Костры рябин

ᚒ ⨳ ᚒ

Следующие две недели прошли в уже привычной суматохе. Жители Вестланна пару дней назад закончили с заготовками на зиму и уже со спокойной душой окунулись в предпраздничную суету – приближался конец ноября, а значит, скоро наступит праздник Хати и Сколль. Каждая семья в знак почитания вековых северных традиций готовила свои подношения Лунному и Солнечному волкам, чья погоня за небесными светилами заключала в себе смысл жизни всего сущего. По преданиям, именно в этот день стражи спускались на Землю, принимая человеческий облик и даруя свое благословение самым преданным и верным собратьям. Легендарным сыновьям Фенрира, бога вервольфов, возносились дары в виде шитых золотыми и серебряными нитями одежд, дабы те укрывались под ними от глаз окружающих. Это было священное время, один из немногих периодов в году, когда границы между странами стирались, а волчьи кланы становились едины. Сюда, в Норвегию, тянулись оборотни со всего света, желая напитаться сил от земель великого Прародителя, надышаться северными ветрами вдоволь и почувствовать себя частью Его великого наследия. Поистине прекрасный праздник. В то утро вожак Вестланна впервые за долгое время занимался тем, чем не занимался уже очень и очень давно, – высыпался. Несомненно, заслуженно, ведь последний месяц трудился в поте лица, разгребая одну проблему за другой. Осень и зима всегда становились беспощадным испытанием для всех и каждого. Для вожака – особенно. Кукушка в настенных часах в зале на первом этаже совсем недавно сообщила домочадцам о том, что стрелка пробила десять, но главу семейства добудиться отчаянная птица так и не смогла. На кухне крутилась Есыль вместе с поваром: одна клевала носом, не до конца проснувшись, и параллельно заваривала свой любимый ягодный чай, а второй, омега пятидесяти лет с проседью в русых длинных волосах и с морщинками вокруг глаз, появившихся с возрастом от не покидающей лица добродушной улыбки, хлопотал над угощениями для одного маленького волчонка, которому не так давно съеденного завтрака вдруг оказалось мало и он потребовал «еще чего-нибудь вкусненького». Повара звали Эрик Иверсен, и вожаку западного норвежского клана омега служил уже больше тридцати лет, большую часть из которых, откровенно говоря, растил и воспитывал, заменяя альфе почившую в ранней юности мать, от того и воспринимался всеми исключительно как член семьи. Для него эти трое были ближе всего на свете, и Эрик был рад понимать, что его так же ценят и любят в ответ. — Я так хочу вернуться в постель и проваляться в ней до самого вечера,— прохныкала Есыль, поднеся к губам чашку ароматного малинового чая. — Так от чего ты подорвалась так рано?— посмеивается над девушкой Эрик.— Взяла бы пример с мужа – вон, спит, как убитый. — Беззаботный волчище,— обиженно фыркает омега.— Но, в отличие от него, я не бездельница. У меня много работы. Старший чуть хмурится, стараясь не выдавать обеспокоенности, но все-таки интересуется: — Опять собираешься куда-то отправиться? — Да,— твердо отвечает Есыль, делая очередной глоток.— Поеду в *Эстланн, восточный клан уже согласился посодействовать в поисках. Мужа предупредила, так что не волнуйся и не рвись будить его, как только за мной закроется дверь. Я…— запинается.— Я не намерена бросать Анну одну в такой ситуации. — И я тебя прекрасно понимаю, дорогая, но пора уже принять тот факт, что ты не в силах исправить недуг ее сына. Никто не в силах,— настаивает Эрик.— Твои попытки найти врача, целителя или шамана, попытки помочь подруге достойны восхищения, правда, но мальчик слеп с рождения. Его не вылечить. — Я найду врача… — Есыль,— устало вздыхает омега, прикрывая глаза ладонью.— Ты тратишь свои силы и время попусту. — Я сказала!.. — И сама это понимаешь,— продолжает Эрик, глядя на девушку с укоризной.— Анне нужны не призрачные надежды, а поддержка. Когда ты в последний раз ее навещала, а? — Три дня назад,— шмыгает носом омега, откладывая пустую чашку в сторону и опуская пристыженно взгляд.