Цветение орхидеи

Дыхание замерло, остановилось при виде освещенного тусклой лампой силуэта девушки и легкой улыбки на ее бордовых губах. Почти не естественной для нее. Нереальной. — Уэнсдей… — голос надламывается, когда Ксавьер бросается вперед, врывается без спроса в личное пространство, впервые заключая девушку в давно желанные объятия, — я думал, с тобой что-то случилось… Думал, что ты с ним. Думал про то, что он мог сотворить с тобой. Плотная ткань выпадает из рук, с глухим ударом касаясь пола, когда ее ладони поднимаются выше, притягивая к себе Торпа. Скользят по худым плечам художника, почти грубо, несмело комкают футболку, слишком сокровенно прижимая к самому сердцу. Но ему нравится каждое движение, каждый вздох, слетающий с губ. До безумия, что он готов потерять рассудок, растворяясь в ее прикосновениях без остатка. Такой обыкновенный жест для любого другого человека, но особенный для нее. Незабываемый для него. Сквозь футболку Ксавьер собственной кожей чувствует ускоренное биение сердца в грудной клетке Аддамс. Что будет, если я ее поцелую? Она оттолкнет меня? Но он не позволяет этой мысли настояться и перейти в действие, пока нет. Боится все испортить своей глупой несдержанностью. Она с Тайлером. Напоминает сам себе, ведь лишь это помогает прийти в чувства и забыть о той нелепости, что хотелось претворить в жизнь. — Надо учиться отличать видения от переживаний, — Ксавьеру кажется, что он слышит улыбку в ее голосе, но художник не решается отстраняться, чтобы проверить. Тихо усмехается в ответ, последние секунды обнимая девушку, прежде чем отпустить. — Надо, — соглашается Торп, нехотя убирая руки за спину, — я ждал тебя весь вечер, но ты так долго не приходила. Хочется сохранить внутри едва уловимый аромат ее волос, чтобы он осел на дне легких, вечно напоминая об этой секунде. В меру мятный, в меру соленый, будто морское дыхание. — Возникли трудности, — Уэнсдей безотрывно смотрит в зеленоватые радужки, но взгляд то и дело опускается ниже. К заживающей ранке на губе, которой так хочется коснуться снова. Пробежаться подушечками пальцев, чувствуя, как колотится покрытое льдом сердце в груди. — Поэтому соврала своей соседке? Черные глаза недобро сверкнули, услышав слетевшую с его губ правду, которой он не должен быть знать. — Видимо, я не учла тот факт, что ты можешь помчаться к Энид посреди ночи, — ее голос звенел от недовольства. К себе. К ситуации. К глупышке с розовыми волосами, которая ничего не смыслит в просьбах и хранении тайн. К Ксавьеру, который вновь подвергал себя опасности. И ей это не нравилось. — В следующий раз я запру тебя в мастерской, приковав к полу, — прошептала Уэнсдей, глядя на него исподлобья, — ты не должен ночью ходить по лесу, пока мы не поймаем этого монстра. Художник провел руками по забранным в пучок волосам, чувствуя, как беспокойство отпускает и пальцы начинают слегка подрагивать от пережитого адреналина. — Тебя долго не было, — походило на плохо продуманное оправдание, но Аддамс промолчала, — и я решил… — В очередной раз погеройствовать, расцарапав себе лицо ветками, — продолжила за него девушка, ловя на себе удивленный взгляд. Смоляные радужки поспешно изучали художника, подмечая даже самые крошечные царапины на бледной коже. — Разве я не говорила тебе, — на грани легкого шепота произнесла она, подходя на шаг ближе, — не лезть туда, куда не просят? Ее ладони внезапно уперлись ему в неровно вздымающуюся грудь, посылая электрический разряд — стрелой в самое сердце. — Потому что не хочешь больше обрабатывать мои раны? — поднимает бровь Ксавьер, улыбается краешком рта, тревожа заживающую корочку запекшейся крови. Взгляд черных глаз — снизу-вверх. Смотрят так откровенно, что перехватывает дыхание, когда ненужные мысли заполняют сознание. — Не хочу сдерживать порывы перерезать Тайлеру горло за то, что он сделал с тобой, — тихо, но уверенно шепчет