Тени прошлого.

«Разрядка» в холодной войне между Союзом и Штатами, начало эпохи застоя политической стабильности в отношении экономического благополучия СССР, подписание договора о дружбе с Чехословакией, новые гимн и конституция, восстание на «Сторожевом», начало строительства БАМа...... Семидесятые были тяжёлые, как и все прошлые десятилетия до них, как и вся история государства в целом, поэтому и работать приходилось не меньше, но столица не жаловалась. Никогда ведь не жаловалась и стойко переносила все удары судьбы, так зачем начинать сейчас? В целом, Московский справлялся, хоть иногда и приходилось поднажать и забыть о сне на несколько долгих дней, тянущихся будто бы вечно, а так же влить в себя несколько чашек самого крепкого кофе, которое он только был способен найти. Благополучие государства стоило каждой секунды его бессоных ночей. Правда, пожар в гостинице «Россия» и череда террактов всё же заставили его слечь на пару дней в те года. Михаила лихорадило, из-за этого же и знобило, суставы ломило, а голова, удивительно, взрывалась, в ушах гудело. Обе эти ситуации наложились одна на другую, сверху легло переутомление, недосып и выгорание на работе, что привело к тому, что ненаглядная столица просто уснула на кожаном диване в собственном кабинете, свернувшись клубочком и положив руку под голову. Только тогда тяжёлое и усталое дыхание сменилось спокойным и размеренным. Миша проснулся, а точнее сказать даже очнулся, только когда ощутил, как из окна по глазам бил яркий луч солнечного света. Лишь потом он понял, что был заботливо прикрыт тоненьким покрывалом, а ручка, до этого всегда лежавшая за ухом, там не находилась. Он уснул. И не знал, сколько точно проспал. От этой мысли Московского даже бросило в крупную дрожь. Тогда он долго не мог найти себе места, волновался о том, как много пропустил, что случилось без него и переживал о том, сколько же дел у него накопилось за эти, как тогда выяснилось, дней, поэтому впредь он пообещал себе, что будет ещё более стойким. Выспится на том свете. И к слову, коллеге, который тогда его укрыл, он всё же выписал небольшую премию из личного кармана. И всё же в душе столицы теплились надежды, что дальше будет лучше, спокойнее, проще. К сожалению, нет. Восьмидесятые начались с летней Олимпиады, принимала которую, конечно же, Москва, так что помимо работы с государственными документами и решением более важных вопросов, он теперь должен был ещё и общаться со столицами других стран, распинаться перед ними о том, каким хорошим решением было провести эти игры именно тут и всячески прислуживать, что, по мнению Московского, было пустой тратой времени и сил, а ещё унижало его собственное достоинство. Особенно унижало его и тяготило самого Московского общение со столицами тех шестидесяти стран, которые призывали бойкотировать Олимпиаду в связи с вводом советских войск в Афганистан в 1979 году, но в итоге всё же приехали и привезли своих спортсменов. Для них даже пришлось сделать названия некоторых объектов и сооружений города на табличках на английском языке, фу. Для Миши все эти марафоны с передачей олимпийского огня через границы, выпуски монет и значков с символивой, огромные парады на площадях в честь Олимпийских игр и они сами были не более чем пустой тратой времени, поэтому он был крайне опечален, когда его отстранили от работы для того, чтобы он смог принять участие в открытии игры и их закрытии после, сил, а главное–денег. Их проведение так сильно ударило по бюджету Союза, что Брежнев даже организовал тиражи Олимпийских лотерей, факт чего заставил блондина самодовольно усмехнуться, сидя в своём кабинете за огромным дубовым столом с кипой документов. Он знал, что так будет, знал. Единственной радостью во всей этой спортивной эпопее для него было превосходство спортсменов в колличестве золотых наград над спортсменами других государств. Сразу