Swan Lake

Сегодня самый важный день в жизни Феликса: показ культового спектакля, который будет оцениваться суровыми критиками, ищущими новых звёзд балета, и он исполняет главную, женскую, партию. На роль Одетты и Одиллии желает претендовать любая артистка балета — это почётные партии, отнюдь не лёгкие, позволяющие показать все свои сильные стороны. Получить партию и Одетты, и Одиллии равнозначно получить абсолютное признание всей театральной труппы и критиков вне коллектива. Разделить с кем-то эту парную партию — завести врага, с которым придётся драться не на жизнь, а насмерть. Театр — жестокое место. Поэтому, когда главный хореограф-постановщик объявил, что место мягкой и воздушной Одетты достаётся парню, Феликс позабыл о спокойной жизни в стенах репетиционного зала. Чувствовать на себя тяжёлые взгляды девушек и насмешливые парней было трудным испытанием. Однако Феликс старался не обращать на это внимания: в его руках возможность показать себя миру, заявить всем о том, что он способен быть как грациозным лебедем, так и человеком с твёрдым характером, идущим напролом. Ведь не зря он день и ночь проводил у станка, совершенствуя исполнение балетных па; не зря он оставался после окончания репетиций, тренируя многократные пируэты и жете; не зря он работал над тем, чтобы его движения выглядели так, будто они не требуют от него никаких усилий. Разбуди Феликса ночью, и он безошибочно исполнит партию Одетты из «Лебединого озера». Его гибкость и растяжка являются настоящей сенсацией: было по-настоящему удивительно, как представитель мужского пола превосходил в этом девушек. Ему завидовали и чёрной, и белой завистью; он был на слуху у каждого. Но опять-таки — такая популярность зачастую доставляла лишь неудобства, а не обеспечивала преимуществами. Однако, сегодня никто не помешает ему исполнить свою мечту. Дали первый звонок. До спектакля пятнадцать минут. Лёгкое волнение забирается ему под кожу и начинает наполнять его подобно сосуду: он чувствовал, как ноги чуть потяжелели, а в грудной клетке назойливо щекотало. Но Феликс знал — стоит ему только выйти на сцену и переживания оставят его. Его глаза блестели в лучах прожекторов и пушек, которые проверяли в заключительный раз перед спектаклем. На подвижном веке и в уголке глаза жемчужные блёстки отражали свет, на складке века растушёваны и вытянуты графитовые тени, визуально делая глаза ýже и острее. На его скулы, подчёркнутые коричневыми румянами, что делали щёки ещё более впалыми, падали тени от длинных и пушистых накладных ресниц. Губы подчёркнуты матовой помадой винного оттенка. Феликс мечтал примерить на себе костюм Одетты. И вот он стоит и расправляет слегка погнувшиеся белоснежные перья на груди, присыпанные серебряными блёстками. Нежный пух плавно переходит в стойкую пачку, вышитую бисером и камнями и в некоторых местах покрытую сияющим атласом. На его волосах ободком лежат перья, обрамляющие его лицо и прикрывающие уши, а ровно по центру в наивысшей точке сияет маленькая серебристая корона. Он невообразимо красив. Действительно прекрасный лебедь. Второй звонок. Уперев руки в бока, Феликс начинает разминать стопы, на которых чуть поблёскивал персиковый атлас пуант. Он пару раз делает плие во второй позиции, в самом низком положении вставая на полупальцы. И лишь затем, поставив стопы в пятую позицию, вскакивает на кончики пальцев, переступая с ноги на ногу. Танцор чувствовал себя уверенно. Наблюдая за переступанием собственных ног, он ощущал, какая сила таится в них, готовая выплеснуться на предстоящем показе. Он жаждал этого, и что самое главное, он был к этому готов. В заключение, он обернулся вокруг себя, проводя руками из подготовительной позиции в третью, и сошёл с кончиков пальцев. Вся труппа готовилась к показу спектакля. Участники первой сцены, а именно танцоры па-де-де, па-де-труа, испанского и русского танцев, мазурки, польки и вальса, шут, принцесса и принц Зигфрид, вели себя совершенно по-разному: одни весело переговаривались и шутили, вторые нервно заламывали пальцы и поглядывали в сторону сцены, другие разминались, прыгая и растягиваясь. Кстати говоря, Феликс был благодарен парню, который исполнял роль Зигфрида. Ли Минхо был трудолюбивым артистом, который однозначно заслуживал того, чтобы получить признание — в этом они были с Феликсом похожи: порой они пересекались в коридоре, выходя из танцевальных залов поздно вечером. Минхо являлся действительно хорошим человеком и партнёром: он помогал Феликсу, поддерживал его и был рад работать с ним в паре, впрочем как и сам Ли. Феликс доверял ему. Танцоры второй сцены также заряжались перед выходом: лебеди поглядывали на Феликса — кто с восхищением, кто с завистью — перешёптывались и разогревались. Ротбарт нервно расхаживал вперёд-назад, повторяя партию; девушка, исполняющая роль Одиллии, временами самоуверенно косилась на Феликса. Третий звонок. Да, с целью показать каждого танцора было принято решение дать партии Одетты и Одиллии разным артистам. Признаться, это только усугубляло ситуацию и усиляло без того напряжённую обстановку. Но Феликс не обращал внимания на интриги. В нескольких минутах от него находилась его мечта — ничто и никто не сможет отобрать её у него. В это время в зрительном зале собирались искушённые зрители и те, кто заставлял артистов переживать ещё больше: влиятельные хореографы и критики, которые решат, кому будет открыта дорога в большой балет, а кто останется посредственным артистом и будет развлекать жителей провинциальных городков, участвуя в таких же заурядных постановках. Среди этих напыщенных всезнающих мужчин и женщин, пожалуй, был лишь один человек, признание которого хотелось получить каждому. Он стал известным за кратчайшие сроки благодаря своим бесподобным навыкам и умению прекрасно держаться на сцене: он вкладывал всего себя каждый раз, когда выходил на сцену, и делал это со вкусом. Его харизма покоряла каждого, от мало до велика, а красота и шарм становились тем, что будоражило сердца дам. А чуть позже раскрытый талант к постановкам спектаклей и танцевальных номеров позволило занять ему место среди важных в театральной сфере людей. Хван Хёнджин был для Феликса примером; Ли равнялся на него. И иногда чуть многозначительно вздыхал, просматривая интервью с ним и записи с его выступлений. Свет в зрительном зале погас, людской гул затих. Тоскливое дребезжание гобоя донеслось из оркестровой ямы. Интродукция к спектаклю наполнила всё пространство зала. Дирижёр управляет оркестром, искусно водя руками и подмахивая палочкой, заставляя мелодию меняться и нарастать: набегают мрачные и тревожные тени, грозно звучат тромбоны, трагичности добавляют скрипки, литавры и виолончели, звенящие под гул труб. Феликс глубоко дышит под переливы мелодии, сбрасывая напряжение и волнение, и напоминает себе, шепча под себя еле слышное даже самому себе «я готов». Первая сцена началась: вышли слуги, танцоры вальса и Зигфрид. А дальше всё как во сне. Феликс стоял за кулисами и наблюдал, как одни цветастые пятна сменяются другими. В один звук, отдающий звоном в ушах, сливались трель оркестра, шелест ткани костюмов, стук кончиков пуантов о пол, перешёптывания артистов, загнанное дыхание танцоров, забежавших