— Мне тяжело видеть ее страдания. Сколько бы раз она не поднимала его на руки – каждый раз плачет. Я даже представить не могу, как ей невыносимо. — Вам обоим пора перестать зацикливаться на его глазах. — Боже, Эрик, как будто дело только в них,— Есыль зачесывает назад волосы, открывая старшему вид на искаженное гримасой отчаяния лицо.— У него нет феромонов и, по словам целительницы и шамана, вряд ли когда-нибудь появятся. Он слабый, совершенно не пахнет и плохо ест. Вы же оборотни, волки, мать вашу, и должны понимать, что это значит! Еще и волосы…— вскидывает голову.— Ты видел его волосы? У них блондины не рождались никогда. Сколько бы поколений ее семьи и семьи Дживона мы не изучили – ничего не обнаружили. Вдруг это признак какой-то болезни? Я боюсь, что он… он… Анна не вынесет этого… — Нашла, о чем переживать,— недовольно покачал головой Эрик.— Волосы. Тьфу! Вы, молодежь, меня так раньше времени в могилу сведете. Врачи тысячу раз его осмотрели, ребенок здоров, и это самое главное. То, что не пахнет или феромонов нет, сейчас не важно. Он будет расти, крепчать и духом, и телом – всё в свое время придет. Ест плохо, так какому ребенку правильную смесь сразу же подобрать получалось? Даже наш Джин привередничал поначалу, сама вспомни. — Да, но… — Никаких «но»!— строго перебивает старший, вновь сосредоточившись на готовке и повернувшись к плите, где своего часа ожидали на сковороде чутка подгоревшие рыбные котлетки.— Прямо сейчас отправляйся к ней. Соберись, возьми себя в руки и найди в себе, в конце концов, силы признать одну простую истину,— Эрик бросает через плечо на нее серьезный взгляд.— Ребенка инвалидом делает не слепота, а отношение окружающих. Пока не научишься держать свои эмоции в узде и не вытравишь из души эту поганую жалость, ни Анна, ни ты, ни кто-либо другой не перестанут воспринимать малыша как неполноценного. Из горла вырывается наружу задушенный всхлип, и Есыль прячет залитое слезами лицо в дрожащих ладонях. Эрик укрывает девушку в своих теплых объятиях и позволяет выплакаться. Ей это необходимо. — Ребенку всего две недели. Ему нужна материнская любовь и забота,— шепчет ей на ухо омега.— Поговори с Анной. Ответом Эрику служат быстрые-быстрые кивки. — Вот и отлично,— он заглядывает медленно приходящей в себя девушке в глаза, нежно улыбаясь.— А теперь давай покормим нашего голодного хищника. ᚒ ⨳ ᚒ Сын был для Есыль божьим светом. С самого рождения Хенджина девушка ясно чувствовала и понимала, что в собственном теле, сознании, душе ей одной больше нет места. Она делила со своим маленьким волчонком каждый вздох, ее мысли всегда были заняты им, в груди теснилось бьющееся отныне за двоих сердце – и всё было насквозь пропитано безграничной любовью. Такой необыкновенной, всепоглощающей, что омега поначалу саму себя побаивалась. Иногда она сидела возле его люльки и думала о том, что всех этих чувств – мало, катастрофически мало. Есыль была преисполнена веры в то, что за один лишь взмах ресниц этого крохотного создания, за его беззубую улыбку, невинный смех и слезы, она будет готова жечь дотла города, горы покорять, обращать вспять реки. Рассыпаться на атомы. Что угодно – лишь бы время, отведенное ей рядом с сыном, никогда не иссякало. Хенджин стал персональным солнцем, вокруг которого крутилась ее маленькая вселенная и которым не хотелось делиться ни с одной живой душой, даже с мужем. Омега была уверена, что эта привязанность когда-нибудь погубит всё, на чем держался прежде ее привычный мир. Пока не увидела тот же самый огонь во взгляде истинного. И вдруг она вздохнула полной грудью, горько разрыдавшись в объятиях любимого альфы. Они оба впервые по-настоящему осознали всю силу родительской любви. — Мне так страшно,— прошептала Есыль тогда.