Молва

Профессору Оксенфуртского университета       Светлейшему мастеру Alonzo ed`Bacre        От его старого друга и покорнейшего ученика, Якова Гоогенстра       склонившегося перед мудростью своего учителя        От месяца Бирке, года неважно какого,       ибо месяца определенны и точны и следуют за луной и солнцем, а года сыпучи и зыбки и следуют только прихотям королей              Как и обещал, Мастер, в этом письме, кое я начинаю писать после трех месяцев работы над моим опус местрада, расскажу тебе о моих находках и открытиях и надеюсь удивить тебя, ибо твоя просьба изучить “Записки из Новиграда” с каждым днем заводит меня во все новые тупики. В то время как из некоторых мои скромные знания позволяют мне, хоть и с трудом, выбираться, но в отдельных случаях я могу только рассчитывать на твои советы.              В этом письме я расскажу тебе все, что мне до сих пор (а именно — до поры написания сего письма) известно, и вышлю копию Записок по твоему запросу, и надеюсь, что письмо получишь только ты и гонец сможет уберечь его от посторонних глаз, ибо наука не терпит глаз необученных. Могу ли я рассчитывать на снисхождение своего Мастера, надеясь, что он найдет время ответить на мои вопросы и поделиться своими знаниями, до которых мои изыскания еще не добрались? Смею надеяться на это, и ты всегда знаешь, что твоих ответов я жду больше всего, и мое местонахождение известно тебе также хорошо, как и мое желание докопаться до истины в этом непростом исследовании. На этом прекращаю свое словоблудство и перехожу к части содержательной.              С год или полтора назад Записки эти были обнаружены в Новиграде в доме некого мага. Так ты мне сказал, когда впервые показал пергаменты, но я счел возможным не поверить тебе на слово и решил разузнать подробнее. Два вопроса интриговали меня. Во-первых, почему маги все еще живут в Новиграде после стольких лет гонений — известно, что магики и алхимики, будучи людьми образованными и дальновидными, покинули Новиград еще во время второй войны с Черными. Во-вторых, меня терзало любопытство о том, что произошло с самим магом и автором этой записки. Погром в квартирах магов — дело неновое, но обычно после этого остаются протоколы о расследовании, о допросах и о казни. Остаются и слухи, как горели те или иные обличенные магией нарушители закона Новиграда. В конце концов может оставаться и финансовый след о том, как таковых протоколов можно было избежать, вместе с расследованием, допросами и казнью, что было бы особенно ценно, так как позволило бы надеяться на то, что автор записки жив и мог бы дополнить свои записи.              Первый вопрос, разумеется, риторический, поэтому приступился я ко второму. Личность автора оставалась (и остается) для меня загадкой, поэтому начал я с того, чтобы осмотреть места, с которыми связаны его записи. В первую очередь это было место их обнаружения и изъятия. Мне удалось посетить эту квартиру, и хотя в ней поселились некие постояльцы, несмотря на темную славу этих стен, они позволили мне осмотреть комнаты, что я и сделал. Жильцы показали мне что осталось после Охотников, которые не сочли определенные предметы достаточно магическими, чтобы становиться частью расследования. Среди них я не обнаружил ничего удивительного: были там чернила, перья, уголь, рулоны бумаги, испорченные книги, осколки кристаллов, тряпки. Я изучил стены и половицы на предмет тайников, но таковых не обнаружил. Спрашивал у постояльцев, что им известно о прежнем жильце — они сразу замолкали. На этом мои визиты в квартиру я счел нужным прекратить.              После я отправил официальный запрос в Новиградские службы, дабы они передали мне подтверждение проведенного расследования и справку о смерти подследственного. Бухгалтерия Новиградская не представляет собой ничего особенного, в связи с чем ждать ответов мне пришлось три с половиной недели, а после давать разъяснения двум крайне допытчивым офицерам. Только после того, как я исчерпывающе объяснил свою непричастность к делам противозаконным и исключительно научные мотивы, мои запросы подтвердили и пришлось мне ждать еще две недели. Все это время я провел в Новиграде, и не имея других средств к выяснению обстоятельств отправился собирать слухи у дельцов и знатоков города. И с уст одного из них по памяти записал следующий разговор:              — Жил там магик, жил, мастер, только что не живет больше, — рассказывал мне корчмарь. Он был не первым из тех, кого я сумел разговорить на тему магиков и прочих шарлатанов в городе, только этот был осведомлен неплохо, да не сразу хотел этого показывать. Впрочем, мои уговоры я приводить не буду, чтобы сэкономить твое время.              — А куда делся?              — Так сожгли, мастер, куда ж ему деться-то было. Некуда было деться. — Тут он замолчал, а потом не удержался и добавил, о чем немедленно пожалел. — Но он делся, [вынужден выпустить не слишком изящное ругательство]. И был таков.              — Упустили его Охотники? Эка невидаль.              — Да нет, мастер, не упустили. Поймали, повязали, без драки и без сопротивления взяли шарлатана прямо на этом самом месте. И судили с остальными. Да и жгли вместе с остальными. — Тут он бросил тряпку и отчего-то налил мне Реданской ржаной, хотя я его не просил. — Своими глазами, Мастер, видел, как жгли магика, и глазам своим не верил, и до сих пор не верю, а когда поверю, так сочтите меня что твоим из ума выжившим, только матери моей не говорите. — Он опрокинул мою стопку, но после тут же наполнил ее снова. Я потянул за эту ниточку.              — Отчего же из ума выжившим? Глаза обманывают и лучших из нас. Тогда надо понять, в чем обман, и отчего глаз наш считает, что лучше обмануть хозяина, и именно таким образом, — начал я. Но корчмаря не надо было уговаривать, он и так был готов рассказать.              — Так ведь не один он горел в ту ночь, и с остальными-то нельзя было обмануться, все вьявь было и правильно, а с ним не так. — Я не стал спрашивать, что не так. Только дал корчмарю выдохнуть от своего переживаемого заново чувства — и не удивления, не сомнения — страха чистой воды. — Видали ли вы чудищ, мастер? Тех чудищ, которые на человека охотятся, коли их ведьмак не порубит серебром?              — Видал ли я гуля? Или твоего утопца? Видал, батенька, на войне никак полгода при роте был приписан историком, — не утаил я. И утаивать не хотел — горжусь этим опытом, который многому меня научил. Корчмарь только покачал головой.              — Нет, не таких. Эти мертвые, глупые, неживые. А тот не мертвый, умный. Только и не живой тоже. — Он поглядел на меня, но видимо работа корчмарем не дала мне его обмануть. — Не верите? Не понимаете?              — Уж больше не понимаю, — заверил я, чтобы только он не переставал рассказывать.              — Да как же тебе это объяснить, Мастер. Вот видишь ты перед собой мертвеца вчерашнего — бледного, каменелого, в глазах — пусто, на губах — сухо, остатки смерти, как будто выпил он ее, и холодный, и веет от него мертвичиной — не запахом — духом. Такой вот. Только этот мертвый. А у магика твоего видок был похожий, он все толпу оглядывал своими глазами проникновенными. А кострище-то горит. И выше все горит, и к ногам его уже подбирается, а он молчит, на пламя поглядывает, с лица волосы отбрасывает. Один раз даже мне в глаза заглянул — и я видел. Нехорошие это глаза, мертвые, и голод в них.              — Кажется, я тебя понимаю, — решил соврать я. Корчмарь на меня не смотрел и потому поверил моему тихому согласию.              — Костер подобрался к сену и вскинулся. Не только у твоего магика, про которого ты расспрашиваешь, но и у других — те завопили, увязли в кашле и в боли, а твой магик только как будто заговорил себя сам, и пламя ему нипочем было. И проглатывало оно его с головой, горела рухлядь, горел столб, но стоял маг, как вкопанный, размытый, размазанный, как не в теле, что твой морок или дух. И уж не знаю, привиделось мне или нет, только руки-то он себе освободил и только сам, по своей воле стоял в пламени. И палач это видел, что маску снял от оцепенения, и народ на площади. А на утро, говорят, все костры убрали, хотя обычно долго в поучение погорельцев на площади оставляют. Бездомные все несли, что пропал один из казненных, а убрать решили всех, чтобы подозрительно не было. Только за такие слухи казнили на месте, мастер. И неправда это все. Не может человек в двимерите в костре искупаться, а наутро как ни в чем не бывало пойти по своим делам. Так что сожгли его. И поделом ему.              — Так что же ты видел тогда? — спросил я. В ответ корчмарь только выругался и больше мне не наливал. А я его больше и не спрашивал.              Впрочем, о дне казни я еще узнал несколько вещей, которые дают некоторое объяснение происходящему. В тот день утром был ливень, а после полудня запалило солнце. Вероятно, духота и влажность сделали воздух тяжелым. Игра костра и солнечные блики на пару могли создавать различного рода искажения и иллюзии, которые могли на особо чувствительных людей воспроизвести впечатление. Так или иначе, я не верю в чудеса и думаю, что маг все же мертв, либо по какой-то невероятной причине ему удалось подкупить стражу и спасти себе жизнь, но в эту гипотезу я верю меньше. Не имея возможности более спекулировать на тему будущего мага после казни, я перешел к его прошлому – такому, о котором есть записи и свидетельства, которым я мог бы доверять.              У меня не остается никаких сомнений в том, что магик был учен, хоть, если судить по его записям, и весьма небрежен к слову и делу. Могу ли я считать это могуществом? Едва ли. Во всяком случае едва ли я мог считать так тогда — когда только-только начал погружаться в суть дела.              Наконец, я дождался протоколов. Вместе с кипой бумаг я обнаружил также и записку следующего содержания:        Мастеру Якову       От начальника службы хранения протоколов       Заместителя командира подразделения сыска и исполнения       Заместителя главного штабного консультанта по вопросам шарлатанства и еретичества        Уважаемый Яков Гоогенстра,              Стало известно, что вы запросили документы по казни от Феаинн того года. Соответствующие материалы вам высланы вместе в ограниченном объеме.              Сим письмом напоминаем вам, что в ваши обязанности входят консультации установленных органов по их запросу. Консультант по шарлатанству и еретичеству счел, что вы обладаете достаточной экспертизой и полномочиями для оценки полного перечня документов, которые не предоставляются курьером.              