Энума Элиш

Быт, оборвавшийся самым душераздирающим образом, прыжком в вечность через бездну, все-таки пришел, как маятник, в состояние покоя. Утром Вова выбирался из окна второго этажа по опустевшим на зимовку решеткам для плющевой загороди, чтобы проскочить мимо охранников, и отправлялся на пробежку. Кроссовки, конечно, были не беговые, просто дорожные, и это казалось ему главной проблемой, а вовсе не то, что с его лицом бегать по глухому лесу так же опасно, как запрыгнуть в лор сказок братьев Гримм. Вова не привык скрываться. Техника безопасности – да: носить бронежилет, пригибаться к сидению, не включать телефон; он умел отличать чистую землю от потенциально заминированной, знал, где в барельфе окрестных многоэтажек высматривать снайпера и как разговаривать с людьми, которых считаешь за безопасных местных. Но все враждебные места были помечены штампом «командировка», штампом чужой земли, куда он пришел не то чтобы без спроса, но явно не на полных правах. А дома – в сверкающем ли цирковой пестротой Тель-Авиве, в спокойной ли, как молочный шоколад, Женеве, ему не от кого было прятаться. Этот город, точнее, пригород, не был для него домом; скорее всего, именно туда он вторгся, потому что захотелось, потому что показалось, что в чужой земле зарыты свои сокровища. Но будь он просто странником, на его лицо всем было бы наплевать – прятаться нужно было именно потому, что местный колосс врос в родную землю так прочно, что его стали узнавать даже деревья. Впрочем, деревья учтиво молчали, расступаясь на Вовином пути, понимая, что этот – ненастоящий. Каждое утро Вова добегал до любимой опушки, растягивал мышцы, опираясь на поваленное бревно. Хрупкий от теплых мартовских дней, но обманчиво пухлый на вид снег старчески скрипел под подошвами, в отместку швыряясь комьями грязи. Каждый раз Вова возвращался из леса по уши заляпанным землей, но страшно довольным. Он не был уверен наверняка, что бдительный Дмитро не в курсе его вылазок, но ему нравилось хранить этот секрет хотя бы от Женьки – Дмитро-то справится со своими чувствами на этот счет, а вот Женька может переволноваться и нарочно лишиться сна, чтоб чутко бдить по утрам за пробуждением своего беглеца. После контрастного душа Вова лез в кровать и утыкался в Женьку – почти всегда. Иногда тот все же ночевал в городе – чтобы у детей не возникало вопросов. Украина заперлась по домам вместе с остальным миром, и новая правда требовала трепать своим родственникам нервы постоянным присутствием – тут уже не спишешь все на концерты, которые отменили, или съемки, которые приостановили. Поэтому Женька выдумал лучшее, на что был способен (хотя здесь Вова был почти уверен, что это была Ксюша) – мол, он всегда мечтал написать мемуары, и теперь, когда выдалось время, он снял маленький домик в глуши, чтобы сосредоточиться на тексте. Как хорошо, право, что у девочек был такой юный возраст, и тридцать с хвостиком для них казалось концом эпохи, иначе бы увиливать этим Бонни и Клайду от вопросов, мол, какие, черт возьми, мемуары у человека, которому нет даже сорока. Возвращался из семейного плена Женька сытым и румяным, являя собой самое беспристрастное свидетельство: ел, пил, много спал и играл с детьми. Обычно с таким лицом приезжают из-за города, но кто ж виноват, что именно за городом на Женьку нападал страстный лесной монстр, прокуривший все помещения в доме, и огораживал ото всех санаторно-курортных активностей. Жизнь по ту сторону текла своим чередом – их минула пандемийная чаша, поэтому все, что застыло в нелепой позе морской фигуры здесь, там разгоралось по всем законам жанра. Ассистентка строчила письмо, настойчиво требуя ответа, Вова читал все материалы по диагонали на тех языках, на которых мог это делать, в остальные считывался с трудом и настойчиво, сочинял ответы, а потом