в кулису. Свет прожекторов нагревал воздух вокруг, отчего дышать становилось сложнее, а пот назойливо стекал по вискам. Феликс замечает, как на сцене остаётся один лишь Зигфрид с арбалетом, заканчивающий партию первой сцены и убегающий за кулисы; затем закрывающих сцену герольда и шута. Время пришло. Вот-вот его выход. Вдоль задника проплывают лебеди-декорации. На сцене появляется филин, размахивающий своими усеянными чёрными, как смоль, перьями руками, демонстрирующий высокие затяжные прыжки и быстрые вращения. Вновь появляется Зигфрид с арбалетом, заставляющий филина в недовольстве оскалиться и убежать со сцены. Принц замечает очередного лебедя на заднем плане, но он не простой — он с короной, — намеревается его застрелить, к счастью, безуспешно и желает побежать за ним в попытке догнать. Феликс делает глубокий вдох, медленно выдыхает, встаёт в подготовительную позицию. И выходит на сцену. Он мог поклясться, как слышал очарованное оханье из зала. Это придало ему сил и уверенности. Ли быстро переставляет кончики пальцев в пятой позиции, пока его руки изгибаются подобно весенним ручейкам, легко и воздушно, а лебединая шея вытягивается, демонстрируя острые ключицы. Его губы чуть приоткрыты, брови слегка нахмурены, глаза прикрыты. Он вливается роль — о, нет, его ведь чуть не пристрелили! Дойдя до середины сцены, он на кончиках пальцев под ритм музыки спускается на передний план, складывая руки крест-накрест, словно складывая крылья. А затем встаёт в изумительный арабеск, выглядя как самая настоящая мраморная статуя, изящная, до преувеличенного идеальная. Его ноги натянуты, как струны, руки плавны и воздушны, а изгиб в пояснице невероятен. И так, двигаясь мягкой поступью, изгибая руки подобно лебединым крыльям, мелко переступая на кончиках пальцев и изгибаясь в арабеске, он дошёл до кулисы, из которой к нему навстречу вышел Зигфрид. Начинается парный танец. Из-за того, что Минхо и Феликс были в прекрасных отношениях, их дуэт выглядел бесподобно. Они отлично чувствовали друг друга: физической силы Минхо было достаточно, чтобы без каких-либо усилий вести Феликса во время танца, пока второй, в свою очередь, безоговорочно доверял старшему и чувствовал себя в его руках в полной безопасности. Это позволяло обоим полностью влиться в свои роли и показать полному зрителей залу настоящее искусство. Во время той самой поддержки, когда Одетта ложится на плечо Зигфрида поясницей и выгибается, Феликс будто обволакивал Минхо: он был, как паззл, который идеально подходил к другому. Его конечности обвивались вокруг партнёра чудесными изгибами, создавая приятные глазу рисунки. Феликс не смог сдержать лёгкой улыбки, когда понял, насколько чисто и хорошо он исполняет партию. На сцене появляется Ротбарт, выгоняя с неё принца Зигфрида. Одетта в печали машет изящными крыльями и всё той же мягкой поступью уходит. Пришёл черёд выйти на сцену девушкам-лебедям, наполняя её мягкостью, лёгкостью и сказочностью. Феликс выдыхает. В его ушах стучит кровь: насколько удивительно выйти на большую сцену, зная, что на тебя смотрят тысячи людей, но для тебя важно почувствовать только лишь одну пару глаз — пару глаз человека, который является его примером для подражания. Он счастлив: Ли чувствует, что спектакль обречён на успех. По крайней мере, его партия в нём точно. Он быстро перебегает в другую кулису, снова выходя на сцену, закрывая цепочку лебедей. Он пробегает между двумя колоннами девушек, выходя на авансцену, вставая в изящную стойку: он стоит en avant, левая рука, чуть согнутая в локте, покоится на балетной пачке, пока вторая вытянута наверх, со смотрящей в сторону кистью. Музыка останавливается, гудя духовой секцией. Зал разразился в овациях. Хёнджин был не в силах оторвать взгляда от столь необычной Одетты: он впервые в жизни видел мужчину, который был пластичнее, мягче и легче, чем женщина. Молодой человек выглядел, как сотканное из звёзд полотно: он сиял, сиял ярче солнца и был таким же нереальным и далёким, как любая звезда, сверкающая в ночном небе. Однако в танцоре всё равно оставалась мужественность, которая однозначно была к месту. Это дополнение освежало всем привычную вариацию, делая её пикантнее и интереснее. Он внимательно следил за парнем, который сейчас проворачивался в руках своего партнёра, чувственно и эмоционально. Хван прикусил губу, на мгновение задавшись вопросом, что бы случилось, окажись он на месте Зигфрида. Одетта и Зигфрид забегают в кулису, давая начало танцам вереницы лебедей. Хёнджин раздражённо закатил глаза — ему ни на кого не хотелось смотреть, кроме этого удивительного мальчика, танцующего партию Одетты. Лебеди танцуют. Хёнджин сидел в кресле, закинув ногу на ногу; локтем одной руки он опирался о подлокотник, его ладони были сцеплены в замок. Одно по одному. Хёнджин видел это десятки раз — он скучающе оглядывал убранство зала, изредка поглядывая на сцену. Девушки-лебеди старались соответствовать своим предшественницам, отчего выглядели подобно роботам: мёртво и неискренне. Они не дышали своей ролью, позволяли себе отвлекаться от того, что происходило на сцене. Это хореографу не нравилось и отталкивало его. Тонкие звуки арфы и печальные гобоя вывели Хвана из мыслей: на сцену снова выйдет Одетта. Хореограф встряхнул головой, убирая с глаз чёлку, и чуть подался вперёд. То, как Одетта отдавалась танцу, восхищало Хёнджина. На лице танцора читались именно те, эмоции, которые были нужны в этой сцене: лёгкая грусть, чувственность, зарождающаяся симпатия, печаль из-за несправедливой судьбы. Чего стоило само лицо танцора: черты хотя и острые, но такие правильные. Его кожа казалась фарфоровой, а в свете прожекторов почти прозрачной. Тонкие руки, острые плечи и ключицы, длинная шея — всё перетекало из одного в другое, и это выглядело естественно. Его прекрасные длинные ноги творили с Хваном невообразимое: даже то, как он бежал, приковывало взгляд. Этот молодой человек казался пушинкой. То, как его партнёр легко поднимал его на вытянутых руках вверх, позволяя Одетте раскрыть ноги в выворотном поперечном шпагате, заставило Хёнджина на секунду прикрыть глаза и, неожиданно даже для самого себя, шумно вздохнуть. Так и прошёл остаток спектакля: Хван жаждал смотреть только на одного человека, не давая шанса другим. И не зря, потому что Одетта вплоть до закрытия занавеса показывала себя лишь с хорошей стороны. Спектакль удался: зал долго аплодировал стоя, у занавеса скопились цветы и подарки артистам, а другие здесь присутствующие критики остались довольны. Особенно довольны Одеттой. Хёнджин был бесконечно восхищён этим человеком и безумно хотел познакомиться с ним. Благо, что такая возможность есть: после показа владелец театра устраивает званый вечер в собственном особняке, на который приглашены труппа театра и те, кто оценивал спектакль. До начала мероприятия было много времени. Поэтому, выйдя за пределы зрительного зала, Хван подошёл к капельдинеру и приобрёл программу спектакля. Усевшись на небольшую кожаную софу в тихом уголке коридора, хореограф принялся изучать её с одной единственной целью — узнать имя молодого человека. И на самой первой странице он обнаруживает пропечатанное прописным шрифтом имя — «Ли Феликс».