В связи с этим просим явиться по адресу на письме в удобный для вас срок, чтобы дать указанную консультацию. О выбранной вами дате уведомите курьера, кой прибудет на второе утро после того, как вы получите сий пакет документов. Просим назначить день так, чтобы вы успели ознакомиться с предоставленными материалами.              Записка меня несколько удивила. Во-первых, за двадцать лет моей практики после того, как свое обязательство консультировать указанные органы я подтвердил получением дипломы, такового запроса мне еще не поступало, во многом потому что история магии представляет собой предмет очень тонкий, применимый с большой осторожностью, особенно в делах властных и государственных. Во-вторых, насторожило меня, что в письме не была раскрыта суть ожидаемой консультации. Выходило, что никакого запроса не было и консультация была ширмой для последствий более неприятных для меня и моих ученых дел. В лучшем случае — разнюхивание сути моих изысканий и кража моих находок (хотя тут мне было бы нечем обрадовать доблестных служащих канцелярий и департаментов) или вовсе арест. Тем не менее, на бумаге стояла печать и подпись, сделанная рукой уверенной и смелой, в отличие от той, что записывала текст. Свои опасения я не стал выкладывать курьеру, который действительно явился за моим ответом. В моем письме я назначил не только дату, но и место и состав встречи, а также велел курьеру передать своему господину некое утверждение в точности — если такое утверждение будет передано человеку, которому я могу доверять, то курьер еще вернется с ответом. Если же нет, то нет — тогда бы я покинул город в течение двух дней. Но так как курьер все же вернулся c письмом более пространным, более грамотным и написанным отточенным годами тонким и гладким почерком и слогом умелого писца, я не счел нужным свой отъезд.              Я предоставил себе 14 дней на изучение присланных мне документов. За это время предстояло ознакомиться с протоколом допросов, переписанным на чистой бумаге, с протоколом изъятия личных вещей, с постановлением о казни и справкой о смерти.              Итак, по порядку. В первую очередь осмелюсь скорректировать вашу оценку возраста бумаг. Согласно постановлению о казни от 12 Феаинн, и справке о смерти от 21 Феаинн, казнь мага состоялась более, чем полтора года назад, отсчитывая от дня написания этого письма. Таким образом, Записки должны были быть написаны до этого. При этом я предполагаю, что написаны они были крайне незадолго до казни и потому не были отправлены получателю. Их изъяли службы и после передали на изучение в Академию, потому они оказались в последствии у вас.              В постановлении о казни маг обвинялся в шарлатанстве, еретичестве, некромантии, чернокнижии, убийстве лиц при исполнении, сопротивлении аресту и в населении тяжкого вреда здоровью лицам при исполнении. Список этот меня не впечатлил — насколько мне известно, примерно у всех магов он состоит из одних и тех же обвинений, и я не увидел ничего, что не мог бы ожидать.              Далее, в протоколе изъятого я обнаружил, среди ряда ценных вещей, которых не могло оказаться у случайного человека, множество предметов, некогда связанных с алхимией, в том числе ингредиенты, имен которых протоколисты не знали, а потому сначала вносили описательно, а потом в скобках проставляли их название — видимо, когда маг сам называл их по их наименованию. Например:              Порошок зеленого цвета, по консистенции схожий с фисштехом (”Зеленая пыльца”, сильнейший наркотик)       Предмет каменный в форме мешка с синими и красными отростками (”Сердце Лорхана”, сердце, сущность бога)              Были там и другие предметы, над названиями которых я иногда задумывался, пытаясь припомнить их в других регионах или старых прочтенных мной книгах. Одна строчка привлекла мое внимание — она была стерта скребком, и прочесть ее не представлялось возможным.               Однако, что меня не оставило равнодушным в присланных документах — это их очевидная неполнота. В протоколе допросов отсутствовали целые страницы, что следовало из оборванных фраз и реплик. С чем связана выборочность присланных материалов, я не знал. Недостающее пришлось бы узнавать при встрече с ожидавшими меня представителями Новиградской администрации. Хотя полнота полученных мной документов оставляла желать лучшего, я выяснил что:              Во-первых, маг прибыл в Новиград за четыре с половиной года до казни (то есть почти за 7 лет до сегодняшнего дня), «бесцельно и случайно», как сам он сообщает дознавателю.              Во-вторых, относительно места его прибытия у меня осталось много вопросов, но об этом позднее.              В-третьих, род его деятельности представлял собой в основном переписку и мелкие заказы по найму. Подробности его заказов меня мало интересовали, но в материалах я надеялся найти информацию о его трудах и письменных работах. Маг сообщил, что вел переписку, но так и не назвал своих собеседников.              Прикладываю выдержки из допроса, которые меня заинтересовали (впрочем, иногда по совершенно нерациональным, ненаучным причинам). В частности, что касается происхождения этого мага, того, где он жил и обучался до того как прибыть в Новиград:              Следователь: Место рождения.              Допрашиваемый: Провинция Скайрим.              