после закрытия Олимпиады Московский из Лужников двинулся в сторону собстенного дома. Меньше всего ему хотелось задерживаться там хотя бы на минуту и слушать многочисленные лицемерные поздравления с победой их спортсменов от столиц других государств и их же наигранные благодарности за принятие эстафеты. Единственный, кого он выслушал с лёгкой улыбкой на лице и кому он пожал руку перед тем, как скрыться в своём красном москвиче, был Брежнев. Красный москвич с каким-то блатным номером на высокой скорости рассекал по ночной столице, через полностью опущенное стекло в автомобиль задувал прохладный летний ветерок, а люди слышали играющую из него Stayin' Alive , видели подпевающего песне светловолосого мужчину за рулём. Какие-то девушки приветливо улыбались ему и махали, когда тот останавливался на светофорах, в ответ на что Московский лишь одаривал их белоснежной улыбкой, кто-то просил выключить музыку, закрыть окно или хотя бы сделать трек тише, но такие слова и просьбы Михаил оставлял без внимания, на вопрос же «Откуда у тебя номера такие?» он, чтобы избежать лишних распросов, пожимал плечами и отвечал мол не знаю, брат подогнал. Люди раздражали. Их обилие, их речь, их глупые вопросы...все они целиком и полностью. Эти странные, но при этом до ужаса скучные создания не делали ничего, кроме как загрязняли Землю, уничтожали города и страны, себе подобных, истребляли животных, разносили болезни. Они противны до тошноты, смотреть на них тяжело до рези в глазах, а слышать больно до звона в ушах. Каждый раз, когда Московский с ними встречался, что происходило, к его глубокому сожалению, каждый день, хотелось плеваться и шипеть, словно при виде какой-то нечести и он бы так и делал, но в силу его статуса это было непозволительно. Почему эти создания наделяли себя статусом Бога? Решали, кому жить, а кому нет? Чему суждено погибнуть, а что должно было остаться? Миша не понимал. Даже он никогда не наделял себы подобным правом, хоть и был могущественнее, в его руках была власть и деньги, он был практически бессмретен... Возможно, такова истинная природа людей? Он ведь...не совсем человек. Машина припарковалась у довольно нового здания, построенного в конце семидесятых, в хорошем районе. Это была шестнадцати этажная панелька, Московский жил на шестом этаже. Пока ехал в лифте, мужчина потирал глаза, а взгляд был устремлён в одну точку. Скинул обувь в квартире, снял пиджак и осторожно повесил его на крючок, а после остановился напротив зеркала в полный рост, вделанного в дверцу шкафа. Вид, открывшийся перед столицей, был далеко не радостный: Мягкие, золотые волосы были слегка растрёпаны, лицо со статными, словно королевскими чертами, исхудало, а под слегка впавшими глазами появились синяки, даже губы были бледны. До чего же ты доводишь себя, Михаил?.. Фыркнув на собственное отражение и слегка оскалившись, блондин прошёл в комнату. Квартира была просторной, поэтому путь до дивана занял добрых две минуты и уже после, сев на него, Московский будто завис. Сидел он согнутый, руки были упёрты в колени в локтях, на них лежала голова, а ладони закрывали лицо, через несколько секунд на них появились капли солёной воды. Мише до одури тяжело, Миша не справляется, Миша устал и больше не может. Хочется закрыться в квартире и никуда не выходить, не видеть эти сотни бумаг, тетради с текстами, которые нужно было учить для различных мероприятий, огромные счета за них же, торговые накладные, лица коллег. В голове пусто, холодно, темно и нет ни единого звука, словно в вакууме, даже дыхание запёрло, как показалось Московскому. Хочется плакать, кричать и ломать всё, что попадётся под руку, но в то же время лечь на пол и, обхватив руками острые колени, царпать пол и ждать, что его вытащат, помогут, молиться о спасении. Московский убирает руки от лица и, видя на них следы от слёз, поднимается, сжимает ладони в кулаки. Он стягивает галстук по пути в ванную комнату и, зайдя в неё, вновь останавливается напротив зеркала и на его отражение вновь падает тяжёлый, словно свинцовый взгляд. Московский опирается руками на керамическую раковину и внимательно смотрит на себя, изучает собственное лицо, обводит взглядом каждый угол, повторяет каждую линию и вновь вдруг скалит зубы, в глазах загорается огонёк ярости к самому себе. Его жилистые руки сжимают обожённую глину до такой степени, что костяшки белеют, а кончики пальцев наоборот, краснеют. –Чего ты нюни распустил, идиот...