Safe

Жизнь в Охотничьем домике, куда угодил Алекс, была строго регламентирована ещё задолго до его появления. Каждому будущему охотнику отводилось в ней собственное место — и за столом, и в общей иерархии. Жюли позаботилась об этом с самого начала, скрупулёзно составляя устав. Её маленький Лондон жил в соответствии со строгими, но куда более справедливыми, по её мнению, законами. Мальчики и девочки, приглянувшиеся Жюли, попадали туда по одной ей ведомым причинам. Она выкупала их из приютов, подбирала на улицах Лондона, даже несколько раз крала из богатых домов. Предпочитала, впрочем, сирот. Алекса она приметила во дворе Дома найдёнышей около месяца назад. Тихий задумчивый подросток с Библией на коленях привлёк её внимание. Чтение явно не увлекало его, но он с достойным уважения упорством внимательно вчитывался в текст, не обращая внимания ни на что происходящее. Жюли была занята в тот день, но увиденная картина не уходила из головы. Потому она вернулась скоро и, к своему удивлению, не застала его во дворе, хотя его ровесники с энтузиазмом там кого-то мутузили. Осознав, что нужный ей юноша вряд ли появится, ведь, скорее всего, наказан, она с досадой засунула приготовленный для него подарок — точнеший демонический бестиарий, обратно в сумку. Уже собиралась уйти, как вдруг одна из дверей с грохотом распахнулась, и из неё вылетела ватага младших воспитанников. В глубине класса она разглядела своего юношу за преподавательской кафедрой. Это было куда интереснее, чем она ожидала. Дело оставалось за малым — оставить книжку воспитанникам Дома и ждать, пока она попадёт к юному учителю. Дети не умели прятать вещи, и вскоре она увидела Бестиарий в руках Алекса. Надо было подождать и забрать его уже готовым к переменам, по крайней мере головой. Однако Алекс — удивительное дело, не пошёл по головам, стремясь завоевать себе место у её ног. У него не было той особой ловкости, которой обладали беспризорники, не было выдающейся физической силы, не было и особых умственных способностей. Он не задержался на дальнем месте, всё же, что-то он действительно усваивал и выучивал, но быстрого взлёта, которого ожидала от него Жюли, предоставив такой шанс, не произошло. Доверяя тренировки своим лучшим воспитанникам, она предпочитала закрывать глаза на то, что происходило на них. Слишком сильные побои она замечала, как замечала и чересчур частое явление подопечных в лазарет. В таких особых случаях виновный тут же вынужден был уступить с трудом заработанное место за столом следующему в очереди. Но ей ли было не знать, как можно ударить, не оставив синяка или царапины, и как запугать до полусмерти, пообещав расправу за стукачество. Её маленький Лондон бывал слеп и бессердечен, лучше было нельзя, и Жюли с философским спокойствием предпочитала не замечать этого. Будущие охотники в дальнем краю стола менялись местами по воле тех, кто сидел к Жюли ближе. Она только изредка смотрела туда, чтобы отметить, кто дольше всех держится на более привилегированных позициях. Если человек попадался ей на глаза больше двух-трёх раз, она позволяла пересесть ближе — туда, где местами распоряжалась по своему усмотрению. Невидимый за столом и в быту, он каким-то особым образом то и дело угадывал, когда именно она вернётся с охоты, был предусмотрителен и услужлив, не отказывался ни от каких мелких поручений, и никоим образом не выказывал недовольства. Порой Жюли казалось, что юноша пытается играть с ней, и она не собиралась мешать ему до тех пор, пока он откровенно не перешёл бы черту. В борьбе за место хороши были почти любые средства. Но те, что использовал Алекс… были какими-то блёклыми. Охотничий домик менял людей быстро и порой