Очень нравится, — быстро отвечает Сынмин и сбегает в ванную. Когда-то давно он нашёл в ящике возле раковины смазку и пачку презервативов, которые его мать даже не попыталась надёжно спрятать от детских глаз. Десятилетний мальчик просто полез за аптечкой, а нашёл бутылёк с непонятным названием и коробку со странным содержанием. Любознательность привела к гуглу, а гугл привёл к новым познаниям, которых ребёнок тогда даже не желал. Что ж, теперь они хотя бы пригодятся взрослому ему. Сынмин не готовился сегодня терять девственность, но она никогда и не была для него чем-то существующим и важным. Просто секс, просто первый раз. У его матери этих разов было со столькими мужчинами, что сын сбился со счёта. Возможно, именно пачка контрацептивов – которые он бросает опешившему Минхо вместе с голубым бутыльком смазки на кровать – спасают Сынмина от дополнительного груза в лице ещё одного ненужного ребёнка. Готовиться морально за месяц, прикупить красивое бельё и вкусную смазку, изучить процесс вдоль и поперёк – прерогатива Феликса и ему подобных идеалистов-романтиков. У Сынмина никогда не будет правильно и красиво. Никогда не будет, как в сказке. Только так: спонтанно и почти бессознательно. На чистом желании и благодаря мимолётной безумной идее мести. — Ты чего… — не успевает Минхо договорить, как Сынмин налетает на него с грубым поцелуем, садясь на бёдра. Как можно ближе к паху. Сейчас не хочется обсуждать свои желания. Это они приберегут для других дней, спокойных. Сегодня же время безумия и необдуманных поступков, которые Сынмин себе никогда не позволял. Сегодня время попыток понять друг друга без слов. Минхо Сынмин искренне доверяет, поэтому гонит опасения подальше от своей постели. Повалив старшего спиной на свой скрипучий матрас, Сынмин ухмыляется в чужие губы. Его мать обязана услышать их сегодня вечером. Руки младшего в беспамятстве срывают с тела танцора одежду, оставляя боксёры. Глаза несколько мгновений блуждают по безукоризненной фигуре, запоминают каждую впадинку и возвышенность. Нечёткий контур пресса так и манит приложиться языком, но Сынмин откладывает это на будущее. Он ослабляет хватку на чужих крепких бёдрах, о которых думает каждую ночь со дня знакомства, и снимает свою серую толстовку, возобновляя поцелуй. — Да что ты делаешь? — Минхо отрывается от губ и меняет их местами. Его кофейные глаза перекрывает чёрный зрачок. Так кажется из-за плохого освещения, но Сынмину нравится думать, что Минхо сейчас настолько эмоционален из-за его действий, что взгляд застилает пелена вожделения. — Ты же обещал, что мы дойдём до конца. Я готов сегодня, — Сынмин впервые рад тому, что ест всего один раз в конце дня. Он хоть и был девственником и почти не смотрел порно, скудные знания об анальном сексе имел. — Ты уверен? — спрашивает Минхо, поднимаясь с кровати. Сынмин хочет грубо ответить, но внезапная хватка на молнии и резкий холод, мажущий по ногам из-за снятия джинсов, выбивают только вскрик. После исчезновения толстовки с чужого тела Минхо вновь возвышается над Сынмином.  Глаза младшего следят за небольшими ладонями, которые располагаются по обеим сторонам от лица и держат сильное тело над ним. Стоит восхитительным бёдрам вернуться и сжать его оголённые ноги в захвате, как Сынмин вспоминает о вопросе. — Конечно, хён. — И где тогда твоя вежливость? — задаёт шёпотом вопрос Минхо, убрав острым кончиком ровного носа пряди со лба Сынмина. Он чмокает в правую скулу и отстраняет лицо, чтобы осмотреть парня под собой. Цепкий взгляд исследует и заставляет разгореться жар внизу с новой силой. — Пожалуйста, хён, — также шепчет Сынмин. Яблочки щёк розовеют, стоит осознать, что он просит у Минхо. Старший не отвечает. Посылает фирменную ухмылку и тянется за презервативами. Вынув один серебристый квадратик, Минхо временно отстраняется. Он стягивает с себя и Сынмина боксёры, чтобы не отвлекаться позже. Внимательно и с явным опытом старший рвёт упаковку и достаёт презерватив, тут же раскатав его по указательному пальцу. Сынмин впервые видит подобное. Ему никогда не приходило в голову, что растяжку можно провести не с помощью голых пальцев и смазки. Он едва успевает приготовиться к новым ощущениям, как в него впервые входят чем-то новым. Минхо знает, что ранее Сынмин растягивал себя лишь парой пальцев. И делает он это крайне редко, в отличие от сверстников. Возможно, именно это является причиной аккуратности старшего. Если быть до конца честным, Сынмин в какой-то степени боялся первого секса. Неизвестность всегда пугала