Cold hands, warm heart

Ренджун гладит его под столом по колену. Это не то чтобы успокаивает, но приятно. Мягкий голос — и абсолютное отсутствие критически важных проблем — позволяют забыть о своих заботах. Сыльги записалась к врачу, Марк сидит на парах по экономике и больше не ищет приключений на жопу. — Он вчера встретил меня с претензией, почему я не написал ему, что приду поздно. А потом ныл, что я бы мог и сказать, что поем с девушкой, чтобы он не ждал меня к ужину. Я охренел. Я сказал ему, что был с сестрой и не смотрел на время, но он сделал такое лицо, будто я пытаюсь его обмануть. Ренджун хмыкает. Ему не нравится Марк просто за факт своего существования. — Сестра в порядке? Донхек растекается по столу и смеется. — Да, все нормально, просто соскучилась по семье. Ты же знаешь, какая она сопливая. Не понимаю, как ее вообще взяли замуж. Они катались по городу и кричали песни почти до трех, пока муж Сыльги наконец не позвонил ему. Генри не очень любил их семью — и особенно маму, поэтому, если что-то случалось, набирал первым Донхека. Донхек выключил музыку и ответил с видео. Сел так, чтобы сестра была тоже в камере, пообещал скоро вернуть. — Ты вообще любишь его? Уверена, что ребенок чужой? Сыльги отсоединила телефон от аудиосистемы и включила связь. На экране сразу же высветился ряд из пропущенных — один от мамы и все остальные от мужа. Показала ему. — Он меня любит больше, но с ним нормально. Он очень хороший, просто не тот. И я уверена. — А отец ребенка — он тот? Сыльги вздохнула. — Не знаю. Это получилось как-то само. Я не знаю. Задумавшись, он спрашивает у Ренджуна: — Если бы ты выбирал между вариантом, когда ты любишь больше, и вариантом, когда больше любят тебя, — что бы ты предпочел? Ренджун прижимает указательный палец к губам и отводит взгляд в сторону. Донхек тоже оглядывается — в университетском кафетерии кроме них не так много людей. Машет в ответ кому-то смутно знакомому. Лекция по истории или что-то вроде. — Я бы хотел, чтобы больше любили меня. Ренджун пожимает плечами. — А что выбрал бы ты? Донхек хмыкает. — Я не выбирал, но, наверно, любить. Ренджун сжимает под столом колено, но кроме этого — тишайшая озерная гладь. Он не меняется в лице, когда отламывает вилкой кусок торта, когда подносит его ко рту Донхека, как будто вот так кормить друг друга — для них в порядке вещей. Марку Ренджун тоже не нравится. — Просто когда я влюблен, я могу перетерпеть все, что может мне дать человек, а когда кто-то влюблен в меня… Я чувствую это как что-то неправильное и конечное? Ну то есть, да, ты сегодня влюблен, но один мой неверный шаг — и любовь закончится. Пуф — и небытие! Ренджун хихикает, но его голос наполнен нежным сочувствием. — Ты говоришь, что можешь перетерпеть все, когда ты влюблен. Почему ты не веришь, что человек, влюбленный в тебя, способен на то же? Донхек теребит крышечку на стакане. Лед в американо перестукивается и хрустит. — Потому что я и этот человек — разные люди. У нас разный бэкграунд, разные жизни и судьбы. Я не хочу верить, что мы будем навсегда вместе, потому что он меня любит, — а потом остаться один. — Но если ты боишься начать, разве ты не один уже? Донхек молчит. Ренджун отламывает лавандовый торт и отправляет в рот. Запивает кокосовым латте. — Это другое. Ренджун прикладывает салфетку к губам. Почему Донхек не мог влюбиться в него? Почему понимающий хороший Ренджун — просто друг, а не так, как Марк. — Мы же все еще говорим о ком-то гипотетическом, верно? Или ты начал с кем-то встречаться и теперь мучаешься чувством вины? Вечером, когда Донхек возвращается, он обнаруживает на их диване Джемина. Они с Марком играют в какие-то гонки на плойке, и даже издалека Донхек может видеть, как Джемин читерит. Джено на ковре смотрит на них с ревнивой тоской. — Ты не говорил, что у нас будут гости. Марк знает, как он ненавидит, когда что-то происходит без его ведома, и виновато разводит руками. — Как прошла свиданка? — орет Джемин, и Джено пытается остановить его, но Джемин — как поезд. — Мы с Ренджуном просто друзья. — Чтобы меня так «просто друзья» лапали по колену. Донхек останавливается по дороге в комнату и оборачивается. Наклоняет голову набок и оглядывает всех троих. Настроение просто дерьмо, и он думает, готов ли плеснуть яд им в глаза, или стоит смолчать и уйти. Натертое Ренджуном колено ноет. Марк и Джено смотрят испуганно — Донхек хранит их секреты. Он весь — шкатулка для чужих слов — так складывается жизнь. Донхек прищуривается и улыбается сладко-сладко, копируя выражение Джемина, когда он зол. — Ты уверен, что хочешь об этом поговорить? — А если и да? Что с ним сегодня? — Джем, отстань от него! — Эй, не надо. Джено и Марк вмешиваются одновременно — и Донхек позволяет увести себя в спальню и усадить на кровать. Просит: — Не