Swan Lake

              Рождество и канун Нового года — время, когда мир замирает, а привычную рутину заменяют яркие красно-золотые огни, блестящая мишура, украшающая полки в магазинах, стройные припыленные снегом ёлки с мерцающими игрушками на любой вкус и цвет и подарочные коробки с пышными бантами, вселяющие и в детей, и взрослых сладостное ожидание чуда и волшебства. Город давно засыпан тонким слоем снега — настоящее чудо для их климата. Центр города — чудная фигурка в большом стеклянном шаре: все площади переливаются огоньками всевозможных цветов, кругом слышится детский смех и виднеются широкие счастливые улыбки. Каникулы в полном разгаре, все давно окунулись с головой в рождественское волшебство. Феликс любуется площадью перед театром через окно своей гримёрной, пока стилист — Чонин — за его спиной тщательно расчёсывает его белокурые волосы. Меньше чем через пару часов прозвенит первый звонок, знаменующий неминуемое приближение начала спектакля «Щелкунчик», в котором он и Хёнджин исполняют культовое па-де-де в ролях прекрасной Феи Драже и её надёжного кавалера. Стоит ли говорить о том, что подготовка к этому балету была поистине сложной? Даже несмотря на то, что хореограф-постановщик — Хёнджин. Казалось бы, близкие отношения Феликса с Хёнджином могли облегчить ношу на его плечах: прогнать лишнее давление, вселить уверенность в себя и свои силы, оградить от завистливых взглядов и избавить от ненужной конкуренции. Но Феликс наивно полагал, что их влечение друг к другу сильнее профессионализма Хёнджина. Хёнджин порой относился к нему суровее, придирчиво оценивал даже самые маленькие недочёты, которые позволял другим, и гонял его больше остальных, невзирая на то, что у Феликса всего один выход. Но как говорит Хёнджин: «Зато какой!» Сначала было тяжело. Феликс старался на износ, проводил всё свободное время в зале у станка, отрабатывая па и доводя их до идеала — всё-таки ему не привыкать. Но как же ему хотелось, чтобы Хёнджин хотя бы разочек отнёсся к нему на репетиции так, как относится к нему за пределами театра: с нежностью, чутко и осторожно, внезапно целуя за каждый маленький успешный шажок. Хёнджин его действительно разбаловал, и Феликс понимал это. Самым большим страхом Феликса было то, что вся остальная труппа считала, что он получил такую знаковую роль через постель: после успешного «Лебединого озера» и внезапного их исчезновения со званого ужина поползли слухи об их возможной связи; но всё, в какой-то степени, обошлось, и все в театре считают с точность до наоборот — они что-то не поделили, не сошлись мнениями, и теперь Хёнджин выказывает свою неприязнь через суровое отношение в постановке. Ведь нет мести лучше, чем уничтожить амбиции и разбить блестящую репутацию вдребезги. Из-за этих сплетен в адрес Феликса иногда прилетали самодовольные комментарии тех, кто решил таким образом подорвать его состояние. Но в один прекрасный день он был настолько сыт ими по горло, что всё-таки смог заслужить похвалу от Хёнджина: тогда он расплылся в такой широкой улыбке, в такой восторженной и довольной, что Феликс открыто покраснел прямо на сцене, стоя в конечной позиции и чувствуя, как дрожат его руки. Этот случай заткнул всем рты и заставил их переосмыслить своё мнение насчёт них и их отношений. Из мыслей его вырывает резкая лёгкая боль — Чонин будто бы намеренно неаккуратно провёл расчёской, пытаясь привлечь внимание. Феликс часто моргает и через зеркало смотрит на него, что сердито глядит в ответ с резинкой в зубах. — Что делать будем? — его речь, на удивление, чёткая. — У тебя волосы сильно отросли, можно намудрить чего-нибудь интересного. — Оу… — Феликс смотрит на себя в зеркале, придирчиво оглядывая чуть завивающиеся на концах локоны, прикусывает щёку изнутри и невольно вспоминает, как Хёнджин прокручивал прядь его волос между пальцами ночь назад и сказал, что было бы поистине волшебно, если бы лёгкие завитки подпрыгивали вместе с ним во время поворотов и прыжков. — Думаю, пучка будет достаточно, но… — он переводит взгляд на Чонина. — Давай выпустим пару прядей у лица и закрутим их? Чонин кивает, подбрасывая расчёску. Та исполняет завораживающий кульбит в воздухе и приземляется точно в руку стилисту. — Будет сделано. Он сосредоточенно зачёсывает волосы, оставив пряди у лица и не оставляя ни одного неаккуратно торчащего волоска на макушке, наносит гель для волос, тщательно распределяя его, и фиксирует хвост резинкой. — Нервничаешь? — спрашивает он, пока оценивающе осматривает через зеркало голову Феликса, осторожно вертя ею из стороны в сторону. — Немного, — смущённая улыбка появляется у него на губах. — У тебя всё получится, — легко слетает с губ Чонина. Так, будто это факт, не требующий какой-либо аргументации. — Я в тебе никогда не сомневался, а сейчас, после тщательной работы с Хёнджином, я уверен в тебе на все двести процентов. Феликс пыхтит. — Ты мне льстишь. — С чего бы мне, — усмехается Чонин, закручивая жгутик вокруг резинки, и начинает осторожно вставлять шпильки. — Я видел всё своими глазами. У тебя потрясающие способности, Феликс. А та обидная чушь, которую говорят остальные — ложь и провокация. Ты ведь сам это понимаешь. Одна шпилька таки укалывает кожу его головы, и Феликс ойкает, морщась. Чонин торопливо извиняется. — Понимаю, — Феликс виновато улыбается в зеркало. Чонин надевает на шишку сеточку под цвет волос. — Но в этот раз даже страшнее. Не хочется разочаровывать Хёнджина. — Ты не разочаруешь, — Чонин берёт с туалетного столика маленькую серебристую корону и аккуратно располагает её на макушке Феликса. В ход идут невидимки. — Он не зря выбрал на эту роль именно тебя. Вот кто, по твоему мнению, ещё мог бы подойти на неё? — Да кто угодно, — угрюмо тянет Феликс, за что Чонин специально укалывает его невидимкой. — Вообще никто, кроме тебя, — не менее угрюмо проговаривает Чонин и проверяет ровность установленной короны. — На эту роль берут того, кого будут с нетерпением ждать. Кого-то волшебного и…сладкого? — он усмехается. — Хёнджин знает, что делает. Он знает, какой у тебя огромный потенциал, он в курсе твоих амбиций. Он прекрасно осведомлён о том, как сильно тебя полюбила публика после «Лебединого озера». Конечно он даст эту роль именно тебе. Феликс ничего не говорит. Только сидит тихо, теребя ткань молочного боди на его бёдрах, и глядит на то, как переливаются сверкающие камешки на его груди. Чонин включает утюжок. — Слышал бы ты только, как тепло он о тебе отзывался на всех организационных собраниях. О твоём костюме и образе он говорил больше всего. Он хочет, чтобы твоя сцена была лучшей. А ведь Фея Драже вообще никакой смысловой нагрузки балету не приносит, — усмешка. — Была бы у него возможность, он бы сделал спектакль для тебя одного. Феликс краснеет. Алое тепло видно даже сквозь плотный тон и нежно-розовые румяна. Чонин дотрагивается до утюжка и резко отдёргивает руку. Дальше он работает в тишине, давая Феликсу возможность обдумать всё им сказанное. Он не сомневается в своих способностях: они объективно хороши для балета высокого уровня, он не уступает другим солистам, а некоторых даже превосходит за счёт своей блестящей техники. До появления Хёнджина в его жизни у него было много сомнений: Феликс всегда боялся, что может оступиться, не доделать особенно важный элемент, слишком сильно сосредоточиться на движениях, позабыв об эмоциях и подаче. Он боялся бы подобного и сейчас, но слова Чонина вселили в него небывалую уверенность: знать, что Хёнджин готов посвятить ему целый спектакль и говорить о нём, не переставая, на серьёзных встречах, греет ему душу. Танец Феи Драже и её кавалера действительно не самая важная часть спектакля, многие от неё попросту отказываются, а Хёнджин сделал на ней такой большой акцент, потому что захотел побаловать себя самого. Феликс несдержанно улыбается, когда ловит себя на мысли, что Хёнджин мог делать это всё чисто из эгоистических побуждений: помочь ему блистать, посмотреть на Феликса самому, вкушать сцену с ним, как терпкое вино — маленькими глотками, смакуя и тщательно распробуя. Он хочет насладиться его вариацией, его личным выходом, над которым он много работал, чтобы Феликс — его Феликс — мог показать себя во всей красе, расцвести подобно прекрасному цветку с бархатными лепестками, поласкать его взор своими плавными изгибами и улыбкой, растянувшейся на сладких губах. Феликс ощущает тепло в низу живота и невольно сжимает бёдра. Хёнджин безумен в своём обожании, но Феликс любит это в нём. — Готово, — лепечет Чонин, как только звук струящегося лака для волос затих. — Как тебе? Я решил использовать лак с блёстками; мне показалось, что так будет ещё лучше. И в самом деле: волосы Феликса нежно мерцали розовым, делая его поистине сахарным. — Чудесно, — Феликс мягко улыбается. — Спасибо большое. — Всегда пожалуйста, — Чонин улыбается в ответ. — Нужна помощь с костюмом? Феликс качает головой. — Нет, я сам. Спасибо. — Тогда побегу проверю остальных. Ни пуха, ни пера! — и вылетает за дверь, схватив бананку с набором «первой помощи»: расчёской, лаком и прочими принадлежностями для волос. — К чёрту, — выдыхает Феликс, когда дверь закрывается. Феликс бросает взгляд на пейзаж за окном — там, словно подтверждение его словам, словно знак, уверяющий его, что всё будет хорошо, пошёл снег. Крупные хлопья, похожие на перья, мягко падают, покачиваясь из стороны в сторону и слабо поблёскивая в свете гирлянд на площади. Феликс, заворожённый, позволяет себе некоторое время насладиться настоящим чудом. Он поднимается со стула напротив туалетного столика, подходит к вешалке, на ходу разминая стопы в тёплых балетных чуни. Тщательно