выныривал и понимал, что вокруг него за это время не изменилось ничего; будто все происходящее было специальным побочным эффектом, который появился лишь для того, чтобы ему, Вове, было проще воспринимать сознанием сразу два мира, будто смертельный вирус вырвался из своей капсулы лишь затем, чтобы Вова мог ставить мир на паузу. Когда это мысль посетила его первый раз, Вова усмехнулся – он, конечно, всегда мнил себя особенным, но это было уже слишком. А на второй он вздрогнул, враз вспомнив все сказки Рэя Брэдбери, прочитанные в юности. Трепет, проснувшийся где-то под коленями, Вова не мог обосновать физикой, потому что физики почти не знал, вся она высыпалась из него на Правом берегу; но за плечом будто хрипел недовольный голос Трэвиса и было слышно, как охотник взводит курок. Никто не предупреждал его о том, что нельзя так надолго переходить из одного мира в другой, что потерянное равновесие чревато непредвиденными последствиями. С Женькой говорить о подобном Вова боялся, Женька был тревожный. А если даже ему, Вове, человеку, лишенному почти всех страхов земных, от этой мысли сводит поджилки, то что произойдет с Женькой? В одну его семейную отлучку Вова лежал в кровати и созерцал потолок, пытаясь решить свою моральную дилемму. В присутствии Женьки она казалось досадной мелочью, словно насморк, потому что то, ради чего можно было по незнанию обречь мир на катастрофу, стояло прямо перед ним, и Вова почти забывал. Но, оставаясь один, он чувствовал, как насморк разрастается до того самого, что сейчас томило весь мир, в самой худшей его форме, и заливает Вову целиком, забивает легкие очередным приступом мессианства. Звонок почтового извещения, который Вова никогда не отключал на телефоне, выдернул его из мыслей за полсекунды до утопления. Он думал было забить, отложить до торжественного финала своего паломничества к глубинам совести, но привычка вела его руку быстрей головы, и вот он уже распахнул на маленьком экранчике явно сверстанную под десктоп новость на сохраненной и вложенной веб-странице: какое-то издание его мира сообщало о первом нарушителе, который, скрываясь от закона в своем мире, пересек границу, нашел своего двойника, распилил на части и зажил его порядочной жизнью. Спалился он, конечно же, на ерунде, но судьба квантового афериста Вову не интересовала. Он, как юрист, увидел прецедент и понял, что за этим финтом грянет никакой не гром, а новое регулирование. Опыт не обманул – в письме, которое прислала секретарша, помимо этой новости была еще одна. Первый законодательный акт, принятый двумя сторонами сразу, устанавливал миграционный учет. При первом пересечении границы теперь требовалось получить что-то вроде визы, а, посещая другую сторону, нужно было в течение трех дней встать на миграционный учет. Вова не сдержал ухмылки, разглядывая длинный формуляр. Было видно, что коллеги старались, из пальца высасывая подводные камни, и поэтому в миграционной анкете требовалось указать все едва ли не до цвета трусов, к примеру, шрамы или телесные модификации, сделанные в течение жизни. Вова почти машинально схватился за мочку уха, где у него так никогда и не заросла дырка от серьги, вдетой в юности, и снова усмехнулся, понимая, что у двойника такая же. Если их вздумают различать на основании анкетных данных, куда полезнее будет написать, что он, в отличие от двойника, не чурается анального секса в пассивной позиции, и это легко проверить – но такое Вова не написал бы ни из экстравагантности, ни от дотошности законника, потому что подобные исторические свидетельства возбудят слишком много вопросов, касающихся совсем не его. Единственная проблема блестящей идеи состояла в том, что для личной регистрации пришлось бы открыть по маленькой конторке в каждом хотя бы городе, обучить сотрудников, снабдить оборудованием и