***

Званый ужин проходил в месте загородом, в доме владельца театра. Хёнджин приехал значительно раньше назначенного времени, что позволило ему занять наиболее удобное место на парковке и как следует осмотреть дом и его периферию. Говорить о том, что владелец театра был богат, не было смысла: всё было налицо. Особняк огромных размеров, у дома небольшая площадка, выложенная из кирпича, с круглым фонтаном, несколько подъездных дорожек, ухоженный сад вокруг всего здания. Ночью территория дома сияла: она была подсвечена сотнями ярких огней. Но, как Хван привык подмечать, богатство не всегда равно наличие хорошего вкуса. И особняк этого уважаемого человека тому доказательство. Прогуливаясь по территории, он пришел к выводу, что само здание ничем примечательным не отличалось: заурядная испанская вилла с молочного цвета стенами и черепичной крышей, множеством колонн и аркообразными окнами. На заднем дворе он увидел прямоугольную чашу бассейна, с волнующейся в ней лазурной водой. Недалеко стояла беседка, окружённая витым забором. И вокруг топиары — бесчисленное множество топиаров, стоящих то тут, то там, без видимой на то причины. Хмыкнув безрадостному пейзажу, Хёнджин сам не заметил, как втянулся в поток светских бесед. Люди прибывали с каждой минутой, и каждый жаждал побеседовать с такой известной личностью, как Хван. Все разговоры сводились к вопросам о том, понравился ли хореографу спектакль и кто его фаворит, что не могло не напрягать. Да, Хёнджин являлся главным критиком сегодняшнего спектакля, но итоги его рассуждений не должны быть обнародованы так рано — тайна должна оставаться тайной. — Очень рад, господин Хван, что Вы решили обрадовать нас своим присутствием на званом ужине, — хозяин мероприятия подкрался к Хёнджину и, держа бокал шампанского, натянуто улыбался ему. — Кто я такой, чтобы пропустить такое событие? — и ведёт взглядом в сторону, неожиданно останавливаясь на том, кто за считанные секунды смог свести его с ума. Кто ты такой, чтобы не воспользоваться случаем и не поговорить с прекрасной Одеттой, которая покорила тебя с самого начала, а прямо сейчас стоит в другой стороне двора и смотрит на тебя, робко улыбаясь? Сейчас танцор выглядит не менее превосходно: шёлковая полупрозрачная чёрная рубашка с парой расстёгнутых пуговиц, обтягивающие кожаные брюки и челси. На мочках его ушей сверкали серебром гвоздики, также были обвиты серебром и некоторые пальцы рук. Его светлые волосы зачёсаны назад, макияж неяркий, но удивительный — на его скулах сияли блёстки, а вокруг глаз составляли фигуры стразы. — Вы уважаемый человек, господин, — мужчина мягко посмеялся, заставляя Хвана переместить взгляд на него. — У Вас есть все права для того, чтобы пропускать светские мероприятия. — Сегодня особенный день, — Хван изогнул губы в ухмылке и кивнул мужчине. — Мне нужно поощрить кое-кого своей компанией, господин Пак. — Не смею задерживать. Наслаждайтесь вечером, — и, поклонившись, мужчина развернулся и пошёл искать разговора среди других уважаемых личностей. Хёнджин повернул голову в сторону светловолосого парня и, встретившись с ним взглядом, довольно улыбнулся и пошёл по направлению к нему. Танцор, заметив приближающегося хореографа, заметно стушевался: пальцы крепче схватились за ножку бокала, глаза чуть расширились и побежали по сторонам, пока сам парень развернулся к столу с закусками и внимательно осматривал полупустые тарелки. Его адамово яблоко подпрыгнуло. Хван шёл неторопливо, буквально наслаждаясь тем, как он водил взглядом по его силуэту. Его тело такое изящное, тонкое и грациозное, такое лебединое. Он — произведение искусства. — Ли Феликс, — Хёнджин стоял за спиной танцора, выглядывая из-за его плеча. На его лице расцвела искренняя улыбка, образовывающая морщинки вокруг глаз. Феликс вздрогнул — жидкость в его бокале покачнулась, чуть выплёскиваясь за пределы и падая парой капель на его ладони — и развернулся в сторону собеседника, судорожно вздыхая через нос. Его глаза блестели и отражали в себе бесчисленные огни и самого Хвана. Губы Ли растянулись в широкой улыбке, наполненной чистого, невинного смущения. — Господин Хван, — танцор собирался поклониться, но Хёнджин остановил его, мягко положив ему на плечо свою ладонь. Феликс ещё больше смутился стремлению хореографа опустить все формальности и понурил голову в попытке скрыть свою нервозность — перед ним главный критик и человек, от которого зависит его судьба как артиста балета. — Я польщён Вашим вниманием к моей персоне. Хёнджин усмехнулся, опуская голову и пытаясь совладать с внезапным приливом тепла в грудной клетке — этот молодой человек очарователен с головы до пят. Заметив прозрачные капли на ребре ладони Феликса, Хван выставил руку вперёд в пригласительном жесте — ладонью вверх — и чуть наклонился вперёд. Сердце Ли загнанно билось, отдавая в глотку. Танцор неуверенно убрал окроплённую жидкостью руку с ножки бокала и аккуратно вложил её в предложенную ладонь. Хёнджин нежно сжал её, ощущая пальцами холод чужой кожи, и наклонился к ладони, прикасаясь к ней своими губами, точно к каплям шампанского, оставляя лёгкое касание и увлажняя губы сладковатой жидкостью. У Феликса встрепенулись бабочки в животе. Хван прервал столь интимный момент, внезапно резко выпрямившись и спрятав руки в карманы брюк. О случившемся ранее говорили лишь его губы, по которым он неторопливо провёл языком, слизывая шампанское. Взгляд Феликса был прикован только к ним. — Отставь формальности, Феликс, — хореограф легко улыбнулся, осматривая покрасневшее лицо человека напротив. — Когда-то и я был таким же, как ты: желающим добиться высот и горящим яростным огнём стремления. — Это само собой разумеющееся, — тихо начал Ли, находя опору в хрупком фужере. — Все мы когда-то начинали, но, так или иначе, сейчас мы совсем на разных ступенях, господин Хван. Вы опытнее меня в разы и уже многого добились, поэтому я не могу себе позволить не проявлять к Вам высокого уважения. Хёнджин снова усмехнулся и потянулся к сырной тарелке на столе. Ловко подцепив двумя пальцами шпажку с ассорти сыров, он, прищурившись, посмотрел на танцора. — Уважение, в первую очередь, идёт из сердца и поступков человека. Слова очень незначительны, когда дело касается таких сложных чувств и эмоций, — и изящным движением руки Хван отправляет шпажку в рот и зубами снимает бледно-жёлтый кубик сыра. Феликс потупил взгляд в пузырящуюся жидкость: сегодняшний день заставлял его напрягаться и нервничать, а этот мужчина напротив и вовсе выбивал почву из-под ног. В попытке успокоиться и скрыть свою неловкость Ли прижал губы к кайме бокала и жадно отпил уже порядком потеплевшее шампанское. Закончив с сыром, Хёнджин подошёл к Феликсу и встал сбоку от него, кладя руку на его поясницу. — Я бы не хотел, чтобы наш диалог превратился в обмен любезностями, поэтому приглашаю тебя прогуляться вдали от этого шумного места, — он следил за языком тела танцора: слова произвели на него правильное впечатление, слегка его расслабив, руки перестали сжимать ножку бокала, а сам молодой человек повернул голову в сторону собеседника и посмотрел ему в глаза. Феликс поставил бокал на стол и в качестве положительного ответа на приглашение шагнул ближе к мужчине. Хёнджин обвил рукой его талию и повёл в сторону сада с фигурными кустарниками.