отпаренная пачка зацеплена за уголок вешалки и ждёт своего хозяина, рядом с ней — воздушные фонарики, которые совсем скоро будут обвивать его плечи. Феликс начинает с пуантов — очень важно надеть их правильно и надёжно зафиксировать — и лишь затем надевает блестящую паетками и блёстками пачку и фонарики. В зеркале на него смотрит чудесная Сахарная Фея, ярко сияющая розовым и молочным белым. Он ведёт руками вдоль живота, ощущает ими мягкую ткань боди и чувствует, как лёгкое волнение начинает собираться в нём. Ещё немного, и прозвенит первый звонок. Он не успеет и моргнуть, и начнётся спектакль. А не закончив повторять свою вариацию, придёт время выходить на сцену — блистать в свете прожекторов, купаться во внимании сотен зрителей и слышать их восторженные восклицания и аплодисменты. А самое главное — танцевать для него — Хёнджина, что будет направлять его надёжными руками, вести за собой с нежной улыбкой и помогать ему сиять ярче любой звезды. Их выход должен стать точкой — яркой, пёстрой, после которой зрители несомненно будут хотеть ещё; они должны быть сценой, после которой Хёнджин облегчённо вздохнет и заявит, что спектакль прошёл успешно. Феликс хочет, чтобы Хёнджин любовался им и гордился. Кончики его пальцев покалывают от предвкушения. — Как я и думал, — Феликс вздрагивает, резко поворачивается к двери, со стороны которой доносится голос, — ты выглядишь потрясающе. Хёнджин закрывает за собой дверь и проходит вглубь гримёрной, уменьшая расстояние между ними. Сердце Феликса выделывает одному ему понятный акробатический трюк. Хёнджин берёт его ладони в свои. — Ты тоже хорошо выглядишь, — Феликс улыбается. Костюм Хёнджина совсем непривычный для танцора: вместо обтягивающих трико и лёгкой рубашки, не сковывающих движения, он одет в чёрный костюм тройку, подчёркивающий все его достоинства. Феликс соврёт если скажет, что у него не подгибаются коленки от одного только взгляда на него. — Спасибо, ангел, — Хёнджин сжимает его пальцы в своих. — Но сегодняшний вечер о тебе, а не обо мне. Феликс чувствует жар на скулах, предвидит, как растянутся губы Хёнджина в самодовольной улыбке, когда он заметит румянец на его щеках. Он закусывает губу — то ли кокетливо, то ли нервно — и смотрит на Хёнджина из-под ресниц. — Мне рассказали, как много шума ты наделал из-за одного меня. Как мне теперь танцевать, зная, что весь спектакль затеян только ради нашей сцены? Хёнджин усмехается и наклоняется чуточку ближе, нависая над ухом Феликса и дразня его теплом своего дыхания. — Этого я и боялся, — он вкрадчиво шепчет. — Мой Ликси узнает в чём вся загвоздка и откажется стараться во благо спектакля, зная, что мне достаточно лишь его присутствия. Веки Феликса трепещут, и он горячо выдыхает. — Но это ведь не так… — Ещё как так, — Хёнджин невесомо касается ушного хрящика губами. — Я знаю тебя. Знаю, как ты любишь купаться в моём внимании. Как ты хочешь показать другим свою связь со мной. Поэтому давай заключим небольшую сделку? Феликс хихикает. Его лицо горячо пылает, в груди собирается густое чувство предвкушения, ноги слабо дрожат от таинственного тона в голосе Хёнджина. — Сделку? — Станцуй так, как сделал это на последней сводной репетиции, и я объявлю всем о наших отношениях. Феликс чувствует кожей, как губы Хёнджина растягиваются в довольной ухмылке, в груди сердце трепещет и тепло становится об одной мысли о том, что все узнают о происходящем между восходящей звездой балета и известным балетмейстером. Феликс конечно хочет этого: хочет доказать всем тем ненавистникам, что он старательный и талантливый, что его трудолюбие привело его туда, куда он всегда стремился, а его желания вовсе не глупость и не наивность. Хёнджин был тем, кто не хотел выставлять их отношения напоказ так быстро: он боялся за то, что общественность не поймёт, начнёт объяснять каждый успех Феликса отношениями, а ему хотелось, чтобы Феликс рос, как артист, в здоровом окружении без слухов и сплетен. Хёнджин замечает реакцию Феликса и мягко целует его в висок. Феликс мелко дрожит всем телом. — Я всё ещё считаю, что нам не стоит делать этого ради твоего же блага, но если ты вновь докажешь свой потенциал своим блестящим выходом, то я не буду сомневаться в правильности этого поступка. Феликс сжимает его руки в своих, встаёт на носки пуантов и прижимается губами к губам Хёнджина, размазывая сладкий мерцающий блеск по его пухлым губам. Хёнджин едва ли борется с тем, чтобы не обвить его талию и не прижать к себе, сминая выглаженную пачку. Феликс чуть отстраняется, лижет кончиком языка его нижнюю губу напоследок и шепчет: — Я покажу всё на что я способен. Хёнджин улыбается одними уголками губ и целомудренно целует его.

***

Первый и второй звонки проходят мимо Феликса: он, погружённый в свои мысли и тщательно разогревающий мышцы и связки туловища, наблюдает за остальными участниками спектакля сквозь дымку волнения в глазах. Он видит Хёнджина, который подходит к каждому, ободряюще похлопывает их по плечам и улыбается — ритуал, который он никогда не пропускает перед началом выступления. Обычно Феликс глубоко профессионален. Обычно он не позволяет эмоциям досаждать ему уже за кулисами. Но сейчас, когда его взгляд не может оторваться от фигуры Хёнджина, плывущей среди пёстрых костюмов и взволнованных лиц, Феликс не чувствует своих ног и слышит биение сердца в ушах. Их взгляды неизбежно встречаются, и необъяснимый жар охватывает его. Хёнджин улыбается ему, таинственно сверкая взглядом, и, дав напутствие последнему на своём пути танцору, направляется прямо к нему, поправляя борты пиджака. Третий звонок помогает Феликсу воспрянуть ото сна, обрести привычное состояние собранности и охладить пылкие чувства. Когда Хёнджин подходит, он сдержанно улыбается. — Ни пуха, ни пера, ангел, — шепчет старший, едва ощутимо пробегая пальцами вдоль его спины. Феликс дрожит, судорожно выдыхая через приоткрытые губы. Всё вокруг становится глубоким синим, очертания крыш домов со снежными шапками появляются на заднике. — К чёрту, — звучит почти беззвучно и пропадает в бодрых звуках скрипки внезапно разразившейся увертюры. Следующее Феликс произносит одними губами: — Удачи, Хёнджин. Хёнджин улыбается одними уголками губ и под весёлые переплетения смычных и духовых инструментов проходит в первую кулису, из которой следить за разворачивающимися на сцене событиями будет куда проще. Пока увертюра погружает зрителей в нужную атмосферу и помогает танцорам немного отодвинуть неизбежное, Феликс рассматривает коллег на противоположной стороне сцены за кулисами и разминает запястные суставы. В который раз за всю свою карьеру он подмечает то, насколько танцоры балета всё-таки профессионалы своего дела: он никогда не видел, чтобы они демонстрировали зрителям лица, объятые напряжением и страхом, которые он лицезреет сейчас — как только их ноги в атласных пуантах ступят на освещённую горячими софитами сцену, они откинут всю нервозность и ослепят зрительский зал своими улыбками, что будут ярче любого освещения. Свет теплеет, и на сцене становится видна ещё совсем маленькая девочка, исполняющая роль Мари; несмотря на то, что ей всего двенадцать лет, она держалась как самая настоящая прима и проживала свою роль не хуже артистов с богатым опытом. Вскоре к ней присоединяется Фриц, мальчишка её возраста, подначивающий взглянуть в «дверную щёлку» — полупрозрачное полотно, которое скрывает их родителей, наряжающих ёлку. Они выглядят настолько искренне восторженными, что Феликс не может не улыбнуться. Он понимает, почему «Щелкунчик» — излюбленное театральное представление в канун Рождества и Нового года. Сюжет простой, с лёгкостью утягивает за собой благодаря ловкому трюку с превращениями, а из-за знакомых мажорных музыкальных мотивов сердце в груди неумолимо трепещет и рвётся присоединиться к волшебству, разворачивающемуся на сцене. Ни одна сводная репетиция ни сравнится с эмоциями, которые вызывает само выступление. Только сейчас, когда зрители в зале с замиранием сердца смотрят на сцену, а за окном кружат такие редкие для их города снежинки, Феликс чувствует аромат праздника и ощущает волшебство, что мягко течёт между его пальцами. Он, сам того не замечая, оказывается в тёплом детстве, что пахнет горячим молоком с мёдом, имбирным печеньем и свежесрубленной ёлкой; в детстве, что ассоциировалось с безопасностью, беспечностью и простотой во всём. В груди тепло (или это из-за палящих софитов, нагревающих сцену?), на кончиках пальцев покалывает от предвкушения чего-то чудесного, на душе тихо и спокойно. Первое действие спектакля проходит в мгновение ока — Феликсу даже грустно: хотелось пробыть в этом прекрасном состоянии как можно дольше, внимать происходящему на сцене с счастливой улыбкой от уха до уха и на мгновенье стать маленьким мальчиком в канун Рождества, когда подарков было выше крыши и все были самыми особенными. Феликс хвалит артистов, прячущихся за кулисами, обнимает Мари и Фрица, искреннее восхищаясь их игрой, поглядывает на Хёнджина, что даже после идеального действия сдержанно комментирует успехи танцоров. Спектакль продолжается, и, пока до его выхода остаётся немного времени, Феликс позволяет себе насладиться царящей в закулисье атмосферой. Ему нравятся декорации и костюмы этого действия. Дворец сластей Конфитюренбург кричит о своём названии: украшения мерцают в ярком свете сахарным розовым, так и манят попробовать их на вкус (вдруг окажутся сладкими, как карамель?), привлекают к себе внимание. Все присутствующие в нём нарядные, румяные, заразно улыбчивые — в обители сладостей не может быть по-другому. Он с уважением смотрит на своих коллег, исполняющих роль