Думаешь, другим легко? Думаешь, ты один страдаешь?–он, чуть навалившись на раковину, приближается к зеркалу и, кажется, даже не моргает,–И что, что ты–главный город? Всем плевать, придурок! Ты не имеешь права жаловаться, ты должен быть примером!–Миша не выдерживает, Миша срывается,–Не только ноешь, но ещё и посмотри, во что ты себя превратил! Ты–столица, лицо государства! Какого хера, Московский?! Посмотри, каким ты стал!–рывком оторвав руку от всё той же раковины, он проводит пальцами по скулам, хватает себя за подбородок и демонстративно крутит головой перед посеребрёным куском стекла, рассматривая своё лицо со всех сторон. Картина совсем не отличается от той, которую он видел несколько минут назад в коридоре: Лицо жутко исхудало, приняло какой-то нездоровый бледно-жёлтый цвет, белки глаз были слегка покрасневшие от длительного напряжения, кое-где даже лопнули капилляры, левый глаз сам по себе слегка дёргался, на шее виднелись красные следы от ногтей, которые Миша заметил лишь тогда, когда отвернул ворот белонежной рубашки. Его организм умоляет о помощи, о драгоценных минутах отдыха, но у него просто нет на это времени. Взбешённый собственным бессилием и беспомощностью, своим внешним видом, больше походящим на человека при смерти, чем на государственную столицу, мужчина не сдерживается и разбивает зеркало. Ему хочется не только это сделать, но и глаза себе выколоть, лишь бы своей слабости и плачевного состояния не видеть. По зеркальной поверхности разбегаются разного размера трещины, оно едва слышно хрустит и в раковину капает алая жидкость. Костяшки и сами пальцы неглубоко изрезаны мелкими осколками, но кровь из ран сочилась в на удивление больших количествах. Возможно, царпаины глубже, чем ему кажется. Московский смотрит в разбитое зеркало. Семь лет несчастий его не пугают, у него и так последние лет шестьдясят такие. Он смотрит на то, как по тыльной стороне ладони бежит кровь и вновь сжимает её в кулак. Московский тяжело дышал, грудная клетка вздымались и опускалась в быстром темпе, перед глазами же возникла пелена отчаянья, в котором он утопал и ненависти к самому себе. Ненависти ко всему, что он видел перед собой сейчас, к тому, что ощущал. Хотелось прекратить это любым способом из всех тех, которые только существуют. Но они ему не помогут, на него не подействуют. Десятилетие обещает быть тяжёлым. Михаил был готов на коленях у икон молиться, лишь бы в дальнейшем было хоть немного проще, только бы он смог хоть немного отдохнуть, но количество работы, как и всегда, даже не планировало убавляться. При виде гигансткой стопки мукулатуры на столе каждый раз, когда он утром приходил на работу, глаз начинал дёргаться только сильнее. Так Московский никогда не подтянет здоровье. Дни сменяли друг друга, проходили недели, за ними месяца и случались все эти смены довольно быстро на удивление самой столицы. У него глаза на лоб полезли, когда, глянув на календарь в холле здания, в котором работал, он увидел на верхней строчке «Сентябрь» крупными буквами, вместо «Июль». Время прошло так быстро из-за того, что хоть работа была изо дня в день одной и той же, было её до одури много. Мужчина просто потерял счёт времени. Когда в одну из ночей пальцы его рук слегка онемели, пока тот сжимал в них ручку, которой ставил подписи