Грех под светом свечей

В самом сердце каждого настоящего романтика всегда есть что-то из запретного влечения.

Оскар Уайльд.

Это осеннее утро выдалось на редкость пасмурным. Серое небо было густо затянуто слоями облаков, что нависали над городом, как тяжёлое покрывало. Сырая прохлада пронизывала воздух, напоминая обывателям о приближении зимы. Сорванные ветром жёлтые листья кружились в меланхоличном танце и бросались на мокрую дорогу. Холодные капли дождя стучали по крышам домов, по удалым кибиткам и широкополым шляпам редких прохожих. В одном из домов на окраине, на небогатой, но уютной кухне сидел юноша восемнадцати лет отроду. Его густые волосы цвета расплавленной меди создавали вокруг него ореол тепла и света — того, чего так не хватало людям за окном. А яркие и глубокие зелёные глаза, похожие на два волшебных малахита, были полны любопытства к миру и неизрасходованного буйства цветущего возраста. Кожа у парня была светлой, никогда не знавшей тяжелого физического труда, что подчёркивало его благородное происхождение, а в прямой осанке чувствовались гордость и уверенность в завтрашнем дне. Он пил чай из блюдечка, ел малиновое варенье и время от времени ворчал на погоду: — Облака свинцовые плывут. Из них, должно быть, снег пойдёт! Надо бы картошку в погреб убрать, а то мало ли. Ишь ведь, положение какое! Щелчок замка входной двери заставил юношу вздрогнуть, но через секунду к нему пришло облегчение. Старший брат вернулся! Наконец-то! — Вадим! — воскликнул парень и побежал в коридор. — Что ты голосишь, как на пожар? — послышалось оттуда. Ранний визитёр захлопнул дверь и обессиленно скатился по стене. — Что, плохо тебе? — А сам как думаешь? До пяти утра танцевать! Ноги отваливаются! — Заканчивал бы ты свои гулянки. Как тебе не надоело? Танцы-шманцы… Бесишься, точно перед смертью! Смотрю, у тебя слишком много денег? — Так, ты чего разговорился? Нос ещё не дорос, старшего брата поучать! Да, я морально разложился ещё пять лет назад, но это касается только меня и никого больше. — Вадим, то, чем ты занимаешься… — Отвратительно. Плавали, знаем. — Зачем ты паясничаешь? Неужели ты действительно стремишься к тому, чтобы тебя однажды прирезали в тёмном переулке? — Не переживай, до этого не дойдёт. Но скоро я окончательно опущусь, начну водить в дом мужчин разных мастей, а потом умру от множественных половых инфекций. И будешь ты сидеть у неприметной могилки в конце старого кладбища, поминая братца недобрыми словами. — Ну что ты говоришь! Вот язык без костей! — испугался юноша и, наклонившись, обнял брата. — Лёвушка, да не тискай меня! Да не сжимай! Вот шалопай зеленоглазый! Лёвушка прыснул от нервного смеха. С одной стороны, он был даже доволен тем, что минувшую ночь Вадим провёл вне дома. Не пришлось снова снимать с него пальто, пиджак и заляпанные весенней грязью ботинки, хватать его подмышки, тащить к дивану, а потом до утра слушать его пьяное бормотание, периодически сменяющееся всхлипами. А с другой… Господи, дома этот повеса хотя бы был в безопасности! — С ума сойти, как мне плохо, — пожаловался Вадим, спрятав лицо в ладонях. — И чего меня так понесло? Уж водка так водка, вино так вино. Я люблю крепкий алкоголь, но смешивать его — явный перебор. Лёвушка, а чем у нас пахнет? Ты опять подогревал окрошку на плите? Вадим считал, что его младший брат — парень с чудинкой; и это ещё мягко сказано. Именно поэтому у оного не было ни друзей, ни спутницы жизни. Вадим точно не знал, какие мысли посещали людей из его окружения, но был на сто процентов уверен, что не про горячую окрошку. В их картине мира такая аномалия отсутствовала в принципе. А вот в мире Лёвушки — не только присутствовала, но и занимала значимое место. И этот балбес даже не предполагал, что здесь что-то не так! Окрошку ему было необходимо подогреть, а мясной пирог — полить мёдом. И рассказать всем вокруг, как это, оказывается, вкусно! — Иди теперь, мой плиту, — указал Вадим, явно почувствовав себя на коне. — Вонь стоит на весь дом! Горячая окрошка! Откуда ты такое взял?! В какой семье такое едят?! Лёвушка молча наблюдал, как брат поднялся на ноги и ушёл в ванную. Через минуту оттуда послышались шум воды и облегченный стон. В общем и целом, парни жили довольно дружно. Во всяком случае, иногда (редко, правда) их родители Дмитрий Алексеевич и Светлана Игоревна бывали ими довольны. Одно непонятно: родные братья, но были похожи друг на друга только носами и бровями. Рыжеволосый и зеленоглазый Лёвушка был худощавым и невысоким, а крупные веснушки на щеках придавали его образу ещё больше комичности — ну весь в бабушку по отцовской линии! Голубоглазый брюнет Вадим был высок и достаточно крепок и пропорционален, хоть и тонок в кости — весь в мать, которая в юности благодаря своей внешности пробилась на сцену театра и позировала молодым художникам. Все любовники Вадима, которых за пять лет накопилось более чем достаточно, считали его настоящим красавцем. Стоит сказать, что Лёвушка был единственным членом семьи Вознесенских, знающим (именно знающим, а не догадывающимся) о предпочтениях Вади. Всё решил октябрьский вечер три года назад, когда пятнадцатилетний Лёва из вредности и любопытства украл личный дневник семнадцатилетнего брата. Изменились ли после этого их отношения? Нисколько. Первой реакцией Лёвушки стало не отвращение или негодование, а банальное непонимание. Но Вадим объяснил всё рационально и суховато: «Да, не все женщины любят мужчин и не все мужчины любят женщин. Это не хорошо и не плохо, это просто вот так. Я таким родился и не собираюсь переделывать себя, чтобы стать общественно одобряемым». И младший брат смирился. Вадим никогда не посвящал его в подробности своих похождений и вообще не разговаривал об этом без необходимости. Да Лёвушка был бы даже рад, если бы его брат нашёл приличного и доброго мужчину, с которым бы построил крепкие отношения, но Вадиму это было ни к чему. Его устраивали случайные связи и бесконечные пьянки-гулянки. Уже на протяжении пяти лет его окружали всякие мерзавцы. Правда, красивые и богатые мерзавцы. Они носили сшитые на заказ смокинги, обувь из кожи высшего качества, благоухали одеколонами с запахами болгарской розы, шафрана и розмарина, но совершенно не подходили запутавшему, но очень хорошему Вадиму. Сам Лёвушка никогда не задумывался о своих предпочтениях и желаниях, и не имел романтических и сексуальных связей. Но если на Вадиме родители уже поставили крест под названием «не водятся у него женщины; видимо, характер очень сложный», то младшего сына ещё надеялись женить на какой-нибудь красавице-дворянке. Лёва снова ушёл на кухню и продолжил пить чай. Через полчаса туда приковылял и Вадим, уже не выглядящий так, словно умер пару-тройку дней назад. Он беззастенчиво отнял у брата кружку, сделал глоток и поморщился — напиток был остывшим и слишком сладким. — Лёв, когда родители вернутся? — спросил он. — После обеда. А ты уже соскучился? — Ещё чего! По мне, лучше бы они вовсе не возвращались. — Да что ты сегодня такой злой? — Григорий со мной порвал. — Кто такой Григорий? А, понял. Хорошо, что с тобой, а не тебя. — Ну и юмор у тебя! Ай да Лёвушка — божий одуванчик! — Ничего, переживёшь. — Конечно. Где наше не пропадало! Через недельку на службу заступлю, там мужчин — пруд пруди. — Вадим, ты опять? На службе нужно служить народу и родине, а не развратничать. — Сам решу, что делать, — засмеялся Вадим и покинул кухню. *** Вадим с подросткового возраста казался себе очень больным и испорченным. Все его друзья видели его в пьяном, полуголом виде, слышали, как он пошло шутил, гомерически хохотал и резвился точно перед казнью. Он неоднократно отдавал своё тело на поругание, его бесчисленное количество раз ласкали такие же падшие мужчины и обнимали и завлекали в танец их любовницы. Вся его жизнь — это тяжёлый угар, хохот полусумасшедшей богемы, табачный дым, алкоголь, жаркие чужие дыхания и нахальные руки. Ещё три года назад его голову время от времени посещали мысли о том, что однажды всё это закончится, что он сможет начать всё заново и обрести своё счастье рядом с приличным и любящим мужчиной, но с каждым разом эти грезы становились всё дальше и расплывчатее, а противный внутренний голос пищал: «это не закончится никогда». Не миф ли она — эта спокойная жизнь? Что она из себя представляет, справится ли он с ней? К двадцати годам он так привык к гвалту, трактирной вони, пошлостям и неустанному кутежу, что отказаться от этого ему было бы так же немыслимо, как от чая или хлеба. Если бы другой молодой человек на его месте навечно заточил бы себя в больнице или монастыре, и выходил бы оттуда только по вечерам, закрыв лицо платком, дабы не попадаться на глаза добропорядочным людям, то Вадим продолжал существовать весело и открыто, словно гордясь своими грехами. Иногда он обращал внимание на взгляды своих немногочисленных знакомых с незапятнанной репутацией, и в этих взглядах плавал животный страх. Ребята боялись, что в помещение, в котором находится Вадим, ударит молния и убьёт его, как самого страшного преступника, а их — вместе с ним. Первым мужчиной Вадима стал Андрей Соколов — высокий и широкоплечий шатен с дьявольской улыбкой и взглядом верховного инквизитора. Вадиму тогда было пятнадцать, Андрею — двадцать два. — Зачем Витя притащил сюда своего брата? — недоумевал смуглый и кудрявый Паша, потягивая дешёвое вино из изящного бокала с длинной ножкой. — Только стариков нам здесь и не хватало, — поддержал друга веснушчатый, светловолосый Егор. Вадим сидел рядом с беседующими и курил папиросу, казавшуюся необычно вкусной оттого, что он мог курить её не украдкой. Когда в комнату вошёл Андрей, ему стало одновременно страшновато и