Следователь: Не знаю таких. С Юга? Эти вечно плодят свои провинции-херинции. Игрушечные полукоролевства, имбирные домики.              Допрашиваемый: Да нет, с Севера. Автономная провинция, самая северная из тех, которые мне известны.              Следователь: И кто управляет твоей провинцией?              Допрашиваемый: Вообще-то это спорный вопрос.              Следователь: Где находится?              Допрашиваемый: Империя Тамриэль в границах после Конкордата белого золота.              Следователь: Тамриэль? Паршиво звучит твоя империя, по-эльфьи больно, а эти южнее Новиграда шхерятся. А ты сказал, что ты с Севера.              Допрашиваемый: У любой империи есть север.              Следователь: Умничаешь? Ничего, недолго будешь умничать. На карте сможешь показать?              Допрашиваемый: Это вряд ли. В Новиграде я таких карт еще не видел.              Следователь: Где учился твоим фокусам? В Аретузе небось? С землей поровняли вашу Аретузу, давненько.              Допрашиваемый: Коллегия Винтерхолда.              Следователь: А это еще где? Что за притон?              Допрашиваемый: В Винтерхолде.              Следователь: Дошутишься сейчас.              Допрашиваемый: Вы спрашиваете — я отвечаю. Все честно. Спрашивайте точнее.              Следователь: [применяет силу] Учить меня будешь?              Допрашиваемый: без толку.              Следователь: Спрашиваю, что за коллегия, где найти?              Допрашивамый: В Винтерхолде, Скайрим. Коллегия магов, застывшая на льдине над Морем призраков. Ее рассвет давно прошел.              Было там и много других интересных отрывков, но как мне показалось, самое важное было выпущено. Перед большим пропуском в несколько страниц следователь начинал выспрашивать у мага, что за книга хранится у него дома и что он сделал с одним из охотников, осматривающих помещение. Ответ мага расположился на следующей странице, коей я не располагал. Но я рассчитывал, что книга — это его труд, и что будет можно ее получить.              Я изучил документы за несколько дней и в оставшиеся дни решил, что мне все-таки нужно повторить визит в бывшую квартиру мага. В этот раз я подготовился и с собой прихватил увесистый кошель. Мужик, открывший мне дверь, обругал меня и хотел было захлопнуть передо мной дверь, но я подбросил в ладони мешок с монетами. Мужик спросил, чего мне. Я спросил, как проходил арест и как на мага вышли.              — Как проходил? Как обычно проходил. Пришли, в двимерит шарлатана — и выволокли, — процедил мужик сквозь зубы, не потому что был зол, потому что был доволен и хотел это скрыть. У меня начала складываться картинка: мага сдали владельцы квартиры, которые не въехали, а вернулись в свою квартиру, заваленную всяким богатым барахлом. У мужика на кривом пальце, не налезая до третьей фаланги, сиял перстень. В проеме показалась старуха. Я сразу заприметил ожерелье на ее морщинистой шее. Следовало обратить на него внимание еще в первый визит.              — Чего эт мастеру надобно? Шел бы, мастер по добру да по здорову, да не ворочался бы. Чего стариков тревожить, да никак нельзя в своем доме да отдохнуть как человеки, без ведьмы, без ее дружков, без охотников… — она не собиралась останавливаться и сиплым и трескающим голосом продолжала давиться словами, но глаза ее маленькие поглядывали на мешок с золотом.              — Как вашего шарлатана-то арестовали? Не произошло ничего странного? — спросил я старуху. — Скажи, да разживешься десятком золотых, серебро-то чистить надо составами специальными, не то сгниет прямо на твоей шее ведьмино ожерелье и проклянет тебя после смерти на тысячу лет рабства у ведьмы, а после еще тысячу лет у колдуна. — Не любил я нагонять страха на людей беспомощных и не ученых, но мне пришлось. Старуха не на шутку испугалась. — Скажи, а я оставлю тебе золотые, найдешь мастера.              — Так ведь ничего странного не произошло, мастер, только что всякие дела их шарлатанские. Верно мужик-то мой говорит, повязали дьявола, потом охотники пришли — давай квартиру перекапывать, забрали всякого.              — А книги не забирали?              — Да забирали, Мастер, и книги забирали, и письма, только большуханный том черный не забрали, черти, здесь оставили. Только нехорошие эти книги, Мастер, не ученые, а проклятые.              — Отчего же проклятые, бабушка?              — Так ведь с ума сошел один из охотников-то, как к ней прикоснулся. Потащил ее к другому добру, а как вернулся — так все с нейной был, и весь дергался и скалился. Говорят ему, чего это ты, дурень, не унес книгу, воротайся в зад и кидай книгу к другим, чтобы сжечь ее вместе с хозяином-колдуном. А он как начнет лепетать, мол-де не могу, и книга сама меня держит, руками и ногами, говорит, черными держит, в голову черными щупальцами лезет, корнями прорастает в его глазищах, а сам то плачет, то смеется, то как еж щетинится. Ну ихне командиришко-то дал парню оплеуху, он книгу-то и выронил, сам упал, давай по полу кататься, за кинжал колдунский схватился, плел все про пальцы скользкие, про то, что у него пальцы не такие тонкие, и сам он себе в голову залезть не сможет. А кинжалом все тычет во всех, кто подойдет. — Старуха лепетала без остановки, упиваясь историей, в которую сама до конца не верила.              — Чем дело кончилось?              — Ничем, — буркнул старик. — Давай золотые и проваливай.              — Скажи, чем история кончилась, так и получите свои золотые.              — Да ничем не кончилась. Помер охотничек. Этим самым ножичком себе в глаз — на!              — Говорит, пальцы скользкие, а кинжалик острый, — начала причитать старуха, но я ей махнул рукой, чтобы она не завела свою шарманку по новой.              — А книгу куда дели?              — А куда ее? Тронешь ее — так и поедешь кукушкой. Так стороной книженцию обходили, да чуть не по стеночке. Охотнички-то твои, — посмеялся мужик и пихнул старуху в бок. — Так и лежит посредь гостиной.              Я не сразу ответил на это — я был у них в квартире и никаких предметов странных не обнаружил, равно как и томов с рунами или подобными знаками. А плачевная история бешенства охотника была мне известна — из Записок, только относилась к другому человеку, естественно, поскольку написаны были до ареста.              — Покажи мне книжечку, мужик.              — Не покажу. Не больно хочется твою кровищу от пола отскребать. Тогда не показал, и сейчас не покажу.              — Пусти ученого человека. Глядишь он знает, как ее из дому вытащить, — захлопотала старуха. Я ухватился за это, в итоге мужик согласился. Я прошел в квартиру, меня провели в гостиную. В ней я не сильно оглядывался и в первые разы сосредоточился на кабинете. Но тут на полу, прикрытый грязной скатертью, лежал толстый том в черном тяжелом переплете.              — Уж мы ее и палками, и маслом, и водой, и огнем, ничего с нею не делается, — заныла старуха. У меня были противоречивые мысли насчет книги. С одной стороны, предмет мог быть наделен чарами, а чары имеют свойство сниматься. С другой стороны, мага в Новиграде мне не найти, да и не хотелось компрометировать себя перед местными властями.              Я разглядывал книгу, и что-то притягательное было в ней. Я разглядывал ее со всех сторон, и давненько никакой предмет так меня не интересовал. Передо мной сразу встала сотня вопросов: что это за книга, что в ней можно прочесть, почему маг-автор Записок говорил о проклятии весьма схожем, почему охотник не перенес соприкосновения с ней, или может быть он прочел в ней что-то вслух и проклял себя сам. Книга манила к себе, захватывала меня своими щупальцами с головой и тянула в омут. Но я остановил себя, когда мои руки уже почти взяли ее за толстый корешок.              — Занимательная вещица, — сказал я себе.              — Забирай ее к чертовой матери и проваливай, — сказал мужик.              Я глядел на книжку и отчетливо видел, как только что волевым решением удержал себя от совершения большой ошибки. Что ж, пусть мои знания никогда не были совершенны, но все-таки я не был трусом перед неизвестным, и я знал, чего я хочу, и эта книга была не самоцелью — она была инструментом, чтобы разобраться в вещах намного более важных, чем праздное любопытство. Я осторожно взял книгу двумя руками. В глазах немного поплыло: мне показалось, что я падаю на спину, хотя это было совершенно невозможно, я стоял на коленях, уперевшись одной ногой впереди себя, и совершенно не мог бы падать назад, даже если бы начал терять сознание. Перед глазами поплыл пол и стена, гора, испускающая клубы пепла и пара, причал и замысловатое сооружение, поднимающееся над островом, мне неизвестным. Потом я моргнул и четко увидел перед собой грязную скатерть, кривую тумбочку, мусор под кроватью и немытые половицы. Я поднялся с корточек.              — Бери свои золотые, старуха. И с мужем поделись, вам на двоих хватит. — Я бросил ей мешок с золотом, держа книгу под мышкой. Старуха поймала его. Я ушел.              Что касается встречи, назначенной на полдень в хате, в которой не жило людей уже с полсотни лет, то она прошла не так, как я ожидал, и все же вынудила меня покинуть Новиград прежде срока. На встрече передо мной предстали двое, говорил из них один, секретарского вида. В своей пространной речи, направленной на то, чтобы притупить мое внимание, навострив мое себялюбие, он напомнил мне, каким большим экспертом в истории магических предметов я считаюсь, как уважаема моя школа, как много значит моя экспертиза и как дорого они готовы за это заплатить. Я видел его насквозь, и все же в общении с ним совершил ошибку, сразу сделав попытку вывести его на чистую воду:              — Мне нужны полные документы. Как для моего исследования, так и для целостности услуг, которые могу вам оказать, — заявил ему я. Секретарский тип только еще больше заюлил, и из нашего долгого и малополезного разговора я смог только узнать о предмете, который также забрали из квартиры мага.              По словам секретаря, это было сердце, но нечеловеческое. Я предположил, что если это сердце чудовища, им нужен не историк магии, а ведьмак, но секретарь сказал, что останки чудищ также подвержены гниению и разложению, как и человеческие ткани, в то время как сердце, обнаруженное у мага, не только не разлагалось, не издавало зловонного мертвичного смрада, но и билось сложным боем, как живое. Секретарь нисколько не хотел рассказывать мне об артефакте ни слова больше, чем было бы минимально возможным, но я вытягивал из него слово за словом. В конце концов он с недовольным видом выложил все, что ему было известно и потребовал, чтобы я описал природу этого явления. Поскольку природа этого явления мне не была известна и остается неизвестна до сих пор, то я напустил на себя вид ученый и разразился длинной тирадой про сложность продвинутой магии, кою истребить крайне сложно, потому что могущественные маги все еще разбросаны по всему миру, и происхождение такой магии может быть любое. Я не сказал ничего по существу, но секретарь удовлетворился моей категоричностью, несмотря на несущественность моих ответов. Кажется, бессмысленность моей экспертизы понимал только громила, все время молчаливо стоявший у двери.              