кукол, с некоторой нежностью следит за детьми-сорванцами, кружащими вокруг матери Жигонь, с восхищением поглядывает на девушек в пышных, струящихся юбках, напоминающих тюльпаны, готовящихся к выходу на вальс цветов. Знакомый мотив вальса кружит по сцене, разливается по всему залу, вселяет в танцоров и зрителей веселье и лёгкость. Феликсу же он знаменует волнение, лёгкую тахикардию от судорожного повторения партии в голове и возрастающее предвкушение — совсем скоро, через пару минут, он и Хёнджин, две яркие личности в мире балета, выйдут на сцену и поставят точку на этом празднике волшебства, сладостей и по-детски неугасаемого восторга. Краем глаза он видит Хёнджина, с ярко горящими из-за театрального освещения глазами, что пронзительно смотрит на него из противоположной кулисы. Пока девушки-цветы творят настоящее чудо на сцене, Хёнджин и Феликс смотрят друг на друга сквозь подрагивающие юбки танцовщиц. Феликс чувствует нечто потрясающее внутри — он словно главный герой фильма. Хёнджину следовало бы смотреть на девушек, но он не мог оторвать взгляда — он смотрит на Феликса, как на сошедшую с неба звезду. Феликсу стало неловко от такого внимания, и он отвёл взгляд в сторону разворачивающейся на сцене красоты. Инструменты быстро сменяются друг другом — звучание тесное, плотное, спирающее дыхание, — «цветы» кружатся, их юбки волнуются, и они собираются рядом друг с другом, образуя красивейшую заключительную позу, подобно настоящим бутонам в пышном букете. Феликс не сдерживается и хлопает сам, вторя овациям зала. Тишина оркестра и затухающие аплодисменты возвращают его на землю. Феликс выдыхает медленно, снимая нервозность, и уверенно поднимает голову. Хёнджин улыбается ему и кладёт ладонь на своё сердце — их маленький, робкий жест поддержки. Феликс отвечает тем же, внезапно ощущая новый прилив сил и уверенности в себе. Он справится. Они справятся. Раздаются первые переливы арфы, и они, расправив плечи и гордо подняв головы, выходят навстречу друг другу под громкие возгласы и овации зрителей. В этот момент Феликс не чувствует себя ни восходящей звездой, ни ярким пятном этого спектакля — он чувствует себя самым счастливым человеком, ведомым на середину сцены тем, кто из раза в раз напоминает ему о том, что он способен на бо́льшее и что ему подвластно абсолютно всё. Феликс видел запись их дуэта, снятую на последней сводной репетиции, и то, что он увидел, заставило бабочек в его животе сходить с ума. Их па-де-де состоит из не самых сложных балетных па, но то, как они выглядят во время их исполнения — восторг. Хёнджин говорил, что их дуэт — прекрасная возможность показать Фею Драже во всей её красе благодаря поддержке кавалера и его гармоничного присутствия. И у Феликса с Хёнджином более чем получается добиться этой гармонии. То, как их руки являются продолжением друг друга, ноги переплетаются в изящный узор, а Феликс идеально располагается в хватке Хёнджина, одновременно восхищает и смущает — они чувствуют друг друга на всех уровнях, но демонстрировать это на большую публику кажется чем-то чересчур интимным. Будто бы вся масса зрителей наблюдает за тем, каким уязвимым и податливым становится Феликс в руках Хёнджина, как легко им становится управлять, когда ладони Хёнджина мягко, но надёжно ложатся на его талию. Будто бы это не для посторонних глаз, а только для них самих. Будто бы это их своеобразный акт любви, чувственный и нежный, глубоко затрагивающий душу и раскрывающий их друг перед другом. Они близко друг другу, тело к телу, кожа к коже, дыхание на двоих под музыку и эмоции и чувства, честно разделенные между собой. Феликс чувствует себя уверенно каждый раз, когда крепкие руки Хёнджина подбрасывают его, помогая взмыть в воздух в изящной широкой позиции, или когда тот держит его на своём плече, кружа в поддержке. Кажется, что они слились в одно целое, стали единым организмом, живущим благодаря мелодии оркестра и светлому высокому чувству внутри, из-за которого душа цветёт и поёт. Их взгляды встречаются каждый раз, когда это возможно, и каждый раз Феликс разжигается всё больше и больше, чувствуя себя более живым, раскрепощённым и прекрасным. Хёнджин смотрит на него как на нечто поистине удивительное. Феликс тает в его руках, приобретает ту форму, которую ему задаёт Хёнджин, изгибается так, как укажет он, тянется туда, куда укажет его рука, прыгает туда, куда он ведёт. Феликс чувствует себя избалованным, но таким счастливым: ему не нужно ничего делать, только чувствовать и доверять, только любить и делать то, что у него получается лучше и лучше всего. Целый ворох чувств захлёстывает его с головой от одной только мысли об этом. Эти чувства ярче самой откровенной ласки, так и подначивают взмыть высоко над сценой от всего того счастья и восторга, которые он испытывает. Хёнджин обращается с ним как с чем-то невероятно дорогим и ценным, как с тем, что он боится потерять, как с тем, что он бесконечно лелеет и обожает. Феликс думает, что без Хёнджина эта сцена потеряла бы ту самую особую прелесть, в которой заключены волшебство и любовь. В конце, когда Феликс в заключительный раз взмывает вверх, Хёнджин хватает его под коленями и наклоняет вниз. Феликс изгибается сам по себе, словно так и задумано, вытягивая руки вдоль тела, чувствует крепкую хватку вокруг своих бёдер и туловища, тепло родного тела, взгляд, что прожигает дыру в его щеке, и счастливо улыбается залу, поглощая аплодисменты и радостные возгласы. Спустя пару мгновений Хёнджин ставит его на ноги, проверяя его устойчивость, и они кланяются, благодаря зрителей. Когда после очередного поклона их взгляды встречаются, Хёнджин улыбается неотразимо и, мягко потянув его на себя, целомудренно целует в губы перед всем залом и труппой, стоящей за кулисами. Мир замирает. Сердце Феликса — тоже. Его руки неуверенно нависают над плечами Хёнджина. Кажется, что он слышит удивлённые вздохи и аханья, напуганный треск струны в оркестровой яме и звон упавшего треугольника. На мгновение кажется, что всё потеряно, что их путь в мире балета закончится из-за силы любви, не сдержавшей себя в столь важный момент. Но затем раздаются более оглушающие аплодисменты, из-за которых у Феликса голова кружится и ноги подкашиваются — он хватается за Хёнджина, как за спасательный круг, и отвечает на его поцелуй. — Ты бесподобен, ангел, — шепчет Хёнджин ему на ушко, когда они отстраняются и смотрят друг другу в глаза. — Хёнджин… — всё, что может сказать Феликс, потому что сердце истерично бьётся, голова набита ватой, а в ушах шумит до боли в висках. — Не расслабляйся, малыш, — в голосе Хёнджина слышны строгие нотки. — Ещё финальный вальс. — Но я… И внезапно вспыхнувший оркестр обрушивается на него подобно ведру ледяной воды. Феликс вздрагивает в его руках и выпрямляется, занимая свою позицию в уголке сцены. Они смотрят друг на друга неотрывно, игнорируют взгляды коллег, смотрящих на них с совершенно разными выражениями: кто с завистью, кто с восторгом, кто с искренней радостью. Хёнджин улыбается ему, ведёт по нему взглядом полным обожания и гордости, огибает каждый изгиб его дрожащего от волнения тела, и Феликс сомневается, что сможет достойно станцевать свою часть финальной сцены. Но когда приходит время, сомнения рассеиваются. Хёнджин рядом, держит его крепко и надёжно, не позволяет даже подумать о том, чтобы упасть или сделать что-то не так. Он ведёт его за собой, помогает обрести почву под ногами и ярко-ярко засиять — Феликс прыгает на него в акцент в музыке, и Хёнджин вытягивает его на руке, позволяя парить и кружить, подобно танцующей принцессе в музыкальной шкатулке. Его счастью нет предела. Хёнджин опускает его, но убирать руки с талии не торопится и уводит за собой на поклон. Там, где Хёнджин держит его, кожа горит как в огне даже сквозь атлас боди. Весь состав спектакля кланяется в очереди, соответствующей порядку сцен, и Хёнджин с Феликсом выходят последними. Цветы летят на сцену со всех сторон, у её основания по бокам собираются дети с коробками конфет и мягкими игрушками. Феликс, улыбаясь широко и солнечно, подходит к каждому и с благодарностью принимает подарки; Хёнджин сдержанно стоит в центре сцены, наблюдая за ним с нежной улыбкой. Ему передают микрофон, и он, обретя возможность говорить, выдаёт речь, которую старательно готовил несколько ночей. Феликс застывает, пока принимает очередной подарок, и заворожённо смотрит на него — уверенного, успешного, гордого за своих артистов и благодарного зрителям за доверие. Когда Хёнджин зовёт его к себе, он едва выпрямляется, подходит к нему, не чувствуя своих ног, и робко становится рядом, поглядывая опасливо на коллег за собой и преисполненный надеждой — в зрительный зал. В его руках плюшевый медведь, деревянный оловянный солдатик, кукла, одетая в пачку Феи Драже и коробки конфет из бельгийского шоколада. Он чувствует затылком прожигающие взгляды, любопытные и завистливые, и делает шажок ближе к Хёнджину, прижимаясь к нему боком. Старший расплывается в улыбке. — Сегодня все мои артисты показали блестящую технику, доказали профессионализм и преданность своему делу, но свою особую благодарность я хотел бы выразить своему прекрасному партнёру, который каждый день доказывает мне, что пределов не существует, — Феликс краснеет и прячется за ушами плюшевого медведя в своих руках. — Он как никто другой знает, что значит трудиться и оттачивать каждое движение, проводить дни и ночи за станком и проникнуться своей ролью. Именно поэтому я отдал ему своё сердце, — очередная волна оваций, из-за которых у Феликса сосёт под ложечкой. — За его сильный характер, большие амбиции и любовь к своему делу. Хёнджин кидает