непредсказуемо. Жюли находила особое удовольствие в том, чтобы отмечать эти перемены. Она видела множество охотников — Алекс был четырёхсот восемьдесят седьмым, не он первый, не он последний… Жюли видели, как забитые замухрышки из приютских монастырей обрезают себе платье на её манер, а после тащат в приюты новорождённых, нагулянных от мальчишек. Жюли видела, как похожие на обезьян громилы становятся ловкими и неуловимыми. Она видела, как бывшие главари банд оказываются в самом низу — забитые и бесполезные. Все эти юноши и девушки, в конце концов, быстрее или медленнее, оказывались на её месте и навсегда забывались — уже больше четырех сотен великолепных первоклассных охотников… Тысячи зарубленных ими демонов… Капающее время. Алекс был в доме уже три месяца, сидел среди лучших из худших, но был всё таким же тихим и это оставалось единственным, что могла бы сказать о нём Жюли, будто бы вовсе не покидал Дома найдёнышей. — Левее, Алекс, ну же… Длинный шест с паклей на конце ударил ровно по колену, заставив рухнуть на пол. — Бережёшься, — резюмировала Софи, наклоняясь над ним, — Вставай, демон ждать не будет, пока ты… — Отвали, — Алекс перекатился на спину, прижимая руку к паху и ощупывая разошедшийся шов. Он подозревал, что рано или поздно это обязательно случится. Он ревностно следил за чистотой своей одежды, стараясь держать её в чистоте и полной сохранности, но тренировки, требовавшие, в том числе, и растяжки, всё-таки доконали несчастную ткань. — Всё время защищаешься… — продолжила она же набившую оскомину песню, — Не идёшь в атаку. — А что, лучше прыгать демону в пасть? Софи закатила глаза и снова ткнула палкой ему в грудь. — Ты охотник на демонов, теперь это твоя работа… — Я не охотник, я только учусь… — Но это же однажды закончится? Вставай и сражайся… — В Библии одна только Святая Марина умудрилась побить демона, — парировал Алекс, — Все остальные предпочитали молитвы… И то, она просто вырвала ему усы… — Некоторую нечисть вполне можно побить… Да и демоны не любят, когда с ними дерутся… — Ну и зачем мне их так нервировать? — Алекс всё-таки нашёл положение, в котором получилось сесть, не опозорившись окончательно, но Софи заметила. — Ну что ж, лучше сейчас, чем на охоте, — буркнула она, быстро переводя тему от теологии к проблемам насущным, — Почему ты не попросишь у Жюли новой одежды? — Ещё бы мне кто сказал, что можно… — проворчал Алекс. — Ещё бы ты у кого спросил, — парировала она, облокачиваясь на свой шест, — Думаешь, я в этом платье родилась? Платье у неё было красное, с разлетающейся от движений юбкой в крупную складку. Копируя повадки наставницы, Софи редко носила что-то ниже колена, и неизменно смеялась, когда замечала, что это даёт ей преимущество. — Ну, конечно, не просто так… — заговорчески добавила Софи, — Обычно она просит взамен. — Что? — разом помрачнел Алекс. — Я предложила ей повозиться с тобой отдельно от всех остальных не потому что мне это нравится, — Софи поправила выбившуюся из косы прядь, — Но мне нравятся новые платья… — Вряд ли она увидит во мне хорошего наставника, — пробормотал Алекс, вспоминая головную боль в душном классе. — Верно, — до обидного легко согласилась Софи и задумалась, — Но, я думаю, она найдёт что-то и для тебя… Выхода-то всё равно нет? Выход, вообще-то был. Но оставшаяся от Дома найдёнышей скромная сумма была неприкосновенным запасом. Алексу не хотелось оказаться выставленным на улицу без гроша в кармане. И, чем дольше он ошивался в Охотничьем доме, тем сильнее убеждался в том, что решение хранить её было правильным. Смутное ощущение, что что-то здесь нечисто, не покидало Алекса с самого начала. Во сне кривила губы в усмешке чёрная шлюха, так