прочим, что с горем пополам можно было сделать в Воином мире, но здесь, в разгар пандемии, это становилось квестом на уровне выживания. Еще можно было не заморачиваться с дистрибьюцией и устроить регистрационный пункт у междумирской дыры, заведя очередь там, где очередей отродясь не было – в Швейцарии. Третим вариантом, компромиссным и ненадежным, стала онлайн-регистрация, на которой настояла местная сторона, а противоположная согласилась, скрипя зубами. Не во всех же странах у вас карантин, где-то легко затеряться – говорили вторые. Идите, пожалуйста, к черту, нам сейчас не до ваших прихотей – отвечали им с другой стороны. Формуляр, на Вовкин вкус, был чистой игрой в бисер, призванной успокоить нарастающую паранойю, но в качестве Антистресс-игрушки он свою миссию выполнял: во всяком случае, расправившись с его загрузкой куда следует, Вова и думать забывал о том, чтобы выдумывать из себя всадника Апокалипсиса. Голова трещала от борьбы с наспех сверстанным сайтом, где не подчиняющиеся человеческим пальцем поля нужно было побеждать, как сказочных драконов, и Вова рухнул уставшим телом в теплую ванну, надеясь окончательно умориться, чтобы без лишних мыслей уснуть в сегодняшней холодной кровати. Но банные процедуры прервал стук в дверь. Вова, постоянно забывавший, что кроме них с Женькой где-то по территории постоянно бродят два человека, вздрогнул от неожиданности – право слово, как невинная американская студентка из слэшеров, к которой в ванную вечно ломится какая-то нечисть. Нечистью был Дмитро, с суровым лицом объявивший, что к нему гости. Вова поднял брови, но дальше Дмитро говорить не стал, будто и так все стало ясно, и лишь выбравшись в гостиную, Вова понял, отчего так. К нему пожаловал близнец. – Какие люди, – хмыкнул Вова, не дожидаясь пока начнутся претензии. – Не знал, что ты такой законопослушный, – недовольно вздохнул двойник. – По тебе и не скажешь. Он сидел на диване, вернее – устало полулежал на боковом валике, изогнувшись как-то изнуренно и оттого неестественно, именно человеческая изнуренность выглядела для него неестественной. Нога на ноге, опухшее лицо, встрепанные волосы, щетина, водолазка… казалось, Офис Президента выковырял своего Президента из какой-то другой жизни, где он забитый офисный планктон, текущий на работу в мрачном морозном потоке людей, вырывающихся из чрева истомившейся в пробках маршрутки. С появлением Вовы он не подтянулся, как это было в их первую встречу, не попытался сесть ровнее, чтобы выглядеть не хуже своей копии; казалось, ему было наплевать, что о нем подумают, а это значило, что батарейка у него не просто на исходе, а уже в тех границах, когда из питательного элемента становится паразитом. – Что я опять сделал? – Фыркнул Вова. Он сам вышел к двойнику в халате, на ходу вытирая волосы полотенцем; садиться рядом было неуютно, поэтому он отлепил от стены невесть зачем нужный здесь стул с мягким сидением и уселся прямо напротив, почувствовав неуместное родство диспозиции отчего-то с пассажирами черных Воронков при исполнении. Хотя это к нему в дом на ночь глядя ворвались, а не наоборот. – Ты понимаешь, что такое инкогнито, Вова? – Устало пробубнил другой. – Это значит «не сообщать примерно всем официальным инстанциям мира, что ты приехал в страну, где президент – твоя копия, и живешь в домике, снятом его лучшим другом». Вова пропустил мимо ушей сомнительный пассаж о лучшем друге, задумываясь о том, какой же, должно быть, эффект произвел заполненный им формуляр, что всего час спустя после нажатия кнопки «отправить» сам Президент летит к нему на крыльях ночи, чтобы отчитать. – Это закон, принятый обоими мирами, – он пожал плечами, не понимая, в чем он опять накосячил. Наоборот, его стоило бы линчевать, если бы он не соблюдал законы, а здесь его руки и помыслы были чисты. – И я не