— Я боюсь потерять это счастье. Так сильно боюсь… потерять его. — Пока мы есть друг у друга, пока у нас есть он, а мы – у него,— альфа прижал к себе жену крепче.— Всё будет хорошо. Верь мне. Она поверила. Поверила и отпустила все тревоги. Со временем счастье лишь надежнее вплеталось в их души и сердца, оставляя все страхи позади, и думать о плохом уже совершенно не хотелось. Хенджин рос, и годы стремительно летели вперед, напоминая о важности и необходимости пользоваться с умом каждым утекающим сквозь пальцы мгновением. Ей некогда было лить слезы. Нужно было воспитывать сына, петь ему восточные колыбельные, играть в прятки, разрисовывать вместе обои в гостиной, красить спящему папе ногти несмывающимися маркерами, а потом винить во всем бедного Эрика, расцеловывать его сладкие щечки, слушать в ответ недовольства и любить, любить, любить. Каждую секунду, час, день – сильнее и сильнее. Любить. Есыль решила посвятить этой любви всю себя без остатка, забыв о былых сожалениях и страхах. Материнство было тяжелой ношей, для многих – непосильной, и омега начала осознавать, что ее изнывающее от невыносимых тревог сердце не одиноко в этой бескрайней вселенной. Рядом был любимый муж, верные друзья и преданные члены стаи, готовые горой встать за всех, кем девушка дорожит и кого всей душой любит – все они были защитой, живым щитом, огораживающим маленького Хенджина от любых напастей извне. Есыль, наконец, поверила в себя и свою готовность укрыть сына от всего, что могло бы хоть как-то послужить причиной их разлуки. Так уж устроены матери – для них нет никого ближе собственных детей и ничего важнее их безопасности. Именно поэтому Есыль и боялась за Анну. Омега даже представить себе не могла, что у подруги творилось на душе. Одному Фенриру известно, сколько сил ей требуется, чтоб мириться с мыслью о невозможности помочь своему чаду, и сколько упорства она прилагает каждый раз, когда поднимает младенца на руки. К этому ведь не привыкнуть, это такая боль, от которой хочется вывернуться наизнанку. От нее кости крошатся в порошок и внутренности горят в адском пламени, пеплом оседая на поверхности покрывшейся корками арктических льдов души. Это агония, отчаянно стремившаяся избавиться от своих стальных оков, вырваться наружу и обрушиться на каждого неугодного разрушительным тайфуном, однако, так и не отыскавшая ни единого пути к заветному выходу. Анна несла это бремя уже больше двух недель – любой другой не выдержал бы и дня. Есыль всегда умела подбирать правильные слова в тяжелых жизненных ситуациях, и всякий, кто искал поддержки, мог прийти к ней и получить спасительную дозу покоя и мира. Но сейчас… В этот раз омега не могла выдавить из себя даже жалкого подобия подбадривающей фразы. Ведь в этом не было смысла, и девушка это прекрасно понимала. Есыль была такой же, как и Анна: так же волновалась за своего ребенка, глушила ночами в подушках рвущийся наружу вопль и сгорала от собственной безысходности, не находя в себе силы взглянуть страхам в глаза. Они были обычными женщинами, на чьи судьбы выпала отнюдь не самая обычная доля – быть матерями. Но при всём при том, отличия кое-какие между девушками все-таки имелись: у одной родился крепкий здоровенький альфа, а у другой – слабый незрячий омега. Да, как бы сильно Есыль не старалась, ей никогда не удастся в полной мере понять Анну и ее боль, но она будет рядом с подругой, будет держать ее за руку и преодолеет вместе с ней все преграды. Омега дала себе обещание. И вот Есыль, бодро вышагивающая по мощенной камнем дороге, преисполненная почти удивительной решимостью и окрыленная наинелепейшим чувством неуместной радости, направляется в сторону дома семьи Ли. Под ногами хрустит выпавший прошлой ночью снег, над головой в медленном танце лениво кружатся озорные снежинки, жизнь вокруг бьёт ключом, горожане склоняют головы в почтительных поклонах перед парой вожака, многие по старой дружбе лишь приветливо кивают, ловя ответные вежливые улыбки – эти мелочи, незначительные процессы и люди вместе с оборотнями, являющиеся неотъемлемой частью жизни женщины, способствовали поднятию её духа. Это всегда происходило против ее воли, но стоило Есыль только выйти за пределы особняка, как границы между ее человеческой сущностью и их – волчьей стирались, давая ей в полной мере ощутить свою полную принадлежность к ним, к ее стае. Природные узы с самого начала одинаково работали в обе стороны: связь клана с парой вожака имела ту же силу и ценность, что и зависимость самой Есыль от этой безграничной силы. Когда-то девушка в шутку бросила мужу, что вдали от цивилизации, в лесной глубинке, она вероятнее всего одичает, однажды точно подхватит какую-нибудь волчью заразу и начнет передвигаться на четвереньках. Альфа в ответ обиженно насупился и лишь пробурчал, что жена скоро поймет свою неправоту. И ведь в самом деле поняла. Жизнь здесь кардинально отличалась от всех ее представлений. Вместо ожидаемых проблем с адаптацией, бесполезных попыток сблизиться с совершенно незнакомыми существами, подчинению чуждым ей законам и традициям, Есыль сходу влилась в стайную жизнь Вестланна, разом избавившись от прежних предрассудков. Она словно стала недостающим кусочком паззла, восполнившим целостность западного норвежского пейзажа, и впервые по-настоящему ощутила, что находится на своем месте – единственно правильном и созданном только для неё одной. Это было наипрекраснейшим ощущением из всех, которые ей доводилось когда-либо испытать. Прошло уже несколько лет, а то самое животрепещущее чувство всё продолжало расцветать в душе всякий раз, когда она оглядывала окружающий ее мир. Улыбка так и не сходила с лица до самого конца ее пути. Беспокойство и угнетающее разум волнение с каждый шагом омеги отходили на задний план, покорно уступая место уверенности и предвкушению скорой встречи с подругой. Есыль прикидывала в голове возможные варианты исхода их разговора, и пусть почти в каждом они с Анной заливались слезами и искали спасительное утешение в объятиях друг друга, девушка была уверена, что всё закончится хорошо. Хотя бы потому, что гарантом ее сумасбродного энтузиазма выступал один крохотный, очаровательный волчонок, увязавшийся за ней с самого дома. Хенджин, словно услышав мысли матери, покрепче вцепился в ее ладонь. Глядя на него сейчас, Есыль вновь неохотно отметила про себя поразительное сходство сына с отцом: то же упрямство, извечное желание держать ситуацию под своим строгим контролем и такое до боли привычное рвение – везде совать свой маленький любопытный нос. В такие моменты Есыль обычно сокрушалась, что сын от нее унаследовал только внешность и пряные нотки в почти сформировавшемся природном запахе, зато от мужа ухватил всё остальное: от привычки грызть заусенцы до золотистого волчьего блеска в глазах. Мысли о несправедливости затмевала собой родная яркая улыбка с проступающими на щеках ямочками, словно отзеркалившая ее собственную, и аккуратное пятнышко родинки под глазом в том же самом месте, что и у нее. Этих маленьких деталей было вполне достаточно, чтобы затопить ревнивое материнское сердце океанами любви и нежности. Все-таки, как бы сильно сын не походил характером на своего несносного отца, их внешние сходства прекрасно это компенсировали. До дома семейства Ли оставалось совсем немного, когда Есыль решила заговорить: — Ты, вроде как, собирался сегодня весь день лепить снежных троллей с папой, а потом вдруг напросился к тете Анне в гости вместе со мной. Почему? — Потому что хочу увидеть его,— невозмутимо ответил Хенджин. — Кого?— девушка слегка нахмурилась. — Малыша тети Анны.— поймав ошарашенный взгляд матери, мальчик смущенно пояснил:— Ты ведь обещала. Ну… познакомить… — Я помню своё обещание, только мне казалось, что тебе это совсем не интересно. — Мне интересно!— возразил Джин.