***

— Мне порой кажется, что «Лебединое озеро» будет преследовать меня всю жизнь, — посмеиваясь сказал Хван. — Я ведь тоже получил признание благодаря ему. — Правда? — Феликс улыбался, подняв брови вверх. — И чью же партию ты исполнял? Хёнджин выдержал недолгую паузу перед тем, как ответить. — Партию Ротбарта, — его голос приобрёл таинственный оттенок, а на лице появилась хитрая улыбка. Его рука, подобно змее, сползла со спины Ли и внезапно появилась перед его лицом, изящно изогнувшись, напоминая движения Ротбарта в балете. Его руки, лёгкие и мягкие, как пластилин, приняли пятую позицию: левая рука поднята над его головой, чуть согнутая в локте, правая вытянута в сторону, также образовывая слегка ломаную линию; тонкие пальцы буквально дышали: большой палец мягко примыкал к третьему, указательный и мизинец слегка отведены. Хван был расслаблен и наслаждался возможностью показать хотя бы самую малость из того, на что он был способен. — Тебе стоит быть осторожнее рядом со мной: вдруг превратишься в лебедя. Танцор звонко засмеялся, поражаясь тому, насколько такой уважаемый человек стал свободно и расслабленно вести себя наедине с ним. Феликс чувствовал себя так, будто прогуливается с кем-то из состава либо со своим другом, но точно не с Хваном Хёнджином. Хотя перспектива сблизиться с этим чертовски привлекательным мужчиной ему нравилась. Впрочем, к этому всё и шло. Как только мужчины зашли в сад, их общение стало неформальным, а темы разговоров начали бить ключом: первым делом Хван похвалил Феликса за идеальное исполнение такой сложной партии, а затем восхитился тем, что он справился лучше любой девушки, которую когда-либо видел в роли Одетты; затем Ли поделился переживаниями насчёт прошедшего спектакля, сказал, как ему было жутко выходить на сцену, исполняя женскую роль, будучи мужчиной. Оба высказались насчёт того, что нынешнее время позволяет ломать устоявшиеся принципы и привносить что-то новое. А потом оба не заметили, как перешли к восхищению творчеством Луи Армстронга и Фрэнка Синатры и к тому, как прекрасно танцевать медленный танец под неторопливые джазовые мелодии. Оба были поглощены музыкой и танцем. Оба обожали побаловаться брауни и согреваться горячим чаем. Оба мечтали покорить Париж и на пару дней слиться с суетой делового Нью-Йорка. Оба считали, что любовь — поистине сложное чувство, с которым нужно быть предельно осторожным: так просто никогда не поймёшь, что действительно твоё, а что не заслуживает и единого твоего вздоха. Оба считали, но не сказали об этом вслух, друг друга своим идеальным партнёром. Они так похожи, им так комфортно рядом друг с другом, им больше никто не был нужен: они видели в друг друге целую вселенную, которая могла бы заменить всех людей на этой планете. — Думаю, я бы и не отказался, — пролепетал Феликс, скользя взглядом по изящным линиям руки Хёнджина. Он несмело протянул руку к его ладони, всё ещё находящейся в позиции, и скрепил свои пальцы с его, опуская замок из их рук вниз, прослеживая за ним взглядом. Он поднимает голову и встречается с влажным взглядом Хёнджина, который отражал блестящие в слабом свете блёстки Ли и порядком потемнел. Губы хореографа слегка приоткрылись. — Ты выглядишь нереально, Феликс, — шепчет Хван и накрывает губы танцора своими. Мягко. Нежно. Нежно, как эта ночь. Тепло. Их губы двигаются медленно, даже слишком: они пробуют друг друга, пристраиваются друг к другу, наслаждаются друг другом. Столь неторопливые движения губ заставляют Феликса залиться горячей краской, ударяющей в голову и лишающей разума. Вниз по его спине бегут нежные мурашки, разливая по всему телу растущее ощущение голода и желания. Ли подаётся тазом вперёд и негромко мычит, смущаясь внезапному порыву собственных чувств. Их руки всё ещё сцеплены в замок, но после чувственного движения танцора Хёнджин выпускает его ладони из своих и кладёт их на талию Феликса, прижимая его к себе ещё ближе. Желающие контакта руки Феликса тотчас обернулись вокруг шеи Хвана, и Ли с глубоким вздохом оторвался от пухлых губ, откидывая голову назад и закрывая глаза. Феликс находился в крепких объятиях Хёнджина, и он мог позволить себе расслабиться и разнежиться в этих бесподобных руках; руках, которые держали его с осторожностью и аккуратностью. Он перебирал локоны его каштановых волос на затылке и мысленно поражался их мягкости, пока сам Хван завороженно оглядывал острые черты лица Феликса. Он выглядел волшебно, а в слабом голубом свете луны он и вовсе казался сказкой: острые черты лица, россыпь веснушек, стразы вокруг его глаз, обрамляющие по бокам лицо светлые пряди. Хёнджин убрал одну руку с его талии и нежно провёл подушечками пальцев по его щеке — она была горячая по сравнению с прохладной ночью, опустившейся на сад. Ли с трудом открыл глаза — они трепетали — и взглянул Хвану в глаза, лениво улыбаясь. Как он мог умудриться так разомлеть от одного невинного поцелуя и лёгких касаний? — Я не могу поверить, что нахожусь в твоих руках, Хёнджин, — Феликс выпрямился и взял лицо мужчины напротив двумя руками, ласково поглаживая его скулы большими пальцами. Медленно приблизил к нему лицо так, что их губы едва касались, и в последний раз взглянув в горящие глаза напротив, затянул Хвана в более требовательный поцелуй. Теперь поцелуй ощущался горячее и острее, отдавая прямиком в низ живота. То, с каким напором отвечал Хёнджин, сводило Феликса с ума и заставляло глубоко и загнанно дышать: он приоткрыл свой рот, позволяя чужому языку проскользить между его губ и встретиться с его собственным. В этот момент всё внутри Ли перевернулось, и, ощутив невыносимый жар внутри, требующий высвобождения, нехотя оторвался от горячих губ Хвана. — Мы можем, — несмотря на то, что случилось мгновениями ранее, спрашивать о такой просьбе сильно смущало Феликса. Он сухо сглотнул и перевёл взгляд в глаза мужчине напротив, — продолжить в другом месте? Хёнджин сам был не в лучшем виде: он дышал глубоко, его губы слегка блестели от влаги и отдавали естественной краснотой, а в глазах горело желание. Он снисходительно и понимающе улыбнулся, взяв Феликса за руку и нежно погладив его костяшки. — Конечно, Феликс, — Хван крепче сжал его ладонь в своей и повёл его в сторону парковки, минуя яркий свет, праздничный шум и безвкусные топиары.

***

Во время всей поездки Феликс вёл себя робко. Он часто касался подушечками пальцев своих губ, едва ощутимо проводя по ним, и всё время смотрел в окно, расслабленно откинувшись на спинку сидения. Хёнджин понимал его, поэтому позволил быть ему в собственных мыслях, не прерывая расспросами или пустыми разговорами — он вёл автомобиль почти обездвижено, лишь временами взаимодействуя с коробкой передач. Дома было темно и тихо. Только лишь стрелка настенных часов в прихожей щёлкала, отсчитывая секунды. В кухонной части студии горела лишь подсветка кухонного фартука, давая достаточно света для работы за гарнитуром, но недостаточно для того, чтобы он раздражал своим избытком. Хван методично нарезал овощи и фету для греческого салата: всё нарезать крупным кубиком, маслины разрезать напополам, заправить оливковым маслом и посыпать кунжутом. Феликс наблюдал за тем, как хореограф скользил по кухне, занимаясь приготовлением пищи. Он выглядел органично во всём, чего касалась его рука. Ли сидел за стойкой на высоком барном стуле. Локти он поставил на тумбу и опёрся подбородком о ладони, обеспечивая себе удобную позу для наблюдения. Место, в котором жил Хёнджин, кричало о том, что оно принадлежит ему. Минималистично, но со вкусом, чисто и аккуратно. Окна во всю стену, которые впускали бы большое количество света, но были зашторены плотными портьерами; много свободного пространства. На полках множество книг разных жанров: начиная романами, заканчивая детективами — в углу гостиной на тумбе, заполненной виниловыми пластинками, стоял патефон. На стенах попадались репродукции картин Моне. Стук миски о тумбу барной стойки вывел Феликса из его мыслей. Аромат свежих овощей раззадорил его желудок. — Я надеюсь, что ты не откажешься от