зови его больше. Марк присаживается перед ним на корточки и пытается заглянуть в глаза. — Да ладно, Хекки, почему ты так реагируешь? Он не имел в виду ничего такого, и вообще все знают, что ты нормальный. Сам же сказал, что вы с Ренджуном друзья. Ну, прости, что не предупредил тебя, они с Джено пришли так внезапно. Марк — идиот. Донхек повторяет: — Встречайтесь на его территории. И не вздумай вмешивать в ваши любовные терки Джено. Марк смотрит еще немного и потом выходит за дверь. Кажется, выгоняет всех из квартиры, а может, уходит и сам. Входная дверь хлопает — и потом не слышно не звука. Донхек чувствует себя виноватым, но только чуть-чуть. Еще он чувствует раздражение на Джемина и Марка — и только потом в самом низу, почти на донышке, плещется горечь. Ее хватает, чтобы яд растекся по его собственному лицу. Они выходят из квартиры одновременно. Марк — на пару, Донхек — на смену в отель. От какой-то тупой неловкости чешется нос, хотя они нормально говорили за завтраком и потом, когда Марк гладил Донхеку рубашку, потому что тот опять про нее забыл. Донхек подстраивает шаг под шаг Марка, чтобы идти в такт, — правая нога, левая, правая нога. — Подбросишь меня? — Тебе давно пора завести собственную машину. — Зачем, если я могу таскать у Сыльги и твою? — Чтобы не просить тебя подвезти? — Трата денег на ветер. Марк специально вышел пораньше — Донхек помнит его расписание. До занятий он будет сидеть в университетской библиотеке и делать чье-то дз, чтобы Донхеку не пришлось ехать на метро. — Я сегодня поздно вернусь. — Свиданка? — Сестра. — Ты знаешь, что можешь мне сказать, если что? Не нужно скрываться. — Сказать что? Что за тупой разговор с утра? — Что у тебя кто-то есть. Кто-то есть? — У меня нет. И никогда не было. — Что? Они останавливаются, потому что по утрам, конечно же, город стоит. Это причина, почему вышел пораньше Донхек, — и если бы он знал, куда приведет разговор, то поспал бы подольше и поехал потом на метро. — Что ты имеешь в виду? В смысле вообще никогда? — Что тебя удивляет? — Донхек огрызается: — Что, думаешь, все становятся в очередь, чтобы дать уродливому прыщавому корейцу? Ты вообще видел мои школьные фото? Марк смотрит на свои руки, лежащие на руле. — Я никогда не думал о тебе как об уродливом прыщавом корейце. Наоборот. Они все еще стоят в пробке. Марк не должен говорить то, что намерен сказать. — Наоборот, я думал, что ты… Ну, ты красивый, как кто-то может этого не видеть? Если я красивый, — хочет спросить Донхек. — Если я красивый, почему ты поцеловал Джемина? Им сигналят сзади, и Марк сигналит в ответ. — Давай не будем об этом больше говорить, — просит Донхек. — Я не то чтобы прям жалею, что никогда и ни с кем. Я знаю, кто я и где мое место. Марк открывает рот, чтобы что-то сказать, но Донхек дергает головой. Машины впереди, кажется, начинают движение. Наверное, стояли на светофоре — в этом районе есть один дурацкий. Марк смотрит на него всю дорогу. Бросает долгие взгляды, отрывая глаза от машин впереди. Донхек умоляет их не угробить, но это не помогает. Мама спускается, когда людей внизу уже почти нет. Она плывет по лестнице, и ее длинное рубиновое платье облегает фигуру. Длинные тяжелые серьги мерно покачиваются. Сыльги пошла в неё больше. У них обеих бледная кожа, и мягкие жесты, и лицо, похожее на луну, и только Донхек в семье — гадкий утенок. Мама приобнимает и, не касаясь, целует у уха. Прикосновение холодных плеч поднимает тревогу — Донхек готовится защищаться. — Ты не знаешь, что происходит с твоей сестрой? Она ведет себя странно. Сыльги случайно не забеременела? — Как ты представляешь себе наш разговор об этом? — смеется Донхек. — «Мне кажется, ты используешь больше смайликов с розами в последнее время — должно ли это значить, что твой муж хорошо справляется со своей работой»? Мама морщится и окатывает его взглядом. — Следи за языком. Ее узкие красные губы делаются еще уже. — Когда ты сам найдешь кого-то приличного? Папа сказал, что предложил тебе повышение. Донхек тоже морщится — это выражение единственное, в чем похож на маму он сам, — ему не досталась ее красота, зато упрямство, жесткость и злой поганый характер он отхватил сразу за всех. — Ты обязательно об этом узнаешь. Мама переключается на другую тему. — Как дела в университете? Ты нас не позоришь? Ему иногда отчаянно хочется сделать это — ввязаться в какую-нибудь дерьмовую историю, чтобы его поймали обкуренным, пьяным и с полными карманами наркоты, но его жизнь — только его жизнь, и он не может позволить себе разрушить все то, что в него было вложено холодными мамиными руками. — Лучший на потоке. Она смягчается и опускает его голову, чтобы невесомо поцеловать в лоб. Ее нежность еще более ядовитая, чем раздражение. Это Донхек тоже взял от нее. — Помни о том, кто ты есть.