весело. Их взгляды быстро встретились, карие глаза гостя сверкнули на растерянного юношу двумя игривыми огоньками. — Андрей, старший брат Виктора. — Очень приятно. Вадим. — Взаимно. Можно мне здесь расположиться? — Конечно. Вадим не мог понять, что с ним происходило. Во рту было очень сухо, а в груди — тесно. Дыхание участилось, а вместе с ним и биение сердца, дрожь проникла в каждую клеточку тела. — У тебя не найдётся зажигалки? — поинтересовался его новый знакомый и тоже достал папиросы. — Найдётся, — кивнул Вадим и помог ему прикурить. Он с восторгом рассматривал костюм Андрея. Идеально отутюженные брюки, белоснежная рубашка, дополненная шёлковым галстуком, завязанным рукой настоящего мастера… Да, это не просто одежда, а выражение характера, вкуса и статуса. — Нравлюсь? — усмехнулся Андрей, по-своему расценив взгляд юноши. — К-костюм, — проглотил слюну Вадим, — очень красивый, — но потом испугался, что собеседник обидится, и добавил: — Но вы тоже ничего. — Можешь обращаться ко мне на «ты». Да, я старше тебя, но в душе — такой же наивный и беспечный мальчишка. Слушай, не хочешь прогуляться? Заодно папирос купим, а то мои заканчиваются. Тут пока всё равно не происходит ничего интересного. — Ну давай. Только с Витей поговори, чтобы он не обиделся. Всё закрутилось как-то слишком стремительно. Прогулка и последовавшие за ней посиделки в доме Вадима оказались более чем богаты на эмоции. Вадим не планировал заходить так далеко, но Андрей действовал столь уверенно, что юноше и в голову не пришло как-то мешать или сопротивляться. Когда Андрей его целовал, он лишь дрожал от возбуждения и лёгкого страха, а когда раздевал — чувствовал, как в нём зарождалась какая-то непонятная стихия, приближалась, клубилась и пускала молнии в самые потаённые уголки его тела. Вадим понимал, что уже не вырвется, что отныне его жизнь не будет прежней, и это понимание давало ему некое оправдание и смирение, заставляя с головой погружаться в омут страсти. После их встречи длились ещё полтора года, пока Андрей не нашёл себе богатого великовозрастного покровителя и не уехал за границу в поисках лучшей жизни. Отъезд любовника выбил Вадима из колеи на пару месяцев, в течении которых он только и делал, что пил вино и плакал в подушку, но потом в его жизнь, как вихрь, ворвался голубоглазый блондин, а-ля сказочный принц, Дима Беляев. Правда, манеры у него были далеко не сказочными. Он любил танцевать на столе, запивать водку клюквенным морсом, истерически хохотать над анекдотами про флорентинцев и наряжаться во фраки своего прадедушки. Он был не так искусен и опытен, как Андрей, но с ним было гораздо интереснее общаться и посещать разные культурные мероприятия. Их пятимесячные отношения закончились обоюдными оскорблениями, битой посудой и гулким хлопком входной двери. Серёжа Демьянов… Трогательный юнец с капризными губами и гибким телом. Он очень боялся, что слухи о его «грязных делишках» дойдут до его родителей, умолял Вадима не присылать ему записок на домашний адрес и соглашался встречаться только под покровом ночи в квартире своей закадычной подруги, когда та уходила на девичьи посиделки. Серёжа уехал из Нижнего Новгорода, возжелав поступить в столичный университет, и более не вернулся. Константин Артамонов…. Породистый тридцатилетний красавец в бессменном чёрном плаще, что волочился за ним при ходьбе траурным шлейфом. Он оказался самым щедрым из всех любовников Вадима и уже через неделю после начала отношений подарил ему серебряную цепочку и позолоченные запонки. Но вместе с тем был весьма консервативен и временами груб. Запрещал Вадиму курить, материться и играть в карты. Наверное, именно поэтому их роман закончился так же быстро, как и начался. Григорий Аверьянов… Знойный, нетерпеливый, похожий на иностранца, любящий эксперименты как в постели, так и со своим внешним видом. Михаил Уханёв… Очень худой и очень неврастеничный алкоголик, временами не брезговавший и кокаином. Алексей Захаров, Виктор Бондаренко, Александр Колесников — начинающие актёры местного театра с большими мечтами, но маленькими творческими способностями. Даниил Слюсарев… Типичный избалованный сыночек богатеньких родителей, рождённый с золотой ложкой во рту. Он одел Вадима в цветастые камзолы, научил курить план, уговорил привести в их постель третьего мужчину, а потом и женщину. Пётр Маевский… Пожалуй, единственный из парней Вадима, чья натура была так же благородна, как имя-фамилия. Он любил литературу, писал стихи, играл на рояле и интересовался Древней Грецией. Неплохо готовил, думал о красе ногтей и был готов ждать Вадима под окном в шесть утра с трогательным букетом полевых цветов. Но их отношения не могли продлиться долго. Вознесенский считал, что не заслуживал такого человека и терзался от мыслей, что занимал чье-то место, не позволяя Петру быть с кем-то величественным и чистым телом и душой. Ханс Вебер… Голубоглазый и русоволосый немец, едва понимавший русскую речь. Он приезжал в Новгород к какой-то родственнице на месяц. От него в памяти у Вадима остались лишь требовательные поцелуи на ключицах и подаренная шуба из волчьей шерсти. Жан Дюран… Чарльз Браун… Лоренцио Бьянки… О них Вадиму было ещё труднее что-либо вспомнить. Какие-то посиделки в трактирах, пьяные песни, слёзы, крики — тьфу, ерунда! Илья чёрт-знал, как-его-там-по-фамилии…. Единственный мужчина, которого Вадим временами боялся. Пил — как в последний раз жил, скандалил до срыва голосовых связок, бил кулаками о стены, ревновал своего юного любовника к каждому столбу, любил кидать его на кровать, словно беспомощного ягнёнка, рвать на нём одежду и тискать до изнеможения. С его подачи Вадим научился пить через затяг и цеплять на свою кожу прищепки. Когда Илью посадили в тюрьму за драку с кем-то из вышестоящих, Вознесенский вздохнул с облегчением. Кирилл Демьянец… Сорокалетний светский лев и художественный руководитель престижного театра. Он осыпал Вадима деньгами и помог ему обрасти полезными связями и знакомствами, но пропал сразу после того, как узнал о его бурном прошлом. Айдун… Кавказец, год назад приезжавший по делам к главе семье Вознесенских, к отцу Вадима и Лёвушки. Ему Вадим остался благодарен за то, что он сохранил их случайную связь в тайне. И, наконец, Григорий Александров. Тот, с кем Вадим надеялся обрести своё счастье. Тот, с кем ходил на настоящие свидания, тот, кому делал дорогие и памятные подарки. Но не срослось. Промозглая ночь, горький табачный дым, минутное чопорное молчание и не менее чопорная фраза: «прости, Вадим, но я полюбил другого». — Я любил каждого из них, — врал Вознесенский, если кто-то из друзей в очередной раз упрекал его в чрезмерно бурной личной жизни для его двадцати годов. — Но по-своему. На самом деле он прекрасно понимал, что никогда никого не любил. Он вообще понимал очень многое, и в этом была его главная проблема. Экзальтированный, сумасбродный, травмированный и временами болезный юноша бывал очень умён, хитёр и саркастичен. Доктор, которого Светлана Игоревна однажды пригласила на дом после нервного срыва старшего сына, сказал, что Вадима было бы гораздо проще лечить, если бы он ко всему прочему являлся умственно отсталым. Но всё было с точностью до наоборот. Именно поэтому Вадим с легкостью поступил в военное училище, прошёл теоретическую и практическую подготовки по специальной программе, и уже через неделю должен был заступить на службу в корпус жандармов, чтобы там продолжить изучать правовые аспекты службы и другие особенности своей будущей деятельности. Вадим сам не до конца понимал, почему решил стать блюстителем правопорядка. Возможно, понадеялся, что, помогая людям, он сможет искупить хотя бы часть своих грехов, а, возможно, ему просто прельщала перспектива находиться рядом с крепкими мужчинами в униформе. Во всяком случае он считал, что ничего не потеряет. Если что-то не получится, уйдёт. *** По ночам Вадима частенько мучила бессонница. Вот и сегодня его покрасневшие глаза бегали по комнате, не находя покоя. Бледное и худое лицо отражало изнеможение, а каждое движение было медленным, словно бедолага пробирался сквозь липкий кисель. Полупустая бутылка вина на столе грозно сверкала среди хаоса: окурков, кусков хлеба, погрызенных карандашей и листов бумаги. Вадим свесил ноги с кровати, пригладил растрепанные волосы и решил, что более не станет себя ломать. Если не получается уснуть — значит, и не нужно. — Пойду в корчму, — сказал юноша, облизнув посеревшие губы. — Глядишь, познакомлюсь с кем-нибудь, отлично проведу время. Последние свободные дни перед службой, сам бог велел вволю нагуляться! Так, что у меня с деньгами? Вадим взял кошелёк, оделся и, стараясь не издавать громких звуков, вышел в коридор. Вознесенский-старший никогда не считал себя алкоголиком: лишь раз в пару месяцев он напивался до беспамятства, пропитываясь гремучей смесью из белых и красных вин, водки и абсента, а потом всё снова было в порядке. Но сегодня всё его существо подсказывало, что его поджидал именно такой «раз в пару месяцев». И неважно, что вчера он тоже пил — если вернулся домой на своих двоих, гулянка не удалась. Через час Вадим был на месте. Внутри корчмы царила довольно уютная атмосфера. Низкие деревянные потолки украшали массивные балки, потемневшие от дыма и времени. Стены были покрыты коврами и гобеленами, в центре зала расположился небольшой камин, пламя в котором весело потрескивало, разливая по помещению тепло и золотистый свет. В воздухе витали запахи свежего хлеба, жареного мяса и крепкого алкоголя. Вадим решил заказать себе кальвадос. На выпивке он никогда не экономил. Да и вообще, ни на чём не экономил, хотя финансы в семье Вознесенских в последнее время пели уже не