Уэнсдей, прежде чем податься вперед в попытке прикоснуться к израненным губам художника своими. Но он отшатывается, лишь слегка отстраняя девушку, ведь вопросы в голове уже не могут справиться с натиском. — Уэнсдей, так нельзя… — Ксавьер сокрушенно опускает голову, с горечью проглатывая собственные желания, которым не позволил осуществиться, — вы с Тайлером… — Я притворяюсь его девушкой, — выплевывает слова Аддамс, не показывая ни единой эмоции на своем непроницаемом лице, — я знаю, кто он на самом деле. Догадываюсь, — поправляет себя Уэнсдей, — но пока не могу доказать. Глаза наполняются страхом от ужаснейшего осознания, какая скрытая опасность все это время была рядом, а он был бессилен против нее. Не мог защитить, помочь, ведь даже не знал масштаба угрозы. — Уэнсдей, прошу… — его ладони все еще держат плечи девушки, в то время как ее — упираются ему в груди, — не подвергай себя такой опасности, не приближайся к нему, я ведь не смогу… …не смогу защитить тебя от этой твари. Не смогу закрыть собой или помешать ему. Я ничего не смогу. Прошу, не дай мне потерять тебя. Взволнованный, Ксавьер говорит первое, что приходит в голову, не думая, не размышляя. Тщетно старается убедить, прекрасно зная, что Уэнсдей давно все решила. Его глаза сверкают беспокойством, пока пальцы все сильнее впиваются в покрытые черным пиджаком плечи. — Помолчи, — умело прерывает Уэнсдей его пламенную речь, резко подается вперед, когда художник того вовсе не ждет, припадая к его губам своими. Жадно и трепетно, грубо до боли, чувствуя металлический привкус крови на языке. Теперь эти раны точно заживут нескоро — проносится в голове мысль, тут же заглушенная тихим стоном, что срывается с губ Ксавьера, когда он наконец отвечает. Все дни ожидания и страданий сливаются в одно размытое пятно, что подталкивает к действиям, управляет им. И Уэнсдей позволяет ему задавать темп, впервые поддаваясь, словно подчинение приносит ей удовольствие. Тяжелое дыхание отскакивает от покрытых масляными красками полотен, и Ксавьер не замечает, как самые смелые мечты становятся реальностью. Спина Уэнсдей касается потертого дивана в углу мастерской, а руки тянут художника за собой. — Постой, Уэнсдей, — шепчет сквозь поцелуй, пытаясь выравнять сбитое дыхание, — что ты делаешь? Ее ладони холодные, такие контрастные по сравнению с тем жаром, что дарят ее приоткрытые пухлые губы. — Не очевидно? — руки проникают под футболку, и Ксавьер вздрагивает, но вовсе не от внезапный прохлады, — отвлекаю тебя. Подушечки пальцев скользят по спине, оставляя царапины короткими ноготками, окрашенными в черный. — Весьма действенный способ, — он улыбается, а Уэнсдей пробегается языком по его обнажившимся передним зубам, — но я все еще помню, что ты ходишь на свидания с монстром. — Значит плохо работает, — горячие губы спускаются ниже, оставляя влажные поцелуи в районе ключиц. Ей нравится видеть, как Ксавьер теряет самообладание хоть на миг, когда маска приличия спадает с лица. Когда он резко впивается в ее губы со всем желанием, опуская одно колено между ее ног, отключает свое сознание, хотя бы пару секунд не пытаясь строить из себя хорошего мальчика. Уэнсдей не нужен джентльмен. Ее губы раскрываются в беззвучном стоне, когда художник смелеет, одной рукой забираясь под ее форму Уэнсдей любит решительные действия. Пальцы тянут вверх домашнюю футболку. Хочется скорее избавить Ксавьера от всего лишнего, что мешает ей спуститься ниже и покрывать поцелуями низ его живота. Как она себе представляла множество раз… Как все еще мечтает и сейчас, чувствуя как трескается и собственная, выстроенная годами невозмутимость. Но руки замирают, когда внезапный шум врывается в сознание, и они оба вздрагивают от того, как резко распахивается окно мастерской. Ксавьер закрывает ее тело своим, а Уэнсдей тихо чертыхается под нос. Стоит ли сломать что-нибудь тому, кто осмелился нам помешать?