на бумагах в нужной графе, Москва лишь цокнул языком. Это значило что-то между «Как мне это надоело» и «Этого только мне нехватало». В сравнении с тем, что сейчас происходило с его телом в целом, его не особо это волновало, поэтому дождавшись, когда пальцы чуть попустит, Московский продолжил работать, ведь документы сами себя не подпишут. Только на следующей день он узнал, что чувство это испытывал, потомв что в эту ночь столкнулись между собой два поезда на территории его области, платформа и два вагона с электровозом были разрушены, погибли люди. Никому нельзя об этом знать. И вновь всё так же впредь до декабря всё того же 80-го года, пока Михаила не отрывают от работы с очередными накладными, сообщая об убийстве одного из членов КГБ Союза. И зачем ему это знать? Да, он не последнее лицо в государстве, да, имеет связи в КГБ (а где столица их не имеет?), да, возможно даже пересекался пару раз этим человеком, но всё же...для чего? Нет, мужчина понимал, что это критично, ведь этот человек отвечал за безопасность в государстве, но разве там так важно его присутствие? У него и так много дел. Мысленно Московский расстреливает всех и каждого в этой комнате, кто сообщает ему эту информацию и приглашает пройти на нужную станцию метро, а на деле же лишь сдержанно улыбается и кивнёт, выдвигаясь в путь, слушая всю дорогу рассуждения о том, что ему, с его внешним видом, стоило бы посетить врача. Вымораживает. Лучше бы вы так следили за собой. Многочисленные обвинения и санкции, деловые переговоры и съезды, огромное число космических полётов...Чего только не произошло за эти несколько лет перед тем, как столица снова слегла 9 июня 1984 года. Тогда его ужасно мутило, кружилась голова, Московский был не в состоянии даже встать с кровати. Дышать было ужасно тяжело, лёгкие словно были сдавленны в тиски. Кое-как сев на кровати спустя пару минут попыток, он согнулся почти пополам и опустил тяжёлый взгляд на свои руки, покрытые кое-где мазолями от постоянной писанины. Те болезненно тряслись, а тело била мелкая, частая дрожь, на лице возникает уже привычный для него оскал. Гадство. Оперевшись осторожно на тумбу у кровати, он поднялся примерно с третьего раза, правда ноги тут же подкосились и мужчина пошатнулся, ноги были ватными. Если бы он не опирался сейчас ни на что, то точно бы рухнул. Подобравшись мелкими шагами к окну, он распахнул занавески и выглянул на улицу. В самом городе всё было спокойно за исключением ветра. Грех жаловаться. Его сыну сейчас и того хуже. Вновь его личное физическое и эмоциональное состояние накладывается на внешние факторы, которые сами по себе никак бы на него бы не повлияли, и всё это вместе заставляет жалеть его о том, что он не может просто так умереть. Было удивительно, что Московскому вообще выделили внезапный выходной, ведь он привык работать без остановки. И, казалось бы, стоило б поблагодарить тех, кто это сделал, но от одного дня отдыха ничего не изменится, так что...смысл? Кое-как выбравшись в коридор, чтобы пройти на кухню и набрать воды, он остановился у ванной. На месте того разбитого зеркала уже висело новое и целое, но воспоминания о том его внезапном всплеске агрессии не давали покоя. Вся эта ненависть ко всему и всем, что его окружало, вспышки гнева, когда перед глазами словно пелена возникала, ощущение, будто в голове роятся мошки...