романсы, а панихиду. Ел рябчиков и осетрину в ресторанах, а домой возвращался пешком, так как не оставалось монет на плачу извозчику. Заметив, что в обеденном супе мяса меньше, чем обычно, заявлял, что «кухарка хочет уморить их голодом», и неистово раздражался, если Лёвушка просил его не покупать сотую шляпу или галстук только потому, что «с такими полосками у него ещё нет». — Вадим, мне не всё равно, что происходит в доме, и чем мы будем питаться через полгода, — совсем по-взрослому говорил Вознесенский-младший. — Чувствую, если ничего не изменится, к тому времени мы перейдём на хлеб с солью и на подгнившую картошку. Каждый твой выход в свет — это огромный удар по нашему семейному бюджету. Родители пытаются всё решить полунамёками, но они тут не помогут. Нужно, чтобы ты сам понял нашу ситуацию, и заставил себя затянуть пояса. Но пока всё оставалось на своих местах, никаких изменений не предвиделось. — Странно, обычно тут по ночам собирается много красивых людей, — зевнул Вадим, сев за свободный столик. — А сегодня — что такое? Одни уроды, даже глазки построить некому. Он неожиданно для себя почувствовал такое жуткое опустошение, такую усталость. Прожил на свете столько лет, а никому не принёс пользы! — Так вся жизнь пройдёт. А кроме грязи и вспомнить будет нечего. Вадим уронил голову на грудь. На душе у него было паршиво, сердце билось тяжело. Кошелек выпал из его ослабевших рук и шлепнулся на пол. В тот же миг какой-то мужчина не замедлил поднять вещицу и вручить хозяину. — Спасибо. — Не за что. Низкий и бархатный голос заставил Вознесенского поднять голову. Перед ним стоял высокий мужчина с выдающейся мускулатурой. Широкие плечи незнакомца и необъятная грудная клетка, которой могла бы позавидовать любая оперная прима, были словно высечены из камня, а накаченные руки заканчивались большими ладонями с крепкими пальцами. Свободно падающие на плечи тёмные волосы придавали ему дикости, а его ярко-янтарные глаза сверкали магнетизмом и таинственностью. Лицо с чётко очерченными скулами и волевым подбородком выражало уверенность и решительность. — «Каррамба! — мысленно присвистнул Вадим на манер испанских пиратов. — Вот он — мужчина, способный одним взглядом покорить кого угодно, независимо от пола, возраста и социального статуса. На таких лучше не заглядываться, чтобы потом на веки вечные не остаться с разбитым сердцем. Благо, мне это не грозит. Но я всё равно не хочу его упустить. Это же огромная удача — переспать с таким красавцем! У него вид бесстрашного война, готового к любым приключениям». Вадим с вечера был достаточно пьян, чтобы забыть о страхе, манерах и предрассудках, поэтому просто рубанул с плеча: — Слушайте, а вам парни нравятся? Незнакомец взглянул на него с удивлением, но вскоре его губы растянулись в шутливой улыбке. — Мне нравятся все, кому нравлюсь я. А ты хочешь познакомиться? — Времени на знакомство нет. Может, сразу в гостиницу? — У меня денег не особо много, — бросил мужчина. Он принял Вадима за «платного любовника», находящегося в поиске «заказчика». — Да я, может, сам вам заплачу. Уж больно вы мне приглянулись. Незнакомец рассмеялся. Его смех оказался одновременно пугающим и завораживающим — как гроза на горизонте. — Ну, раз ты так настаиваешь, пойдём. — «Неужели ты действительно стремишься к тому, чтобы тебя однажды прирезали в тёмном переулке?» — вспомнились Вадиму слова брата. А ведь и правда, мало ли, что на уме у этого бугая! — «Он приведёт тебя в гостиницу и там же убьёт, — подкинул юноше идею развития дальнейших событий внутренний голос. — Один удар — и не будет больше Вадима Вознесенского. Так обычно заканчивают любители поискать приключений на свою пятую точку и на другие части тела». Вадим ещё минуту посидел неподвижно, а затем безразлично повёл плечом. Даже если так — ну и что? У него давно не было сильного желания жить. Ему всё было так скучно! Можно сказать, что скучно до смерти! В свои двадцать лет он уже всё увидел, услышал и понял. Прошёл Крым, Рым и медные трубы. Едва ли его возможно было чем-то удивить, обрадовать или расстроить. Его семья и, наипаче, мир ничего не потеряют, если его не станет. Ранимый Лёвушка, может, и поплачет, а родители только рукой отмахнутся: «а, дураком жил, дураком и умер!» Вадим поднялся со стула, взял незнакомца под руку и повёл его к выходу из корчмы. Суетящийся у стойки из старого дуба хозяин бросил на них презрительный взгляд, но ничего не сказал. Путь до ближайшей гостиницы прошёл в молчании. Когда мужчина небрежно сунул деньги гостиничному владельцу и взял ключ от номера, Вадим подумал, что было бы неплохо убежать, но, наверное, было уже поздно. Когда они оказались внутри их временного убежища, Вознесенский рассеянно оглядел комнату. Она была небогатой, но уютной и чистой. Его спутник закурил и сел на кровать. Сам Вадим пока остался стоять у двери. — Итак, как тебя зовут? — поинтересовался мужчина. Один его густой голос был полон страсти и эроса, хотя в интонации и поигрывали насмешливые нотки, как пузырьки в бокале шампанского. Находиться с ним в одном помещении было невыносимо — хоть выбегай на улицу и проси о помощи! — Какое это имеет значение? — Не хочешь отвечать? Хорошо, твоё право. Меня можешь называть Андреем. Быстро же ты растерял свою смелость. Не стой там, иди ко мне. Вадим подошёл к кровати и глубоко вздохнул, словно перед прыжком в холодную воду. Через секунду он почувствовал на своих губах прикосновение чужих губ — невероятно мягкое, осторожное; словно бархатом провели и сверху шёлком полирнули. Вознесенский обмер — он не ожидал такой нежности от этой базальтовой глыбы! — Вадим, — выдохнул он, с трудом сдерживая нахлынувшие эмоции, — меня зовут Вадим. Ночь была душной и свежей, бесконечной и мимолетной, страстной и гармоничной, полной сбивчивых слов, отрывистых полустонов, ошеломляющих открытий и благодарного шёпота. Скомканная простыня, потухшая керосиновая лампа, слипшиеся ресницы, спутанные волосы, багровеющие засосы, мутный рассвет и нарастающий шум просыпающегося города за окном — всё это раскололо сознание Вадима надвое, поделило его пропащую жизнь на «до» и «после», и заставило вновь почувствовать давно забытые счастье и умиротворение. Уж сколько у него мужчин перебывало, но Андрей оказался особенным. В какой-то момент Вадим словно взорвался изнутри, разлетелся на миллионы разноцветных осколков и ненадолго потерял сознание. А очнулся от ощущения влаги на щеках — это были слезы радости, светлые и опьяняющие. — Вадим, что же ты плачешь? — смутно различимая в полутьме рука Андрея успокаивающим жестом прошлась по его коже. — Спасибо тебе. — Мне-то за что? — Да так… Поверь, я знаю, о чём говорю. Вадим повернулся на спину и посмотрел в заметно побелевший потолок. Ещё никогда ему не было так тепло и спокойно, как сейчас. Всё, что было раньше — все прошлые грязные интрижки, ошибки и разочарования — теперь казались далёкими и незначительными. Здесь и сейчас, рядом с Андреем, он чувствовал себя живым и настоящим. — Мне пора, — вздохнул его любовник. — Уже? — Да. Андрей отбросил одеяло, потянулся, сделал несколько энергичных движений руками и стал одеваться. Вадим обнял подушку, ощущая себя заново родившимся. В его теле и лице ничего не изменилось, но взгляд стал совсем другим — не угрюмым и насмешливым, как это обычно бывало, а радостно-безмятежным. — Хорошо как, — прошептал он. — Может, останешься? — Даже не начинай это, — неожиданно холодно отсёк Андрей. — Что? — Мы взрослые люди, каждый из нас получил удовольствие, на этом и разойдёмся. Дай бог тебе в дальнейшем встретить хорошего мужчину. Вадим увидел, как Андрей достал из кармана брюк обручальное кольцо и украсил им безымянный палец своей правой руки. — Жена, дети, да? — Да. Вадим кивнул. Это было самым предсказуемым сценарием, тем, что он проходил уже десятки раз. Но почему-то именно сейчас ему стало очень горько. Всем существом горько! Захотелось плакать и блевать — главное, чтобы не одновременно. — Ну, прощай, — улыбнулся Андрей и направился к двери. — Номер оплачен до девяти утра, советую поторопиться. — Прощайте. Вадим остался лежать на вспотевшей простыне, чувствуя, как его накрывает волна отчаяния и одиночества. Было невыносимо осознавать, что всё всегда заканчивалось одинаково. — Соберись, — приказал он самому себе. — Ты знал, что от сегодняшней ночи не следовало ожидать ничего другого. Ты уже бывал в этом состоянии и отлично с ним справлялся. По бледной щеке медленно скатилась слеза, но Вадим решительно вытер её тыльной стороной ладони и потянулся к своей одежде. *** Домой Вадим вернулся абсолютно вымотанным, выпотрошенным до основания. Минувшая ночь стала для него некой точкой невозврата, внутри что-то щелкнуло, он посмотрел на себя другими глазами и понял, что он — не роковой юноша, не лишний человек, а-ля, любимый типаж русских классиков, не мужской сердцеед, а обыкновенный потаскун, на котором клейма негде поставить. — Господи, как всё тошно, — пробормотал Вадим, захлопнув входную дверь. — Мужчины, тряпки, вино поганое. Как мне жить дальше? О чём мечтать? Надеюсь, я не подхватил от этого Аполлона чего-нибудь остренького. Ещё не хватало до скорого конца своего существования бегать по докторам! Мерзко всё, пусто… — Вадим! — выбежал к нему навстречу брат. — Посмотри, что я слепил! Лёвушка создавал различные фигурки из глины и солёного теста, чем очень гордился. — Кто это? — спросил Вадим, повертев поделку в руках. — Кот? Очень красиво, Лёвушка. Я потом получше рассмотрю. — Конечно, «потом»! — раздался из родительской спальни голос отца. — На гулянки у тебя, Вадим, время есть, а на брата — нет! И в кого ты такой? Вадим ничего не ответил и, пошатываясь, пошёл в свою