вина, — Хёнджин протирал бокалы тканью, изучая сидящего за стойкой парня. Рядом с миской он поставил два блестящих фужера. — О, с удовольствием, — Феликс был очарован обстановкой вокруг и хозяином этой обстановки, что не осталось незамеченным виновником подобного состояния Ли. Уголки губ Хвана чуть поднялись вверх, когда он опустился на корточки, открывая дверцу бара. Недолго думая между двумя вариантами, он остановился на белом Вердехо Руэда, подмечая то, как отлично это сладкое вино подойдёт для солёной феты. Хёнджин шире улыбнулся, выпрямляясь и ставя на стойку бутылку. Подняв свой взгляд на Феликса, он столкнулся со стеклянными глазами второго. Феликс был потрясён. Прямо сейчас, поздно вечером, он находится в доме известного балетмейстера, за плечами которого годы танцевального опыта и десятки спектаклей с ним, танцующим главные партии; помимо этого он серьёзно увлекается искусством, анализирует работы других и рисует сам; порой он пишет красочную прозу и лирику, которая прекрасно бы легла на спокойные мелодии; он умело обращается с ножом на кухне, и его навыки готовки явно этим не ограничиваются. И, вдобавок ко всему, он неописуемо красив. И тот факт, что недавно они целовались в саду около особняка владельца театра, в котором сегодня проходил спектакль, который Хван оценивал, сводит его с ума. В его голове ни одной приличной мысли. Взгляд Феликса падает на губы Хёнджина, и он не в силах перевести его куда-либо ещё. Они притягивали к себе сродни магниту. Сейчас Ли вспоминает свои слова про стремление уважать такого человека, как Хван Хёнджин, и, при всём своём уважении к нему, прямо сейчас Феликс не может думать ни о чём, кроме его губ. И кроме того, как он седлает Хвана прямо на этой кухне. — Я такой грязный человек, — голос Ли звучал сипло и слегка подрагивал. Его губы были чуть приоткрыты, грудь вздымалась от глубоких вдохов, взгляд был прикован точно к глазам Хвана. — Но я не могу избавиться от мысли о том, как сильно я хочу тебя. Хёнджин опёрся одной рукой о тумбу, пока пальцами второй аккуратно заправлял за ухо Феликса выбившуюся прядь. — Милый Феликс, — он почти шептал, — желание человеческого тепла и любви не делают тебя грязным, — Хван с особой нежностью поглаживал щёку парня напротив него. — Особенно, когда ты хочешь этого от человека, который желает этого так же сильно. Он провёл большим пальцем по его нижней губе, дразняще и настойчиво, заставляя приоткрыть губы. Феликс послушно раскрыл их, чуть прикрывая глаза, и на пробу лизнул подушечку пальца, впоследствии обвивая весь палец губами и начиная жадно его облизывать, быстро работая языком. Хёнджин вынул палец, услышав характерное хлюпанье. — Стоит ли мне быть особенно осторожным или Феликс уже опытный мальчик? — Феликс падок на похвалу и особое отношение к его персоне — Хван это уже выучил. Он не убирал ладони с подбородка танцора и большого пальца с губ, пока обходил сбоку от стойки, вставая позади Феликса. Одну руку он положил на плечо, а кончиками пальцев второй едва касаясь провёл вдоль адамова яблока и глотки, ведя ею прямиком к вороту рубашки. — Я не девственник, но… — Ли судорожно выдохнул, ощущая лёгкие прикосновения к его шее. — Но будь осторожнее. Пожалуйста. — Хорошо, милый, — Хван наклонился точно к его правому уху и прошептал. — Я хорошо о тебе позабочусь. И принялся одна за другой расстёгивать пуговицы на его рубашке. Губами он припал к его шее, начиная с мягких, еле ощутимых касаний губами, переходя к мокрым поцелуям и посасываниям. Когда рубашка была расстегнута и приспущена с плеч, Хван оставил укус на правом плече Феликса, вырывая из него шумный вздох. Отстранившись и пронаблюдав за появляющимися отметинами, Хёнджин прокрутил стул на сто восемьдесят градусов, разворачивая уже порядком подтаявшего Ли к себе лицом. Опёршись одной рукой о бедро танцора, Хван подцепил его подбородок большим и указательным пальцем и приподнял его наверх, страстно впиваясь в губы Феликса и сминая их от начинающих переполнять его эмоций. Ладони Феликса легли на шею Хвану, обеспечивая себе опору, пока Хёнджин крепко сжимал его бедро, а второй рукой направлял его голову, углубляя поцелуй. Феликс тихонько хныкал другому в губы, желая большего, и, словно поняв его, Хёнджин скользнул языком в его рот и принялся вылизывать его. С чувством, с жаром, со вкусом. Проходясь по каждому миллиметру его языка. Вырисовывая на нём одному ему понятные узоры. Чувства растут, гудят, как провода под напряжением, готовые выплеснуться. И Хван прокусывает нижнюю губу Ли, вырывая из него стон боли, смешанный с мазохистским наслаждением, и голодно проводя по ней напоследок языком: с губы начинала сочиться кровь. — Х-хёнджинни, — жалобно и томно, шёпотом. Его глаза закрыты, голова откинута назад. — Хёнджинни... — Да, ангел? — Пожалуйста, Хёнджин-и. Его грудная клетка изгибалась навстречу Хвану, он нетерпеливо ёрзал бёдрами по стулу, желая близости с ним. В глазах хореографа он выглядел чертовски нуждающимся, и от этого ему было приятно: этот чудесный молодой человек с изящными руками, с тонким, кажущимся хрупким, телом и с такой волшебной внешностью нуждался только в нём, в Хёнджине; только Хёнджин мог дать то, что ему было нужно. От этих мыслей жар разбежался по всем уголкам его тела, заставляя продолжать начатое. Хёнджин прильнул к шее Феликса губами, с ходу оставляя темнеющий засос и наконец снимая рубашку. А затем лёгкими, но чувственными поцелуями начал спускаться к ключицам — Ли зашёлся в коротких шумных постанываниях. Он провёл языком по одной косточке, голодно вонзаясь в неё зубами в конце пути. Его ладони поглаживают бока Феликса, заставляя второго дрожать, пока сам он тонул в ощущениях от абсолютного владения парнем перед ним. Почувствовав на одном своём соске горячую влагу, Феликс выгнулся в лопатках и в немом стоне до предела откинул голову назад, крепко хватаясь за плечи Хвана. Язык Хёнджина нещадно облизывал чувствительную горошину, пока скручивал между пальцев вторую, уже набухшую от ожидания и нетерпения. Ли — чёртово произведение искусство. То, каким отзывчивым и чувствительным было его тело, сводило Хёнджина с ума и желало сделать Феликсу в разы приятнее; показать, что он заслуживает только самых тщательных и чувственных ласк, полных любви и заботы. Хёнджин слегка царапает один из сосков зубами, вызывая во втором жалобное хныканье. Феликс млел от прикосновений и уже совсем не был в трезвом уме: он доверял мужчине, который прямо сейчас с невероятной нежностью пересчитывает музыкальными пальцами каждое его ребро, пока его губы оборачиваются вокруг второго соска. Двумя руками Ли зарывается в волосах мужчины, мучающего его, пытаясь прижать его к себе ещё ближе. Его ногти царапают кожу головы Хёнджина, заставляя второго протяжно промычать и в отместку чуть прикусить набухший бутон. Но ощущение острой боли в таком нежном месте лишь усилило хватку в волосах Хвана. С трудом оторвавшись от груди Феликса, мужчина опасно близко приблизился к его лицу, оставляя между их губами дразняще маленькое расстояние. Он стоит между его раздвинутых бёдер, его руки крепко обхватывают талию танцора, не давая ему возможности отодвинуться даже на сантиметр. Ли тяжело дышит, закинув голову назад: его щёки покраснели, чуть влажные ресницы подрагивают, а руки свисают с плеч Хвана. Неожиданно для плавающего в патоке Феликса, Хёнджин убирает одну руку с талии и кладёт её на образовавшийся от настойчивых ласк бугорок, медленно проводя по нему и сжимая. Феликс резко поднял голову, шипя от внезапного внимания к его члену. Его глаза широко раскрылись, а руки обвились вокруг шеи, пока сам он отчаянно желал большего воздействия, толкая бёдра навстречу касанию. Их губы вновь были в опасной близости — они буквально притягивались друг к другу — но неожиданно Хёнджин крепче сжал желающий высвобождения орган, заставляя парня громко застонать. — Хёнджин, пожалуйста... — Пожалуйста, что, ангел? Он издевался: Хван прикусил нижнюю губу и томным взглядом сквозь ресницы осматривал охмелевшее от ласок лицо напротив, пока его