Любить нельзя выжить

      Лиза так часто моргала глазами не потому, что у неё был тик либо какое-то нервное заболевание; впрочем, в этой атмосфере свихнуться было немудрено. Она вообще сомневалась, что вокруг остались психически здоровые люди, а если таковые всё же имелись, она искренне ими восхищалась и всё бы на свете отдала, хоть отдавать было уже нечего, чтобы спросить: как им удалось не стать безумцами в эпицентре безумства?       Лиза надеялась, что вдруг, зажмурившись на несколько секунд, а потом снова открыв глаза, она опять окажется в школе. Чёрт побери, а ведь она даже была бы рада оказаться в этой чёртовой школе! Да где угодно, только не здесь. Не говоря уже об уютной кухне в их с Максом московской квартире. Она зажмуривалась десятки тысяч раз, но ещё ни разу это не помогло. Распахивая глаза, Лиза всё равно оказывалась на прежнем месте. А что, если предположить, что всё закончилось совсем не так? Военные в тот день на поляне у школы выполнили приказ Раубер и всех расстреляли. Они умерли и попали в ад — эта версия звучала ещё более безнадёжно. Ведь если так, спасением из этого кошмара не станет даже смерть, ибо никому не суждено умереть дважды. Души вечны.       Девушка снова зажмурила глаза, но, как и ожидалось, это снова не помогло. Открыв их, она оказалась там, где ей должно быть в это время дня — посреди огромного супермаркета, до отказа наполненного любыми продуктами и другими самими разнообразными товарами. Государства, получающие вакцину, взамен на это доставляли в Галаад свою лучшую продукцию. В изобилии было всё, да вот только ничего не лезло в глотку.       По огромному магазину неторопливо передвигались женщины в разных одеяниях. Одежда обозначала их статус в обществе. Одни были в голубых платьях — дорогих, изумительно сшитых; их цвет напоминал оттенок моря на рассвете и символизировал собой чистоту и невинность. Это были жёны тех, кому статус в обществе дозволял иметь семью и детей. Принято было считать, что среди жён нет грязнокровок. Они все или большинство из них переболели уже более поздней версией вируса, он-то и сделал их бесплодными, но кровь оставалась чистой — правда, кто и как определял чистоту крови, для Лизы было загадкой. Однако, как и в любой системе, в этой тоже были бреши: среди жён были те, кто перенёс первый вирус, и даже те, кто были служанками в прошлом.       Другие женщины были в светло-серых одеждах. Они были невидимы, сливались с пылью, грязью и асфальтом, а головы их покрывались косынками в цвет платья. Они назывались "марфы" — бесплодные женщины, которым по статусу было не положено иметь семью. Всё, что они могли, это помогать по хозяйству жёнам командоров — так называли мужчин, стоящих у власти. Марфы выполняли всю работу по дому, следили за детьми.       Третьи были одеты в красные платья. В отличие от серых безликих марф они были более чем заметны, похожие на кровь на снегу. Только в такие моменты в супермаркете, видя контраст между голубыми платьями жён и серыми нарядами марф, Лиза понимала, почему они выбрали красный цвет. Что ни говори, служанки были ценнее двух других каст, и поэтому власти делали всё, чтобы контролировать их. Мочку уха служанок «украшала» красная метка-«маячок», сигнал которого тщательно отслеживался. Лизу немного, но грела мысль о том, как рябит в глазах у тех, кто следит за ними, от обилия красных точек на экране — «точек», а ведь когда-то они были людьми.       Помимо всех этих женщин, в магазине были мужчины, но они пришли не за покупками. Здоровяки в камуфляжной форме, с оружием в руках, стояли по всему периметру, готовые в любой момент пресечь попытку бегства или бунта. Странно, правда — как бы сильны ни были захватчики, они всё равно боятся, что однажды их заложники, затаившись, наберут силу и окажутся сильнее их самих. Поэтому люди в камуфляже были повсюду — на улицах, в общественных местах, и, не смыкая глаз ни днём, ни ночью, были готовы тут же пустить непокорному пулю в лоб. Ещё были «очи» — особый надзорный орган. Они ездили на чёрном фургоне с тёмными тонированными стёклами, и тех, кого в него сажали, больше никто и никогда не видел.       Над ухом Гермиона что-то бормотала про апельсины, но Лизе не хотелось апельсинов. Ей хотелось выхватить у ближайшего к ней здоровяка автомат и, закричав во всё горло, начать палить без разбора. Кто-то, может, будет за это благодарен. Да, возможно, идея не из лучших, но иногда так хотелось сделать хоть что-то, кроме того, чтобы быть послушной куклой.       