писал там ничего крамольного. – Во-первых, этот закон не ратифицирован в Украине, долбоеб, – Вова слов не выбирал, но и не злился, а бубнил, как старенький телевизор, и можно было почувствовать лишь раздражение, и то – не на двойника-придурка, а на всю ситуацию, из-за которой ему приходится разговаривать вместо того, чтобы урвать несколько часов долгожданного сна. – Ты не обязан его соблюдать, пока ты здесь. А вот твое местонахождение засекречено. И скажи спасибо, что не гостайной, потому что за гостайну иностранцу можно вкатить шпионаж. Хочешь сесть за шпионаж? В прежние времена Вове чем только не угрожали, и «привлечь за шпионаж» явно было в топе. Примерно любой представитель страны, посягающей на территории, которые Вовина юрисдикция ей не приписывала, считала своим долгом сообщить Вове, что он наслушал достаточно, чтобы объявить его шпионом. В ответ на это он только пожимал плечами: во-первых, его берегло международное право, во-вторых, везде он был официально и никаких документов на допуск не подписывал, а в-третьих сами-то вы здесь как оказались и чего хотите. Говорить так с президентом страны, в которую ты вломился, как бык в гоне в хлипкий коровник, ему не позволяла не скромность, нет. Он просто не знал местных законов. Во-первых, страна была чужая. Во-вторых, в этом мире могли быть ничтожные нюансы, которых не было в его. И в третьих, он так и не удосужился узнать, на каких основаниях было оформлено его здесь присутствие. Вернее, он очень, очень хотел узнать, но Дмитро с напарником молчали, как рыбы, а президентская связь работала только в одну сторону. Шпионажем можно было смыть все – и похожесть на Президента (враги постарались), и возможные показания (закрыть процессы и не обращать внимания на попытки кого-то скомпрометировать). Даже ООН можно убедить, что он не просто так понесся в другой мир и застрял там на месяцы. Если нужно, найдутся русские олигархи, которые были во «Вселенной» в одно с ним время. Если захотеть – найдется все. А текущий работодатель не настолько его любит, чтобы раз за разом выковыривать из передряг. Единственное, что Вова знал наверняка: шпионаж – это тяжелая, муторная штука, огласка от которой будет такая, что ад взорвется. Огромная нагрузка на аппарат, на спецслужбы, на органы… не чрезмерная, но большая; реализуемая, но лишь в случае действительно страшной мести. Двойник, думал Вова, не настолько его ненавидит, не настолько он ему мешается здесь, не настолько… Хотя для того, чтобы устранить информационный шлейф от миграционной анкеты, которую он скинул в интернет часом ранее, сил нужно больше. – Ну, и чего ты молчишь? – Спросил президент. Вова чувствовал… унижение. Оно раскрывалось букетом и оставляло гадливое послевкусие, от которого хотелось закатиться куда-нибудь под кровать и валяться там, как шмат пыли, не видя света. Унижение разворачивалось к нему новыми сторонами, и на каждой из них было свое отвратительное лицо. Вот он сам не подумал о том, что кое-что из формуляра не стоит никому рассказывать, будто и забыл, что привычку слепо, автоматически соблюдать законы может позволить себе только либеральный бюргер, а высококлассный юрист должен сначала просчитать все последствия. Второе лицо ухмылялось, напоминая о всех тех эпизодах, когда Вова откладывал изучение украинского законодательства, оправдывая себя тем, что это почти целое юридическое образование, к тому же, на незнакомом ему языке. А третье хохотало и предъявляло, что в этом вопиющем непрофессионализме его уличил именно двойник. Ни дня в жизни не практиковавший, как юрист, и превосходящий его лишь тем, что всю жизнь провел в этой стране, любил ее, лелеял, изучал по крупицам ее канон и ее язык. И теперь этот человек, который даже в почти отключенном виде умудряется выглядеть сильнее и праведнее, видит напротив лицо