рука продолжала медленно ощупывать форму члена. Он сам был до безумия возбуждён, но эта игра с Феликсом крошила его и позволяла чувствовать такие оттенки эмоций, какие ему ещё не доводилось испытывать. Перспектива озвучить вслух свои желания окрасило лицо Феликса в багровый — это было видно даже в полумраке комнаты. Но он понимал, что должен сделать это, игнорируя стеснение: он ощущал, как его член начинал пульсировать под крепкой хваткой Хёнджина, желая освободиться от облегающих брюк и получить долгожданную разрядку. Его чувствительные, уже порядком растерзанные соски ещё больше затвердевали на прохладном воздухе комнаты, однако его щёки были обжигающе горячими. Феликс положил ладонь на грудную клетку Хвана, вцепляясь пальцами в ткань пиджака, пока второй зарылся в волосы на его загривке. Он едва коснулся губами его губ, после проводя по ним языком — это был крайне красноречивый жест — и направил свой взгляд в полные желания глаза Хёнджина. — Пожалуйста, Хёнджин, трахни меня так, чтобы я забыл, кто я есть на самом деле. Хван усмехнулся, пуская по телу Ли электрические разряды, и переместил свои руки на пояс брюк Феликса, притягивая его к себе и ударяясь своим пахом об его. Танцор охнул, захлёбываясь воздухом, и резко оттянул волосы мужчины. — Одетта пожелала стать моим лебедем? Феликс развалился. Распался до атомов. Стал горячей лужей. Ли не смог сдержать протяжного хриплого стона; он прижался щекой к плечу Хвана, опаляя его шею тяжёлым горячим дыханием. Он сильнее вжался пахом в бёдра напротив, начиная с усилием тереться о них, задыхаясь от выбивающих воздух чувств. — Я не слышу ответа, Одетта. Он уже был близко. Эти, казалось, простые слова, превращали его внутренности в сплошной оголённый нерв: он ощущал, как кровь скользит по сосудам, щекоча его изнутри, а тепло в паху изводит его, заставляя подгибать пальцы на ногах. — Д-да, — тихий и подрагивающий голос, сопровождаемый тяжёлым выдохом. — Я х-хочу этого. Я так хочу этого, — очередное, особенно настойчивое, движение таза напротив, отчего в глазах Феликса поплыли мушки, а с губ слетел плаксивый стон. — П-п– ах– жалуйста, Хёнджин... — Всё, что мой прелестный лебедь пожелает, — и прижимается к его губам, целуя настойчиво и очень горячо. В этот же момент Хёнджин чуть отстраняется и расстёгивает так мешающие Феликсу брюки. Ли наблюдал за быстрыми, но точными движениями даже с некоторой завистью: его руки сейчас неистово дрожали. Не медля, Хван обвивает талию танцора, стаскивает его с барного стула, срывая с его губ возбуждённое "ах", и с ходу хватает за пояс брюк и стягивает их вниз. От такого напора Феликс опирается руками о стул позади и кусает нижнюю губу, стараясь унять порыв возбуждения, волной накрывающий тело: он был почти полностью обнажён в отличие от полностью одетого Хёнджина. От этой мысли его ноги подкосились, а по телу прошлась волна дрожи — он чувствовал себя таким хрупким и беззащитным. И его это чертовски заводило. В его глазах блеснули дьявольские огни, когда Хван помог ему избавиться от брюк, оказавшись на корточках и посмотрев Феликсу в глаза снизу вверх. Хёнджин начал вести ладонями от самых голеней по бокам ног Феликса, оглаживая их и не отрывая взгляда от его глаз. Его руки двигались мучительно медленно, словно намеренно дразнили и так напряжённое тело Ли. Его конечности безумно дрожали, выдавая степень его возбуждения, в то время как мужчина, бессовестно смотрящий на него снизу вверх, был до жуткого спокойным. Однако чутким и понимающим. Пальцы мужчины уже скользили по бёдрам Феликса, выводя круги — это было бы расслабляюще, если бы не нынешнее состояние Ли, сравнимое только лишь с оголённым проводом. Он всё ещё неотрывно смотрел в его глазах, пуская по бедному дрожащему телу волны и волны мурашек и тепла. Феликс больно кусал губы и вцеплялся пальцами в сидение стула за своей спиной: он уже не мог это терпеть. — Ты такой очаровательный, Ликси, — вкрадчиво начал Хван, поднимаясь всё выше и выше и кладя свои руки на резинку нижнего белья танцора. — Разламываешься на части, но терпеливо ждёшь, когда я дам тебе то, что ты от меня хочешь. Феликс хнычет, перемещая одну рук в волосы Хёнджина, когда чувствует, как тот сквозь ткань касается губами его изнывающего члена. А затем чувствует, как Хван медленно проводит языком по нему через одежду. Это горячо, мокро и особенно возбуждающе. Ли скулит и толкается бёдрами навстречу, желая большего, на что Хёнджин только лишь улыбается, выпуская негромкий смешок, отдающий лёгкой вибрацией в орган Феликса. Не желая больше мучить танцора, Хван берётся за резинку нижнего белья и расправляется с ними так же методично, как и с брюками ранее. Ли ахает, сжимая волосы мужчины, от резкого контраста прохладного воздуха и разгорячённой плоти. Его глаза застилала пелена возбуждения, заставляющая его вот-вот потерять самообладание. Не медля, Хёнджин обхватил его член рукой и начал медленно водить ею, смотря наверх в попытке найти взгляд Феликса. Но сейчас он был полностью погружён в ощущения: его глаза плотно зажмурены, губы округлились, а брови сошлись на переносице — невероятно красивый. — Посмотри на меня, Одетта, — вкрадчивый, но требовательный голос заставил охмелевшего парня открыть глаза и опустить глаза в сторону источника звука. — Вот так. Не смей отворачиваться. И снова острая волна возбуждения прошлась по телу Феликса. Ему безумно нравится то, в каком положении он находится. Тем временем Хван постепенно ускорял движения рукой, пока второй вырисовывал круги на бедре. Увидев, как Феликс млеет от прикосновений, Хёнджин приблизился к члену и кротко, кончиком языка, не прерывая зрительного контакта, лизнул отверстие уретры, вырывая из танцора шумный выдох. Это подначило его обернуть губы вокруг покрасневшей головки и начать посасывать её, медленно и размеренно, пробуя на вкус и продолжая двигать ладонью по длине. Феликс послушно неотрывно смотрел в глаза Хёнджина, ощущая, как с каждым действием мужчины он всё ближе подходил к краю. Его взгляд мутнеет, бёдра дрожат, щёки горят, а Хван бесстыдно сосёт, с большими, блестящими и такими невинными глазами смотря в его. Внезапно мужчина прервал зрительный контакт и, взявшись за таз Феликса, проскользил обернутыми вокруг члена губами, взяв его глубоко в рот. Ли протяжно и низко стонет, усиливая хватку в волосах мужчины и пытаясь свести бёдра вместе из-за таких ярких ощущений: Хёнджин качает головой вперёд-назад, с каждым разом вбирая всё больше, одновременно с этим извиваясь языком вокруг члена. Он сжимал его тазобедренные кости и локтями удерживал бёдра в начальной позиции, не позволяя их сводить. Ли в который раз за вечер почувствовал себя уязвимым. Феликс каждый раз громко стонет, когда ощущает, как головка его члена ударяется о заднюю стенку глотки Хвана. Узел в его паху затягивался с каждым движением всё больше и больше, отчего танцор невольно начал покачивать бёдрами в такт движениям головы мужчины. Хёнджин делал минет умело: для него это было сродни тому, чтобы облизывать леденец на палочке — в пространстве кухни растворялись его причмокивания, мычание и шумные вздохи. Он гортанно постанывал каждый раз, когда брал член в рот до самого основания: он сжимал горло вокруг головки, ощущая, как хватка на его волосах усиляется, а движения бёдер Феликса становятся рваными и неритмичными. Хван отрывается с издевательским хлюпаньем, поднимая голову вверх и моментально находя мокрые большие глаза Ли, и дразняще облизывается, громко усмехаясь: Феликс дрожал, выпуская тихие судорожные вздохи, чуть ли не плакал от исчезнувших ощущений и несостоявшегося оргазма и смотрел в хитрые глаза мужчины. — Х-хён… — Хёнджин чувствует, как его с силой тянут за волосы, отчего он самодовольно скалится тому, до какого состояния довёл танцора: не выдержав, он закинул голову назад и тихонько захныкал, пока его конечности предательски подгибались. — Боже, зачем ты т-так, просто сделай уже это наконец. — Сделай что, милый Феликс? — как же ему нравится издеваться над ним; мучить, оттягивая сладостный