комнату. Там он, не раздевшись, упал на кровать, лицом в подушку, и наконец-то дал волю слезам. Плечи бедолаги вздрагивали, перед глазами стояла красивая, самодовольная физиономия любовника на одну ночь, в ушах звенел бархатный голос. — Жена, дети, да? — Да. Ну, прощай. Вскоре плакать стало нечем, опустошенное тело лишь беззвучно вздрагивало. — Как всё плохо, — прошептал Вадим, медленно погружаясь в душную и тяжёлую, как изъеденное молью зимнее одеяло, дремоту. — Сколько таких встреч уже было? Сколько ещё будет? — Вадим Дмитриевич, — послышался из-за коридора голос экономки. — Вам письмо от Григория Александрова! Парень кое-как поднялся, дошёл до двери, распахнул её и взял из рук прислужницы конверт. С неохотой открыл его, пробежался глазами по первым строкам письма. Григорий просил у него прощения за необдуманное расставание и предлагал начать всё сначала. — Для чего? — спросил Вадим, гомерически захохотав. — Для того, чтобы вино вместе жрать? Он скомкал письмо и добрёл обратно до кровати. Но поспать ему не дали. Через двадцать минут к нему пришёл ещё один давний приятель — чуть нескладный, белобрысый и голубоглазый Иван. Такой же бездельник, сквернослов и любитель выпить. — Вадим, бросай всё, — едва переступив порог комнаты, заголосил непрошенный визитёр. — Поехали в трактир Гурина! Там сегодня будет Коля Яковлев! Ты с ним знаком? — Что? Не понимаю, — поморщился Вадим. — Коля Яковлев, говорю, приехал! Сегодня будет в трактире! Что ты как с луны свалился? — Не знаю такого. — Вот там и узнаешь. У тебя деньги есть? — Нет у меня ничего. — Да? Ну ладно, что-нибудь придумаем. А с Юлей Киселёвой ты знаком? — Нет, — Вознесенский отвернул лицо. От его собеседника нещадно воняло табаком и чесноком. — Вань, я болен и не смогу поехать в трактир. — Как? — удивлённо заблестели голубые глаза. — Хотя бы на часик загляни. Коля ведь не каждый день приезжает! Знаешь, какой он? Добрый, щедрый, весёлый… — Да я не сомневаюсь, — Вадим потёр висок ледяными пальцами. Ему стало совсем невмоготу. До этого вялая головная боль начала растекаться от макушки к вискам, утренний свет бил по глазам, звуки раздражали. — Они все поначалу добрые, щедрые и весёлые. Вот только предсказуемые. Делают мне комплименты, рассказывают шутки и угощают напитками и десертами, а потом ведут в гостиницу и дерут до полусмерти. Не скажу, что это плохо. Но как-то поднадоело. — Вадим, ну зачем ты? Это ведь необязательно. Я же о другом. Компаньон ты хороший, вот и… Ладно, что-то ты совсем не в духе. Пойду я. Хоть скажи, когда в следующий раз заглянуть. — Никогда. — Но как же… — Оставь меня в покое! После ухода гостя Вадим снова уткнулся в подушку и натянул одеяло до подбородка. Его голос сорвался на крики, каждый из которых отражал внутреннюю беспомощность. Руки парня то взлетали ввысь в бессильной ярости, то падали вниз, словно сломанные крылья, мысли осиным роем носились в голове, разбиваясь о каменную стену ужаса. — «Двадцать лет без любви, целей и свершений! Пять лет грязи и подлого угара! Господи, прости меня! Как все надоели… Пусть идут к чёрту. Никому на письма не стану отвечать. А придут — не открою. Я человек, твою мать! Да, испорченный, но человек! Личность! А не бездонная бочка для сброса чужой похоти! Вот так годы и пролетят, придёт зрелость, а потом и старость. И что останется? Что? Одна блевотина!» — Вадь, — раздалось из-за двери. — Вадим, ты меня слышишь? Ты чего плачешь так? — Лёва, закрой рот, — отозвался Вадим, утерев рукавом зарёванное лицо. — Да я-то закрою, — ничуть не обиделся его невидимый собеседник. — Но имей в виду, что отец хочет послать за доктором. А тот приедет и опять исколет тебя до волдырей. — Пусть только попробует! — Да вроде как на прошлой неделе уже попробовал. И вроде как у него получилось. — Ну чего мы через дверь разговариваем? Заходи. Лёвушка зашёл в комнату, принеся с собой умилительную ауру тепла, домашнего уюта и солнечного света. — Что у тебя случилось? — напрямую поинтересовался юноша. — Из-за Григория своего расклеился? Да бог с ним, Вадим! Нового найдёшь! — Не хочу я ни старых, ни новых! — Да неужели? Решил за ум взяться? А я боялся, что не доживу до этого заветного дня! — Оставь свои насмешки для кого-нибудь ещё. — Я не насмехаюсь. Смотри, — Лёвушка достал из кармана штанов маленькую фигурку человечка. — Я слепил его для тебя, с любовью и заботой. Поставь его на прикроватную тумбочку — как напоминание о том, что ты здесь кому-то важен. Вадим рассмотрел фигурку со всех сторон. Неровные линии и грубоватые формы говорили, что брат создавал сей «шедевр» второпях. Это был очень простой, но очень трогательный жест. Будущий жандарм попытался улыбнуться, но у него вышла скорее мученическая гримаса. Он не особо верил в любовь Лёвушки — этот зеленоглазый проказник любил весь мир, а значит, не любил никого; ко всем относился одинаково, как к хорошим знакомцам. — Спасибо. — Может, выйдешь, позавтракаешь? — Нет. И не ешь со мной из одной посуды. Это для твоего же блага. Я неважно себя чувствую, да ещё и ладони сыпью покрылись. Боюсь, что подхватил какую-нибудь дрянь. Завтра схожу в больницу, проверюсь. — Да не подхватил ты ничего! Цвет лица у тебя здоровый и глаза блестящие, хоть и заплаканные. А сыпь… Мало ли, может, перчатки кожу натёрли! — Глаза у меня от похоти блестят, прости господи. Нет, я всё-таки проверюсь. А пока держись от меня подальше. *** К счастью, сыпь на руках Вадима оказалась не заразной и не имела никакого отношения к половым инфекциям. Но сам Вознесенский-старший с этого момента решил раз и навсегда изменить свою жизнь. Всю неделю он плакал и не подпускал к себе ни друзей, ни докторов, ни членов семьи. Лёвушка был в ужасе, зато родители — в восторге. — Ему давно было необходимо какое-нибудь сильнейшее потрясение, встряска, нагоняй, — объясняли они свою позицию младшему сыну. — Чтобы он от души прорыдался, посмотрел на себя под другим углом и осознал, что он — чудище в человеческом обличии, и что так жить нельзя. Когда один из старых любовников Вадима нагрянул к нему в комнату, тот вытолкал его в шею, напоследок приложив головой о дверной косяк, с криком: «Не смей здесь появляться; я человек, а не потаскун подзаборный!» А во время внеплановой вечерней прогулки, когда Вадим сел на мокрую от недавно прошедшего дождя скамейку, из его души вырвался рёв раненого зверя — даже слез не появилось, просто лицо свело судорогой. За день до выхода на службу Вознесенский-старший привёл в порядок свою комнату и гардероб — избавился от цветастых камзолов, полупрозрачных рубашек и франтовских шляп, о которых родители и Лёвушка говорили: «Постыдился бы так щеголять!», и сменил их костюмами классического кроя, выбросил громоздкие украшения, и, стоя у зеркала, проговорил: — Моё прошлое должно остаться в прошлом. Теперь я — не распутник внегалактического масштаба, не приложение к своим любовникам, не бездельник, которому все наливают, и не бестолковый франт, не умеющий жить без расшитых блёстками пиджаков и золотых запонок, а серьёзный и деятельный молодой человек. Служитель закона. Незаменимый компаньон для добропорядочных горожан и злейший враг для преступников. Отныне в моей жизни не будет гулянок, истерик, алкоголя и ни к чему не ведущих романов. Эти слова были как клятва, каждая буква прорезала сознание, как финский нож. Словно раскат грома, они разбудили в Вадиме то, что так долго спало, — стремление к нравственности, спокойствию и к уважению, которого он давно лишился в своих же глазах. Теперь его путь был ясен — только вперёд, без оглядки на прошлое, к светлому будущему! Ранним утром понедельника Вадим прибыл в главный государственный полицейский орган. Здесь его, как и других новобранцев, встретил генерал Корнилов — мужчина лет пятидесяти с крепкой фигурой, коротко стриженными волосами и суровым взглядом. У Вознесенского возникло впечатление, что этот человек уже был наслышан о его прошлом, поэтому и посмотрел на него исподлобья, как на врага народа. — Доброе утро, молодые люди, — громко, как на демонстрации, поздоровался генерал. — Надеюсь, вы понимаете, что служба в полиции — это не просто работа, а признание. Здесь нет места легкомысленным парням. — «Опять камень в мой огород?» — подумал Вадим. — Пойдёмте. Сейчас я выдам вам все необходимые документы. О, доброе утро, Андрей Валентинович. Познакомьтесь, это наши новобранцы. Вознесенский скосил взгляд влево. В следующую секунду его словно ударили обухом по голове. — Ёб… — начал он, но вовремя прикусил язык. Лицо с чётко очерченными скулами и волевым подбородком, янтарные глаза, широкие плечи, выдающая мускулатура, удлинённые волосы, правда, на этот раз собранные в подобие причёски… — Итак, как тебя зовут? — Какое это имеет значение? — Жена, дети, да? — Да. Вадиму стало смешно. Он попытался успокоиться, вспомнить что-нибудь печальное, закрыть себе рот ладонью, но смех продолжил давить ему на грудь и шею, прорываться из самого нутра. — Здравствуйте, Андрей Валентинович! — отрапортовал он и картинно поклонился. — Здравствуйте, Вадим, — кивнул его недавний случайный любовник. — Знакомы? — удивился Корнилов. — Немного, — невозмутимо ответил Андрей. — Надеюсь, еще познакомимся поближе. — Да куда уж ближе? — прошептал Вадим себе под нос, а потом добавил громче: — Смотрю, на службе обручальное кольцо не прячете. — В мой кабинет. Быстро. — Не грубите, Андрей Валентинович. Я существо нежное. И обращаться со мной нужно нежно. Андрей Валентинович выстрадано вздохнул и жестом приказал Вадиму следовать за ним, мелком взглянув на генерала, который недовольно поджал губы, но ничего не сказал. — Давай без лишних сцен, — попросил Андрей, остановившись у двери нужного кабинета. — А