некстати припомненная Робом напоследок, а днём идеальная картина Охотничьего дома — справедливого места, где заслуги оценивались, и совсем не пользовались деньгами, рябила перед глазами и, несмотря на отсутствие подтверждений, казалась не более чем яркой попонкой, укрывающей хромую клячу. Подростки — ровесники его же воспитанников из Дома найдёнышей, наперебой обожали Жюли, и по-детски трепетно стремились оказаться с ней рядом. По разговорам, он знал, что своё место Жюли обещала здесь каждому, но дрались друг с другом они не за это. Они хотели оказаться на месте рядом с ней, возле неё. Эта мысль порой посещала и Алекса, хотя он изо всех сил приказывал себе не думать о подобном. То мимолётное ощущение спокойствия не стоило опасности оказаться прямо перед разъярённым монстром, обещающим сожрать тебя в считанные секунды и, безусловно, на это способным. Алекс не хотел такой судьбы. Своей целью он поставил самое дальнее место в самой близкой к Жюли зоне. Там, где еда была совсем вкусной, а вино — терпким и пьянящим. — Слушай, она ведь за тобой наблюдает, я вижу… — подбодрила его Софи, — Сходи, она не откажет тебе в такой просьбе… Алекс протянул несколько дней, надеясь, всё же, найти здесь хотя бы иголку с ниткой, но и здесь его ждал провал. Охотники даже не думали о таких мелочах. Они вообще думали о собственном быте удивительно мало. Их не заботили такие мелочи, как стирка или еда — всё делалось как-то само собой, незримо для глаз. Наконец отчаявшись, он явился к Жюли, когда та занималась полировкой стволов своих многочисленных револьверов. Говорили, что в этом состоянии она вполне благодушна. — Алекс? — спросила она, поднимая глаза от занятия, — Я думала, ты уже никогда не заглянешь… Что тебе нужно? — Я хотел попросить… — Алекс склонил голову и скомканно добавил, — Госпожа… Я не думаю, что моя старая одежда подходит для нынешнего образа жизни. — Разумеется, — Жюли отложила серебряный клинок на тряпку, — К тому же, ты выглядишь в ней, как клерк и ужасно отличаешься от остальных. — Мой внешний вид вполне меня устраивает… — Он не устраивает меня, — Жюли явно не знала о понятии смущения, — К тому же, Софи была очень любезна и рассказала мне об обстоятельствах, в которых ты выяснил, что твоя одежда совсем не подходит для тренировок… Алекс дёрнул уголком губ. Софи хотела выслужиться, вызвать улыбку любимой наставницы. — Софи рассказала мне, что вы попросите что-то взамен… У меня нет ничего. — Ты сильно недооцениваешь себя… — чёрная от полировки рука коснулась шеи, оставила масляный след, — Я принесу тебе новую одежду, куда больше подходящую для охотника. А потом мы сочтёмся. — Не люблю оставаться в должным, если это в моих силах, — стараясь не коситься на её руку, ответил Алекс, — Вряд ли у меня появится что-то, что я могу отдать вам, после того, как вы исполните собственную часть сделки. — Вот как… — её рука пришла в движение. Алексу было не видно, что именно она делает. Её прикосновения не были опасными или неприятными, просто холодными. — Богословы мастера говорить, — заметила она, — Но знаешь, на охоте не нужны слова, не нужны статьи, только картинки, чтобы отличить нечисть, но больше всего нужны сила и скорость… Мои охотники говорят, что от тебя не добьешься ни слова… Бережёшь язычок для меня? — Я просто… — Молчи, Алекс, я знаю, у тебя это отлично получается… Тихоня. Теперь молчи. Она будто бы намеревалась вытереть о его шею всё масло, которое осталось после полировки револьвера. И всё же, в том, что она делала, была какая-то закономерность. Несколько раз проведя по его шее, она останавливалась, вглядывалась в оставленные следы, а затем меняла направление движения. — А ведь этим языком ты можешь