Прежде чем мы разошлись, секретарь спросил у меня, откуда у меня Записи этого мага, если все его свитки и книги забрали охотники. Я сказал, что Записи мне передали из администрации моей академии по согласованию с соответствующими инстанциями.              — Так есть вероятность, что ваш труд позволит объяснить природу вещей, которые были изъяты у мага?              — Что заставляет вас так думать?              — Ваша осведомленность и основательный подход, — увильнул секретарь. Мне все это не понравилось. Оставив все свои находки в надежном месте, я уехал из Новиграда на рассвете.              Моя поездка в Новиград, предполагалось, должна была осветить личность автора записки и прояснить те наименования и отсылки, которые встречаются в отрывке. В прочем, как видите, Мастер, вопросов у меня стало только больше.              Записки посвящены мудрости и поиску знания, и если кратко приводить мысли из отрывка, я бы остановился на трех. Первая — люди, получающие знания неосознанно или не вполне разумеющие их глубины и масштаба, склонны терять рассудок, их получая. Вторая — обучаться следует у мудреца, который, задавая верные вопросы, заставит своим умом доходить до вещей, доступных твоему разуму, и таким образом избегать знаний, к которым ты не готов. И третья — настоящий мудрец в теории может провести себя по этому пути сам, но в конечном счете балансирует на грани безумия.              Копию записок я вышлю, если ты истребуешь, но пока не привожу ее перепись, чтобы не марать бумагу понапрасну. Мне известно, что с текстом ты знаком и что помимо прочего, вероятно, владеешь своим экземпляром. Оригинал хранится в надежном месте, и я надеюсь сохранить его до тех пор, пока не найду человека, разбирающегося в природе таких документов.              Итак, основными моими препятствиями на пути к знанию становится, во-первых, то, что ни одно из географических названий, встреченных мною при работе как с материалами по расследованию, как и с Записками, не имеет эквивалента в известном мне мире. Таким образом, мне до сих пор непонятно, к какой школе магии принадлежит автор записки.              Во-вторых, нет прямых указаний на то, что автор владеет магией, не считая ненадежных источников, которым я не могу доверять. Загадочным остается происхождение магических предметов: в первую очередь, Черной книги. Пропал кинжал, поскольку он так и не был изъят. Неизвестно, что за живое сердце хранится в подземельях Новиграда в хранилищах секретной службы. Мне все еще неизвестны многие наименования в протоколе изъятия.              В-третьих, неизвестно, что заставляет мага рассуждать о понятиях мудрости и знания и с чем связана переписка о запретах и тайнах в области познания. У меня сложилось впечатление, что маг изучал явления весьма нетипичные, возможно, близкие к ритуальным, но природа их мне не ясна.              В-четвертых, непонятен также и адресат записки — реальный это получатель или обращение мага к аудитории или группе людей? Если это часть переписки, то где остальные письма или где ответы от собеседника.              В-пятых, есть одна вещь, которую я хочу сказать тебе, мой Мастер, но не знаю, как к ней приступиться. Видишь ли, я начинаю писать это письмо через шесть суток после отъезда из Новиграда. За это время я стал испытывать повторяющиеся видения, а однажды проснулся от кошмара, увидев перед собой многоокую и многоликую отвратительную бездну, пытавшуюся поглотить меня своими бесчисленными щупальцами. Ее всеприсущий колокольный голос медленно вливался мне свинцом в уши, прижимая меня к земле. И я не разобрал ни слова из этого звона, но уловил суть: если я не готов, мне нужно лишь прочесть книгу снова, чтобы вернуться. Тогда я поднимал окаменевшими руками книгу, открывал ее на странице и, не понимая не слова, просыпался, с книгою в руках — с книгою, которую, если ты помнишь, мой Мастер, я оставил в Новиграде.              Видимо, игры с Секретной службой подкосили мой покой, и пока что я не могу работать как прежде, а потому беру небольшой перерыв до тех пор, пока не получу от тебя ответа. Как ты понимаешь, это исследование заводит меня в тупик, и мне все сложнее разобраться, отвечаю ли я на поставленные вопросы или только открываю для себя новые, лишь углубляясь в свое незнание.              Надеюсь, твои изыскания более продуктивны, а твои ученики радуют тебя более последовательными подходами к науке.              Засим расписываюсь и покорно жду ответа.              Яков Гоогенстра,              Вызима              Письмо лежало прочтенное. Прочтенное несколько раз: свитки лежали развернутые, и края не поднимались от тяжелой дубовой столешницы. Со свечи на блюдце капал воск. С другой пока еще только медленно подтекал — ее зажгли только что на смену доживающей жизнь подруге. На свежем пергаменте расплывались две кляксы — такие, какие ставят, когда подносят к нему перо, но потом передумывают писать слишком резко, и тяжелая капля падает на бумагу. Ей там не место, конечно. Старческие длинные пальцы опустили перо в чернильницу и перекладывали пергамент на пергамент. Снова и снова.              — И все-таки мне нечего ему ответить, — скрипучим голосом проговорил старик. Скорее себе. С пера смачно капнуло, но на этот раз в чернильницу. Старик опустил перо и отодвинулся от стола. — Решительно нечего. Наука бессильна, — сказал он, и в его голосе стало слышно уверенность и спокойствие осведомленного и ученого человека. Беспомощная старость была минутной слабостью. Он поднялся со стула и развернулся резко. От этого встрепенулась его длинная ряса-мантия. — Не имеет смысла ни ваша книга, ни ваше сердце.              — Не мое, — отозвались из темного угла комнаты, но старик махнул рукой.              — Ни то, как вы колдуете, никакого равновесия, только чистый хаос. Чистейший, безобразнейший хаос. И нет этому научного объяснения, и никакого научного смысла в этом нет.              Старик поглядел туда, в угол, в котором было видать только сапоги, стоящие на полу, и свисающие вниз полы стеганого кафтана, чем-то напоминающий скеллигский, только что не в тонах клана островов и без гербов и украшений. Свеча горела на столе и едва-едва дотягивалась до ног в углу, а лицо было скрыто. Убежденный старым профессором, магик даже снял обруч с рубином, и от этого его черные волосы распались вдоль узкого красивого лица. И все было ладно в этом лице, и иной художник портретист был бы в восторге от острых черт и выразительных линий, подчеркнутого подбородка, холодного оттенка гладкой кожи, не задетой оспой или какой другой чумой, избегающей обычно только самых удачливых. И глаза у незнакомца были светлые, и взгляды проникновенные, его лицо не было лишено здоровой подвижности, свойственной людям спокойным, но не бесчувственным. И профессор разглядел все это под сухостью губ, сквозь голод в старых глазах, которые, похоже, повидали и смерть, и войну, и голод, и мор.              — Не любое знание должно обосновываться наукой, Профессор. Некоторое знание нужно принимать интуитивно, — глубокомысленно отметил магик. — Только способность к интуитивному восприятию истин позволяет обучаемость и еще в некоторой степени устойчивость к безумию.              Профессор взял свечу и перенес ее на круглый низкий столик в углу, не доходящий незнакомцу, сидящему в кресле, до колен. Сам он опустился в кресло напротив.              — Понимаете, в чем дело. Научное знание тем приятно, что оно извлекается из опыта. Ваши интуитивные истины настолько интуитивны, что не могут быть опровергнуты, а оттого не могут быть истинами. — Профессор поглядел на мага: теперь его было видно, в теплом свете свечи можно было разглядеть его лицо. Он глубоко задумался над словами и не спешил отвечать, что было странно, но уже совершенно не удивляло старика: формальную логику научного знания в университетах изучают на первых курсах.              — Скажите мне, если я вас неправильно понял. Скажем, научная истина в том, что земля круглая, и это можно опровергнуть, скажем, если кто-то дойдет до конца света и свалится в бездну. Или, соответственно, обойдет землю вокруг и вернутся в точку, откуда начал, и, стало быть, земля действительно круглая. — Профессор медленно покачал головой. Хоть маг и не был учен по стандартам Северных университетов, его здравый смысл легко восстанавливал знания, которых ему не доставало. Настало долгое молчание, маг погрузился в размышление. Они сидели в тишине, пока пламя не съело от свечи еще с половину. Профессор, чтобы не прерывать собеседника, поднялся, взял еще пару свеч из высокого узкого шкафа за письменным столом и поставил их в подсвечники рядом, но зажигать на стал. — У меня есть ответ на Ваше возражение, Профессор.              — Жаль, что наша переписка прервалась, теперь от ваших ответов моим возражениям не останется ничего, даже полупотерянных пергаментов, только уже не безупречная память ученого старика.              Маг усмехнулся преуменьшениям профессора.              — Не сомневаюсь, что вы запишите все почти дословно, как только мы с вами расстанемся сегодня ночью.              — Позволю себе только несущественные корректировки, — отозвался старик.              Маг улыбался: так, как не заметит, скажем, девица в городе. Улыбался не столько губами, а всем своим существом, и от этих слов опустил подбородок, губы его приподнялись едва заметно и даже как будто слегка самодовольно, но в глазах было что-то светлое и открытое.              — Представьте себе ситуацию. Мысленный эксперимент, если угодно. Представьте себе, что вы находитесь в ситуации, которая не имеет никакого смысла.              Он замолчал, но явно не для того, чтобы ему отвечать, а чтобы провести мысленный эксперимент.              — Не получается? Потому что вы можете формулировать ваш опыт только в рамках того, что имеет смысл. То, что не имеет смысла, не может стать опытом в вашем воображении, ваш мозг не сумеет представить того, чего его опыт никогда не проходил, не опровергал, или не фальсифицировал. Вы, безупречно знающий формальную логику, можете восстановить ход любой мысли, построенной на формальной логике, даже если такой вывод будет выходить за рамки вашего непосредственного опыта. Сконструировать его по безусловным закономерностям. Но скажем, выводы безумца вы не сможете восстановить, потому что его мышление не следует пути логики. Потому что эти закономерности не исключительны в понимании мира безумца и не безусловны в рамках опыта, который его ум может фальсифицровать. И скажем, если вас спросить, что общего между кошкой и собакой, вы ответите, что они оба животные, а безумец скажет, что они меж ними общего — вражда. Вы спросите, что общего между ножом и вилкой и получите ответ — Крах ан Крайт, колотящий ими по столу. И ничто из этого не ложно, а только не встраивается в ваши систему и опыт. Впрочем, эта простая ситуация — только схема мысли, к которой я веду, Профессор, только ее логика. Только дополнительное измерение в вашей системе координат, которую вы можете не мочь представить или вообразить, но которую вы также не можете исключать и, следовательно, можете хотя бы допустить, исключительно для целей этой дискуссии.              — Ваш ход мысли мне до сих пор понятен, и я сделаю это допущение, но хочу вас предупредить, что опасность в допущении, что оно не безусловно. Оно только показывает тени предметов, над которыми ведется рассуждение, но никогда не их самих.              — И тем не менее это могущественный инструмент.              Профессор не стал возражать. Не потому что ему было нечего возразить, а потому что в этом не было нужды. После каждого следующего слова мага он чувствовал, что его мышление стоит на пороге какого-то поразительного понимания, что он вот-вот откроет перед собой какое-то большое и существенное знание, которое всегда хранилось зашторенное в его голове. И если ценой тому было допущение, он был готов на это пойти. Маг продолжил:              — Я вам писал про знания, которые настолько недосягаемы в рамках миров, в которых живут люди, что они сводят их с ума. Ведь это происходит вовсе не оттого, что кто-то слаб в математике и, скажем, не умеет писать или не считает звезд и не ориентируется в море. Это происходит оттого, что мышление человека в среднем построено, чтобы упрощать жизненный опыт, вкладывать его в существующий опыт. Ключевой показатель знания — это его преемственность в наших головах. Но когда что-то не влезает на полку, человек не может отказаться принимать это знание, он не может отменить его, и от этого он рушит всю полку, отчего вся система пересрочивается в его голове, и он теряет разум. Так сводит с ума знание, которое человек не в состоянии уразуметь, измерить, разместить. Такова цена некоторого знания. Поэтому разум, который хранит знания, скажем, в куче, более нехрупок — ему не нужно помещать знания на полку, он готов просто принять их. Возможно, со временем, он углядит в этом знании что-то, что может осознать и проверить, возможно, когда-нибудь он сможет переосмыслить это знание через призму какой-то большей системы. Но в момент, когда он его получает, это не необходимо. В момент его получения главное — это не сойти с ума. И когда я говорю про интуитивное знание я не говорю, что все то, что хранится у человека в голове, не должно и не может умещаться в систему — может, и возможно, даже должно для некоторых целей. Но когда система становится ограничителем для восприятия, это разрушает людям жизни. Невозможность вещей — только от ограничений в голове. Нереальность — только от рамок реальности в голове. Бессмысленность — от стремления придать смысл. Безумие — только от трактовки ума в голове, и мудрец всегда стоит над пропастью безумия, потому что иначе он был бы просто снобом или занялся бы госслужбой.              Профессор повторял в голове то, что маг ему рассказал, поджигая вторую свечу от первой, опустившейся уже к самому донышку подсвечника.              — Может, такое знание нежелательно? В природе знания, как и в мудрости, не должно быть разрушения. А кроме того, если владение некоторым знанием становится путем к саморазрушению — такое знание следует уничтожить.              Тут маг снова улыбнулся, но не так, как прежде, эти слова вовсе не доставили ему удовольствия. Теперь в его улыбке было снисхождение и даже удивление наивной ошибочности, которой он не ожидал. И было в этом огорчение, которое делало его лицо скорбным. Но в то же время неожиданность, которую преподнесли ему профессорские слова, доставила ему приятное чувство — привилегию не знать.              — Не могу согласиться, Профессор. Во-первых, нет такой информации, владение которой не было бы преимуществом. А во-вторых, знание не терпит морали и само в себе не несет характеристики зла и добра. По природе своей оно не хорошо и не плохо и владение этим знанием суть не хорошо и не плохо. Знание не может быть недопустимо, а когда оно становится недопустимо, то обращается в орудие пропаганды и милиции дурных нравов. Оно всегда допустимо и всегда приемлемо и только в ретроспективе вшивые этики оценят дела наши как дурные и приемлемые в зависимости от морали их времени. Если будет нужно, переоценят, когда придет время для другой морали. Но никогда, никогда не клеймите знание недопустимым только в силу того, что кому-то оно недоступно или кем-то оно будет не понято, или в силу того, что кто-то найдет в себе способность воспользоваться им ради своих целей.