Миша не понимал, откуда это всё так внезапно взялось в его жизни. Точнее, он понимал, но не мог сам себе в этом признаться. Осторожно положив на руку голову, он жмуриться и этой самой головой трясёт, после так же осторожно идя дальше. Интересно, когда уже какое-то из происшествий его убьёт? Парад на Красной площади в 1985, посвещённый сорокалетию победы в Великой отечественной, был единственным событием, которое белокаменная Москва посетил хоть с каким-то удовольствием. Ради этого он даже привёл себя в относительный порядок: уложил волосы и всеми возможными способами попытался замаскировать синяки. Вышло, кстати, паршиво, но это уже было хотя бы что-то, но он в итоге просто махнул на это рукой. Пусть знают и видят, как он старается ради их блага, процветания государства. Над одеждой столица всё же постарался, надел свой парадный мундир, тот, на который ему цепляли ордена, а после, найдя их же в аккуратной шкатулке в своей спальне, надел на грудь с левой стороны. Два ордена Ленина, под ними–орден Октябрьской революции, ещё чуть ниже–Орден Суворова III степени–определённо то, чем стоит гордиться. Достав из другой шкатулки самый впечатляющий орден–Марашльскую звезду–столица повесил её на галстук, как и было положено, а поле чуть отошёл назад, чтобы целиком увидеть себя в зеркале. Впервые за долгое время мужчина улыбается, оглядывая себя с ног до головы. Форма действительно сидит на нём хорошо, так же, как и в те года, когда он впервые её примерил, награды блестят красиво на свету, переливаясь, особенно звезда с её бриллиантом, а алый цвет на двух из трёх орденов прекрасно сочетается с кроваво-красными глазами столицы. Глазами, ставшими такими после того, как Союз возымел над ним власть. Поправив запанки на рукавах мундира, Миша взял за козырёк двумя лишь пальцами свою фуражку, всё так же оставшуюся ещё с тех времён и надел её, поправляя. Видеть себя в таком образе всё же было страшно. Он гордился всеми своими наградами, ценил их и берёг, как зеницу ока, но тут же вздрагивал от одних лишь воспоминаний. Когда он чётко, прямой, как струна, вышагивает по площади вдоль колонн солдат, то замечает в глазах каждого из них уважение и удивление. Ни одна мышца на его лице не дёргается, Московский даже не пытается улыбнуться, лишь вновь отводит от них взгляд и так же прямо смотрит перед собой. Блондин понимал, почему на него смотрели именно так: он совсем не походил на ветерана внешне, скорее на внука одного из них, решившего примерить награды своего дедули. И только он знает, что это совсем не так. Поприветствовав всех должным образом, он занял место среди соответствующих ему по статусу людей–других маршалов–и, не изменяя себе, всё с таким же холодным выражением лица устремил свой взгляд на только начавшийся парад. И счастливо на душе, и вместе с тем кошмарно тяжело. Он не видит, но чувствует на себе каждый взор из толпы. Кто-то смотрит на него всё с тем же шоком и удивлением, кто-то с трепетом и восторгом, а кто-то, в подавляющем большинстве своём молодые женщины, с явной заинтересованностью. У него даже возникло ощущение, что пришли они сюда посмотреть не на парад во всём его величии и красе, а конкретно на него, Московского, словно знали, что он тут будет. Поэтому для мужчины совсем не было удивительно, что когда всё закончилось, те самые дамы, точнее только некоторые из них, решили подойти к нему с целью познакомиться. Москва–прирождённый эмпат. За несколько сотен лет он, как столица, в совершенстве научился определять эмоции людей, понимать их по одному только взгляду. И на лице этих женщин он видел в большинстве своём лишь похоть, замаскированную под вежливое общение. Всё, чего им хотелось, так это заполучить такого молодого служащего со столь высоким званием в свою постель хотя бы на одну ночь, чтобы после хвастаться подругам, ничего более. В груди вновь зрело чувство отвращения, подстепенно перерастающее в новую волну ненависти и Михаил, чтоб не натворить того, о чём после будет жалеть, поспешил удалиться. Фальшивая улыбка тут же пропала с его лица, как только он закрыл дверь машины. Руки сжали руль так сильно, как только могли. Люди вновь всё портят и вызывают в нём негативные эмоции, правоцируют ужасные желания. Эти ужасные, несовсершенные создания. Оказавшись вновь дома, он сбрасывает с себя тяжесть этого дня. Скидывает где-то в коридоре лакированные туфли, мундир, осторожно