Cold hands, warm heart

Мама присылает в сообщении дату и время, и в назначенный день Донхек приезжает к ней на такси. Сыльги осталась смотреть сериал. Марк на парах, но, возможно, заберет его ночью. Родительский дом траурный и пустой — весь белый и в белом. У мамы серебристое платье. — Как дела на учебе? — спрашивает она сухим тоном и ровняет бабочку на рубашке. Донхек хмыкает и позволяет ей делать, что хочет. — Нормально. — Хорошо. Отступает на шаг и отводит подол из-под каблука. Донхек придерживает ее за холодные плечи. — Я всегда знала, что ты другой, — говорит мама. — Ты всегда пытался казаться клоуном, но я знала, что ты такой же, как я. Сыльги — дурочка, она взяла только красоту, а вот ты будешь хорошим наследником. — Ты не говорила, что знаешь. — А что мне было сказать? Я хорошо тебя воспитала. Ты знаешь, кто ты и где твое место. Твое место здесь. Она неправа, но Донхек все равно разводит в стороны челку, подставляя под невесомый поцелуй лоб. Она неправа — поэтому он молчит. Вечер сливается в звоне бокалов и шепоте. В стороне танцуют. Мама водит его под локоть с собой и рассыпается в извинениях, что муж и дочь не смогли приехать из-за забот. Что ему делать, если она просыпется вся, разлетится на ядовитых бабочек? Волосы уложены в сложный кокон. В ушах и на шее блестят украшения. В углу зала Генри смотрит на них с собачьей тоской. Донхек всегда думал, что сестра не сможет без него выжить, но она записалась на подготовительные курсы в университет — а он здесь страдает вместо того, чтобы приехать с цветами и все решить. На развод не подано — еще есть время переписать, но даже если — что за трусость молчать? Мама морщится. — Муж Сыльги ей под стать, конечно. Я думала, он получше. — Он до сих пор не заблокировал ей счета и не потребовал вернуть машину назад. И это после измены. — Идиот. — Ты тоже приняла измену отца. Мама хмыкает и поворачивается к нему — кривая усмешка, узкие красные губы и грустный взгляд. Смахивает пылинку с плеча. — Никогда не позволяй себе любить больше. Донхек копирует ее выражение. — Я такой же, как ты, помнишь? Они возвращаются за полночь. Мама улыбается дурацким историям о Ренджуне и Марке, делится сплетнями о знакомых, которые встретились на приеме. Ее прическа сбита набок и немного растрепана — в волосах светятся нити истинных лет. Мама на себя не похожа и выглядит как Сыльги, — как если бы за ее ледяными руками всегда было что-то большее, о чем она никогда не рассказывала, а он сам не спрашивал. Донхек чувствует себя выросшим сыном и взрослым — с этим чувством наваливается ответственность. Если мама может улыбаться с ним рядом — значит ли это, что он тоже теперь заражен ее холодом? — Ты же останешься спать у нас? Я просила подготовить тебе гостевую. Приготовит ли Сыльги утром завтрак, или Донхеку опять придется отмывать кухню и пополнять аптечку детскими пластырями? Он соскучился по ощущению дома — не родительского, а их с Марком. Надо будет завтра сказать сестре, что пора уезжать. Донхек улыбается у подножья лестницы. Мама всегда встречала отца, если он возвращался поздно, но холл пуст, и улыбка грустна — она всегда больше тоже. Неужели любить сильнее и значит быть одному? — Нет, я уже попросил Марка забрать меня. — В два часа ночи? — Он ждал, когда я напишу. Мама хмыкает. — Вы с Марком… — Мы просто дружим. Она дергает плечом, сбрасывая приобретенную теплоту. Становится снова собой. Выпрямляется, принимает красивую позу. Снова холод и серебро. — Но ты бы хотел. Если