давай без «давай»? — с вызовом выплюнул Вадим и сам зашёл внутрь. — Как тебя угораздило заступить на службу именно сюда? Ты вздумал меня преследовать? — Да зачем ты мне нужен? Это совпадение. Я окончил военное училище, прошёл теоретическую и практическую подготовки по специальной программе, услышал, что у вас набирают новобранцев, и вот, теперь я здесь. Это всё, что ты хотел узнать? Если да, я пойду. — Да, пойдёшь. Но домой. Давай по-хорошему, Вадим. Тебе здесь не место. Пойми меня правильно, я не хочу сказать, что ты плохой парень. Ты просто не того разлива: слишком дерзкий, слишком свободолюбивый, слишком испорченный, и ещё куча всяких «слишком». — Да неужели? — вздёрнул брови Вадим. — Тебя это действительно так беспокоит? Или ты просто боишься, что я расскажу нашим сослуживцам о твоих грешках? Андрей, ну серьёзно, ты надеялся, что я провалюсь под землю после того, как пересплю с тобой? Что мы больше никогда и нигде не пересечёмся? Увы, твои надежды не оправдались. И если ты так дорожишь своей репутацией, тебе стоит перестать собирать всяких молоденьких развратников по питейным заведениям. — Какого чёрта ты так со мной разговариваешь? — глаза Андрея блеснули, как вынутый из ножен меч. Он подошёл к Вадиму чуть ближе, чем того позволяла субординация, и бросил тихим, но твёрдым голосом: — Думаешь, я не смогу выкинуть тебя отсюда? — Ох, какой грозный! — театрально заиграл интонациями Вознесенский. — Я здесь по праву, как и все остальные. И если кто-то из нас и уйдёт, то точно не я. — Уверен? Вознесенский не успел ответить, как Андрей взял его за воротник рубашки и толкнул к двери. Толчок вышел слабым, но его оказалось достаточно, чтобы разбитый после бессонной ночи и очередной утренней истерики парень рухнул на пол, точно подкошенный. — Ты что, охренел?! Андрей тут же осознал, что натворил, и протянул бедолаге руку, но тот отмахнулся. — Ты пожалеешь об этом, сволочь! — с этими словами Вадим поднялся на ноги, метнулся к письменному столу и опрокинул чернильницу на кипу документов. Андрей Валентинович сжал кулаками, сдержав ярость. Он знал, что если сорвётся, последствия будут ужасающими. Тем временем вышеупомянутая чернильница полетела в стену и разбилась на тысячи осколков. — Вадим, ты ведёшь себя как ребёнок! Немедленно успокойся и убери это безобразие, пока никто не увидел! Но Вадим лишь коварно улыбнулся и повалился на пол, издав душераздирающий крик: — Помогите, он меня избил! Андрей замер на месте. Ситуация вышла из-под контроля. Крики Вадима эхом разнеслись по коридору, и уже через несколько секунд дверь кабинета распахнулась, впуская любопытных сослуживцев и одного из офицеров. — Что здесь происходит?! — исполинским тоном вопросил последний. — Он на меня напал! — вполне натурально вопил Вадим, прижимая руку к животу и якобы корчась от боли. — Посреди бела дня! Прямо на своём рабочем месте! — Вадим, хватит! — крикнул побелевший от страха и гнева Андрей. — Я тебя и пальцем не тронул! — Да неужели?! — засмеялся Вознесенский, поднявшись на ноги и утерев воображаемую кровь с губы. — Офицер, уберите от меня этого изверга! — Пойдёмте, Андрей Валентинович, — приказным тоном вымолвил офицер. — Я хочу услышать вашу версию произошедшего. Вадим, вам требуется медицинская помощь? Но Вадим сделал вид, что больше не может разговаривать. Он сел на стул и рвано всхлипывал. Когда собравшиеся разошлись, «пострадавший» бросился к столу своего нового недруга и принялся потрошить содержимое каждого ящика. В первом не оказалось ничего, кроме документов и личных писем, а во втором Вадим обнаружил пачку папирос, зажигалку, чернильные перья и чайную заварку. Находки моментально исчезли в кармане его брюк. — С паршивой овцы хоть шерсти клок, — деловито резюмировал Вознесенский и, напоследок разорвав ещё парочку документов, вышел из кабинета. *** По дороге домой Вадим размышлял обо всём случившемся. Обида, горечь, злость и страх боролись в нём, как дикие львы в клетке. Парень пытался убедить самого себя, что проблема лишь в его задетом самолюбии, и что до Андрея ему не было дела, что он даже презирал этого человека за его несдержанность, жёсткость и распущенность (сам Вадим, конечно, тоже далеко не божий агнец, но у него не было жены, он гулял с лёгким сердцем и чистой совестью), но правда была куда прозаичнее — он заболел Андреем с первой секунды их странного знакомства. Он просто, чёрт возьми, не мог этому противостоять! Если бы на месте Андрея находился другой мужчина, Вадим бы пустил ситуацию на самотёк, а то и ушёл бы из этого злополучного корпуса жандармов. Зачем ему проблемы? Ведь можно перевестись на службу в другой город, здесь его ничего не держало… Раньше — не держало. Но теперь Вадим понимал, что добровольно никуда не уедет. Уж слишком хорошо ему становилось от мысли, что каждый раз, приходя на службу, он будет видеть этого древнегреческого воина с янтарными глазами и волосами цвета туши на кончике кисти, которой самурай пишет свой дзисэй. И неважно, что тот поначалу будет смотреть на него волком. Это естественно, ибо они и начали не с того, и продолжили не так. А вдруг со временем что-нибудь изменится? Чем чёрт не шутит! — «Влюбился, что ли, баран малолетний? — мысленно задал себе вопрос Вознесенский. — В таком случае можно было бы вести себя приличнее, не подводить его под монастырь и не красть у него папиросы и чайную заварку! Стыд и позор! Завтра же верну всё обратно и извинюсь!» Конечно, огромную роль здесь сыграл ещё тот факт, что в постели они подошли друг другу как два кусочка одной головоломки. Вадим был уверен, что его уже никто не способен удивить, но, как оказалось, ошибался. Такой партнёр всё-таки нашёлся. Андрей одними руками превратил его в послушное восковое изваяние, не говоря уже о чём-то большем. И от этого Вознесенскому сейчас было ещё паршивее. Несколько дней назад этот мужчина целовал его ключицы и проводил пальцами по его коже, изучая каждый изгиб, каждую родинку и линию, а сегодня толкнул его в сторону двери, как паршивого щенка! — Сучья жизнь! — отплюнулся Вадим и понял, что наконец-то дошёл до дома. Внутри царила суета. Наряженные как на праздник родители сидели в столовой, а экономка накрывала на стол. На лицах всех участников действа читалось радостное ожидание. — Сын, ужин готов! — объявила Светлана Игоревна, едва завидев Вадима. — Отлично. Я возьму пару закусок и пойду к себе, — улыбнулся наследник. — Вадим, во-первых, хватит питаться одной сухомяткой, — возразил Дмитрий Алексеевич. — А во-вторых, сегодня мы все ужинаем здесь, за столом. — Отец, мне не двенадцать лет. — Наш дом — наши правила. — Хотите создать видимость благополучной семьи? — Вадим, не хами отцу, — не осталась в стороне Светлана Игоревна. — Совсем отбился от рук! — Я сам разберусь, как мне разговаривать. Воздух в столовой стал плотным и тяжелым от напряжения. Вадим сделал глубокий вдох и попытался взять себя в руки. — Простите, — произнёс он через минуту. — Я не хотел портить вам вечер. Просто у меня был сложный день. Родители переглянулись, напряжение слегка спало. Светлана Игоревна кивнула и направилась к сыну, дабы обнять его за плечи. — Ничего страшного. Мы все иногда чувствуем себя не так. — Не понимаю, в чём проблема, — с раздражением прошипел Дмитрий Алексеевич. — Из-за чего ты так взъелся? Ты два месяца жил со своим… другом. Неужели вы никогда не ужинали вместе, сидя за столом? Как нормальные люди? — Нет, не ужинали. У нас были необычные отношения. — Ах, так вот, в чём смысл твоих… проделок! Это всё желание быть «необычным»! — Спасибо, ужин мне не потребуется. Я уже насытился вашими претензиями, — с этими словами Вадим картинно поклонился и покинул столовую. Войдя в свою комнату, он рухнул на кровать, будто скидывая груз всего мира со своих плеч. Но накал не уходил, как и мысли об Андрее. Вознесенский закрыл глаза, пытаясь задремать, но образ того самого человека вновь и вновь всплывал в сознании, точно неумолимая волна. — Твою мать, только этого не хватало, — прошептал Вадим. Ему было страшно. Нет, даже не так… Он был в ужасе! Он не знал, что полагалось делать в таких случаях, он никогда прежде не испытывал ничего подобного, никогда не был настолько уязвимым! С него словно сняли всё до последней нитки и, обнажённого, вытолкали на мороз. И всё это было выставлено напоказ, как на театральной сцене, — подходите, горожане, смотрите, заедайте представление печеньем и запивайте шампанским! Вадим поднялся с кровати и пошёл к окну. Погруженный во тьму город показался ему чужим и враждебным. Улицы были так же пусты, как и его душа. — Ну и что мне делать? Как жить? Решение пришло довольно быстро — ему срочно нужно с кем-нибудь поговорить, иначе он либо сойдёт с ума, либо бросится на поиски верёвки и мыла. — Надеюсь, Лёвушка ещё не спит, — улыбнулся Вадим и пошёл к брату. Вскоре он постучался в дверь нужной комнаты, но ответа не последовало. — Таракашка, ты там? — негромко поинтересовался поздний визитёр. — Почему я Таракашка? — наконец-то откликнулся брат. — А кто ты ещё? Рыжий, мелкий, противный. Самый настоящий Таракашка! — Ах, вот так? Ну и иди тогда отсюда! Ишь, обзываться вздумал! — Прости, Лёвушка. Я ведь любя. Можно войти? Мне хочется с кем-нибудь поговорить. — Ладно, бог с тобой. Вадим вошёл, осторожно прикрыв за собой дверь. Лёвушка валялся на кровати и читал книгу. — Ох, господи, — всплеснул руками последний, увидев перемены в стиле брата. — Хоть на человека стал похож! Рубашку хорошую надел. А то бог знает что напяливал на себя. Вадь, слышишь? Тебе так гораздо лучше! — заметив, что визитёру совсем плохо, юноша отложил книгу и внутренне настроился на серьёзный разговор. — Что опять случилось? Первый день на службе