сняв, вешает на вешалку и пока что просто оставляет висеть на шкафу вместе с орденами. Уберёт позже. Лёгким движением руки Московский снимает с галстука звезду и прячет в соответствующую ей шкатулку, стоящую на тумбе, только потом проходит вглубь квартиры, падает на кровать прямо в рубашке с брюками и закрывает глаза. Правда потом открывает и поднимается. Нет лучше способа расслабиться, чем горячая ванна. По пути Миша расстёгивает рубашку, снимает её и бросает где-то в коридоре, через минуту уже оказывается в воде и, запрокинув голову, смотрит в потолок пусто, отстранённо. Этот день практически такой же, как и все остальные: серый, скучный, бессмысленный. Только парад его немного разбавляет. Когда начинается антиалкогольная кампания, Миша надеется на её пользу. Не потому что у него была проблема с алкогольными напитками и он пил их в неограниченном объёме, нет, он надеялся, что она поможет другому дорогому ему человеку и городу. Тому, от кого практически всё десятилетие не было почти ни одной весточки и Московский теперь понимал, по какой причине. Тот вёл себя отвратительно по отношению к северной столице, позволял себе нелестные выржаения, распускал руки, делал много других отвратительных вещей. Но в порче их отношений винил не себя, Александра. Думал, что он виноват, именно в его поведении и словах скрыта причина, но чем дольше блондин был один, чем дольше размышлял обо всех ситуациях, произошедших между ними, понимал, что всё же виноват был именно он. Никто другой. Извинится не позволяла гордость. Дальше так же, как и всегда, то есть напряжённо и много работы. Смена названий улиц в Москве, точнее возвращение прежних, очередные космические мисси, восстановление дипломатических отношений с различными странами, новый съез КПСС и, наверное, самое тяжёлое для него событие в 1986 году–авария на Чернобыльской АЭС. Хотя, почему для него? Для всего Союза, для всех людей. Но...для его брата это было вдвойне тяжело. Потерять не только город со множеством людских жизней, но и...любимого человека. Тогда Митя оборвал ему весь его стационарный телефон, звонил по несколько раз, кричал в трубку, спрашивал, что ему делать, Миша даже слышал, как тот бил какие-то вещи вокруг себя в порывах гнева, умоял его помочь, захлебываясь в слезах... А что может Московский? Вот именно, что толком ничего. Да, он–столица, но даже это не даёт ему возможности отматывать назад время, воскрешать мёртвых, восстанавливать по щелчку пальца разрушенное и сводить на ноль уровень радиаци. И почему он чувствует себя так... будто ему плевать? Внутри, там, где-то в груди, что-то ещё теплется, чувство заботы и любви к брату, желания поддержать, это всё рвётся нарвжу, буквально кричит, умоляет выпустить, но на лице всё так же ничего, неизменная строгость, холодность, безразличие. Рука опускаат трубку, сбрасывая звонок и сердце сжимается, когда всхлипы на том конце провода обрываются. Московский не помнит, как оказался в квартире Днепровского и не понимает, почему сейчас сидит на полу напротив и обнимает того, поглаживая слегка по рыжим волосам, пока он проливает слёзы, уткнувшись носос в его плечо и сжав куртку на спине. Почему Миша приехал? У него что, действительно ещё есть то, что назвают сердцем? Он ещё способен проявлять то, что проявляет, а не только гнев? Не всё потерено?.. Почему-то мысли об этом заставляю его поёжиться и он, крепче обхватив руками брата, сам утыкается ему в плечо и закрывает глаза, размышляя. Позже им предстоит долгий разговор. Весь 1987 год проходит для него как в тумане, по крайней мере первая его половина, до сентября. В сентябре ему, его городу 840 лет и в честь этого будет крупный праздник, на котором он обязан присутствовать, то, что он точно помнит. В честь этого ему даже выделили выходной. Надев всё те же свои любимые чёрные брюки, на торсе он застёгивает рубашку, единственное не трогает