на него взгляд — нежный, глубокий, преданный. Феликс ловит его и чувствует, как на душе наступает весна. — Спасибо за то, что выбрали наш балет. С нетерпением будем ждать вас снова на наших спектаклях! — Хёнджин грациозно кланяется и, положив руку на плечо Феликса уводит его чуть назад, чтобы занавес беспрепятственно закрылся. Феликс хочет бросить всё из своих рук и забрать самое важное — Хёнджина, что, вновь обернув руку вокруг его талии, уже потихоньку ускользает в беседы с артистами. И по тому, как его рука нетерпеливо сжимает его бок, жадно прижимая к себе ближе, Феликс понимает, что Хёнджин хочет того же. Бросить всё и нырнуть в чистое безумие, разделённое только между ними. Он слушает вполуха, как Хёнджин обменивается любезностями с артистами, жмётся к нему, так и крича телом о том, как сильно он в нём нуждается, сжимает в руках лапу медведя, чувствуя, как по телу разливается сладостное предвкушение. Удивительно, как стресс и нервотрёпка, адреналин из-за выхода на сцену и его неугасаемые к Хёнджину чувства влияют на него, затуманивая разум. Феликс настолько опьянел из-за желания, накрывшего его с головой, что и не замечает, как рука Хёнджина покидает своё законное место на талии и перемещается выше, между лопатками. Хёнджин с вежливой улыбкой кивает солистке, что блистала во время вальса цветов, и внезапно, словно вихрь, ведёт Феликса к выходу со сцены прямиком к его гримёрной. Наконец-то. На слабых ногах, Феликс, направленный лёгким толчком Хёнджина, налетает на туалетный столик и, направив расфокусированный взгляд в зеркало, смотрит на то, как старший закрывает дверь и направляется к нему, по пути снимая с себя пиджак. Он остаётся в одном жилете и рубашке, в которых он выглядит ещё более привлекательно. Пиджак летит по направлению к пузатому креслу в углу комнаты, и Хёнджин останавливается точно за его спиной, расставляя руки на столике по бокам от него и окружая его своим присутствием. — Ты сегодня сиял, ангел, — Хёнджин шепчет ему на ухо и смотрит ему в глаза через зеркало, — ослепительно и ярко. — Он невесомо целует его ушной хрящик. — Когда-нибудь я обязательно трахну тебя на сцене. Я обещаю тебе. — Хёнджин… — Феликс судорожно вздыхает, по коже бежит мелкая дрожь. — Ты никому не принадлежишь так, как принадлежишь сцене. Даже мне, — Хёнджин примыкает к его шее и медленно посасывает чувствительную кожу, намереваясь оставить на ней алое пятно. — Ты лучшее, что случалось с индустрией балета, Феликс. Ты самая настоящая звезда. Феликс безудержно стонет, колени заметно подкашиваются, и Хёнджин заботливо оборачивает руку вокруг его туловища. — Но сейчас, — Хёнджин тянет резинку пачки вниз, и она легко падает на пол, — ты только мой. Феликс ловит взгляд старшего — тёмный, полный желания, пробирающийся под кожу — и выпускает судорожный вздох. — Мне тебя было мало, ангел, — он прильнул к другой стороне его шеи и оставил на ней дорожку поцелуев от основания до уха. — Я хочу посмотреть на тебя. На то, как ты растягиваешь себя. Сердце пропускает удар. Уголки губ Феликса вздрагивают — невольная довольная улыбка украшает его пожёванные губы. Конечно Хёнджину мало. Ему всегда будет мало. Феликс знает об этом и искренне наслаждается своим влиянием на него. Хёнджин первый и единственный мужчина в его жизни, который лелеет его настолько, что не может никак им насытиться. Он разворачивает его за талию, с лёгкостью приподнимает и усаживает на туалетный столик. Его пальцы скользят вверх по коже его рук, мягкой и такой притягательной, и игриво накручивают прядь волос — уголки губ Хёнджина легко приподнимаются, и сердце Феликса радостно тарабанит по грудной клетке. Его взгляд скользит по его чертам: как-то грустно смотрит на нос и щёки, на которых скрыты под плотным тоном веснушки, зачарованно смотрит на губы бантиком, на которых почти не осталось блеска. Внезапно Хёнджин целует его, легко и невесомо, и отходит, лишая Феликса тепла его широких ладоней на талии. Феликс растерянно наблюдает за тем, как он подхватывает стул, ставит его на некотором расстоянии прямо напротив него и садится, закинув руки на спинку. Невольно Феликс засматривается на его широко расставленные ноги, ведёт смущённым взглядом по бёдрам, на которых натянулась брючная ткань, демонстрируя крепкие мышцы, и гулко сглатывает, отводя взгляд. — Раздевайся, ангел. Феликс краснеет. Он оглядывает гримёрную, недолго задерживает взгляд на двери и снова смотрит на Хёнджина, кажущегося хоть и терпеливым, но явно не допускающим отказа. Ему дурно: раздеваться догола в своей гримёрке совсем обычная вещь, но сейчас, когда атмосфера накалена до предела, в белье тесно, а Хёнджин пожирает его взглядом, это кажется чем-то совершенно неправильным и запретным. И из-за этого Феликс горит. Он медленно стягивает с рук фонарики, снимает лямки боди и тянет его вниз, обнажая грудь. Он мельком смотрит на Хёнджина, проверяя реакцию: взгляд того прикован к нему, даже не думая отрываться. Боди падает к пачке, чуть погодя к ним присоединяются балетное трико и пуанты. Феликс небрежно отпинывает их в сторону, не желая в будущем объясняться перед костюмером из-за испорченного костюма, и усаживается на столик. Он снова поднимает взгляд на Хёнджина и, заметив, как тот бесстыдно гуляет по его телу, смущённо скрещивает колени. — Раскрой ножки, ангел. И сними бельё, — Хёнджин хмыкает, и его глаза заметно темнеют. Феликс чувствует холодок вдоль позвоночника и вихри тепла в животе; он слушается, послушно стягивая оставшийся элемент одежды и открывая вид на все потаённые уголки его тела. Взгляд Хёнджина падает на его пах, и он почти мурчит: — Какое счастье, что это всё только для меня. Феликс чувствует горячее смущение, растекающееся по груди и щекам, и, прикусив губу, отворачивается, не выдерживая давления бесстыдного поведения старшего. — Ну-ну, — Хёнджин щёлкает языком. — Смотри на меня. Феликс смущённо хнычет, чем только вызывает довольную улыбку на губах Хёнджина, но глаза открывает и устанавливает зрительный контакт со старшим, чувствуя в этот момент пресловутые удары тока и лёгкое покалывание на кончиках пальцев. Хёнджин — похоть во плоти. — А теперь поласкай себя, Ликси. Сделай это, как тебе нравится. Как ты любишь. Феликс сглатывает вязкую слюну, что собралась у него во рту, и, усевшись поудобнее, неуверенно кладёт одну ладонь на живот. Он начинает аккуратно поглаживать низ живота круговыми движениями, медленно и не торопясь, и чуть позже скользит ладонью вверх, добираясь до груди. Он кружит вокруг сосков, намеренно игнорируя чувствительные горошины, и постепенно расслабляется под пытливым взором Хёнджина. Феликс ахает, когда царапает ноготком один из сосков; пальцы на его ногах поджимаются, веки трепещут, застилая обзор на внимательно наблюдающего за ним старшего. Он снова скользит к животу и гладит его в опасной близости с постепенно затвердевающим членом. Феликс правда старается смотреть на Хёнджина: держит дрожащие веки открытыми, сопротивляется сильному возбуждению, что собирается внизу. Но когда кончики его пальцев задевают чувствительную головку, он не может не закинуть голову назад и измученно простонать — он хочет, чтобы это был Хёнджин, чтобы он трогал его, ласкал его чувствительную кожу и доводил до исступления. Хёнджин усмехается. — Готов поспорить, вместо своей руки ты представляешь мою, — Феликс опускает голову и, с усилием раскрыв веки, настороженно смотрит на Хёнджина. Его пальцы снова проводят по головке, и он шумно втягивает воздух через зубы. — Ты ведь хочешь этого, Ликси? Хочешь, чтобы вместо твоей руки была моя? — Да! — дразнящие кончики пальцев гладят под головкой, вторая безудержно дрожит в попытке удержать его от падения спиной на зеркало. Феликс уже готов рассыпаться на куски, а он всего лишь ласкает себя перед глазами любимого в гримёрной театра, в котором блистал в свете софитов несколько десятков минут назад. — Сто раз да. Хёнджин, пожалуйста! До него доносится многозначительное хмыканье. — Я попросил тебя показать, как ты себя растягиваешь, — Хёнджин закатывает рукава, продолжая неотрывно смотреть на него. — Пока что я этого не вижу. Феликс испускает тихий стон, собирая предэякулят, показавшийся с головки, и слепо тянется к ручке ящика, в котором заблаговременно была оставлена бутылочка смазки. Он торопливо и дрожа открывает её и выдавливает содержимое в уже испачканную руку. На всю комнату раздаётся непристойное чавканье, и Феликс стыдливо сводит колени вместе и густо краснеет. Хёнджин наверняка пускает молнии. — Мне привязать твои ноги к ножкам туалетного столика, чтобы ты не сводил их? — ужасающе спокойный голос, вызывающий мурашки на разгорячённой коже — колени раскрываются сами по себе. Феликс тянется рукой к уже вовсю трепещущему и жаждущему заполнения входу и распределяет смазку по всему колечку мышц. — А ведь идея хорошая. Как думаешь, ангел? Феликс прикусывает губу и скулит, смотря на Хёнджина сквозь прикрытые веки: перспектива быть ограниченным в движениях жутко заводит его, но сказать об этом вслух язык не поворачивается. Но Хёнджину не нужно слышать ответ, чтобы понять, что да, Феликс тоже думает, что это хорошая идея. Один палец ловко проскальзывает внутрь, и Феликс выдыхает, заметно расслабляясь. Его свободная рука едва справляется с тем, чтобы удержать его постепенно становящееся тяжёлым тело, он дрожит в желании откинуться на зеркало, но держится и медленно двигает пальцем, поглаживая горячие стенки. Вскоре он активно двигает двумя, с его губ срываются короткие шумные вздохи, пальцы на ногах поджимаются, что не ускользает от внимательного взгляда Хёнджина: тот смотрит пристально, поглощая каждую