не задался? Вадим тяжело вздохнул и сел на кровать. — Лёвушка, мне кажется, я подвинулся рассудком. Я совершаю странные поступки… Которые… Ну, отличаются от поступков нормальных людей. — Это мне давно известно. — Смеёшься, да? Ладно, я пойду. — Не уходи. Прости. Я не хотел тебя обидеть, просто растерялся. — Мне очень плохо. Понимаешь, я, кажется, влюбился. Лицо Лёвушки озарилось тёплым светом. — Правда? Но ведь это совсем не страшно. Это даже хорошо! Ты боялся, что никогда ничего не сможешь почувствовать, а оказалось… И кто он, Вадь? — Мой сослуживец. Слушатель мигом помрачнел. — В первый же день на службе влюбился? С одного взгляда? Это несерьёзно. Просто заинтересованность, симпатия. Ты уже проходил через это. — Не в первый день. Мы, как оказалось, были знакомы ранее. Ну, как знакомы… Так, условно. Просто переспали один раз. Первой мыслью Лёвушки было закатить глаза со словами: «Фу, какое скотство!», но он сдержался. — Один раз переспали, а потом снова встретились в корпусе жандармов? И ты говоришь, что влюбился? Смехота. Вадим закрыл лицо руками и снова вздохнул, затем медленно убрал их и посмотрел на брата покрасневшими, слезящимися глазами. — Я не знаю. Это не просто симпатия. Он словно отравил меня. — Отравление — не самое романтичное описание для чувств. Так чего ты себя изводишь? Вы же теперь работаете бок о бок. Выбери удобное время и поговори с ним. — Да что я ему скажу?! — Правду. Так, мол, и так, я что-то к тебе чувствую, может, попробуем узнать друг друга получше? По крайней мере, ты точно знаешь, что он — такой же, как ты. Значит, не засмеет тебя и лицо не набьёт. Чего бояться? Не получится — не конец света, поплачешь и забудешь. А если получится? Зачем упускать шанс? Вадим задумался, переваривая услышанное. С одной стороны, Лёвушка был прав, а с другой — он ведь поведал брату только малую часть правды. Между ними с Андреем сегодня столько говна произошло, прости господи! Нет, к чёрту! Его, Вадима, все считали запредельно разрушенным и порочным, но гордым и дерзким. Он не мог, как тряпка, которая годилась только для протирки лестницы, подойти к тому, кому он не нужен, и промямлить что-то о своей бестолковой влюблённости! Это шло вразрез с его характером и убеждениями! Нет, некоторые чувства, мысли и фантазии нужно хранить исключительно в голове, куда точно никто не доберётся! *** На следующее утро Андрей пришёл в кабинет одного из вышестоящих с твёрдым намерением — уговорить оного отстранить Вадима от службы. Он, Андрей Валентинович Воронцов, привык жить так, чтобы все вокруг о нём говорили: «какой положительный во всех отношениях мужчина, ценный сотрудник и примерный семьянин, любо-дорого взглянуть!» Он не любил проблемы, особенно когда их создавали какие-то несносные мальчишки. Да и решать их, откровенно говоря, тоже не очень умел. Он не мог допустить, чтобы Вознесенский остался здесь! — Андрей Валентинович, доброе утро. Что у вас случилось? — спросил человек из вышестоящего руководства, отвлекшись от бумаг и подняв взгляд на раннего визитёра. — Здравствуйте, Владимир Юрьевич. У меня возникли серьёзные сомнения по поводу одного из наших новобранцев, и мне бы хотелось обсудить это с вами. — Так, и кто он? — Вадим Вознесенский. Я считаю, что он непригоден для работы в главном государственном полицейском органе. Владимир Юрьевич нахмурился и внимательно посмотрел на своего собеседника. — Этот человек не понимает, что такое дисциплина и ответственность, он дерзок и непредсказуем, — продолжил Андрей. — Я уверен, что он представляет опасность не только для меня, но и для остальных сотрудников. — Андрей Валентинович, Вадим Дмитриевич — действительно не самый простой юноша. Но у него отличные рекомендации и характеристики, а это главное. Я не могу отстранить его от службы только потому, что у вас с ним возникли разногласия. — Послушайте, Владимир Юрьевич… — Нет, это вы послушайте. Я уверен, что основная причина его ершистого характера — банальное отсутствие опыта дисциплины и уважения к старшим. Но это поправимо. Ему необходимы верная направленность и сильное плечо. Андрей стиснул зубы, но внешне умудрился сохранить спокойствие. — И что вы предлагаете? — Я предлагаю вам стать его наставником. Обучить его порядку, субординации и всем необходимым навыкам. Уверен, что под вашим руководством он станет достойным жандармом. Андрей не поверил своим ушам. Что-то у него в последнее время не жизнь, а сплошной «праздник»! Впору самому себе позавидовать! — Нет, Владимир Юрьевич, я не смогу. Уж с кем с кем, но с ним я точно не сработаюсь! — Андрей Валентинович, это служба, здесь нет понятий «не смогу» и «не хочу». Есть только понятие «надо». Думаете, я в восторге от каждого своего сослуживца? Но наша деятельность обязывает нас находить подход к разным людям. Неужели вы не справитесь с двадцатилетним мальчишкой? Это просто смешно! — С этим — не справлюсь! — Не продолжайте со мной спорить, если не хотите, чтобы я перестал вас уважать. Ни я, ни кто-либо другой не отстранит Вадима от службы, пока для этого не появится серьёзной причины. А значит, вам с ним так или иначе необходимо найти общий язык. Ещё не хватало, чтобы вы своими ссорами всему корпусу кровь сворачивали! — А вчерашний инцидент, по-вашему, был недостаточно серьёзен? — Я всё сказал. Тема закрыта. — «Да что ты так в него вцепился, старый чёрт, — мысленно вышел из себя Андрей Валентинович. — Через постель он, что ли, сюда пробился?» — но вслух сказал лишь: — Хорошо, Владимир Юрьевич, я вас услышал. Андрей вышел из кабинета, чувствуя, как внутри него бушует шторм эмоций. Ему предстояло справиться не только со своими чувствами, но и с Вадимом, который наверняка с каждым днём будет становиться всё более неуправляемым, несносным и… притягательным? На полпути к своему кабинета Андрей заметил Вадима. Тот о чём-то болтал с другим новобранцем — весь такой ухоженный, светлоокий и стройный. — Вадим! — позвал Андрей, постаравшись, чтобы его голос прозвучал строго. — Да? — За мной. Быстро. Вадим попрощался со своим юным собеседником и поспешил за Воронцовым. В воздухе витало напряжение, да настолько плотное, что хоть ножом его режь! — «Сейчас произойдёт что-то крайне неприятное», — думал Вознесенский, едва поспевая за своим сопровождающим. — Куда мы так несёмся?! — не смог не спросить он. В кабинете Андрей Валентинович пригласительным жестом указал Вадиму на стул. — Садись. — Что, уже попросил вышестоящее руководство выгнать меня отсюда на все четыре стороны? — Попросил. Но ничего не вышло. Вадим, послушай меня внимательно. Здесь, как ты уже мог заметить, не детский сад, а служба. Твои вчерашние проделки могли бы закончиться для тебя очень печально. Ты понимаешь, во что вздумал играть? Вознесенский поднял брови и усмехнулся. — Я понимаю кое-что другое; возможно, более важное. Ты боишься меня, Андрей. — Боюсь? Откуда у тебя столь высокое мнение о себе? Ладно, неважно это всё. С сегодняшнего дня я — твой наставник. Такова была воля упомянутого тобою вышестоящего руководства. Вадим замер, приоткрыв рот, как рыба на суше. Наставник? Андрей? Это всё превращалось в какую-то трагикомедию! — Вот повезло-то! — Помолчи, сейчас я говорю. Я постараюсь обучить тебя всему, что умею сам. Но запомни — одна ошибка, и ты вылетишь отсюда, как сопли в платок. Всё понял? Тогда кивни. Попрошу запомнить, зовут меня Андрей Валентинович Воронцов, обращаться ко мне отныне нужно исключительно на «вы». Я не приемлю опозданий, неаккуратности, невежливости и отлынивания от обязанностей. — Ко мне тогда тоже на «вы», — вдруг пискнул Вадим с интонацией обиженного ребёнка. — Хорошо, Вадим… — Дмитриевич. — Хорошо, Вадим Дмитриевич. Это справедливо. Вознесенский почувствовал, как к горлу подкатывает предательский ком. С одной стороны, перспектива учиться у Андрея, быть рядом с ним ежедневно, его возбуждала. А с другой, он понимал, что это будет непросто. Воронцов нацепил маску сурового и властолюбивого черствяка и, наверное, снимет её только под угрозой разрушения озонового слоя. — Ты ведь не такой, — плаксиво прошептал парень. — Там, в гостинице… Я видел, чувствовал, что ты другой! И я — другой. Я понимаю, что ты… Вы… Что вы могли подумать обо мне очень плохо, и я сам в этом виноват, начал не с того, открыто себя предложил. Но это был исключительный случай! Обычно я такого не делаю. Просто вы мне очень понравились, вот и… А иначе, прилично я не сумел. Прости меня, Андрей. Если бы я знал… — Вадим, ты взрослый человек и не должен передо мной оправдываться. У меня есть строжайший принцип: никаких отношений на рабочем месте. И отступать от него я не собираюсь. То, что произошло между нами в гостинице, в ней же и осталось. Здесь, в главном государственном полицейском органе, мы — обычные напарники. Никаких намёков и разговоров не в то русло, никаких обращений ко мне не по теме службы. В противном случае я, как уже говорил, приложу все усилия, чтобы от тебя избавиться. У меня жена и пятилетняя дочь. Я очень люблю свою семью. Проблемы мне ни к чему. Вадим опустив взгляд, чтобы скрыть слёзы, но ничего не вышло. Две солёные капли словно наперегонки побежали по его щекам, губы задрожали. Через пару секунд он зарыдал навзрыд. Слёзы падали на разложенные на столе бумаги, чернила превращались в размытые кляксы. — Что это такое, Вадим Дмитриевич? — вздохнул Андрей, взяв один из документов в руки. — Весь лист теперь мокрый, будто на него ведро воды вылили! Как я понесу его генералу на подпись? Успокойтесь и перепишите всё. Исправьте то, что натворили. *** В первый совместный рабочий день Андрея Воронцова и Вадима Вознесенского атмосфера в корпусе жандармов была накалена до предела. Андрей шёл по коридору с выражением