момент, которого Феликс так жаждет. — Ты только скажи, и я сделаю это со своей страстью, выращенной для тебя. Ли находит в себе силы горько усмехнуться и поднимает голову, вновь встречаясь взглядом с мужчиной, так и не изменившим своего положения. — Ты такой романтик, Хёнджин, — дрожащей рукой он проглаживает его волосы по всей длине и, останавливаясь на задней части его шеи, слегка сжимает её и низким голосом томно проговаривает. — Сделай меня своим. Хвану не нужно повторять дважды — он выпрямляется и, принимаясь снимать пиджак, припадает к губам Феликса и жадно целует их, удивляя второго своей напористостью. Про страсть мужчина не шутил: спустя несколько мгновений Феликс вернулся в прежнее разомлевшее состояние и позволял Хёнджину кусать, облизывать и посасывать его губы без возможности сделать ничего, кроме как принять всё то, что ему дают. Часть костюма тихо упала на пол за спиной Хвана, оставляя его в вязаном свитшоте. Он отстранился от губ Ли с влажным чмоком и потянулся к собственной талии, намереваясь снять верх, но внезапно на его руки легли чужие ладони, останавливая его. Хёнджин вопросительно взглянул на танцора. Феликс смущённо отвёл взгляд в сторону, не убирая рук с чужих. — Я бы хотел, чтобы ты… Остался одетым, — его скулы, что заметно даже во мраке кухни, густо краснеют, пока пальцы переплетаются с пальцами Хвана, притягивая за них мужчину ближе к себе. — У моей Одетты специфичные наклонности. Интересно, — он наклоняет голову набок, с прищуром глядя на смущающегося парня. Феликс тушуется и опускает взгляд на соединённые руки, с каплей нервозности поглаживая костяшки мужчины большими пальцами. Хёнджин нежно улыбается, наблюдая столь очаровательное поведение парня напротив. И не смея больше позволять Феликсу смущаться и думать о том, что его просьба странная, оставляет мокрый поцелуй на его губах и поворачивает его к себе спиной, прижимая к барной стойке и наваливаясь на него всем телом. Ли зашипел, ощутив под животом холодную поверхность гарнитура. Мужчина нежно касается губами его ушного завитка и что-то успокаивающе шепчет, вызывая бегущие по всему телу Феликса мурашки, а затем прокладывает дорожку мягких поцелуев от уха до лопаток, пока его ладонь любовно оглаживает одну из ягодиц. Ли льнёт к каждому касанию его губ к коже, а ощущение ладони на чувствительной коже бедра пускало его в дрожь. Дойдя до лопаток, Хван припадает к одной из них и начинает с чувством её посасывать, намереваясь оставить след. След, который бы на первое время напоминал Феликсу об этой ночи. Закончив создание своеобразной метки, Хёнджин оценил свою работу и оставил трепетный поцелуй на её месте. Шлепок. Феликс протяжно стонет, опираясь лбом о поверхность стойки. После длительных поглаживаний боль была ослепляющей, пусть и не такой сильной. Внезапно чувство веса на его спине исчезло, и на смену ему пришли прохлада и пустота. Кожа на ягодице слегка покалывала: удар был совсем не слабый; на спине всё ещё ощущались фантомные поцелуи. Феликс думал. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Хёнджин взял его грубо и без какой-либо подготовки, ведь нет ничего лучше, чем ощущать на следующий день последствия бурной ночи; но с другой стороны, ему так нравилось ощущать себя кем-то по-настоящему хрупким и требующим трепетного отношения, что он принимал эту игру Хвана. Эту игру, которую мужчина растягивает, как тягучую карамель. Сладкую, липкую, горячую. За спиной раздаётся шуршание, а чуть погодя Ли чувствует ладонь на своей пояснице. Он решает прижаться к бару щекой, надеясь боковым зрением увидеть то, что происходит за ним, но ничуть не преуспевает в этом. Зато ощущает, как прохладная и влажная подушечка пальца Хёнджина касается его сжатого колечка мышц. Феликс удовлетворённо выдыхает и закрывает глаза. Приняв услышанный звук за приглашение, Хван начинает медленно распределять смазку круговыми движениями, внимательно наблюдая за тем, как танцор реагирует на его касания. Когда Феликс выпустил очередной судорожный выдох, Хёнджин начал медленно вводить указательный палец, позволяя танцору привыкнуть к ощущениям. Он вновь атакует его лопатки: оставляет на них как нежные, так и страстные поцелуи, оставляющие после себя следы; легко кусает за выпирающие косточки и обводит их языком, показывая своё обожание. Тем временем он уже двигает пальцем в небыстром темпе и наслаждается короткими вдохами-выдохами парня под ним. К указательному присоединяется средний палец, заставляя Феликса резко вдохнуть больше воздуха и оторвать от поверхности стойки голову, закидывая её назад. Хёнджин наклоняется к его ушку и начинает посасывать за завиток, в это же время успокаивающе поглаживая его поясницу. Пальцы медленно и осторожно двигались, не желая причинять боли — Феликс постепенно стал расслабляться, тая под касаниями чужих губ. Хван переместился к шее Феликса и начал оставлять на ней многочисленные поцелуи, пока пальцы, растягивающие вход, принялись разводиться на манер ножниц. Тихое "ох" слетело с губ Ли: оно звучало высоко и чуть сломано и совсем не сигнализировало о боли. Наконец на смену ей начало приходить долгожданное наслаждение, из-за которого глаза закатываются; наслаждение, которое заставляет сжимать пальцы на ногах и крепко хвататься хоть за что-нибудь. Хёнджин уже свободно двигал пальцами внутри; он ускорял движения, становясь менее осторожным: увеличивающиеся в громкости постанывания Феликса подначивали его и заставляли терять терпение. Ли вскрикивает, когда чувствует, как чужие зубы крепко сомкнулись на его загривке, а к двум пальцам внутри присоединился третий, обеспечивая невероятное растяжение, сопровождаемое лёгкой болью. Хван уже не осторожничал, как это делал в начале — он лишь дал немного попривыкнуть, прокручивая пальцы, и продолжил двигать ими в ранее установленном темпе. Феликс сходил с ума: уже во второй раз за небольшой промежуток времени он приближается к оргазму. Он чувствует болезненное тепло внутри живота, увеличивающееся с каждым быстрым толчком пальцев; его налившийся кровью член изнывает и сочится смазкой, желая того, чтобы к нему прикоснулись и довели до рязрядки. Но Феликсу так хочется ощутить в себе Хёнджина, прежде чем он кончит, поэтому он старается игнорировать это желание. Правда, попадание пальцами по его особенно чувствительному месту вот-вот разрушит его планы. Феликс давится воздухом и пронзительно стонет, резко выгибаясь в спине: он уже видит звёзды перед глазами, а в ушах нарастает звон. Он уводит за спину руку, хватаясь ею за предплечье Хёнджина в попытке остановить его. — ОгосподиХёнджин, нет, стой, — чувств слишком много — они везде, — отчего голос Феликса звучит тихо и сипло, — стойстойстой, п-подожди. Очередное попадание по простате практически выбивает из танцора душу — его глаза закатываются, хватка на руке Хёнджина становится стальной, а сам он всхлипывает от переизбытка чувств: он старается отсрочить свой оргазм, но это слишком. — Боже, б-блять, Хёнджин. И он останавливается, резко вынимая пальцы из Ли и выбираясь из хватки его цепких пальцев на предплечье. Сейчас Феликс неудовлетворён настолько, что ему хочется рвать и метать. Он тяжело дышит, прижавшись лбом к гарнитуру; член всё так же возбуждён, а тепло в его паху становится колючим и причиняет боль — больше душевную, конечно. На дрожащих руках танцор медленно поднимается, выпрямляясь и разворачиваясь лицом к Хёнджину, который уже был готов продолжить начатое: он уже позаботился о защите и неторопливо водил рукой по своему порядком затвердевшему члену. Они встречаются взглядами: один — помутневший и второй — потемневший. — Хёнджин, я хочу оседлать тебя, — звучит он сломано, но эти звуки безумно привлекательные. Губы Хвана изгибаются в лёгкой ухмылке. Он подходит к Феликсу, приподнимает его подбородок двумя пальцами свободной руки и сливается с ним в нежном, сладком поцелуе. Ладонью ведёт по его бокам, огибая его талию и бёдра, и, подхватывая его под ягодицами, поднимает на руки, заставляя Ли обернуть ноги вокруг его талии и обхватить его за шею руками. Чуть