деталь, водит глазами по каждому изгибу тела Феликса, вкушая его черты. Хёнджин нетерпеливо теребит нижнюю губу зубами и сжимает спинку стула в руках. Раздаётся громкое аханье, когда третий палец присоединяется к первым двум, и Феликс, не сдержавшись, закидывает голову назад, ударяясь о зеркало. Его бёдра заметно дрожат, искусанные губы соблазнительно раскрываются, между ними виден блестящий кончик языка, что манит как магнит. Веки Хёнджина трепещут, и он нетерпеливо кладёт ладонь на натянувшуюся ткань брюк. — Хочу тебя, Хёнджинни, — Феликс шепчет, как в бреду, подняв голову и посмотрев на него сквозь прикрытые веки. — Хочу, чтобы ты заполнил меня. Хочу, чтобы вместо моих пальцев был твой член. Пожалуйста, Хёнджинни. Хёнджин шумно втягивает воздух носом и стреляет тяжёлым взглядом исподлобья — Феликс ломанно стонет, снова ударяясь затылком о зеркало и проникая в себя как можно глубже. Он так близко и одновременно так далеко от того самого чувствительного места, что он жалобно скулит. Каждый нерв в его теле возбуждён настолько, что он в любой момент вот-вот взорвётся; на кончике языка крутятся сотни мольб, в глазах рябит от нетерпения. — Хёнджин... — он смотрит на него настолько трогательно и отчаянно, что Хёнджин крепко сжимает член сквозь брюки и тихо ругается под нос. — Только ты можешь дать мне то, что я хочу. Только ты знаешь моё тело так, как никто другой, — очередной томный «ах», глухой стук о зеркало, звон баночек и грязное хлюпанье; Хёнджин утробно рычит. — Я сойду с ума без тебя, Хёнджин. Милый, пожалуйста... Хёнджин сжимает член ещё сильнее, когда мольбы вызывают особенно яркий взрыв возбуждения в животе, и подрывается со стула, направляясь к столику. Его взгляд зафиксирован точно на Феликсе, что бездумно продолжает двигать внутри себя пальцами и пытается безуспешно достать до простаты. Он на ходу расстёгивает ремень, вынимая его из шлёвок. Феликс резко распахивает глаза на звон пряжки и таращится на него, вынимая пальцы из себя с непристойным звуком. Хёнджин подходит к нему вплотную, вставая точно между его коленей, и цокает, качая головой. — Я говорил тебе останавливаться? Феликс торопливо качает головой и тянется ладонью, сплошь покрытой смазкой, обратно ко входу. Хёнджин наблюдает за этим, прищурившись, и довольно улыбается, когда он несдержанно стонет, проникая в себя тремя пальцами сразу. Темп Феликса быстрый: он хочет довести себя до разрядки, хочет ощутить выбивающий весь дух жар. Но он не может. И Хёнджин прекрасно знает об этом. — Какая же у тебя жадная дырочка, Ликси, — Хёнджин воркует, смотрит вниз на то, как его пальцы то исчезают, то появляются, и хищно улыбается. — Так охотно принимает твои пальцы. Будет ли она так же всасывать мой член? — Хёнджин, боже, — Феликс наклоняет голову набок, смотря на Хёнджина и останавливаясь. Он дышит тяжело, его грудь вздымается, маяча перед глазами Хёнджина покрасневшими сосками, его щёки очаровательно порозовели, глаза остекленели, губы покраснели из-за частых укусов. — Трахни меня. Хватит мучить, прошу. Хёнджин тянется ладонью к его груди и мягко проводит по одному из сосков, вырывая из него дрожащий выдох. — Ты прекрасен, когда раскалён до предела, ангел, — Хёнджин говорит это с таким восторгом в голосе, что Феликс краснеет ещё гуще и больно впивается зубами в нижнюю губу. Его тело гудит от напряжения, член болезненно пульсирует, истекая на животе естественной смазкой, в голове — вата и стойкое желание кончить от рук Хёнджина. А лучше — от члена. — Этот румянец, — Хёнджин ведёт ладонью от груди к его лицу и нежно поглаживает большим пальцем по щеке. В его глазах сплошное обожание и щепотка садистского наслаждения: он видит, как Феликс изнывает, он знает, как тот хочет его, он понимает, что может дать ему это, но не торопится. — Он выглядит таким живым и тёплым. Почти сладким, — Хёнджин задумчиво облизывается. Его рука сползает к губам и оттягивает искусанную нижнюю. — А твои губы... Соблазнительные настолько, что я едва сдерживаюсь, чтобы не искусать их. — Он переводит взгляд своих тёмных глаз в его собственные и наклоняется ближе. Феликс может чувствовать тепло его тела. — А дрожишь ты как осиновый лист. Такой же хрупкий, неустойчивый и готовый сорваться в пропасть. Да, ангел? Феликс бездумно кивает, вызывая у него усмешку. — Я ещё ничего не сделал, а ты уже не можешь говорить, — он шепчет, восторженно скользя пальцем вдоль его шеи, и следит за тем, как на его коже выступают мурашки. — Такой чувствительный. Такой нежный. Мой. Феликс чувствует, как влага застилает его взгляд. Хёнджин воркует и почти неощутимо гладит его щёку. Феликс дрожит от щемящей нежности. — Чего ты хочешь, ангел? Феликс гулко сглатывает, чувствует, как слюна с трудом проходит по сухому горлу. — Хочу почувствовать тебя. Неважно как, — он шепчет, с отчаянием смотря Хёнджину в глаза. Хёнджин многозначительно хмыкает. — Да? — он утыкается ему шею, обдаёт её жаром и мягко касается губами. Раздаётся довольное мычание, он с удовольствием посасывает нежную кожу. — Да! — руки Феликса сами собой ложатся на его плечи и крепко сжимают. Хёнджин отрывается от шеи и поцелуями спускается вдоль груди к самому низу живота. Не давая опомниться, он накрывает губами яростно покрасневшую головку, и толкнувшись несколько раз языком в расщелину, наполняет комнату задушенными стонами Феликса, трясущегося от внезапного оргазма. Руки младшего зарываются в его волосах, оттягивая, глаза закатываются так, что виден лишь белок; Хёнджин с довольным мычанием продолжает посасывать головку, вытягивая из неё белёсую жидкость до последней капли. Феликс подрагивает от оргазма, обрушившегося на него горячей волной, замечает замыленным взглядом согнувшуюся фигуру Хёнджина и тянет его сильнее за волосы. Старший отрывается со звонким хлюпом, смотря на Феликса с пьяной улыбкой. Танцор смотрит на него неверящим взглядом, хлопая глазами, и тяжело дышит. — Это за чистое исполнение партии, ангел, — и Хёнджин обворожительно улыбается, пуская по телу Феликса волны будоражащего тепла. Хёнджин выпрямляется и расправляется с пуговицей и молнией на брюках, его взгляд всё также прикован к Феликсу — раскрасневшемуся, разомлевшему и растворившемуся в Хёнджине. Феликс в ожидании смотрит на его пах, слабо извивается, сгорая от нетерпения. Звонкий протяжный стон наполняет гримёрную — Хёнджин прильнул к его шее, желая покрыть её бесчисленным количеством поцелуев. Феликс чувствует знакомое тепло вокруг талии, млеет под десятками поцелуев и мелко вздрагивает из-за редких укусов. Кажется, что Хёнджин везде, касается каждой клеточки его тела и заполняет собой всё его личное пространство. И от этого до одури хорошо. — А сейчас я буду благодарить тебя за прилежную работу в течение всей подготовки к спектаклю. Феликс выдыхает, в предвкушении кусает губу, чувствуя лёгкий привкус железа на языке, и спустя мгновение оказывается на ногах повёрнутым лицом к зеркалу. Он моментально краснеет, встречаясь взглядом с самим собой: раскрасневшимся, взмокшим, развратным, полуразрушенным. Его шея покрыта бесчисленными алыми пятнышками, постепенно рассасывающимися в благородно винные отметины, непристойно твёрдые соски так и привлекают к себе внимание, а член, что несколькими секундами ранее был ещё совсем мягким, вновь затвердел и призывно покраснел. Феликс замечает Хёнджина за своим плечом и чувствует невыносимый жар во всём теле: старший пожирает его взглядом, вкушает каждую его черту, томно закусывая губу. Они оба сейчас в своих лучших состояниях — утянутые на дно порывом овладеть друг другом, затащенные во мрак собственных запретных желаний. — Ты прекрасен, ангел, — вкрадчиво шепчет Хёнджин ему на ухо и самозабвенно посасывает мочку. — Уверен, что никто не мог оторвать от тебя взгляда. Феликс чувствует, как мокрый и горячий член беспардонно трётся прямо между его ягодицами. От неожиданности он вздыхает, раскрывает губы в ожидании. Старший усмехается ему на ушко и оставляет пару поцелуев на его загривке. — Уверен, что многие хотели бы оказаться на моём месте, — продолжает Хёнджин и оглаживает руками его бока, пересчитывая рёбра. Феликс закусывает губу сильнее при виде того, как его большие ладони с лёгкостью обхватывают его туловище почти полностью. — Почувствовать тебя своими собственными руками, взглянуть на тебя вблизи, овладеть тобой. Наверняка они представляют сущие пошлости с тобой по ночам. Член трётся, дразняще задевает головкой колечко мышц, и Феликс невольно толкается бёдрами назад, но Хёнджин ускользает в бок, пятная его ягодицу смазкой. — Хёнджин! — шипит Феликс раздосадованно. — Плевать я хотел на них всех, пусть делают, что хотят, — он роняет голову между плеч и находится на грани того, чтобы расплакаться. В низу живота всё стянуло от возбуждения, кожа горит от желания, голова тяжёлая, и он совсем не хочет думать о каких-то людях, которых он никогда в лицо не увидит. — Я хочу тебя и только тебя. Пожалуйста. Ладони Хёнджина останавливаются на его бёдрах и крепко сжимают их. — Именно поэтому все эти люди страшно наивные, — Хёнджин обхватывает себя одной рукой и направляет точно в его трепещущую дырочку, ожидающую и готовую принять его в себя. — Они понятия не имеют, какой их любимый артист слабый перед своим любимым балетмейстером. — М-милый, я сейчас… — Феликс натурально плачет, слёзы стекают по его щекам, и Хёнджин, восторженно вздохнув, наполняет его за одно лёгкое движение. — Боже. Хёнджин не ждёт, пока Феликс привыкнет к нему, он начинает двигаться сразу, уверенно и размашисто, вслушиваясь в задушенные вздохи любимого, что хватается за край столика и едва держится на своих руках. Феликс заметно