не достойного соперника, а пустослова, который пушил перед ним павлиньи перья первоклассного юриста, и оказался неспособен справиться даже с официальным бланком. Можно было многое вспомнить – что бланк новый, закон важный, прислала его секретарша, что было равноценно требованию работодателя, что сам Офис Президента, будь он неладен, отказывался раскрывать Вове все его условия прибывания здесь… но факт остается фактом – он сделал глупость, пошел на поводу у привычки, не уточнил. Это было бы терпимо в любой сфере жизни, кроме этой. Здесь он должен был играть безупречно. – И сильно… я навредил? – Через силу цедя слова, пробормотал Вова. – Не очень, – Вова закрыл лицо руками и устало потер глаза. – Не понял подробности, но наши айтишники твой крик души отловили. – Так какого черта ты приперся? – Тут же не сдержался Вова. Наконец-то в нем всколыхнулся гнев: мало того, что его переписку здесь, оказывается, мониторят, так еще и двойник решил заехать, как выяснилось, не по делу, не терпящему отлагательств, а просто чтобы поиметь удовольствие лично его отчитать. И тут двойник убрал руки от лица и уставился на Вову – каким-то странным, лихим взглядом, будто вот-вот врежет. – Не ори, блядь, на меня, – отчеканил он тихо и также устало, но твердо, будто ножом резал. Вове от этого стало чуть не по себе – но ровно на ту частицу, на которую он забыл, как сам делал так когда-то. Он умел пугать, если было нужно, и сейчас почти испугался своего отражения. – Повторяю: какого черта ты приперся? – Ответил Вова, также подаваясь вперед, также глядя с атакой, также чеканя слова. Их взгляды сошлись, и пару секунд они так и сидели, играя в квантовые гляделки, ожидая, что кто-то из них сдастся первым – хотя ни один из них никогда не пасовал перед противником, и сейчас эта история могла затянуться, как анекдот про стикер, на котором с обеих сторон написано «переверни меня». Двойник отклонился назад, не разрывая взгляда, не глядя нашарил в кармане джинсов айкос, привычным жестом вставил туда стик – и все это не разрывая зрительного контакта. Вове захотелось повторить то же самое, но он был не вооружен – все его курево осталось наверху, в ванной, и сейчас страшно хотелось подняться и забрать, но для этого требовалось бы сдаться. – Дмитро, – кликнул двойник охранника, и тот появился тут же. Не поворачивая головы, все еще занятый соперничеством, Вова будто почувствовал колебание воздуха вокруг Дмитра и сразу отдал ему приказание: – Забери его айкос из ванной и принеси сюда. – Почему именно ванная? – Ты был в ванной, когда я пришел. Значит, курил тоже там. – А почему айкос? – Не унимался Вова. Глаза начинали слезиться, но он упорно смотрел, и теперь вместо готовности биться насмерть за собственную честь им руководил чистый азарт. – Знаешь, как корежатся рожи у тех, кто курит что-то другое? Я вот знаю. А у тебя не так, – Двойник усмехнулся, и теперь совсем по-доброму, а затем миролюбиво закрыл глаза и посидел так какое-то время, будто давая понять, что сделал это не случайно и не по слабости, а потому что он и так победитель в любой их игре. Дмитро услужливо принес, что велено, но Вова не спешил следовать за своим двойником, хотя курить страшно хотелось. Он смотрел, как уставшее лицо президента становится расслабленным, затем – блаженным. Ему начинало казаться, что двойник приехал сюда не затем, чтобы в очередной раз потоптаться на его эго – а именно его он и предпочитал атаковать раз за разом, понимая, что ни одна другая точка на его теле не будет так уязвима, по себе ж знал; – а затем, чтобы… потусоваться. В этом своем подозрении Вова убедился еще раз, когда двойник велел всем охранникам ждать снаружи. А затем он, совсем по-свойски, будто не топтался пять минут назад на его яйцах, заявил: – У тебя выпить есть? Ты не представляешь, как я заебался.