Выродок

— Догоняй! Крик Пик звонко разнёсся по пустынной округе. Она неслась вперёд на всех парах, поднимая вверх грязные брызги распластавшихся на дороге луж, и подол её коричневого сарафана вмиг прилип к худым ногам. Николь не успевала, и только и делала, что останавливалась каждые десять метров, держась за колящиеся бока. Спина Пик мелькала далеко впереди, и лишь её подбадриваюшие выкрики не давали ей поддаться тревоге и убежать обратно домой. Вечер давным-давно прибрал к рукам свои владения и уже начинал тихонько зажигать звёзды на бескрайнем небосводе, огороженном бетонной стеной и колючей проволокой, тут и там окна-глазницы загорались тёплым, жёлтым светом, улицы почти опустели: лишь редкие прохожие встречались им на пути, одной Пик известном. Николь стояла посреди дороги, согнувшись вдвое от боли в рёбрах в попытке отдышаться, как увидела перед носом лицо подруги. Её обыденно бледные щёки горели алым, по-всегдашнему растрёпанная косичка сейчас и вовсе на косичку не походила, а в глазах-угольках горел привычный звёздный огонёк познания. Николь понятия не имела, что такое познания, — так однажды сказал папа, и ей отчего-то решилось, что это слово замечательно подходит, чтобы описать тот невесомый, туманный свет, что исходил из чёрных-чёрных глаз Пик. — Эй, ты чего? — она присела перед ней на корточки, чтобы видеть её лицо, скорчившееся от боли. Николь вдохнула и шмыгнула носом: чувство, будто кто-то сидит у неё в животе и упорно тычет в бок вилкой. — Всё нормально, — отмахнулась она, успокаивая не то себя, не то Пик, чей взволнованный тон ей совсем не понравился. Ей вообще не нравилось, когда Пик говорила не так тихо, как обычно, что порой приходилось напрягать слух. — Осталось немного, правда, — девочка взяла ладонь Николь в свою и потянула за собой. — Ещё совсем чуть-чуть. До чего чуть-чуть, до чего немного — она ей так и не объяснила, и сердце девочки колотилось изо всех сил от тайны неизвестности. Лишь бросила, что сейчас ей т а к о е покажет, и сорвалась с места, едва ли не столб пыли за собой подняв. А её бы потом любопытство до костей обглодало, не сорвись она за ней следом. Они бежали уже с целую вечность, истаптывая подошвы сандалий о мощёную плитку улочек концлагеря, но Пик так и не обмолвилась о своём т а к о м ни единым словечком, а Николь слишком уж ей и её лихорадочному блеску в глазах доверяла, чтобы убежать домой, как бы тревожно сердце не колотилось. — Почти на месте… — запыхавшись, пролепетала Пик, едва ли не таща её за руку. Они повернули в очередной проулок, миновали, кажется, десятитысячную по счёту многоэтажку, и перед ними предстала серая семиметровая стена, а сверху её окаймляла спираль из колючей проволоки. Николь только собралась нахмуриться в возмущении: и это её тайна?.. Это она ей собиралась показать — бетонную стену? Раз так, то можно было и не бежать черт знает куда, они ведь её и в их районе видят каждый день. Пик дёрнула её за руку, всё так же ничего не говоря, и они побежали вперёд, вдоль стены. Жилые дома закончились, им в спину окнами-глазницами глядел последний, а впереди лишь пустырь виднелся неясными в сумерках очертаниями. Что-то нехорошим предчувствием зашевелилось у Николь в животе. — Пик, — на выдохе крикнула она. — Что ты задумала? Она не ответила, даже не повернулась, лишь ускорилась и покрепче обхватила её ладонь. — Пик! Мы вернёмся, и я расскажу твоему… Озвучить угрозу до конца ей не дали — Пик резко остановилась, и Николь со всей скорости влетела ей в спину, снося с ног обеих. Они упали на влажную траву, в конец пачкая дрябленькие, исхудавшие сарафаны, но для Пик, кажется, это вовсе не было проблемой. Она тут же вскочила на ноги, рванув прямиком к стене. Николь поднялась и в холодном свете звёзд попыталась рассмотреть, как сильно пострадал её сарафан. Подол испачкался жутко: от того, что по пути у неё не всегда получалось огибать каждую лужу, наверное… — Пик! Из-за тебя я… я… — договорить снова не получилось: она заметила тёмные, чётко выделяющиеся на коричневой ткани пятна и задохнулась от страха: наверняка она испачкалась травой, когда упала. В горле встал ком — трудно представить, как на это отреагирует Альма… — Всё из-за тебя! Ты… ты… Всё из-за тебя! — Николь яростно вытерла с глаз слёзы и только сейчас заметила, как Пик пыталась поставить один огромный деревянный ящик на другой, такой же, но уже приставленный к стене вплотную. А в самой стене зияла огромная дыра — середина её не то осыпалась от старости, не то кто-то нарочно её продолбил, судя по валявшимся то тут, то там кирпичам. — Помоги мне, — прокряхтела Пик, пытаясь поднять ящик, почти вдвое больше её самой. Николь тут же забыла, что пару секунд назад была готова разреветься из-за испачканного сарафана, и подскочила к подруге, хватаясь за деревянную коробку с противоположной стороны. Вместе они кое-как водрузили один ящик на другой. — Что там?.. — девочка облизнула пересохшие губы и кивнула на выбоину, кажется, поняв, для чего Пик