притих, прикрыв глаза и опустив голову; он мягко покачивается из-за толчков, прижимающих его к столу и зажимающих его член в ловушке между собственным телом и краем мебели, растворяется в Хёнджине, что плотно прижимается к нему, дразня холодом пуговиц на жилете и не оставляя между ними ни миллиметра. Хёнджин находит его чарующе красивым, когда он в таком состоянии — податливом, расслабленном, раскрепощённом; его пальцы погружаются в мягкость его ягодиц и оттягивают их в стороны — он с упоением смотрит туда, где его член пропадает с непристойными хлюпами, а колечко мышц младшего охотно принимает его, не желая отпускать. В Хёнджине загорается обжигающее чувство собственничества. — И никогда они об этом не узнают, — Хёнджин обвивает его талию одной рукой, второй — обхватывает шею, заставляя поднять голову и смотреть точно в зеркало. — Потому что твоя слабость только для меня. Резкий толчок, из-за которого Феликс обессиленно опускает голову на плечо старшего за собой. Хёнджин мажет губами по его щеке. Резкий толчок, и Феликс ахает, поворачивая голову в поиске родных пухлых губ. Он их успешно находит, и они целуются так, будто завтрашний день никогда не наступит. Резкий толчок прямо в простату, и тело Феликса мелко дрожит. Он хватается руками за ладонь Хёнджина на его талии, дышит глубоко и задушенно, распадаясь на куски из-за правильно сжимающей его шею руки. Хёнджин исцеловывает его скулу, челюсть, облизывает ухо и шепчет на него: — Только мой. Феликс утыкается лицом в шею старшего и хнычет в неё, когда тот наконец набирает истязающий темп: — Только твой. Он смотрит на себя в зеркало краем глаза, видит, как пальцы Хёнджина впиваются в его живот и осторожно нажимают на шею, как его глаза неотрывно следят за изменениями в его лице, как с его соблазнительных губ срываются тихие вздохи удовольствия, которые Феликс хотел бы слушать беспрерывно. Он потерял связь с реальностью: он одновременно близко и далеко от разрядки, размеренно плавает в море кипящего наслаждения, распадаясь на куски. Хёнджин двигается в нём, так правильно раскрывая его и затрагивая все чувствительные точки, шлепки кожи о кожу слышны в гримёрной, грязные звуки подливают масла в огонь. — Ты так прекрасен, Ликси, — Хёнджин шепчет, как в лихорадке. Он прижался щекой к его виску. — Так хрупок и уязвим, — он двигается нестерпимо правильно, так как им обоим нравится, размашисто, но упоительно чувственно, чем утягивает Феликса ещё дальше, ещё глубже в пучину дурманящего удовольствия. — Только посмотри на себя. Посмотри на нас. — Джинни... — Феликс хнычет с особенно глубоким чувствительным толчком. Он мелко дрожит всем телом, крепко сжимает край столика, впиваясь в него ногтями, и поднимает голову, обращая всё своё внимание на них. Хёнджин глубоко вздыхает и целует его в висок. Феликс выгибается в спине и раскрывает губы в немом стоне. — Слишком много... Я не... Джинни, милый, п-пожалуйста... Лепечущий с придыханием Феликс слишком очаровательный и настоящая зависимость для Хёнджина. Хёнджин хочет продолжать истязать его до тех пор, пока он сам не будет дрожать от переизбытка ощущений, пока на его коже не появятся колючие мурашки, а низ живота не сведёт от неестественно большого количества оргазмов. Хёнджин становится безумным, когда дело доходит до Феликса. Он становится жадным и стремится вобрать всё без остатка, наполнить чашу своей нужды в прекрасном танцоре до краёв. Да, возможно, причина нежелания Хёнджина раскрывать их отношения была не столько из-за слухов, сколько из-за его эгоистичного желания прибрать Феликса полностью себе. Хёнджин сходит с ума. — Ты лучшее, что случалось со мной, ангел, — он утыкается ему в шею, проводит по ней языком, целует её трепетно, и толчки теряют систематичность, становятся хаотичными и неритмичными. — Больше не могу представить, как жить без тебя, — Хёнджин судорожно стонет, целует его за ухом, цепляется зубами за его мочку. — Я пропаду без тебя, ангел. Стало жарче. Выносить затягивающийся узел в низу живота почти невозможно. Феликс смотрит на себя в зеркале, краснеет от своего совершенно неприличного внешнего вида и крепче хватается за стол. Хёнджин посасывает ушной хрящик, мычит ему прямо на ухо, вызывая мурашки, и Феликс падает в пропасть — туго сжимается вокруг Хёнджина, льнёт к его телу вплотную и, хрипло выкрикивая его имя, полосует поверхность стола белым. Хёнджин продолжает двигаться в нём беспорядочно, преследуя собственный оргазм, его губы касаются его виска, сцеловывают солёную капельку пота, и отчего-то его безумно кроет. Он кончает, горячо и шумно дыша Феликсу на ухо, заполняет его до предела и слышит удовлетворённый судорожный вздох. Хёнджин убирает руку с его шеи, хватает ею взлохмаченный пучок Феликса и, повернув за него голову, с нескрываемой жадностью целует. Их губы встречаются в смазанном поцелуе, от которого голова идёт кругом, а во всём теле разливается умиротворяющее чувство удовлетворения. Хёнджин нехотя отрывается, встречается с пьяным и расфокусированным взглядом, и ощущает прилив обожания, выраженный очаровательным хихиканьем. Он покидает его с судорожным вздохом и заворожённо смотрит на то, как его семя медленно вытекает из раскрасневшейся дырочки. Хёнджин мягко надавливает ему на лопатки — намёк на то, чтобы Феликс лёг на столик — и садится за ним на колени, с трепетом ведя ладонями по его бокам к ягодицам. — Сначала как следует позаботимся о тебе, м? — заискивающе спрашивает Хёнджин и, получив в ответ согласный стон, влажно целует местечко под ягодицей. Кончиком языка он собирает белёсую дорожку, поднимаясь прямо к раскрытому отверстию, и целует его, мыча от удовольствия. Феликс охает наверху, бутылочки на столике многозначительно звенят, и Хёнджин толкается внутрь языком. Феликс подносит руку ко рту и прикусывает костяшку пальца, когда удовольствие, граничащее с чрезмерным, омывает его с ног до головы. Он словно оголённый провод: ладони Хёнджина, поглаживающие его бёдра, пускают мурашки по коже, юркий язык, собирающий вытекающую сперму, посылает разряды вдоль позвоночника, глухие стоны и чавканье Хёнджина стягивают болезненный узел в животе. Старший вылизывает его старательно, со всем имеющимся в нём прилежанием, и Феликс со стыдливым румянцем на щеках понимает, что может кончить снова. — М-милый… — одна рука зарывается в его волосах и оттягивает их, намекая отстраниться. — Ещё один раз, ангел, — бормочет Хёнджин, нехотя оторвавшись от своего дела. — Для меня. Сможешь? Феликс хнычет вокруг закушенной костяшки, утыкается лбом в стол и, будто заведённый, толкается навстречу жару рта любимого. — Вот так, малыш, — довольно шепчет старший и с бо́льшим рвением принимается посасывать трепещущее колечко мышц. Несмотря на то, что мышцы ноют от усталости, в низу живота всё сводит от третьего стремительно наступающего оргазма, и Феликс заходится в трогательных стонах, апогеем которых стал отчаянный всхлип и мелкая дрожь во всём теле. Пара почти прозрачных капель срывается с его головки на пол. — Мой ангел, — шепчет Хёнджин, с непристойным звуком оторвавшись от вычищенного колечка мышц. Он ведёт дорожку поцелуев от ягодиц к шее, останавливаясь на мгновение между лопатками, чтобы жадно втянуть губами кожу и оставить на ней свой след. Его влажные губы касаются его ушка. — Ты делаешь меня самым счастливым. Феликс не отвечает. Он лежит на столике, прикрыв глаза, его тело подрагивает время от времени после трёх изнурительных оргазмов. Хёнджин воркует, оставляет мокрые поцелуи по всей его шее, гладит его бока, воздействуя на его тело успокаивающе, и счастливо улыбается, когда Феликс причмокивает и тает под его прикосновениями. Колёсики ящика звенят, шелестит упаковка салфеток, и Феликс выдыхает, ощутив прохладу на своей коже. Хёнджин тщательно вытирает его, избавляя от липкости, время от времени отвлекаясь на то, чтобы оставить игривые поцелуи на его плечах. Уже одетый и заботливо помещённый в кресло с бутылкой воды в одной руке и сладким батончиком — в другой, Феликс наблюдает за Хёнджином, жуя лениво и борясь с навязчивым сном. Тот приводит в порядок надруганный столик, избавляясь от следов их нетерпеливой страсти, развешивает в спешке брошенный костюм и собирает их вещи. То, с каким сосредоточенным выражением лица Хёнджин делает это, не может не растянуть губы Феликса во влюблённой улыбке. — Ты не представляешь, каким счастливым меня делаешь ты, — голос Феликса шершавый, уставший, и Хёнджин отрывает взгляд от сумки, в которую он складывал заботливо сложенное трико. — Иногда думаю, что я сплю и это всё мне снится. Хёнджин хихикает и, разобравшись с одеждой, подходит к креслу с развалившимся в нём Феликсом. Он присаживается на подлокотник, и его руки тут же оказываются в его волосах, разбирая выдержавший двухчасовой спектакль и их отнюдь не короткое признание в любви пучок. — Ты не спишь, ангел, — руки Хёнджина в его волосах — беспредельное удовольствие, потому веки Феликса трепещут и закрываются. — И ты знаешь об этом. А если забыл, — Феликс сонно открывает глаза, когда ладонь старшего подцепляет его подбородок и он с нежностью смотрит на него, — я буду только рад раз за разом напоминать тебе, что всё происходящее с тобой реально. — Ты меня слишком балуешь, — Феликс шепчет, млея от махинаций в его волосах. — Нет, — Хёнджин улыбается. — Я тебя люблю, а у любви нет границ. Феликс краснеет и тянется к нему за очередным поцелуем, пылким, но таким нежным. Они мычат друг другу в губы: Хёнджин — из-за кружащего голову привкуса шоколада, а Феликс — из-за распустившейся цветком любви к человеку, который раз за разом доказывает ему то, что он сделал правильный выбор.