В какой-то момент напротив неё встала Елена. Она поздоровалась, как предписано в новом мире, и тоже что-то стала толковать про апельсины. Видимо, сегодня какой-то особенный дурацкий день, раз всех так привлекают эти спелые оранжевые фрукты, а, может быть, это попросту от того, что служанки живут по строгому расписанию в блеклых комнатах с противоударными окнами, ходят одними и теми же маршрутами; в их жизни ровным счётом ничего не происходит, у них нет общения, нет хоть каких-то событий, и, чтобы не сойти с ума, приходится радоваться марокканским фруктам.       Елена училась с ними в Логосе. Она была наполовину русской, наполовину американкой. После развода с её отцом Грейсоном её мать вернулась на родину, в Россию, и устроила дочку в элитную школу Логос, видимо, чтобы та, находясь в пансионе, не мешала заново устраивать личную жизнь. Во времена учёбы они не особо общались. Лиза была слишком занята вселенскими заговорами и практически всё время проводила только со своей компанией, хотя, по всей видимости, Елена была очень неплохой девушкой, и уже после школы Лиза смогла в этому убедиться.       За время своего домашнего обучения Лизе не удалось завести много друзей, да и один-единственный год в школе этому не особо способствовал. Она, кажется, с призраками больше общалась, чем с людьми, и, закончив школу, обнаружила, что жених у неё есть, а вот подруг совсем нет. Даша умерла, а Вика отстранилась. Вдруг выяснилось, что проводить время в компании Барышникова куда интереснее, чем со своими старыми школьными друзьями. И ладно Лиза, которую Вика, по сути, знала всего ничего, но Рома и Макс, с которыми она дружила с первого класса, девушку тоже не особо интересовали. В их окружении Кузнецова появлялась всё реже и реже. Поэтому, когда однажды Лиза встретила Елену, она была рада хоть с кем-то поговорить. На счастье обеих, общение переросло в дружбу, ведь у Елены тоже не было подруг. Её лучшие подруги, с которыми она была неразлучна с детства, Кэролайн и Бонни, остались там, в Америке. Кэролайн она однажды встретит здесь, в этом новом мире, но, как и Вика, она будет по другую сторону.       Теперь же, в этом новом мире, Лиза и Елена почти не виделись, только вот так, ненароком обменяются парой слов в магазине, или же в родомобиле, когда их перевозили с места на место. В общем, общие собрания и случайные встречи в магазине, которые от них никак не зависели, были единственным шансом перекинуться хотя бы парой слов, и прежнего общения им чертовски не хватало. Она с удовольствием бы поболтала с ней, пропустив стаканчик в баре, хотя в школе казалось, что они слишком разные с девочкой, четырнадцать лет прожившей в Америке, и они вряд ли поладят, тем более что Лиза десять лет училась дома и была не особо контактна. Теперь, когда Галаад стёр все национальные различия, Елена стала ей равной, но даже сейчас Лиза не могла свободно окликнуть подругу. Беда была в том, что её прежнее имя было под запретом, а новое Лиза не могла вспомнить.       Они облачили их в одинаковые одежды, лишили имён, пытаясь сотворить безвольное стадо, заперев их личности внутри. Такими легче управлять, ибо для управления мало иметь в руках формулы смертельного вируса, нужно уметь подавить волю.       «Элайджева—да, кажется, так»,— вдруг вспомнила Лиза. В новом мире у них не было имён. К ним обращались не иначе как «служанка Стивена» или, чтобы короче, «Стивенова». Элайджева означало, что Елена теперь служанка, причём в доме одной из четырёх правящих семей.       Столпов у власти Галаада было четыре — Майклсоны и Лобонеры, державшие под контролем США, Малфои, властвующие в Британии, и Барышниковы, захватившие славянские земли.       Считалось, что попасть в марфы или служанки именно в эти дома было наивысшей привилегией, которая только может выпасть тебе в жизни. Вот только, по всей видимости, ни Елена, являющаяся служанкой старшего из братьев Майклсонов, ни Гермиона, находящаяся в доме Малфоев, так не думали.       Елена и Гермиона тихо переговаривались между собой, хоть это и было запрещено и называлось сплетнями, но не сплетен боялись, а заговоров, поэтому и пресекали любое общение. Свободно говорить друг с другом, ходить к друг другу в гости могли только жёны, что, собственно, они и делали целыми днями, ведь домашними делами и детьми занимались другие, и если Вика работала в лаборатории, всё время заставляя вирус мутировать, то большинство сидели дома и изнывали от скуки, пересказывая друг другу одно и то же, в то время как другие перешёптывались под прицелом.       