затеяла всю эту авантюру. — Залазь, — она снова ничего не объяснила, и только блеск в её глазах, с одними звёздами сравнимый, заставил Николь послушаться. Кое-как она вскарабкалась на самодельный помост, ободрав попутно локти и колени, и встала на ноги. Дыра оказалась намного, намного больше, чем виделось ей снизу: она могла бы в полный рост встать внутрь и даже не согнуться, а в ширину и две таких же, как она, смело поместились бы. Но размер дыры — последнее, что её сейчас волновало. Это было море. Чёрное-чёрное, со вкрапинками-звёздочками на своей гладкой, как стекло, поверхности. Сравнимое с грозным гигантом, оно начиналось где-то там, далеко-далеко за горизонтом, где недавно скрылся полыхающий солнечный диск, и заканчивалось прямо здесь, кажется, чуть ли не у них под ногами, стоило только перелезть через стену и спуститься вниз по крутому склону. Волны жадно облизывали каменистый берег, разбиваясь о булыжники и вновь становясь одним целым с необъятным в своём величии хозяином. Ветер, какой-то по-особенному свежий и резвый, трепал и без того расплетённые волосы Николь — ленточку, ещё по пути сюда выбившуюся из косички, она крепко сжимала в ладошке. Высоко в небе, не обременённые ни бетонными стенами, ни колючими проволоками, парили чайки, скрипуче перекликаясь меж собой, а вдалеке виднелись едва заметные огни, освещающие десятки громадных кораблей. То была бухта, занятая под военный порт — по радио постоянно о нём говорили. Кожа отчего-то стала гусиной: то ли от того, что с сумерками пришла обыденная ночная прохлада, то ли от того, что вид перед блестящими восторгом глазами заставлял всё внутри переворачиваться, на кусочки распадаться. — Пик… — только и смогла выдохнуть Николь спустя несколько минут почему-то дрогнувшим голосом. — Помолчи, — тихо отмахнулась девочка, не отрывая взгляда от морской глади, и Николь нисколько не возразила. Спорить сейчас совсем не хотелось. Она видела море впервые. Всегда знала, что их город стоит прямо на берегу, часто слышала, как немногие эльдийские солдаты, вернувшиеся с поля боя, рассказывали о кораблях, о битвах на воде, о флоте, глазела на чёрно-белые фотографии в газетах и редких книжках, хранящихся дома, но видела своими глазами — впервые. Её дом находится в районе, от которого сюда бежать целую вечность, — она это только что на себе проверила, и уходить настолько далеко ей никто никогда не разрешал: ни Альма, ни солдаты, извечно то бродящие по лагерю, то стоящие у главных ворот с винтовками наперевес. А здесь их не было. Не было сестры, не было добродушных охранников, — только они с Пик и Море, описать которое в полном его величии ни один словарь мира не поможет. Они простояли вот так, глядя на чёрную гладь, ещё долго: Николь точно не знала, сколько, но, когда Пик дёрнула её за рукав, пробормотав, что пора возвращаться домой, вокруг стало совсем темно. На небосвод словно просыпали сахар: такими крошечными ей казались звёзды. Пронизывающий ветер скрипуче подвывал в складках сарафана — ночь плавно сменила собой вечер, а они и не заметили. — Это Порко мне показал, — сказала Пик, когда они расставили ящики так, как было до их прихода, и неспеша побрели обратно. Вокруг — темнота, иногда прерываемая редкими фонарями и тусклым светом из-за череды зашторенных окон, Николь содрогалась от одной мысли о том, что её ждёт дома, Пик, она уверена, тоже, но торопиться, бежать, сломя голову, как по дороге сюда, ни одной из них не хотелось. Ей подумалось, что это море забрало у неё все тревоги, все печали и страхи омыло бережной рукой, вобрало в себя и унесло далеко-далеко, туда, где всходит солнце, где на горизонте водная гладь соприкасается с небесной синевой, — туда, куда простому взгляду никогда не добраться. Совсем недавно она ведь чуть не плакала от паники, а сейчас внутри штиль. Тихо и спокойно, ни одна травинка не колыхнётся. — А ему его брат, — продолжала Пик, — а брату… не знаю. Николь узнала в этом тоне свою подругу — спокойную и размеренную, как их шаги сейчас, как море за бетонной стеной. Свою родную Пик, которая не срывается с места ни с того ни с сего и не летит непонятно куда, как ошпаренная, а всегда объясняется мерно и рассуждает подолгу об умных вещах, зачастую Николь неясных. — Порко?.. — переспросила она рассеянно. — Наш сосед, ты его не знаешь. Только не рассказывай никому про это место, он мне по секрету сказал. И его брат ему тоже… по секрету. Николь молча кивнула, самой себе пообещав, что никому никогда их крошечный-гигантский кусочек спокойствия не откроет, и о той дыре в стене никто, кроме неё с Пик и этого Порко с его братом, не узнает. От мысли, что теперь у них двоих есть что-то такое, о чём только они знают, у неё сердце удар пропустило — она на секунду почувствовала себя так, словно снова глядела на море, задыхаясь от непомерного восторга и трепыхающего волосы холодного ветра. Конечно, она теперь никому не расскажет… Да и рассказывать, если честно, особо некому — у неё ведь одна Пик и есть.