сделать много разных вещей, — продолжила она, — К примеру… Почерневшее от пороха масло холодило кожу. Жюли отчего-то вытирала его только об левую сторону шеи, и от этого правая ощущалась особенно горячей. — К примеру, если бы я приказала тебе, ты бы слизал всё это масло, правда, Алекс? От внимательного взгляда не укрылся судорожный вдох. Под тонкой горячей кожей дёрнулся кадык. — Ты ведь так хочешь выслужиться… Занять местечко, только исполняя приказы, не проявляя собственной инициативы… Она чуть наклонила голову вправо. Масляные блестящие линии выделялись на бледной коже, подчёркивая изящество шеи. Прямые широкие чёрные линии складывались в один единственный иероглиф, известный Жюли. Она подняла взгляд выше, и столкнулась с зелёными раскосыми глазами. Алексу действительно подходил иероглиф. Несмотря на желание раствориться в общей массе, спрятаться и не отсвечивать, в нём с самого начала не было той юношеской неловкости, свойственной всем высоким подросткам. Жюли прекрасно знала, как дорого это может стоить… Но Алекс, похоже, не знал. Под прямым разглядывающим взглядом он поспешил скрыть мелькнувший на лице страх, и всё же, не успел. — Сегодня всё, что останется от ужина, убираешь ты, — невозмутимо сообщила Жюли, рассматривая своё творение, — И не смей наглеть, или я всё-таки, подумаю, что можно сделать с твоим языком… Оказавшись, наконец, за дверью, Алекс с трудом добрался до своей комнаты и остановился ровно по центру. Яркие чёрные линии на шее, отчётливо плотоядный взгляд Жюли, неприкрытая угроза, обмен, показавшийся совсем неравноценным… В последнем пункте он, правда, сильно ошибся. Он ни разу не видел слуг Охотничьего дома. Еда оказывалась на столе, когда они выходили из комнат или спускались с надстроенного второго этажа, предназначенного для тренировок, и потом бесследно куда-то исчезала. Никто из тех, кто пытался его запугивать, не грозился подобной уборкой. А ведь стоило бы… За столом — широким и длинным, ежедневно ело не меньше сотни человек — Алекс так и не удосужился пересчитать всех — не задумывался об этом. И только теперь, глядя на остатки вечернего пира, который предстояло убрать, до него дошло, насколько их было много. Никакой тележки или, хотя бы, корзины для посуды, отыскать ему не удалось. И потому путь с каждой тарелкой, вазой, кружкой или блюдом, приходилось проделывать отдельно или же громоздить их друг на друга, надеясь при этом не уронить всю получившуюся пирамиду разом. Свечи, выставленные рядком в канделябрах, прогорали одна за другой, и стол погружался в темноту. От монотонной работы, наложившейся на общую усталость и нервное возбуждение, ныла спина, постепенно начинало колоть поясницу и плечи. Вода в рукомойнике, всегда подогреваемая, теперь была ледяной. Алексу казалось, что посуды на столе становится только больше, и каждая новая тарелка — грязнее предыдущей. Где-то вдалеке пронзительно вскрикнула птица, и тут же замолкла. Её крик, нарушивший ночную тишину, был таким неожиданным, что Алекс вздрогнул, и жирное блюдо поползло на сторону. Тело среагировало быстрее него. Он ловко извернулся и поймал его у самого пола, не дав загромыхать по каменной кладке… Пальцы сжались на блюде плотнее, Алекс поднял голову к куполу, и вновь почувствовал взгляд статуи Спасителя. Днём Алекс боялся смотреть на неё, он замечал это не только в себе, но и в других охотниках. Но, чем ближе к ночи, тем сильнее ощущался взгляд статуи, будто бы под покровом ночи становился острее и пронзительнее. Теперь же давил нестерпимо, и Алекс ощущал в нём странное понимание. Спаситель, запечатлённый в миге бесконечной боли, знал, что после неё отправится на небо, и вернётся сюда лишь дважды. А