печальной задумчивости на лице — такой высокий, здоровый телом и духом верзила. В одной руке он держал кипу документов, а во второй — сумку. А за ним, стараясь не отставать, семенил его новый ученик — весь развинченный и какой-то нескладный, точно поломанный зонт, но гордо держащий голову. — Вадим Дмитриевич, вы же понятия не имеете, с чем вам придётся столкнуться на службе, — громогласно сказал Воронцов. — Нет, имею. — Ничего подобного. — А вот и чего! — Что ж, сегодня я проверю ваши базовые знания. Вадим кивнул, не отводя взгляда от Андрея. Господи, ну какой мужчина! Его бы в музей, под стеклянную табличку, с надписью: «Так выглядит шедевр, трогать запрещено». Какие плечи, какие руки — настоящие тиски, способные защитить от любой беды! Даже документы Воронцов держал так, словно те были продолжением его самого, а не обычными листами бумаги. — «Базовые знания… — подумал Вознесенский, утерев пот со лба. — Лучше бы он разложил меня на столе. Тьфу, опять! Соберись, Вадим! Весь день в полупустом кабинете с Воронцовым — звучит, твою мать! Остросюжетный роман! Психологическое насилие, неравенство в распределении власти и разрушение личности!» — Вадим Дмитриевич, каковы основные обязанности городового? — Андрей окинул свой кабинет беглым взором, словно оценивая каждый здешний предмет и угол. Затем уверенно сел в кресло, закинув ногу на ногу и опустив руки на подлокотники. — Рассказывайте, я слушаю. — Поддержание общественного порядка, наблюдение за выполнением законов, оказание помощи людям в экстренных ситуациях. Эти обязанности требуют от городовых не только физической выносливости и внимательности, но и умения быстро реагировать на изменяющиеся обстоятельства, а также навыков общения с разными слоями населения. — Что вы сделаете, обнаружив подозрительный предмет, который может оказаться бомбой? — Во-первых, оценю обстановку, дабы убедиться, что все гражданские лица удалены на безопасное расстояние. Во-вторых, сообщу о находке сослуживцам и буду ожидать прибытия сапёров, одновременно контролируя зону до их приезда. Андрей пристально смотрел на своего ученика, будто пытаясь увидеть что-то за пределами его ответов. — Вы неглупый парень. Даже интересно, что вас вынудило продавать себя по паршивым питейным заведениям. Обычно таким занимаются те, кто более ни на что не годны. — Я не продавался! — взныл Вадим, закрыв вмиг побледневшее лицо ладонями. — Вы меня будто не слышите! Со стеной разговаривать и то проще! — Я надеюсь, вы ничем не болеете? Я могу пить с вами из одной кружки? — «Почему-то ты не подумал о моих возможных болезнях, когда лёг со мной в постель», — помыслил Вознесенский, но вслух спросил: — Зачем вы меня унижаете? Чего вы хотите этим добиться? Андрей красиво приподнял бровь и расслабился в кресле. Вознесенский почувствовал себя несмышлёным гонцом пред самим Иваном Грозным. — Это всего лишь проверка ваших нервов, Вадим Дмитриевич. Ранимые и истеричные натуры нам тут не нужны. Но было поздно. Вадим уже уронил пару слезинок на дощатый пол. — Я не прошёл проверку, Андрей Валентинович, — с этими словами новобранец круто развернулся к выходу. — Стоять! — прогремело сзади. Вадим вздрогнул и действительно застыл на месте; словно врос в пол, парализованный болью. — Пятьдесят отжиманий от пола. Быстро. — Ч-что? — Что услышали. Вознесенский вздохнул, попытавшись унять дрожь в руках. Пятьдесят отжиманий! В данный момент это казалось ему чем-то нереальным. Но страх перед гневом Андрея Валентиновича оказался сильнее. Он медленно опустился на колени и начал отжиматься. — «Раз… Два… Три… — считал парень про себя. После десятого раза мышцы начали неумолимо гореть. — Сука, вот так у меня вся жизнь и пройдёт: на грязном полу, в положении полулёжа, под чужим полным превосходства взглядом. Двадцать… Двадцать один… Нет, не смогу больше!» Воронцов наблюдал за своим учеником с неподдельным интересом. Он видел, как в Вадиме боролись страх и желание доказать свою значимость, как тот пытался не сдаваться, несмотря на усталость. В какой-то момент мужчина даже склонил голову набок, словно оказался полностью поглощен развернувшимся перед ним действом. — Двадцать шесть… Двадцать семь… — дыхание Вадима становилось всё тяжелее, руки ходили ходуном, но он продолжал. — Вы выдержите, Вадим Дмитриевич? — Да… Обязательно. Когда Вознесенский добрался до пятидесяти, его руки буквально отказались держать вес тела, и он рухнул на пол, как загнанная лошадь. Андрей поднялся с кресла и подошёл к нему. — Хорошо, допустим, я вас недооценил. Покажите, на что ещё вы способны. Представьте ситуацию: вы осматриваете улицу и замечаете, как двое мужчин в тёмных одеждах перетаскивают в переулок что-то тяжёлое. Что будете делать? Вадим утёр слёзы и попытался собраться с мыслями. Но ни одна мысль на собрание не пришла. Сознание было похоже на заляпанный разными красками и испещрённый царапинами холст начинающего горе-художника. — Даю вам пять секунд на раздумья. Время пошло, — неумолимым тоном продолжил Андрей. — Я постараюсь не привлекать к себе внимания, но подойду ближе, чтобы рассмотреть, что именно они несут. Если я пойму, что это что-то незаконное… — Значит, будете действовать самостоятельно? Это может быть как хорошо, так и плохо. Но запомните, что без поддержки очень легко поставить себя и других под удар. Вадим постарался встать на ноги, но ничего не получилось. Он снова опустился на колени у стены и принялся жадно глотать такой необходимый сейчас кислород. Андрей, казалось, упивался чужими терзаниями и собственным превосходством, но на дне его глаз по-прежнему плавало что-то тёплое, пусть это и было едва заметно. — И ещё один вопрос. Как вы поступите, если ваш напарник окажется в опасности? — Я сделаю всё возможное, чтобы его спасти. Ведь на нашей службе самое главное — доверие и поддержка друг друга. — Это хороший ответ. Но на практике всё намного сложнее. Вы понимаете, что почти от каждого вашего решения будет зависеть чья-то жизнь? Андрей вдруг опустился на корточки и посмотрел прямо в глаза своему сослуживцу. Вадим почувствовал, как его сердце рухнуло вниз, а потом застучало где-то в горле. Только этого не хватало! И так полдня как на иголках, а тут ещё эта внезапная близость… — Ради вас на всё готов, — выплюнул новобранец с неприкрытой издёвкой. — Спасибо, что интересуетесь. Дорогого стоит. — Ради меня, говорите? — Да. Ради вас, мерзавца. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь судорожным дыханием Вадима. Он вжимался в стену, измученный и залитый потом, но не собирался успокаиваться. Андрей выпрямился, поправил униформу и подошёл к столу. Достал из ящика стеклянную бутылку воды и протянул её своему подопечному. — Пейте. Сейчас не время расслабляться. Ещё один подобный выпад в мой адрес, и на следующем собрании я подниму вопрос о вашем отстранении от службы. — Да ради бога, Андрей Валентинович, — засмеялся Вознесенский, раскатывая на языке каждую гласную. — Только вы не имеете права. Характеристики-то у меня хорошие. И знаниями и физической подготовкой я, как вы только что убедились, тоже не обделён. — Да, Вадим Дмитриевич, вы меня удивили. Но помните, в нашем деле важно кое-что ещё. Догадаетесь, что? Вряд ли. Хладнокровие. Андрей подошёл к двери и слегка приоткрыл её. — Вставайте, и вперёд. Наш рабочий день только начинается. Вадим кивнул. Внутри него клокотал гнев, но также пробуждалось и нечто новое — желание доказать свою значимость не только словами, но и делами. *** Вторая половина дня мало чем отличалась от первой. Андрей продолжал изводить Вадима вопросами, среди которых были «что вы сделаете, если подозреваемый начнёт убегать?», «как вы поступите, если ваш напарник окажется в заложниках у преступника?», «какие действия жандарма считаются превышением полномочий?», «как вы собираетесь справляться с моральными и психологическими нагрузками на службе?» и прочее, прочее, прочее. Но Вадима вывели из равновесия лишь два обращения: «чем цельнометаллические пули отличаются от оболоченных?» — ему не рассказывали об этом на подготовке, но он смог не ударить в грязь лицом и дать вразумительный ответ, ибо позавчера самостоятельно прочёл про эти чёртовы пули в специализированной книге. И «как вы будете вести себя, если вам придётся работать с человеком, который вас ненавидит?» — это был явный намёк на неприятство самого Андрея к своему подопечному. И ответ «постараюсь нейтрализовать личные чувства и сосредоточиться на общей цели. Мы здесь, чтобы служить закону и защищать людей, а не чтобы ссориться» не удовлетворил Воронцова. — Вы не поняли моего вопроса, Вадим Дмитриевич, — ледяным тоном продолжил «бесстрашный воин». — Как вы будете справляться, если чужая неприязнь станет мешать вашей работе? — Я уже сказал, как. — Если это ваш окончательный ответ, то я не уверен, что вы готовы к службе. Я слышу гнев в вашем голосе. Вы очень эмоциональны и легко выходите из себя. — Нет, Андрей Валентинович, я нормальный. Проблема в вас. Вы открыто меня провоцируете. — Я лишь хочу увидеть, на что вы способны, когда вас доводят до предела. — Вы уже видели это, — по-змеиному усмехнулся Вадим. — Если забыли, взгляните на след от укуса на своём правом запястье. Да, теперь уже он лез на ссору и нарушал строжайшее правило своего наставника: никаких намёков и воспоминаний о той ночи. Но парню до зарезу хотелось увидеть реакцию Андрея, вывести его на эмоции. Воронцов вытянулся и напрягся, как гитарная струна. Его глаза сузились, а челюсть сжалась так, что скулы ещё чётче выделились под кожей. — Ты не знаешь, с кем играешь. Вадим, почувствовав прилив адреналина, шагнул ближе. Расстояние между мужчинами сократилось почти до минимального. — А может, хватит