***

Дежавю. Так бы Феликс описал то, что чувствовал, пока смотрел на Хёнджина в другом конце большущей залы, пестрящей золотыми огоньками гирлянд, ярко пахнущей хвоёй и пряным глинтвейном, и наполненной женщинами в блестящих платьях и мужчинами в вельветовых костюмах. Он потягивает тёплый напиток, скромно стоя у одного из столов с закусками, поглядывает на людей, в круги которых он затесался впервые, и желает только одного — оказаться рядом с Хёнджином. День спустя после спектакля они рванули на закрытую вечеринку, которая кишела знаменитостями из разных сфер. Феликс был полон энтузиазма, хоть и чувствовал себя маленьким среди гигантов сферы развлечений. Он был не просто +1 Хёнджина; он получил именное приглашение, что знаменовало возрастание его популярности. Хёнджин улыбался его восторженной мордашке и искренне поздравлял его с действительно большим достижением, но был более сдержан касательно самого мероприятия. И Феликс понимал почему. Хёнджин не отдыхал на этой вечеринке, он работал: разговаривал, вежливо улыбался, фотографировался, таинственно отвечал взглядом на вспышки камер — и это его напрягало. Феликс мог видеть это по малейшим изменениям в его лице: лёгкая сердитость, когда журналисты нечаянно ослепляли его, отчуждённость во время разговоров, что, вероятно, вызывали у него скуку. Феликс хмыкает, когда ловит усталый и мрачный взгляд Хёнджина, и думает помочь ему. Вряд ли люди настолько эгоистичны, чтобы заставлять Хёнджина продолжать развлекать их, пока его возлюбленный требовательно тянет его за руку. Феликс отталкивается от столика за своей спиной и идёт сквозь праздничную толпу к тому, чей взгляд не сходил с него ни на секунду. Он постарался над своим образом (думал о нём несколько дней, если быть точным), и сейчас все его старания заметно окупаются. Было сложно не почувствовать на себе любопытные взгляды, осязаемо скользящие по его телу, объятому в бело-золотой образ с изящными лентами, струящимися вдоль его рук, и казаками на каблуке. Его волосы вьются вдоль его спины, золотые колечки вплетены в тонкие косы; глиттер сияет на его скулах и веках, а сам он светится, как солнце в яркий ясный день. Он чувствует своё влияние на окружающих, слышит их многозначительный шёпот и восторженные вздохи и ловит вспышки камер. Хёнджин уже совсем близко. — Господа, — Хёнджин тянет руки к Феликсу и, почувствовав его ладони в своих, притягивает к себе, — позвольте представить вам Феликса, выдающегося артиста балета и моего партнёра. Феликс прижимается к старшему ближе и заметно расслабляется, ощутив тепло его тела боком. Он кивает мужчинам, с которыми Хёнджин вёл беседу, и сдержанно улыбается. — Мы наслышаны о вас, — заискивающе произносит один из них, не стесняясь осматривая Феликса с ног до головы. — И, честно говоря, присутствовали на каждом вашем спектакле. Вы удивительный феномен, Феликс. — Благодарю, — отвечает Феликс и чувствует, как его талию обвивает крепкая рука. — Представьтесь, пожалуйста. Мужчины, опешивши, переглядываются и испускают неловкие смешки. Рука Хёнджина прижимает его ближе. — Мы разговаривали с господином Хваном по поводу съёмки спектакля, — вклинивается второй мужчина. — Мы представители фонда культуры, и мы активно работаем над развитием проекта «Классику в массы». Есть предположение, что балет и другие спектакли, снятые в формате фильма, увеличат количество заинтересованных в этом виде искусства. — Понятно, — незаинтересованно отвечает Феликс, поворачиваясь к Хёнджину. — Ты должен дать ответ сейчас? — Никак нет, ангел, — улыбаясь, отвечает Хёнджин. Устрашающая мрачность покинула его черты. — Только после праздников. — Тогда пойдём этими самыми праздниками наслаждаться, милый, — и, взяв его за руку, уводит за собой в сторону фуршета, феерично улыбаясь мужчинам из фонда на прощание. Они могут лишь глупо моргать и безмолвно наблюдать за тем, как Хёнджин, околдованный обольстительностью младшего, послушно следует за ним, бросив скомканные извинения. Оказавшись у стола, Хёнджин благодарно улыбается ему. — Ты меня спас. Они хихикают и оглядывают толпу, потерянную в светских формальностях. — Я представлял это совсем по-другому, — с нотками разочарования произносит Феликс. — Думал, что все будут веселиться, пить и танцевать, а в итоге все улыбаются друг другу одинаковыми улыбками, обмениваются любезностями и позируют для камер. Никакой атмосферы праздника. — Расстроен, что согласился? — Хёнджин приобнимает его за плечи, тот пожимает ими. Он целует Феликса в висок и шепчет ему на ухо: — Мы можем устроить свою собственную вечеринку. Хочешь? — Снова сбежим? — Феликс ехидно улыбается ему. — А почему нет? — Хёнджин отражает его улыбку. — Разница теперь в том, что все всё знают. Всё равно от нас здесь больше никакого толку. — И что ты предлагаешь? — Стащить парочку закусок. Феликс хихикает, пихая его в бок. — Если бы мне полтора года назад сказали, что великий и жуткий критик Хван Хёнджин предложит мне стащить канапе и брускеты с рождественской вип-вечеринки, я бы покрутил пальцем у виска. Хёнджин очаровательно смущается, утыкаясь носом в его волосы за ухом. Феликс ненароком бросает взгляд на толпу и, заметив несколько пар глаз, пристально наблюдающих за ними, одновременно ликует и жалеет, что они не одни. — С тобой я становлюсь совсем другим, — уязвимо шепчет Хёнджин, и Феликс воркует, прильнув щекой к его щеке. — Настоящим. — Всё потому, что я люблю тебя таким, какой ты есть, — в ответ шепчет Феликс. — Даже если ты хочешь припрятать закуски в карманах своего шикарного пиджака. Они смеются в унисон и, переместившись так, что Феликс оказывается прижатым спиной к груди Хёнджина с его руками, обвитыми вокруг его талии и подбородком на его плече, затихают. И словно специально для них, толпа расходится, открывая вид на джазовый квартет, расположившийся на нарядно украшенной заснеженными ёлками сцене в углу залы. Знакомые мотивы Синатры растекаются по залу, разбивая некогда царящую здесь рабочую атмосферу вдребезги. Хёнджин покачивает Феликса в своих руках под музыку и тихо, так, чтобы только Феликс слышал, подпевает блаженному солисту. По шее Феликса бегут мурашки, в груди разливается тепло, и ему хочется, чтобы это мгновение продолжалось вечность. Основной свет в зале погас, оставляя богатые переплетения гирлянд хозяйничать и бросать нежный тёплый свет на присутствующих. Тонкий цитрусовый аромат словно сочится из всех уголков, переплетаясь с крепким хвойным и ненавязчивым морозным. Завитки волос Хёнджина щекочут его щёку, когда он кладёт голову на его плечо и смотрит на потолок, на котором мягко горели свисающие с него фонарики-звёзды. Их свет отражается в его глазах дрожащими огоньками, в тонких колечках, вплетённых в его волосы, в лентах, струящихся с рукавов его рубашки. — Хочу поставить с тобой джазовый номер, — шепчет Хёнджин, не прекращая покачивать Феликса под разливы мажорной мелодии. — Нам хорошо пойдёт. — Мы можем сделать это прямо сейчас, — улыбаясь звёздам над ним, лепечет Феликс. Хёнджин фыркает, незаметно прижимаясь губами к его шее. — Люблю твою авантюрность, — Феликс чувствует улыбку на своей шее. — Давай, ангел. Покажем этим занудам, как нужно веселиться. Они знают не много о джазовом танце и свинге, но сама музыка велит двигаться так, как нужно. Смотря друг на друга с радостными улыбками, они выходят в центр зала и начинают кружить вокруг друг друга, ступая под размеренные удары барабанов и игриво ведя бёдрами под звуки контрабаса. Их ладони находят друг друга, крепко переплетаются, и они, смотря друг другу в глаза, в которых отражаются праздничные огни, двигаются, дурачась, глупо хихикая и не задумываясь о том, как они выглядят. В момент кульминации Хёнджин закручивает Феликса вокруг его оси, с каждым поворотом ловя его счастливую улыбку, блеск глиттера на лице и развевающиеся ленты. В глазах Хёнджина Феликс — главное украшение залы, самый яркий огонёк, самый важный человек и лучший подарок под ёлкой. Младший, смеющийся легко и воздушно в его руках, доверчиво ведомый его руками под виртуозную игру квартета и являющийся центром его вселенной с их первой встречи — главная причина его улыбки, полной обожания и исключительного счастья. Музыка затихает, Феликс останавливается в изящной позе, вытянув одну из рук к потолку, словно стремясь к одной из свисающих с потолка звёздочек. Весь зал аплодирует им, с восхищёнными улыбками смотря на пару, что продолжает производить фурор даже за пределами театральной сцены. Их взгляды встречаются, и они разражаются удивительно заразным смехом. И плевать на то, что вокруг люди, ёлки, официанты с подносами и камеры. Хёнджин притягивает Феликса за руку к себе и шепчет ему на ухо, волком поглядывая на толпу вокруг. — У меня есть идея. Пойдём отсюда? — Пошли, — моментально соглашается Феликс, сверкая обезоруживающей улыбкой, и они уходят, провожаемые взглядами других. Портье помогает им надеть верхнюю одежду — изысканную, но слишком лёгкую для долгой прогулки. Попытавшись как следует укутаться, они выходят из здания, ныряя в нежный морозец. После того, как прошёл снег, всё мягко блестит и переливается под тонким светом уличных фонарей, что кажутся пузатее из-за снежных шапочек. Луна осторожно пробирается через тучи, бросая серебристое мерцание на снежный покров и чаруя вышедших из тепла особняка танцоров. Хёнджин берёт Феликса под локоть и ведёт его по усыпанным дорожкам к озеру, которое он приметил по дороге на вечеринку. Снег тихо хрустит под их подошвами, где-то вдалеке слышны мимопроезжающие машины, бодрая музыка с вечеринки теряется за их спинами. Они идут, медленно прогуливаясь, Хёнджин задумчиво выкладывает свои мысли по поводу прошедшего спектакля и реакции зрителей. Феликс выдаёт в ответ свои, благодаря Хёнджина за возможность показать себя и искренне насладиться постановкой. Подходя к озеру, они приобнимают друг друга и, пусть идти становится неудобнее, не отпускают до самого конца. Озеро окружает целая вереница ёлок, от совсем молодых и коротких, до могучих старых. И все они обвиты нитями тёплых гирлянд, лениво мигающих