потому в последнюю, растянутую на вечность секунду, смотрел словно бы ободряюще. Он знал, что даже это пройдёт, даже это однажды закончится. — Жалкое зрелище, — голос Жюли, спускавшейся вниз по лестнице, показался тем самым непрозвучавшим звоном блюда, — Даже смотреть противно… Она была одета почти непривычно. Шлейф длинного богато украшенного платья волочился за ней по полу, а в руке красовался короткий кружевной зонтик. По незнанию можно было бы принять её за какую-нибудь богатую весёлую вдову. — Ты хочешь заниматься этим каждый вечер, Алекс? — спросила она, красноречиво оглядывая стол, убранный едва ли на треть. — Нет. — Сла-авно… — она вытащила откуда-то из-за спины свёрток и бросила его к ногам Алекса, — Когда тебе понадобится что-то ещё, будь любезен, подумай сам, что сможешь предложить взамен. Моя фантазия не так обширна, а грязь здесь жуткая не только после ужина… — Да, госпожа, — Алекс понёс блюдо в сторону рукомойника, а, когда вернулся, увидел, что Жюли уже исчезла, а на столе осталось всего несколько тарелок, которые вполне можно было убрать за один раз. Он мотнул головой. Обернулся к статуе. Она стояла по-прежнему и молчала о том, что только что лицезрела. Алекс поднял три сложенных пальца ко лбу, но уставшую руку от резкого движения прошило болью: кончики пальцев, ладонь, запястье, предплечье, плечо — будто сотни остреньких иголочек… Алекс сжал зубы и потащил остатки тарелок к рукомойнику. Ему не привидилось — он точно это помнил. И теперь нечто запрещало ему креститься… Свёрток наощупь был плотным, тугим и тяжёлым. Он дал обещание распаковать его уже с утра на следующий день, но не удержался. Запалил свечу и разорвал бумагу, которой он был обёрнут. Наощупь ткань казалась дорогой, в разы дороже той, к которой он привык. Алекс сел на кровать, торопливо развернул. Широкие штаны, которые не стали бы стеснять движения и несколько рубашек-безрукавок, которые здесь носили почти все охотники кроме него, опознать было просто, но последний предмет гардероба, ввёл его в ступор. Он был в самом центре свёртка — твёрдый, перетянутый тонкими чёрными шёлковыми бечёвками, иссиня-чёрный и блестящий. Алекс потянул за короткий хвостик узла в нижней части, и неведомая вещь тут же развернулась и приняла свою естественную форму. — Чёрт… — Алекс уставился на искусно сработанный плотный корсет, который, выпрямившись окончательно, не удержался на его коленях и кувырнулся на одеяло рядом с ним. Вероятно, этот корсет предназначался кому-то другому. Может, Софи или самой Жюли? Она просто забыла вытащить его, забирая заказ из лавки… Господи, кажется, сегодняшнее покажется ему раем после того, как Жюли обнаружит, что Алекс его трогал… Он попытался смять его обратно, но упрямое изделие, только что получившее свободу, держало форму на славу и не желало поддаваться. Алекс опустил его на пол, попытался придавить коленом, но кажется, для того, чтобы свернуть его обратно, потребовались бы усилия пятерых матросов и какого-нибудь специального корабля. Стоило ему слегка ослабить давление, корсет выпрямлялся обратно. — …по неосторожности, — Алекс положил корсет обратно на покрывало и уложил голову на сомкнутые руки, — По неосторожности развязал ваш корсет и не смог свернуть обратно… Перепутал его с… С чем Алекс мог бы его спутать, воображение придумывать отказывалась. Футляр для оружия? Их точно не перевязывали чёрными шёлковыми бечёвками… Попечители и преподаватели, которых Жюли порой очень сильно ему напоминала, любили длинные разъяснения, как именно он допустил ту или иную оплошность. Они любили слушать долго, обо всех подробностях, приведших к провинности, прежде чем начать распекать. В их маленьких, как у