Cold hands, warm heart

— Ну и погодка сегодня, правда? Марк ерошит волосы полотенцем и улыбается. Капли продолжают течь по вискам и шее, потому что он нелеп и неряшлив, и если бы не Донхек, давно умер бы, неспособный позаботиться о себе. — Джено писал, что у их общаги протекла крыша и проводке хана. — Полный отстой. Марк падает на кровать и смотрит на потолок, оклеенный флуоресцентными звездами. — Мне кажется, я проебался. — Что? У Донхека все еще дедлайн и недописанное эссе, которое нужно отправить профессору через два с половиной часа, но он поворачивается к Марку и ждет продолжения. — Проебался, — повторяет Марк и закрывает лицо руками. — Я так проебался. Есть кое-что в нем, что Донхек ненавидит больше всего: Марк всегда прав. У Марка получается с первого раза все, что он делает. Если что-то не получается с первого раза, он много работает, пока наконец не добивается, чего хочет. Марк всегда продуктивен и занят чем-то полезным: готовится к лекциям, работает, пишет на заказ студенческие работы, занимается спортом. Даже когда он отдыхает, например, проводит время с друзьями, он все равно включается в процесс целиком, получая все от каждой минуты общения. Слышать от Марка «Я проебался» — глупо. Он не мог сделать этого чисто физически хотя бы потому, что проебываться — прерогатива Донхека. — Что ты сделал? Марк переворачивается на постели лицом в подушку — подушку Донхека — и кричит. — Эй, ты! Донхек пинает его по ноге, потому что нельзя просто так отвлечь и оставить в неведении. Невнятное бурчание через ткань: — Я поцеловал Джемина. Так получилось. Донхек застывает, потому что он, конечно же, знает Джемина. И знает Марка — и его отношение к «этим всем гейским штучкам». — Ну и? Тебя что, на него стошнило? Не молчи! Марк поворачивается. У него влажные розовые глаза и волосы в совершеннейшем беспорядке. Он молчит, но Донхек уже знает. Поэтому он захлопывает ноутбук, — громче, чем стоило бы, учитывая почтенный возраст, — и пинает Марка так больно, как только может. Смеется как бешеный, будто не у его лучшего друга прямо сейчас вдруг треснула идеальная жизнь. — Видел бы ты свое лицо! Ты больше ничего не сможешь сказать про геев, потому что ты сам такой же. Лицо Марка похоже на мятую малину, поэтому Донхек замолкает. Падает к нему на кровать и укрывает собой. Он, конечно, мудак, но Марк его лучший друг. — Так, значит, тебе нравится Джемин. — Он мне не нравится. — Но?.. — Он мне правда не нравится. Трудно поверить, что кто-то, кто «правда не нравится», был выбран для первого однополого поцелуя. — Ты хочешь об этом поговорить? Они обычно не говорят о чем-то более личном, чем предпочтения в еде на неделю или как движутся отношения у их друзей; и гей-пробуждение — не то, что хочется обсуждать Донхеку после собственной идиотской реакции. Марк крутит головой. Ну и ладно. — Ладно. В сложные дни нет ничего лучше простых вещей. Донхек собирает еду в универ и завтрак, раскладывает по тарелкам. Себе — крепкий кофе, Марку — некрепкий чай, потому что от кофе с утра он похож на сумасшедшую белку. Яйцо. Рис. Закуски. Легкий позавчерашний суп. Вытекший желток — на свою тарелку и красивый — ему. Марк выходит из спальни с видом, будто ничего не способно его воскресить. — Да ладно тебе, не драматизируй. Ты все еще можешь отношаться с женщинами, завести семью, трех детей и уехать в Канаду от гейских грешков. Донхек подтаскивает стул к их обеденному столу и расставляет тарелки. Оборачивается. Марк безутешен и болен. — Многие люди спокойно живут с тем, что иногда их член поднимается на мужиков. — Тебе легко говорить, у тебя же не поднимается! Слюна попадает не в то горло — и Донхек пытается не умереть так глупо, а потом, когда он физически и морально готов ответить, Марк уже закрывает за собой дверь ванной. Поэтому