его, даже если он старался этого не показывать. Возможно, в более трезвом рассудке, который не был бы опьянён жаждой касаний и ненавистью к матери, парень не пошёл сегодня на всё это. Но страх и разочарование не успевают глубоко проникнуть в его сознание, потому что оно заполняется удивлением. Первый палец, обтянутый смазанным латексом, туго входит в него, но не причиняет боли. Сынмину даже нравится это напряжение внутри себя. Он в страхе ожидал боли, но так её и не получил. — Можешь уже войти? — совсем осмелел Сынмин уже после двух пальцев, которые бережно растягивали его и не доставляли дискомфорт. Плавные глубокие толчки сменялись поглаживаниями стенок. Минхо совершенно не торопился, но Сынмину всё ещё хотелось большего. — Ну ничего себе, вот это ты нетерпеливый. Это же твой первый раз, Сынмин. Я обязан тебя тщательно растянуть, чтобы ты получил удовольствие, — свободная ладонь Минхо ласкает от колена до внутренней части худого бедра. — Понимаю, ты насмотрелся всякого в порно и наслышан про световые мечи. Там всё быстро, грубо и без нормальной подготовки. Но так не должно быть, малыш. Не всегда. И темп бывает разный. Кому-то нравится грубее, кому-то – нежнее. Тебе ещё предстоит изучить себя, так что давай не торопиться сейчас, ладно? Доверься мне. — Ну, у тебя, в отличие от меня, есть опыт. Так что поверю тебе, — незлобно отвечает Сынмин с лёгкой улыбкой. Он чувствует, как широкие пальцы выходят с тихим хлюпом. Пока Минхо добавляет смазки на презерватив, младший усмехается своей же настырности. Но вскоре сжимается и жалобно всхлипывает, потому что в него толкнулось уже три пальца. Теперь это ощущается более дискомфортно, хотя боли всё ещё нет. Минхо продвигается медленно, с остановками. Его вторая ладонь всё ещё гладит ногу Сынмина, а внимательные глаза следят за чужой реакцией. — Я не особо горжусь этим. Но зато могу сейчас растянуть тебя правильно. Будь потом благодарен, Ким Сынмин. Сынмин окончательно расслабляет тело и откидывает макушку на подушку, прикрыв глаза. Ощущения теперь более яркие, а толчки пальцев внутри кажутся приятно острыми. Сынмин с улыбкой на мокром лице понимает: Минхо отвлекал его всё это время, чтобы младший не сжимался и позволил растяжке пройти безболезненно. У Минхо не самый большой член в мире, и он явно далёк от нарисованных. Сынмину сложно прикинуть размер, но он явно больше его собственного. Длительная растяжка позволяет впустить старшего где-то до середины, но дальше его член протискивался уже с напором. Было очень тепло внутри. Уже горело между ягодицами. Сынмин отчётливо ощущал давление своих стенок на чужой член. — Расслабься ещё. Вот так, молодец, — выдыхает Минхо, когда Сынмин прислушивается к нему. Давление вокруг старшего слабеет, позволяя совершить первый нормальный толчок. Сынмин не ошибся в своём доверии. Невозможно было придумать более искусного и внимательного партнёра, чем Минхо. Он начинал двигаться нежно, позволяя привыкнуть к себе. Не задавал неудобных вопросов, но внимательно следил за Сынмином и его приоткрытыми глазами. Считывал его эмоции и хорошо понимал, что тому нужно. Вскоре он задвигался увереннее. Нежные глубокие толчки внутри Сынмина чередовались с резкими. Темп шлепков с медленного возрастал до невыносимо быстрого, позволяя лёгкому телу младшего скользить по мокрым простыням. Вверх – вниз. Матрас под Сынмином напряжённо скрипел, но в ушах Сынмина его заглушали собственные стоны.  Минхо был тихим, своё наслаждение показывал через тяжёлое дыхание на ухо и укусы на плечах. Сынмин же не сдерживался. Его мать никогда не стеснялась, так почему бы ему не сделать то же самое? Её не волновала его реакция – его не волнует её сон. — Ты так красиво стонешь. Будто поёшь, тянешь высокую ноту, — задыхаясь произносит Минхо. Довольная ухмылка расползается на лице Сынмина. Он распахивает глаза на особенно глубоком толчке, который попадает в простату, и тут же стонет ещё громче в экстазе. Сынмин кончает первым, попадая своей спермой на напряжённый подтянутый живот Минхо. Младший из последних сил прижимает красные губы Минхо к своим. Он плохо понимает пространство и происходящее после, сознание находится в приятном тумане. Перед глазами пелена блаженных слёз, мешающие смотреть на Минхо. Вскоре он лишь ощущает пустоту внутри и чужое напряжённое дыхание во рту. Позже понимает по первому громкому стону Минхо, что старший догнал его оргазм. Немного тяжёлая голова с мокрыми волосами опускается на грудь Сынмина, который так и не перестал довольно улыбаться.