свиней, злобных глазках, разгоралось предвкушение удовольствия, и ичем дольше он говорил, тем ярче. А потом они говорили, что ему нужно сделать, чтобы искупить свою вину — поднять руки выше, чтобы зацепить их за крюк, опуститься на колени или просто ждать в исповедальне, если на дворе стояла зима… Но чаще всего сначала они говорили: «разденься». Алекс, не глядя, потянулся к пуговицам. Уже давно истончившаяся от постоянной стирки ткань легко отпустила их из петель. Сегодня он уже не успел бы отнести рубашку в прачечную, обслуживающуюся такими же невидимыми, как повара, слугами Жюли. Да, впрочем, стоило ли? Всё равно дорога ей в огонь… Алекс открыл глаза. Из зеркала в пол — приметы его скорого возвышения — на него смотрел испуганный мальчишка, ничем не лучше Роба с его кровавыми соплями и байками про чёрных шлюх. Было вполне ясно, отчего все здесь принимали его за подростка. Безвольного, слабохарактерного, выделяющегося лишь одним — вечным удобством и безответностью… Это всегда его устраивало… На шее всё также виднелся чёрный узор, а ниже, под левой ключицей в углублении плеча, темнел так и не сошедший крошечный синяк. Чёртовы каблуки, чёртово масло, чёртова Жюли, чёртова… шлюха. Она ведь сама оставила этот корсет среди его одежды, он не мог не развернуть эту непонятную вещь, не мог не попасться в очередную ловушку — бархатный капкан с острыми ржавыми зубцами… Всё это пройдёт. Всё это закончится. Надо просто перетерпеть, пока тебя ломают в очередной раз, пока оставляют рваные гниющие раны. Всё это пройдёт, а тебя вынут из этого капкана, может, даже пожалеют и оставят играть с собаками у камина… Мечтательная рожа в зеркале показалась такой милой и детской, что Алекс расхохотался, уже не сдерживаясь. Никакого камина, разве что воротник новой шубки, и то вряд ли — из такой паршивой дичи, как он, воротники носят только дешёвые шлюхи… — Да гори ты… — вдруг шепнул он, когда хватило дыхания. Корсет оказался почти впору. Решимость нацепить его не дала остановиться на полпути возни со скользкими бечёвками. Пришлось расслабить их, не затягивая до первоначального состояния, в нём вполне возможно стало двигаться и даже дышать. В конце концов, Жюли ведь как-то в нём охотилась? А ему, в случае неповоротливости, угрожала лишь пара новых синяков. Корсет прилегал к обнажённой коже плотно, прошитые швы обещали оставить следы, но ни с чем несравнимое ощущение того, как постепенно расслабляется уставшая спина, внезапно получившая поддержку, стоило мелких неудобств. Алекс завязал бечёвки и обернулся к зеркалу. Чуть качнул головой, поднял руку. Нет, в зеркале действительно отражался он… Корсет сделал талию уже, подчеркнул ширину плеч, даже узор на шее, наконец, перестал обжигать взгляд тем, что выделялся слишком ярко. Парадоксальным образом, он сочетался с корсетом, его больше не хотелось стереть… Это новое ощущение не было неприятным, оно растекалось в животе теплом, будто бы он смотрел на кого-то другого… Не на себя. На безопасное, удобное жалкое зрелище, на подростка… Он смотрел на молодого мужчину, которому, действительно, было двадцать четыре… Алекс облизнул разом пересохшие губы. Почти отвёл взгляд, но не смог. Всего лишь корсет, который завтра вернётся законной владелице. Обманчивая мишура. Алекс повёл вниз по его твёрдой поверхности, едва ли ощущая собственное прикосновение… Пальцы остановились внизу, у небрежного узла. Надо было просто развязать его, и всё снова стало бы на свои места… — Это пройдёт, — сказал он, но не дёрнул за чёрную шёлковую бечёвку. Тепло внутри протестовало этому, оно растеклось по всему телу — выше к груди, не давая замёрзнуть, к плечам, прогоняя из них недавнюю забитость, к шее