— Все говорят, что он необычный и похож на фею. Это ведь неправда, да? У него же нет крыльев. Нет? Я хочу сам посмотреть. Есыль, сдерживая рвущийся наружу смех, пару раз кивнула. — Он на самом деле необычный малыш,— с улыбкой соглашается омега.— Не знаю насчет феи, но на ангелочка похож просто невообразимо. — И у него есть крылья?— глаза сына вспыхивают золотом.— Честно-честно, мам? — Возможно есть, милый, просто мы не можем их увидеть. Таким детишкам, как он, Боги обязаны дарить самые прекрасные крылышки на свете. «Потому что это ничто по сравнению с тем, чего они его лишили…» — Ну и глупо,— с видом знатока изрекает Хенджин.— Если крылья невидимы, то какой в них смысл? На таких даже не полетаешь. — Точно подмечено,— невесело усмехается Есыль.— Боги иногда действительно очень несправедливы. Маленький альфа не находит, что ответить, а мама в ответе и не нуждается. Рассуждать о высших силах ребенку еще слишком рано. Есыль лишь надеялась, что отсутствие крыльев у крошки-омеги не расстроит её сына настолько, что тот вздумает устраивать в чужом доме скандал. Всё оказалось куда проще, чем она ожидала. Хенджином занялась старшая дочь Анны, отважно взвалив на себя всю ответственность за последствия знакомства юного альфы со своим новорожденным братиком. Рейчел было всего пять, но она уже была во многом смышленее своих ровесников, потому сразу поняла, что их матерям следует поговорить наедине, а балласт в виде любознательного мальчишки, требующего к себе слишком много внимания, только сильнее нагнетал бы и без того тяжелую обстановку в доме. Девочке хотелось, чтобы всё поскорее наладилось, а для этого маме необходимо было всё обсудить с тетей Есыль. Ради мира и спокойствия в их семье она была готова вытерпеть любые испытания, пусть даже такие изощренные, как времяпрепровождение с этим непоседливым наглым волчонком. — Пойдем мыть руки,— командует Рейчел.— С грязными руками я тебе не разрешу к нему подходить. — Подумаешь,— фыркает Хенджин, но все же покорно следует за старшей. — Повозмущайся мне тут еще!— ругает мальчика омега, пока тот намыливает в ванной свои ладошки.— Он же малыш совсем, а с малышами нужно быть осторожным. — Будто я его есть собрался,— недовольно бурчит альфа в ответ, параллельно вытирая насухо руки предложенным полотенцем.— Даже трогать не буду. Просто посмотрю на его крылышки… — Балда!— перебивает младшего Рейчел, подталкивая его в сторону детской.— Откуда вдруг у него взяться крылышкам? Он же обычный ребенок. — Обычный?— разочарованно тянет Хенджин, и золотые искорки восторга стремительно потухают в его глазах.— А как же фея и ангелочек? Вот так и знал, что все обманывают. — Много ты понимаешь, дурак. Он просто…— девочка ласково улыбается, пропуская альфу в комнату брата.— Просто очень милый. Как фея. Рейчел приподнимается на носочках, дабы заглянуть в колыбель малыша, тянет к нему ручки и радостно хихикает, когда чужие крохотные пальчики цепляются за ее мизинец. Хенджин все еще стоит в стороне, недоверчиво поглядывая на омегу. В детской пахнет молочными смесями, присыпкой и банановым шампунем. Здесь светло и очень чисто, из игрушек только плюшевые белые медведи да вязаные совы. В углу стоит шкаф, а у окна пеленальный стол. Обычная комната, вполне соответствующая по всем критериям своему новому хозяину, полагает Джин, но все же неосознанно хмурится, ощущая зарождающийся в груди трепет – непонятный и совершенно незнакомый. В голове сама собой появляется мысль, что чего-то не хватает. Чего-то природного, присущего каждому живому существу, но такого далекого от познаний юного альфы. Однако факт оставался фактом – этого здесь не было, каким бы упорным Хенджин не был в своем стремлении отыскать недостающий кусочек реальности. — Он слабый и много спит,— прерывает поток его размышлений Рейчел.— Повезло, что мы успели прийти до того, как он снова уснет. Ну?— оборачивается к младшему.