из-за низкой температуры. Феликс ахает, когда перед ним предстаёт поистине чудесная картина того, как всё мерцает, как в сказке, и торопливо спускается на маленькую пристань, провожаемый нежной улыбкой Хёнджина. — Оно даже замёрзло, — удивлённо проговаривает Феликс, присев на корточки на краю. На пристани стоит скамья, покрытая инеем, и столик со скатертью из снега. — Я думал, что зима в этом году не настолько холодная. — Видимо, за городом всё же холоднее, — Хёнджин подходит к нему и встаёт за спиной, наблюдая, как он, словно впервые, дотрагивается пальчиком до замёрзшей водной глади. — Он крепкий, — удивлённо выдыхает Феликс и нажимает на лёд в другом месте, убеждаясь в собственных словах. — Но ступать на него я бы всё равно не стал, — тихо советует Хёнджин и присаживается рядом, заглядывая туда, где горячие подушечки пальцев Феликса вырисовывают на льду простецкий цветочек. Старший расплывается в улыбке. — Не буду, — в голосе Феликса слышна улыбка. Они сидят в тишине, любуются тем, как гирлянды отражаются в ровном льду озера. — Теперь я понял, почему ты не хотел говорить о наших отношениях. Хёнджин прыскает и поднимает голову к небу, засматриваясь на серебристую луну. — И почему же? — Чтобы я как можно дольше оставался за пределами высокого общества и не тух на таких скучных вечеринках, как эта, — с усмешкой отвечает Феликс, и выпрямляется. Хёнджин следует за ним, и они поворачиваются друг к другу лицом. — Как ты ещё не устал от этого? Хёнджин удивлённо вскидывает брови. — Это часть моей работы, — отвечает он и притягивает Феликса к себе за талию. Они обдают лица друг друга паром. — А эту я хотел пропустить, кстати говоря. Но я совсем не ожидал, что пригласят и тебя. — Вот так ты в меня веришь, значит, — Феликс наигранно задето ахает. — Я не это имел в виду! — торопливо оправдывается Хёнджин, густо краснея. — Конечно же я хочу, чтобы ты получил признание, которое заслуживаешь, но я не думал, что это произойдёт так скоро, — а затем, чуть погодя, проговаривает гораздо тише: — Настолько ты уникален, ангел, что смог так быстро забраться на вершину. Он заправляет прядь белокурых волос за ухо, играется с колечком в его волосах и прихватывает подмёрзшее ушко пальцами, нежно поглаживая его. Феликс, покраснев, смотрит на него из-под ресниц. — Смущаешь, — он льнёт к ласке и прикрывает веки. — Почему ты не хотел идти на вечеринку? — Потому что хотел провести время с тобой, — Хёнджин шепчет, и в морозной тишине его голос звучит по-особенному объёмно. — В такую волшебную ночь нет ничего лучше, чем быть в твоих объятиях. А вспышки камер и деловые беседы могут подождать. Феликс судорожно выдыхает через рот, дразня губы Хёнджина тёплым дыханием и подаётся вперёд, ближе. — Но ты был так рад получить приглашение, что я не мог даже сказать о том, что даже просто думал об этом. Боялся тебя расстроить. Феликс усмехается, смотря на его губы, и, в крайний раз взглянув ему в глаза, подаётся вперёд и соединяется с ним в поцелуе. Тепло. Упоительно сладко. Нежно. Поцелуй разгоняет по их замёрзшим телам кровь и согревает их. Феликс обхватывает лицо Хёнджина холодными пальцами, и тот, жарко охнув, отстраняется и примыкает губами к пальчикам, кажущимися ледяными на контрасте с пылающими губами. У Феликса в животе разворачивается самый настоящий вальс бабочек от трепетных поцелуев в каждую подушечку пальца. Его захлёстывает сбивающей с ног волной любви и обожания, и он, неотрывно, преданно и влюблённо, смотрит на Хёнджина, что со всей старательностью согревает его руки. Когда он заканчивает, он говорит хрипло: — Не представляешь, какой ты прекрасный сейчас. В груди разливается приятное тепло. Хёнджин тянется одной рукой к карманам пальто и выуживает из них перчатки. Феликс чувствует, как его сердце заходится в истерическом темпе, когда старший бережно натягивает перчатки на его каждую руку, перед этим обдавая кожу горячим дыханием. Феликс не сахарная вата и не хрупкая снежинка, но сейчас он как никогда понимает, что значит таять. Когда Хёнджин поправляет ткань перчаток на запястьях, старший улыбается сам себе и вдруг говорит: — На этом озере летом обитает много лебедей, — он поднимает голову и встречается с заворожённым взглядом Феликса. — Поэтому местные называют его Лебединым озером. Необъяснимое чувство накрывает Феликса. Их история началась с «Лебединого озера» и продолжается она тоже Лебединым озером. Как же судьбоносно. — Я бы хотел посмотреть на них, — Феликс оглядывается на озеро, представляя на месте льда мелкую рябь из-за лёгкого ветра и лебедей, рассекающих её. — Наверное, это очень красиво. — Можем приехать сюда летом, — срывается с уст Хёнджина с небывалой лёгкостью. Он рассматривает профиль Феликса, мягко сияющий золотым, и, кажется, тонет в нём. — Правда? — Феликс возвращает свой взор на него, обезоруживает старшего широко раскрытыми глазами, полными надежды, с сияющей луной в них. — Конечно, — Хёнджин проводит костяшкой по его щеке, смахивая внезапно упавшую на неё снежинку. — Уже не терпится сфотографировать тебя на их фоне. Феликс хихикает. Вокруг его глаз появляются лёгкие морщинки. — Только в лебедя не превращай. Хёнджин смеётся в ответ. Он ведёт рукой дальше, к его волосам, и накручивает на палец прядь, играясь с колечком. — Лебеди, конечно, красивые, но ты куда прекраснее, ангел, — Хёнджин пропускает сквозь пальцы его волосы, наслаждаясь их удивительной мягкостью. — Ты мне нужен такой, какой ты есть, Феликс. Феликс тушуется, чувствует тёплый румянец на своих щеках и бурчит что-то про безнадёжную романтику. Хёнджин счастливо улыбается и тянется к его ладоням, переплетая их пальцы. Их блестящие влагой взгляды встречаются, и в этот момент приятной тишины они понимают, что нет ничего на свете более правильного, чем они, стоящие на пристани маленького озера в морозную Рождественскую ночь. Феликс поглаживает его ладони, надеясь их согреть, и произносит едва слышно: — Спасибо, что ты всегда рядом, Хёнджин. Хёнджин смущённо улыбается, притягивает его к себе вплотную и кладёт ладони на его талию. Их носы соприкасаются, взгляды неизбежно теряются друг в друге. — Спасибо, что позволяешь быть рядом, — Хёнджин обдаёт его губы горячим дыханием и, широко улыбнувшись, проговаривает: — С Рождеством, ангел. Феликс отражает его счастливую улыбку. — С Рождеством, милый. И словно по щелчку пальцев, со стороны особняка в небо взмывают разноцветные фейерверки, хлопая с характерным звуком и рассекая небо золотинками. Феликс смотрит на незамысловатые полосы пороха на небе, пока Хёнджин смотрит на него, не отводя взгляда. Феликс вновь обращает на него всё своё внимание, и они, обрамлённые всплесками цветастых салютов за их головами, целуются, согревая друг друга и утопая в абсолютном счастье.

***

После ярких фейерверков они возвращаются в домик недалеко от особняка, который они сняли специально для того, чтобы провести в нём незабываемую рождественскую ночь. Пока Хёнджин несёт Феликса, обхватившего его, как коала, в наполненную горячей водой с солью и пеной ванну, он без умолку шепчет ему на ухо слова любви и обожания. После прогулки, продолжающей напоминать о себе продрогшими от холода конечностями, ванная, объятая паром и пленительным ароматом, кажется оазисом в пустыне. Оказавшись в воде, они льнут друг к другу — спина к груди, щека к щеке — и нежатся в приятном тепле. Лёгкими движениями Хёнджин промывает его волосы, очищает его тело мягкими касаниями губки, с каждым разом проводя ею всё чувственнее и в опасной близости к чувствительным местам. Как безобидное принятие ванны превращается в ленивые круговые движения бёдер Феликса на Хёнджине верхом, созвездия укусов и поцелуев на плечах Феликса и вылитую воду за пределы ванны остаётся загадкой. Хёнджин не прекращает ворковать, говорить, как ему повезло с ним и как он бесконечно любит его. Феликс продолжает купаться в его внимании и на кухне, укутанный в мягкий халат и сонливо наблюдающий за Хёнджином, который готовит на скорую руку, но тем не менее справляется не менее успешно, и постоянно проверяет Феликса, подходя к нему и целуя в разные уголки его тела: то в губы, то в висок, то в покрасневший после горячей ванны нос. Они едят, сидя друг напротив друга, и делят одну большую порцию на двоих: Феликс, закинув ноги на колени Хёнджина, кормит его, пока тот массажирует его икры и стопы, объятые в тёплые носки, и смакует с любовью приготовленную Хёнджином пасту сам, когда тот занят тем, что тщательно пережёвывает еду и разминает его мышцы. Они чистят зубы, стоя плечом к плечу и дурачась, Феликс помогает ему нанести последний этап ухода, игриво оставляя на носу пику из крема, и Хёнджин тает, готовый позволить Феликсу сделать с ним всё, что тому только заблагорассудится. В кровати сон отпускает Феликса, и он сидит, прижавшись спиной к изголовью и массируя голову Хёнджина, удобно расположившуюся у него на коленках. Феликс читает — вернее сказать, пытается — и отвлекается время от времени на мирно сопящего Хёнджина, что уснул сразу же, как только его голова коснулась мягких бёдер. Феликс хочет зафиксировать эту картину в своей голове — книга лежит на прикроватной тумбе, в сумрачном углу комнаты мигает огоньками пушистая ёлка, а его глаза прикованы к умиротворённому выражению лица его любимого, что во сне по-собственнически обхватил его ноги. Феликс не замечает, как расплывается в улыбке, полной обожания. Он любит Хёнджина больше всего в жизни, и он будет с ним столько, сколько им позволит время. Феликс не сдвигается с места — он продолжает перебирать пряди на голове Хёнджина и любоваться им, утопая в обожании. Лишь когда Хёнджин на мгновение вырывается из крепкого сна и недовольно бурчит что-то о том, что ему холодно и он хочет поцеловать его, Феликс ныряет под одеяло и вскоре оказывает в коконе из рук Хёнджина. — Люблю, — мурчит Хёнджин ему в шею и лениво целует рядом с кадыком. — Люблю, — шепчет Феликс в ответ и ускользает в тёплый сон, в котором он и Хёнджин лежат в обнимку на траве рядом с озером, смотря на благородных лебедей, приветливо машущих своими крыльями.