пуговицы на вороте и одну верхнюю, оставляет их расстёгнутыми, а сверху уже полюбившийся им красный пиджак. Чёрт, как же он хорош. По крайней мере Миша сам так о себе думает и вновь слегка улыбается. Каждая улыбка, даже её подобие, даются ему тяжело, но он действительно старается. День начинается с торжественной демонстрации и с выступления на ней Ельцина со Стайкиным, прямо с трибуны мавзолея Ленина. Слушает Московский в первых рядах, сложив руки на груди и в какой-то момент ловит на себе взгляд Бориса Николаевича, устремлённый прямо в рубиновые глаза. Он слышал много историй о столице, восхищался проделанной им работой, безумно и безмерно его уважал, поэтому то же самое читалось и в глазах. Ещё большего уважения внушало то, что по его мнению Московскому было лет тридцать максимум, но он уже добился таких высот. Блондин так же смотрит в ответ и тихо хмычет, когда Ельцин первым отводит взгляд. Сама речь не силно его интересует, он слушает её постольку поскольку, лишь потому что без этого никак, а вот на парад ретроавтомобилей и платформ на Садовом кольце столица смотрел с детским восхищением во взгляде, рот сам собой слегка открывается. Так много самых разных машин, многие из которых Московский сам застал, воспоминания о которых отдавались внутри как-то по-особенному тепло, на некоторых он даже сам катался. Мужчина обожает машины, кажется, что знает о них всё. Они были его отдушиной, единственным, что ему действительно нравилось. Единственным после Петербурга. Он действительно наслаждается, но только до того момента, пока настоящего Московсокого, прорывающегося сквозь чёрные нити души, не давит и не прогоняет другой Московский, холодный и чёрствый, тот, кому наплевать на всех кроме себя и своего государства. –«Не веди себя как мелкий придурок»–сам себе наказывает Михаил и взгляд вновь леднеет, губы смыкаются. Он снова прежний, снова советский, снова тот, кого ненавидит. Красные глаза смотрят за тем, как по Москве-реке плывут баржи, украшенные надписями из разряда «Москвв–порт пяти морей» и «Москва–культурный центр», после чего блондин вздыхает. Вновь это всё мерищится ему голимоей показухой, он считает, что деньги, потраченные на это всё было можно потратить на развитие страны. То же самое он думает и об уличных музыкантах, салютах. Он видит, как счастливы люди, как они проводят время со своими семьями, как гуляют парочками и веселятся дети. И вроде бы ему должно быть приятно от этого, хорошо и радостно, но нет. Что-то вновь не так. Остановившись посреди улицы, он опускает взор на свои руки под полные непонимания взгляды людей и поджимает губы. На его руках кровь, много крови, кровь людей, подобных этим. Мужчин, женщин, детей и стариков, их кровью он чуть ли не умывался, а сейчас они, люди, ходят и веселятся, смеются и улыбаются. Он не может понять, как так получилось, почему он смел отобрать столько жизней, почему... возомнил себя Богом? Сам же Московский рассуждал, что люди не имеют права брать на себя его имя, примерять. Почему же тогда это сделал он? Он ведь ничем не лучше других. Он не Бог. Может, от этого и такое чувство? Никто не отнимает её у Меня, но Я Сам отдаю её. Имею власть отдать её и власть имею опять принять её. Сию заповедь получил Я от Отца Моего. Миша отрывает глаза от рук и поднимает их на небо. Кажется, собирается дождь. Тучи сгущаются, образуя над городом тяжёлое, плотное покрывало и несколько первых капель, срываясь, мочат лицо и руки блондина. Он слышит, как суетятся люди, как они говорят друг другу о том, что пора уходить, иначе заболеют, а сам так и продолжает стоять посредь улицы, словно прибитый к плитке, опуская голову и смотря на то, как холодная, грязная вода бежмт сквозь пальцы, словно всё та же кровь чужих несколько десятков лет назад, словно его собственная кровь несколько лет назад. Он разводит руки, только когда чувствует, как кто-то