и скулам, заливая их краской, и наоборот — ниже, в пах, требуя к себе внимания. Дыхание замедлилось и углубилось. Каждый новый вдох заставлял его ощутить животом шнуровку спереди — странную, но терпимую и почти совсем ненавязчивую скованность. Словно заворожённый, Алекс смотрел на своё непохожее отражение. Распутное и наглое, уверенное в том, что делает… Он почти удивился, ощутив уверенное прикосновение к собственному потвердевшему члену. И впервые за много лет ладони не обожгло фантомной болью от розог. Наставлением и напоминанием на всю жизнь, будь оно проклято… Алекс смотрел на отражение, и оно точно знало, как ему нравится. Сначала по головке — размазать выступившую смазку по всей длине, начать почти невесомо, сбивая дыхание, заставляя желать большего, потом дать послабление, усилить хватку — несколько движений, по чувствительной головке открытой ладонью, пока не станет почти больно, сдавить, сдерживая, чтобы всё не закончилось слишком быстро, и на новый круг, вновь невесомо, недостаточно, оторваться совсем, оставляя без внимания, позволить тяжёлому рваному дыханию звучать, коснуться сосков, заставляя их приподняться, чтобы жёсткий верхний край корсета тревожил их при каждом порывистом движении, вновь вернуться — уже жёстко, быстро, бешено, заставляя забыться, застонать от удовольствия… Алекс запрокинул голову, закричал, уже не пытаясь сдерживаться. Мысль, которая должна была бы стать громче этого крика «до чего же ты докатился, Алекс», напрочь снесло из сознания волной оглушительного оргазма — самого яркого в его паршивой бессмысленной жизни. Попало на зеркало и, кажется, на шкаф. Он перешагнул через штаны и поднял с пола свою старую рубашку. Отёрся. Привычной сонливой расслабленности разрядка не принесла. Напротив, какую-то уверенное желание деятельности. Он только что, чёрт побери, делал это сам. Он смотрел на себя всё это время. Ему нравилось то, что он видит. И он не собирался винить себя или врать, что никогда больше так не сделает… Он сделает, и далеко не раз… Корсет напоминал о себе лёгким давлением, Алекс потянул за бечёвку, и та развязалась. Он выпутал её из бесконечных пазов и отложил рядом с корсетом на пол. В наползающем от северной стены холоде собственная решимость постепенно растворялась. Он знал, что в зеркале сидит всё то же жалкое ничтожество, на мгновение возомнившее себя чем-то большим. Показавшееся самому себе смелым и решительным. Таким же беззаветно бесшабашным, как и все воспитанники этого дома. Решившее, что оно достойно быть чем-то большим, но уже довольно хлебнувшим от жизни, чтобы осознать, что это совсем не так… — Исчезни, — попросил Алекс. То ли себя самого — слишком трусливого для самоубийства, то ли одно из отражений, неясно ещё какое. Но ни Спаситель, ни его статуя, ни дьявол, ни сам Алекс, видимо, не расслышали. Никто не исчез. Осталось всё то же. Воспоминания, отражение, понимание, что Жюли не нравится, когда он просто удобен. Ей скучно, когда зверёк в капкане притворяется трупом. Ей хочется поиграть… Пальцы вновь безотчётно коснулись корсета. Если ей скучно, он приспособится, пускай ломает то, что он надстроит. Она подарила ему прекрасную возможность… Он снова поднял глаза на зеркало. На лице ничтожества засияла, как приклеенная, лишняя, и в то же время — до странности естественная, улыбка совсем другого человека. И тут же пропала. Её вышибло воспоминанием — исчезнувшая посуда, странные рисунки на стенах, превращённая в неизвестно что церковь… Алекс вытащил наружу свой саквояж и пересчитал деньги. Ему нужны были книги — хоть какие-то книги, которые могли рассказать о том, что происходит в Охотничьем доме, и как бы не оказаться у этого под копытом.