— Ты не передумал знакомиться? Тот в ответ быстро-быстро мотает головой из стороны в сторону и делает несколько нерешительных шагов по направлению к колыбели. Сердца стук отчего-то становится еще беспокойней, во рту пересыхает, а глаза сверкают чистейшим золотом. Стоящая рядом Рейчел довольно заулыбалась, а Хенджин не мог понять, что с ним происходит. На мальчишку в один миг обрушилось столько не поддающихся объяснению чувств, что становилось дурно. Каждый вздох давался с титаническим трудом. И жгло – нет – пылало в груди нечто необъятное, лишающее всякой воли и остатков разума. Волк под кожей бился просто неистово, просясь наружу так настойчиво и яростно, что контролировать себя становилось с каждой секундой все сложнее. Пытка – не иначе. Хенджин был готов пережить её еще по меньшей мере тысячу раз. Он проморгался. Глаза продолжали жадно впитывать каждую деталь, каждый миллиметр кукольного омежьего лица, светлые мягкие волосы, румяные щечки. И глаза. Рука сама собой перегнулась через бортик колыбели и в непонятном порыве нежности потянулась к крохотной ладошке. Аккуратный кулачок ловко захватил в плен его указательный палец, а пухлые губки цвета спелых ягодок рябины растянулись в самом очаровательном подобии улыбки – и Хенджин обронил робкий, полный непонятного облегчения вздох. Будто всё теперь встало на свои места, обрело долгожданный смысл, запестрело всевозможными яркими красками. Вселенная вдруг схлопнулась до микроскопических размеров, сосредоточившись в одной лишь беззубой улыбке. И глазах, подернутых белесым маревом слепоты, что отражали его собственные – золотые. — Его зовут Феликс. «Феликс…» Голос Рейчел приглушенный, словно доносящийся из-под толщи воды, вытягивает альфу из оцепенения. Хенджин ей ничего не отвечает, лишь кивает и вдыхает поглубже, вновь предприняв попытку уловить в воздухе омежьи феромоны. — Он не пахнет,— растерянно шепчет мальчик.— И крылышек у него нет. — Разве это важно?— Рейчел поджимает губы, пропуская мимо ушей чужое замечание касательно запаха.— Он и без крыльев похож на ангелочка. Ликси самый милый малыш на свете. Глянь только, какой очаровашка! И это мой братик,— она гордо вздергивает подбородок, продолжая хвастаться. Хенджин согласно кивает в ответ, смущаясь своих же мыслей. Кроха и вправду был невероятно мил и очарователен – настолько, что дух захватывало. Плющило нещадно, на самом деле, от одного только взгляда в его сторону. Юный альфа и понятия не имел, что испытывать столько эмоций за раз – дело далеко не самое обычное, а неясно откуда взявшееся притяжение имеет вполне себе ясное объяснение и, тем более, название. На его месте любой бы задавался многочисленными вопросами, но Хенджин даже не стремился забивать себе ими голову, ибо был для этого слишком мал, зато его небольшого жизненного опыта было предельно достаточно, чтобы осознать, как эти самые эмоции ценны. Он уже дорожил каждой крупицей переполняющих его чувств. — Мама сказала, что крылышки могут быть невидимыми, так что я уверен – они точно у него есть,— наконец, улыбается крошке-омеге в ответ Хенджин, забыв напрочь о том, что его дружелюбный жест так никогда и не достигнет адресата. Рейчел печально опускает взгляд. — Было бы здорово, если честно… — Какой он маленький,— завороженно тянет альфа, не обращая должного внимания на изменившееся настроение старшей Ли.— Очень-очень маленький. — Все когда-то такими были, даже наши мамы и папы,— умничает девочка.— Ликси только недавно родился, конечно он будет маленьким. — Нет, он по-особенному маленький,— упрямо возражает Хенджин.