трётся об его ноги. Москва-река останавливается и смотрит на него на удивление успокаивающим взглядом. Кажется, всё становится только хуже. 1989 сразу сильно ударил под дых, принеся с собой кризис в самом начале года, в январе. Были введены ограничения на ввоз товаров из регионов, вновь вернулись талоны, темпы экономического роста тоже упали и вот Московсокий вновь сидит за своим столом, накрыв голову руками, словно он в домике, склонившись над бумагами и думает, что же ему делать. Голова идёт кругом от всех этих проблем. Михаил поднимается со своего стула, перед этим чуть откидываясь на спинку и, взяв со стола свою чашку, подходит к кулеру, наливая в неё воды. Жадно выхлебав первую, наливает ещё одну. Когда рабочие дни особенно тяжёлые, а мозг не варит уж совсем, у столицы почему-то просыпается ужасная жажда, возможно так он пытается успокоиться и привести себя в норму. Когда в чашке оказывается уже третья порция воды, блондин подходит к окну и, слегка приоткрыв его, выглядывает. Люди внизу суетятся, идут на работу, ведут детей в сады, просто гуляют...А Москва вновь работает на их благо. Миша ещё тогда понял, что год этот будет тяжёлым, он ожидал всего, в том числе и серии митингов в Лужниках, но не падение Ельцына с моста. Было и смешно и грустно. Иногда ему казалось, что только он тут и работает, что всё взвалено на его плечи, а другим совсем нет дела. По некоторым вопросам так, к слову, и было, а от этого вновь становилось дурно. Хорошо, что десятилетие подходит к концу. Декабрь. Этот новый год, как и все остальные, Миша встречает один. Он не ставит ёлку, не вешает украшений, не готовит ничего к столу. Зачем? Для себя и своего «Я»? Очень смешно. Мужчина стоит у подоконника на кухне, почёсывает шею в очередной раз и смотрит на заснеженные улицы, на мигающий под домом фонарь. Этот фонарь напоминает ему его же: внутри стеклянного купола сидит его сердце, мигающая лампочка, которая то и дело загорается и вновь гаснет, загорается и гаснет, обдавая свои тусклым светом тротуар, освещая жидкими лучами путь людям в ночи. На нём пишут надписи, иногда не самые пристойные, виснут, его гнут, но он продолжает делать свою работу, хоть иногда и угасает. Приходят добрые люди, меняют лампочку в нём, словно сердце и вновь уходят до следующего раза. И так вновь и вновь, из месяца в месяц. Московский тяжело вздыхает и отводит на секунду взгляд на играюших в снегу детей, а после слегка вздрагивает, когда до его ушей долетает едва слышный голос соседки, показавшейся из окна снизу. Она зовёт сыновей домой, ведь скоро должен быть бой курантов. –Дима, Рома, давайте домой! Всё уже готово! Губы сами собой вновь изгибаются в улыбке, но столица подавляет улыбку и эти самые губы поджимает. Даже в такой день не выпускает настоящего Мишу, который, возможно, и является этой лампочкой вместо сердца, не разрешает. Этого Михаила ни в коем случае нельзя выпускать, так сам для себя решил Московский. Кинув короткий взгляд на часы на запястье, он убеждается в достоверности слов женщины, до курантов действительно всего пол часа. Блондин открывает холодильник и достаёт из него бутылку шампанского, из шкафчика достаёт бокал и быстро протирает его сухой тряпкой. Все действия отточены до мельчайших деталей, словно у какого-то робота, а всё потому что таким образом столица встречает не первый и не второй год. Он уже со счёту сбился, сколько раз такое было. Открыв бутылку на кухне, Михаил берёт её и бокал, уходит в гостиную, где находит лист бумаги с ручкой. Заняв кресло, мужчина включает телевизор и, пишет желание под бой курантов на клочке бумаги. Что он просит? Помощи. Какие эмоции испытывает? Никаких. Закончив с написанием, он быстро сминает текст и отправляет в рот, запивая сладковатой жидкостью, проглатывает на последнем ударе, после чего прикрывает глаза. Может, хотя бы в этот раз его желание исполнится?