Девушки не могли видеть, смотрит ли на них кто-нибудь из мужчин с автоматом. Обзор им закрывали специальные шляпы у них на головах. Они были с так называемыми крылышками, которые позволяли смотреть только вперёд, лишая их бокового зрения, чтобы они лишний раз не вертели головой по сторонам. Не зная, привлекают ли они внимание, девушки всё равно использовали возможность перекинуться друг с другом парой слов.       Лиза же не слышала, о чём они говорят. Она, по своему обыкновению, принялась моргать глазами, в очередной раз впустую надеясь, что мираж, возникший перед ней, рассеется, но нет. Сколько бы она не закрывала и не открывала глаза, её бывшая подруга продолжала стоять перед ней в голубом платье из дорогой ткани с гордо поднятой головой.       Госпожа и служанка, но как так вышло? На самом деле Лиза не особо пыталась вникать в происходящее, дабы действительно не сойти с ума. Но все эти годы она пыталась понять, как же так вышло, что после всего пережитого она выбрала не их, что теперь она на другой стороне. Нет, это был не мираж — это была Вика Кузнецова и её бывшая подруга, буквально создавшая для них этот ад.       Лиза не сомневалась, что именно Вика, вдохновившись романом Маргарет Этвуд, что был написан ещё в восемьдесят пятом году, сотворила всё это. Это она помогла так всё устроить, это она создала этот мир. Ну как так вышло?! Неужели ей самой нравится жить в нём, и главное — неужели она хочет, чтобы так жили её дети?       Порой Лизе казалось, что принять происходящее вокруг безумие и то проще, чем такую быструю и необъяснимую перемену в человеке. Ведь Вика до последнего боролась, помогала им во всём, несмотря на риск, несмотря на то, что периодами ей было настолько страшно, что она оставалась в стороне, но нельзя было её за это судить — ведь речь шла об их жизнях. Однако, несмотря ни на что, она оставалась с ними до конца, в отличие от Ромы, который однажды, предав своих друзей, ещё долгое время притворялся лучшим другом и вовсю пытался играть на два фронта. Выходило, прямо скажем, не очень, но что, если Рома был не единственным? Что, если Вика на самом деле давным-давно не с ними? Что, если она вовсе не та, кем они её считали, что, если они совсем не знали её?       Допуская эту мысль, Лиза даже не предполагала, насколько была права. Перемена в Вике началась не в день сожжения школы, а задолго до, в тот самый миг, когда Алексей Барышников возник в их жизни зимним вечером. Почти с той самой секунды она уже не была тем человеком, которого они знали. Возможно, Даша, знавшая Вику лучше прочих, и могла бы заподозрить неладное, но в момент появления Лёши в школе Даша была в больнице, а, вернувшись, думала о том, как вычислить того, кто выкинул её из окна, и ей было уже не до подруги и перемен в ней.       Впрочем, у каждого из них уже давно два лица, два имени и две параллельные жизни, которые никогда уже не пересекутся. Вот только правда всего одна. И правда эта в том, что больше всего на свете они боятся привыкнуть, ведь в таком случае всё происходящее станет нормальным, и они перестанут бороться. Но там, за чертой Галаада, у большинства из них остались дети — у Елены, например, трое. Каждой матери, разлучённой с детьми, хотелось верить, что они живы и находятся за пределами этого мира. Никто в здравом уме не предпочёл бы растить здесь дитя.       Поэтому они боялись сближаться, боялись дружить — здесь нет друзей и не может быть; боялись влюбляться — ведь каждый, к кому ты приблизишься, может оказаться «оком», и за тобой вмиг пришлют чёрный фургон. Некоторые боялись привязываться даже к детям, которых выносили. Все усвоили истину: тебе нельзя любить, если хочешь выжить.       Постояв ещё немного, Вика невозмутимо прошла мимо служанки. Кажется, в её памяти уже даже не существовало тех времён, когда они были подругами, когда Вика была свидетельницей на её свадьбе с Максом. Странно, правда — она любила Макса с первого класса, но сначала он выбрал её лучшую подругу, затем Юлю, а потом и Лизу, у которой было Юлино сердце. В моменты, когда её сознание было воспалено до предела и воображение разыгрывалось хуже некуда (обычно это бывало ночами после «церемоний»), Лизе думалось, что всё это — месть за то, что Морозов однажды её не выбрал. И теперь ни у кого нет выбора, теперь она решает, кто и кому будет принадлежать, какая женщина достанется какому мужчине, будь то служанка или жена…       Подумав о своей свадьбе, Лиза позволила себе отрешиться и ненадолго хотя бы сознанием вернуться в тот мир, где всё ещё было иначе...