— Ты ничего в этом не смыслишь. Рейчел не торопится с ответом, лишь понимающе хмыкает. Кажется, юному альфе знакомство с ее младшим братом пришлось по душе – она впервые видела Джина таким заинтересованным и чутким. Это почему-то придавало ей сил и уверенности. Девочке не хватало именно этого. За последние две недели всякий, кто покидал пределы этой комнаты, лишь тяжко вздыхал, качая головой, и выражал родителям сплошные соболезнования, словно рождение мирно спящего в колыбели ребенка принесло в дом семейства Ли одни трагедию да ужас. Словно он не заслуживал ни крупицы ласки и любви. Словно вовсе не должен был рождаться. Рейчел засыпала под тихий мамин плачь и просыпалась под него же, молча сносила каждый жалостливый взгляд, вскользь брошенный в ее сторону очередным гостем, и часами сидела рядом с братом, болтая обо всем на свете и распевая до заката все знакомые ей песни. Она хотела, чтоб он знал: сестра здесь и никогда его не оставит, он нужен и любим, малыша ждали и его появлению на свет были рады, он не обуза, не лишний. «Мы – семья,— твердо припечатала Рейчел в один из дней.— А значит, должны держаться друг за друга.» Ей казалось, что в своей борьбе за признание Феликса окружающими она будет одинока, но сейчас, глядя на то, с каким обожанием сын вожака Вестланна смотрит на ее брата и с каким трепетом проводит пальцами по нежным пухленьким щечкам, Рейчел стало свободнее дышаться. Омега едва слышно всхлипнула, потянувшись ко второй руке Ликса, трепетно сжала ее в своей ладони и широко улыбнулась. Подумать только, на какие сильные чувства способен пятилетний ребенок, когда дело касается тех, кого он любит. — Он нас правда не видит?— спрашивает наконец Хенджин, на что старшая лишь утвердительно кивает.— Совсем-совсем? — Угу, совсем-совсем,— Рейчел всхлипывает громче.— Его почему-то за это все ненавидят. — Ну и дураки,— альфа от недовольства и возмущения едва ли не краснеет.— Мама сказала, что это не делает его плохим малышом. Просто у всех взрослых головы не на плечах, а в задницах, вот они и несут полную фигню. Девочка невольно хихикает, уточняя: — Это тоже тетя Есыль сказала? — Нет, это уже папа,— Хенджин подхватывает чужой смех, так и не сводя глаз с омежьего личика напротив.— Они оба были правы. Рейчел вновь оставляет слова младшего без ответа - чувствует, что в нем нет нужды. Этому мальчишке хотелось верить, и она верила без единого сомнения, ведь тот взгляд, которым он смотрел на её брата, был донельзя красноречив, выдавая истинные чувства и намерения мальчишки с потрохами. В них не было ни лжи, ни притворства, ни жалости – лишь чистое, неподдельное обожание. Его было вполне достаточно. Хёнджин не знал, о чём думает Рейчел, не подозревал даже, что они стоят у колыбели малыша Феликса уже больше получаса. Стремительное течение времени совершенно не волновало, куда важнее было сполна насытиться омежьим присутствием, пока он здесь, держать за руку, следить за устремленным в вечность призрачно туманным взором, считать вздохи и тяжело сглатывать от раздирающего грудную клетку желания дать внутреннему зверю волю и наконец перекинуться в своего волчонка. Тот бесновался, сходя с ума от отчаяния и жгучего притяжения, что словно сотнями раскаленных цепей намертво приковало его к этому невинному светлому созданию. Хенджин испытывал слишком много чувств для обычного трехлетки, и от этого его моментами неосознанно бросало в дрожь, накатывал панический страх и казалось – стоит отвести от крошки-омеги взгляд, как весь привычный мир в одно мгновение растает, подобно апрельскому снегу. И не останется ничего. Лишь пожирающая всё на своем пути пустота, от которой некуда будет деться. А потом вдруг отпускает – и перед ним снова ягодно-алые губки, большие глазки, напоминающие лунную поверхность, запах молочных смесей и бананового шампуня, светлая макушка, фарфоровая кожа и до невозможности очаровательные пальчики, сжимающие его указательный. Это всё ещё было похоже на пытку – Хенджин все еще был готов пережить её по меньшей мере тысячу раз. За окном завывала метель. Была середина ноября, десятое число – день их первой встречи. Феликс не был ни ангелом, ни феей – Хенджин всё равно видел за его спиной крылья.

ᚒ ⨳ ᚒ

* Э́стланн, Восто́чная Норве́гия — один из пяти регионов Норвегии, расположенный в юго-восточной части страны.