Донхек кричит: — Протри за собой пол после душа, пока я его не протер тобой! И только тогда садится за стол. Отвечает на пару имейлов, благодарит профессора за отсрочку по вчерашнему эссе — форма будет открыта для него персонально еще несколько часов, договаривается на завтра увидеться после пар с Ренджуном, тыкает на пост о новом студенческом центре. — Чего ты не ешь? — спрашивает Марк и берется за палочки. — Представляешь, у нас открыли клуб японской культуры! У них скоро первая встреча. Сходим? Марк запивает рис чаем. Моргает. — Ты из японской культуры знаешь только об аниме. Это правда, но Донхек все равно куксится. — Еще суши. Ну пойде-о!-о!-ом! В конце концов, Марк соглашается, как всегда соглашается на то, что просит Донхек. Смотрит. Вдруг тычет пальцем в трахею. — Никогда раньше не замечал, что у тебя здесь родинка. — Эй, — Донхек сглатывает слюну. — Тебе понравилось целоваться с Джемином, и ты решил теперь приставать ко мне? Марк отрывает палец и смотрит с ошеломленным испугом. — Ты чего? Я бы тебя никогда — с тобой! Ты с ума сошел?! Донхек задерживает дыхание и умоляет себя не говорить лишнего. Голос выходит ниже и более хриплый. Может, потому что его тыкали в горло. — Ты моешь посуду. Прячет в холодильник недоеденный завтрак — дозреть и обрасти плесенью. Утаскивает кофе в спальню, а потом в ванную. Носки сразу же промокают. — Блядь, Марк, я же сказал тебе вытереть пол! Вечером сестра заезжает за ним после смены на большой купленной мужем машине. На ее пальцах новые кольца — и Донхек заранее закатывает глаза на разговоры мамы о том, как повезло Сыльги выйти замуж. Он рассказывает о Марке и о других друзьях, которых сестра знает с его слов, шутит про постояльцев. Глаза Сыльги грустные, поэтому, когда они сворачивают на парковку у дома, Донхек наконец спрашивает: — Зачем мы приехали на самом деле? Ключ в замке зажигания. Тишина. — Давай еще немного так посидим? — просит сестра, игнорируя его вопрос. — Ты не будешь против, если я закурю? Он дергает головой, и Сыльги жадно затягивается из одноразки. Апельсиновый пар плывет по салону. Донхек нажимает на кнопку открытия окон, но это не срабатывает, потому что мотор уже заглушен. Идиотские умные автомобили. Он уже не уверен, что хочет услышать ответ, сжимает рюкзак на коленях. Второй день жизни потрачен зря, потому что у близких ему людей жизни выходят из берегов. — Я беременна, — выдыхает Сыльги вместе с облаком. Секунда на осознание, и Донхек тянется к ее сиденью отобрать сигарету. Дает подзатыльник. — Поздравляю с новым этапом взросления. Муж знает? Сестра всхлипывает. — Не от мужа. Нужно посчитать про себя до пяти — и тогда он может открыть бардачок и достать салфетки. Протянуть Сыльги. Она его сестра несмотря ни на что. — Что думаешь делать? — Я не знаю! Мама меня убьет! И куда я с ребенком одна? Неловко Донхек гладит ее по волосам. Мама правда убьет — и одна Сыльги едва ли выживет. Она нежный цветок. Ее растили для этого брака и для семьи. Работала ли она хоть день в своей жизни? — Поехали нахуй отсюда. Пересаживайся, чтобы было удобней реветь. Между всхлипываниями Сыльги хихикает. Они меняются местами, и Донхек молится Богу, чтобы ни мама, ни отец не смотрели в это время из окон вниз. — Пиши, что сегодня не получилось приехать. Придумай любую тупую причину и навали виноватых смайликов сверху. Донхек настраивает под себя кресло и зеркала. Поворачивает ключ. Привыкает к углу обзора. — Только не помни мне машину, — ворчит сестра со своего места, и он выдыхает. Если остались силы ворчать — ей станет лучше. Донхек выходит на балкон их с Марком квартиры и затягивается отобранной одноразкой. В четыре утра город пустой. Под ногами — метров шестьдесят от земли. Что за блядь, — думает он о сестре и Марке. Вздыхает. Ну за что все это, блядь, ему?