продвинувшись спиной назад, Хёнджин оказался у дивана, на который сходу сел, не ослабляя хватки на бёдрах Феликса. Они продолжали трепетно целовать друг друга, из-за чего у обоих под кожей распространялось нежное чувство. Любовь?.. — Давай же, мой милый Феликс, — прошептал он, как только отстранился от танцора. Одной рукой Хван гладил его по спине, пока вторую упокоил на его талии, слегка сжимая её. И всё это время он смотрел на него с нежной улыбкой и с сияющими глазами. И не теряя больше ни минуты, Феликс приподнялся на коленях и, рукой приставив головку члена Хёнджина к своему входу, начал медленно опускаться, хватаясь за его плечи. Когда танцор опускается до конца, он удовлетворённо и протяжно стонет, ощущая долгожданное растяжение, несравнимое с пальцами. Привыкая к ощущениям, Феликс медленно двигал бёдрами по кругу, крепко сжимая пальцы на плечах Хвана. Тот неотрывно смотрел на него, пока перемещал руки со спины и талии на его ягодицы, успокаивающе поглаживая. Спустя считанные мгновения Феликс приподнимается на члене, оставляя внутри лишь головку, и, ещё крепче хватаясь за мужчину, резко опускается. Удовольствие змейками струится к его паху, вырывая из него нуждающийся всхлип. Не смея больше медлить, танцор начинает двигаться вверх-вниз, стараясь выстроить стабильно быстрый темп. Руки Хёнджина сжимали нежную кожу его ягодиц, помогая не сбиваться с темпа, пока сам он с наслаждением рассматривал прекрасное лицо парня, откинувшись на спинку дивана: его пухлые губы были раскрыты, глаза плотно закрыты, брови нахмурены; тонкий слой пота постепенно появлялся вдоль линии роста волос. Сидя здесь, прямо на члене Хвана, на его диване, в его доме, он был таким великолепным. С каждым движением члена внутри Феликс ощущал, как все его внутренности скручиваются: он ждал этого так долго. Его дыхание заметно участилось, а с губ стали слетать всё более пошлые звуки. Опустившись в очередной раз, но более резко, чем в предыдущие, Феликс вскрикивает и упирается лбом в ключицу мужчины: в этот раз головка прошлась точно по его простате, словно ударяя током. Дрожь разошлась по его коже мурашками, доходя до головы и окутывая её дымкой зарождающегося безумного наслаждения. Крик побудил Хёнджин к действиям. Тот, шире расставив ноги и покрепче взявшись за его ягодицы, принялся двигать бёдрами, перетягивая инициативу в свои руки и позволяя танцору погрузиться в окутывающее его опьяняющее состояние; позволяя утонуть в этом ощущении. Мужчина сразу зашёлся в быстром темпе, наполняя комнату звуками глухих шлепков кожи о плотную ткань брюк. Одну руку он переместил с ягодицы в волосы Феликса, ближе прижимая его к себе, пока тот использовал ключицу Хвана, как кляп, кусая её в попытке заглушить крики. Хёнджин двигался неустанно, ничуть не снижая темпа, что только сводило Феликса с ума: сладкое острое чувство росло в нём стремительно быстро, затягивая его взгляд пеленой, а разум — густым туманом. Он потерял нить мысли. Всё, что существовало для него на данный момент — Хёнджин. Хёнджин, который временами легонько касался его виска губами; Хёнджин, который прижимал его к себе, зарыв руку в волосах; Хёнджин, который шептал ему на ушко, какой он замечательный и хороший мальчик, так идеально его принимающий. Хёнджин, который так хорошо доводил его до состояния, когда всё, что Феликсу хочется — это кричать, ближе прижиматься к Хвану и крошиться в его руках. Мужчина сбавил темп, быстро проговорив что-то похожее на "давай-ка попробуем по-другому", и, вновь подхватив уже не соображающего танцора под ягодицами, снял его со своего члена. Феликс протестующе захныкал, сжимая Хвана бёдрами: в уголках его глаз появились первые слёзы — как жестоко прерывать такой невыносимо приятный момент. Хёнджин бесцеремонно бросил его лопатками в подушки, лежащие на диване. Быстро схватив одну из них, он подложил её ему под поясницу и, разведя ноги Феликса в стороны, резко вошёл в него снова. Ли сильно выгнулся в спине, мигом обвивая талию Хвана ногами, и громко застонал, цепляясь за подушки под его головой. Хёнджин не щадил его совсем: в этом положении он каждый раз попадал по его чувствительному месту, заставляя неистово дрожать и выгибаться до хруста. Мужчина прильнул к его шее, жадно целуя её везде, где только можно; он добрался до одного из его ушей, мокро облизывая раковину и кусая за мочку. — Х-хёндж-жин, — еле проговорил тот, почти плача: его глаза были на мокром месте, — п-прошу тебя, пожалуйста, п-пожалуйста… Очередной громкий стон, переходящий в крик: Хван обернул вокруг его члена ладонь и начал двигать в такт толчкам. Феликс был не способен сдерживать свои звуки, потому он хрипло кричал, вцепившись за ткань свитшота мужчины над ними. Ли подмахивал собственными бёдрами, преследуя желанный оргазм, и Хёнджину не оставалась ничего, кроме как ускориться ещё больше — танцора швыряло по подушкам. — Давай же, мой милый Ликси, — загнанный шёпот Хёнджина пробивался через дымку без проблем: в его шёпоте Феликс готов купаться. — Отпусти себя, мой прекрасный лебедь. И вот она — наивысшая точка наслаждения. Феликс заходится в дрожи и раскрывает рот в немом крике: наконец он кончает, извергая сперму себе на живот. Он обвивает руки вокруг шеи всё ещё двигающегося Хвана, выгибаясь в спине и прижимаясь грудью к его. Толчки Хёнджина становятся рваными, сам он утыкается Феликсу в шею и начинает безудержно стонать, вызывая на коже танцора бесчисленные мурашки — Ли плаксиво стонет в ответ от слишком большого количества ощущений, свалившихся на его тело. Феликс снова содрогается, закатывая глаза и прижимая мужчину как можно ближе к себе, когда чувствует, как внутри него теплеет, а толчки Хвана постепенно замедляются. Они лежат и шумно дышат, их грудные клетки вздымаются от каждого вдоха. Щёки Феликса влажные и чуть поблёскивают на слабом свету, его макияж размазался, некоторые стразы пропали со своих мест. Кожа Хёнджина блестит из-за пота, а его волосы в полнейшем беспорядке. Мужчина отстраняется от шеи Феликса и привстаёт на руках, выходя из него и снимая презерватив. Танцор перестаёт чувствовать вес второго на диване — он перекатывается набок и пытается привстать на локте, но в нём осталось слишком мало сил после всего того безобразия, что с ним сделал Хёнджин. Поэтому он лежит, зарывшись в подушках, и пытается привести себя и дыхание в порядок: его до сих пор немного потряхивало. Совсем рядом прогибается диван. Ласковые руки поворачивают его на спину, а затем проводят по нему влажной прохладной тряпкой, стирая пот и засохшую на животе сперму. — Как ты, Ликси? — его голос низкий и хриплый. Ли с трудом размыкает веки и смотрит на Хвана, с лёгкой улыбкой. — Я почувствовал себя настоящим лебедем благодаря тебе, — шёпотом и с чувством, — было так легко; я будто летал. Хёнджин посмеивается, легонько шлёпая Феликса по бедру. — Не преувеличивай, — танцор и сам начинается хихикать, наблюдая за тем, как мужчина очаровательно смущается. Хван был без футболки, а вместо брюк на его ногах были домашние штаны. — Я принёс тебе одежду. Он помогает принять Феликсу сидячее положение и одеться, пока второй с чистым любопытством рассматривает его. — Я не могу поверить, что хотел, чтобы ты оставался в одежде. Хёнджин самодовольно улыбается, с хитрым прищуром глядя в глаза другому. — Хочешь остаться на ночь? — предложение заставило щёки Феликса окраситься в багровый, а взгляд переместиться в сторону барной стойки, где всё началось: на ней бесхозно стояли миска с салатом, два бокала и белое вино. Хван проследил за взглядом Ли и тихо усмехнулся. Да уж, это действительно было не так, как он задумывал изначально. Но получилось даже лучше. Не дождавшись ответа, Хёнджин ласково повернул лицо Феликса, взяв его в свои ладони. Они столкнулись сияющими удовлетворёнными взглядами, наполненными неозвученных чувств, и не смели разрывать столь интимный зрительный контакт. Впрочем, они и не могли. Ли положил поверх чужих ладоней свои и, стремительно приблизившись к лицу мужчины, прижался к его губам в целомудренном поцелуе.