бы у него вдруг появилась привычка быть честным, он бы ответил, что очень, что Марк и есть его больше, — но Донхек только смеется. — То, что я гей, не значит, что я в кого-то влюблен. Она морщится и окатывает его взглядом. Когда уедет Сыльги, больше не будет причины спать вместе. И таскать у Марка одежду, потому что сестра утащила его. И вообще все будет так же, но по-другому. Тычет в ребра под одеялом. — Сыльги тебя не раздражает? Сонный Марк поворачивается и запутывает в объятия. Перекидывает через него ногу, накрывает собой. Голос невнятный и глупый. Он весь невнятный и глупый. — Хекки, спи. Сжатый в руках, Донхек ворочается сильнее. — Нет, скажи. Завтра рано вставать, но пока спит сестра — он хочет внимания и пройтись по грани, побесить, натворить хуйни. После встречи с матерью все гудит — и жизненно нужно сбросить с себя эту взрослость, и чувство ответственности, и разговор о том, кто он есть и где его место. Ему нужно, чтобы Марк сказал что-нибудь, ну хоть что-нибудь — ему самому, а не тому Донхеку, которым он привык притворяться. — Если не перестанешь возиться, я тебя сожру. Пусть попробует, как же. Донхек вытаскивает на поверхность руки. Марк перехватывает их ладонью и зажимает коленями туловище — все еще полусонный. — Ну скажи! — Сказать что? Открывает глаза и нависает над ним. Донхек вытягивает шею повыше. Он может двигаться, но Марк смотрит на его горло, и Донхек бездумно сглатывает слюну. — Сказать что? — повторяет Марк. Его большой палец гладит по дуге запястья — это щекотно и предвкушающе. И опасно. Донхек хочет переиграть и оказаться в какой-то другой ситуации. Марк сжимает сильнее. Не делая больно, — но, может, совсем чуть-чуть. Донхек распят, как пойманный лебедь. — Я не помню! Марк давит еще, а потом отпускает и усаживается на постель. Смотрит куда-то в сторону двери. Говорит: — Ты дрожишь. Тебе холодно? Донхек остается лежать в той же позе — ослабевший и отравленный собственным ядом. — Ты говорил, я красивый. — Да. Промолчи, промолчи, промолчи — он закусывает губу и сворачивается вокруг чужих бедер. — Если я, правда, красивый, тогда почему ты поцеловал Джемина? Шепот выходит громче, потому что Донхек вдруг вздыхает. Мама, Сыльги, все эти признания — и Джемин, почему Джемин? — Почему из всех, из кого ты мог выбирать, ты выбрал его? Почему его? — Так, значит, тебе нравится Джемин? — Джено нравится Джемин! А Джемин просто трусливая падаль! — Я не понимаю. Тебе нравится Джено? — Ничего, что он мой кузен? И вообще, Марк, ты правда такой идиот? Ты правда думаешь, что, если бы мне нравился Джено, я лежал бы тут под тобой и ждал, пока ты что-нибудь сделаешь? Марк разворачивает его за плечи. Донхек прячет лицо. — Хэй. Щеки горят. И это все тупо и унизительно. Не стоило лезть в незнакомую воду — молчал бы дальше, и все было бы хорошо. — Хек, почему ты мне не сказал? Ну какой идиотский вопрос. — Не знаю, заметил ли ты, но у меня проблемы с тем, чтобы говорить прямо. Марк закатывает глаза. — Это точно. Ты меня ревновал к Джемину? — Нет. — А говорил, что не врешь. — Да. Нет. Не знаю. Я не очень разбираюсь во всех этих чувствах. Я злился, что ты пошел к нему и что даже после того, как все выяснилось, у меня не было шансов. И я просто хотел… Я не знаю, чего я хотел. Я не знаю! — Ты совсем как Сыльги, — говорит Марк и передразнивает ее: — Я не знаю, я ничего не знаю! А потом целует. Ну, конечно, самое то после упоминания сестры — Донхек пытается вырваться, но не прям всерьез. Марк нежен.