этих ваших жандармских игр? — В том-то и дело, Вадим Дмитриевич, что здесь не игры, а служба, — Андрей напрягся ещё сильнее. Каждое мускульное волокно его тела было на пределе. Теперь уже он сделал шаг к Вадиму. Их лица оказались так близко друг к другу, что Вознесенский ощутил на своей коже чужое горячее дыхание. — Я уже говорил, что произошедшее не имело для меня никакого значения. Забудьте об этом. — А если я не хочу забывать? Вы ещё не заметили, что каждый раз, когда вы делаете вид, что этого не было, всё становится только хуже? — Если вы продолжите в том же духе, это приведёт нас обоих к катастрофе. — Возможно, я хочу этой катастрофы, — глаза Вадима по-прежнему блестели страстью, которая затмевала всё остальное. Андрею было тяжело дышать, грудь хрипела, точно сломанная гармонь. Он был близок к потере контроля над ситуацией. — Вы понимаете, что несёте? — Понимаю. Я хочу вас. Не вашего одобрения, не вашего признания, а именно вас. Андрей остался неподвижным, лишь слегка откинул голову назад, словно стремясь получше разглядеть своего оппонента. Арктический лёд в его глазах треснул, уступив место чему-то иному, глубоко спрятанному и необъяснимому. Секунды, казалось, растянулись в вечность. — Следите за языком, Вадим Дмитриевич. Иначе… — Иначе что? Накажете? Рука Андрея медленно поднялась и остановилась в сантиметре от лица Вадима. Первой мыслью Вознесенского было зажмуриться и отстраниться во избежание возможного удара, но он сдержал себя и продолжил стоять прямо, как штык. — Совсем не боитесь? — в голосе Андрея было что-то почти нежное, но вёл он себя как хищник, готовый в любой момент броситься в смертельную схватку. — Нет. Страх — это слабость. А у меня её нет. Но прежде чем что-то успело произойти, раздался стук в дверь. Воронцов дал разрешение войти, и в кабинет ввалился молодой жандарм. — Андрей Валентинович, вас вызывает Владимир Юрьевич. Андрей резко отстранился от своего подопечного. — Идемте, Вознесенский. Подождёте меня у кабинета. Я не хочу вас здесь оставлять. — Не доверяете, — засмеялся Вадим. — Вы пока не сделали ничего для того, чтобы я вам доверял. Вадим вышел из кабинета с чувством, что по нему стреляли, но пока промазывали. Однако на полпути к обители Владимира Юрьевича он налетел на одного из сослуживцев, из-за чего тот выронил кипу бумаг. — Вадим Дмитриевич, нужно быть аккуратнее! — тут же встал на дыбы идущий впереди Воронцов. — Я постараюсь. — Отжимайтесь. На этот раз — прямо здесь, в коридоре. — Чего? На глазах у всех? — Во-первых, не «чего», а что — вы жандарм, а не пастух. А во-вторых, да, на глазах у всех. Собравшиеся в коридоре явно заинтересовались происходящим. Вадим почувствовал себя дуэлянтом — Андрей бросил перчатку, а он поднял. — «Вот мерзавец, захотел меня публично унизить, — подумал парень. — Чёрта с два!» — Побыстрее, пожалуйста. — Хорошо, Андрей Валентинович. Но мне неудобно делать это в униформе. Вадим начал раздеваться. Сначала снял китель и бросил его на пол, а потом одним рывком сорвал рубашку, обнажив в меру мускулистую грудь и плечи. Его тело было покрыто легким блеском пота, который придавал коже золотистый оттенок при ярком освещении коридора. Андрей пока молчал. Он просто не знал, как на это реагировать! За тринадцать лет службы он впервые увидел что-то подобное. До сегодняшнего дня такой феномен как раздевание новобранца посередине коридора в его картине мира отсутствовал в принципе. — Что вы себе позволяете, Вознесенский? — наконец пробормотал мужчина. — Всего лишь то, что ненаказуемо по закону. Всё существо Воронцова разрывалось между неподдельным восхищением и первобытной яростью. Сколько силы и бунтарства в этом молодом человеке! В какой-то момент он словил себя на мысли, что просто пялится на Вадима, как на работу Рембрандта в Галерее старых мастеров. — Что это за шоу с элементами обнажения посреди бела дня? Вы забыли, где находитесь? Но Вадим уже опустился на пол и начал отжиматься. Непродолжительный отдых и взгляды собравшихся жандармов открыли в нём второе дыхание. Он делал всё возможное, чтобы каждое его движение было чётким и мощным, словно ударная волна от камертона, вибрирующая в унисон с нервами окружающих. — Вознесенский, прекратите! Вы ведёте себя неподобающе! Андрей Валентинович понимал, что юноша не просто выдерживал его испытание — он наслаждался им, преодолевал каждый поставленный ему барьер. Вадим являлся воплощением свободы и непокоренной воли. Он весь — неугомонное стремление ко всему. Завершив отжимания, Вадим поднялся на ноги. Его глаза встретились с глазами Андрея, и между ними вновь проскочила искра. Это была не просто борьба за власть — это был обмен вызовами, страстью и силой, которые каждый из них скрывал глубоко внутри. — Вы снова увидели, на что я способен, когда меня доводят до предела. — Вы превысили все границы допустимого. Если вы ещё раз позволите себе подобное поведение… Андрей Валентинович не успел закончить свою мысль, как вдруг раздался громкий голос сзади: — Воронцов! Вознесенский! Что здесь происходит? На пороге одного из кабинетов стоял человек из вышестоящего руководства. Его взгляд быстро переключился с одного мужчины на другого, требуя немедленного объяснения. Андрей мгновенно собрался, его лицо обрело привычное для всех хладнокровие. — Виктор Сергеевич, прошу прощения за беспорядок. Мы с Вознесенским обсуждали вопросы дисциплины и поведения на службе. — И каким образом раздевание в коридоре способствует дисциплине? Вадим оделся с прежней дерзостью, небрежно бросив рубашку на плечи и кое-как застегнув китель. — Извините, я просто хотел продемонстрировать свою выносливость. Возможно, немного переусердствовал. — Немного? Это мягко сказано! А вы что здесь столпились, как на демонстрации? — эти слова были обращены к безмолвным зрителям. — Работать идите! — Что ж, Вознесенский, — тихо произнёс Андрей. — Вы действительно знаете, как пробудить интерес к своей персоне, и как создать конфликт на ровном месте. Но не думайте, что я собираюсь сдаться. Вы не первый, кого я обучаю. И все мои прошлые ученики были образцовыми молодыми людьми. — Ох, Андрей Валентинович, — ответил Вознесенский, — поздравляю, вы столкнулись с совершенно новым опытом. Придётся смириться с тем, что ваш педагогический идеализм закончился вместе с моим приходом. Боюсь, что других «образцовых» учеников у вас уже не будет. И вообще никаких не будет. Я этого не допущу. Я хочу остаться единственным, кто будет мозолить вам глаза. Так что, готовьтесь, уважаемый наставник. Я собираюсь переписать ваши правила и сделать нашу игру по-настоящему интересной. *** Глубоким вечером Вадим покинул здание главного государственного полицейского органа, оставив позади суматоху, которую сам же и устроил. Он шёл по аллее, ведущей к выходу, наслаждаясь свежим воздухом. Его мысли были заняты тем, как далеко ещё он зайдёт в своих попытках что-то доказать Андрею Воронцову. Однако вскоре спокойствие Вознесенского было нарушено. Вдруг из ниоткуда появился направляющийся в его сторону мужчина — высокий, широкоплечий и какой-то… слишком уверенный в себе. Он приблизился и остановился рядом с Вадимом, как старый знакомый, которому нечего стесняться. — Здравствуй, Вознесенский, — с ухмылкой произнёс мужчина. — Наслышан о твоих выходках. Вадим хмуро посмотрел на наглеца. Ему не понравилось, что тот знал его имя. — Здравствуй. Могу я узнать, кто ты? — Меня зовут Георгий. Я слышал о твоём прошлом и это меня заинтриговало. Ты ведь не из тех, кто следует правилам, верно? Вадим почувствовал, как его терпение пошатнулось. Он весь день терпел провокации от Воронцова, но от этого неизвестного хмыря — нет уж, увольте. — Не думаю, что тебя должно это волновать. — О, не будь таким серьёзным! Я лишь хотел узнать, что из себя на самом деле представляет человек, о котором ходит так много непристойных слухов. Может, мы станем хорошими друзьями? Или чуть больше? — По-моему, я уже ясно показал, что ты не вызываешь у меня интереса. Но Георгий не собирался отпускать свою жертву так легко. Он схватил Вадима за руку, притянул его к себе и заговорил куда тише и угрожающе: — Поверь, я могу быть очень хорошим другом. — Да твою же… Вадим выдохнул свою фразу без страха, но как-то… измученно. Он уже знал, что будет дальше, он неоднократно проходил через это. В его жизни был период, когда его чуть ли не каждый день брали насильно. Он никогда не сопротивлялся и не звал на помощь. Один раз попробовал дёрнуться — потом неделю маскировал кровоподтёк под глазом белилами. Это послужило хорошим уроком: лучше потерпеть, это не так больно. Вот Вадим и терпел. Стискивал зубы и ждал, когда всё закончится. В конце концов, какая разница? Одним больше, одним меньше. Возможно, он бы потерпел и сегодня, но был слишком вымотан. Мало того, что его до глубокого вечера имели морально, так сейчас ещё и физически поимеют? Ну нет! — Пошёл вон, — отсёк Вадим и пробормотал себе под нос: — «Прекрасный» день. Я предполагал, что он закончится чем-то подобным! Ай! — воскликнул он, когда Георгий снова схватил его за запястье. — Сдурел, что ли?! Слушай, я знаю, что ты от меня хочешь. Но я сейчас не могу, правда. Я очень плохо себя чувствую. Давай в следующий раз? — Да не волнуйся, я быстро. — «Всё понятно, короткодистанционник», — мысленно засмеялся Вадим. У него все мужчины делились на марафонцев и короткодистанционников. И ему было очень забавно наблюдать за выражением лиц неиспорченных юношей и девиц, когда он начинал разглагольствовать о своих наблюдениях. — Марафонец, когда наступает ночь? В каком смысле? — округляла синие глаза семнадцатилетняя гимназистка Верочка. — Бегает, что ли? — вторил ей шестнадцатилетний Павлик. — Молодец какой! Я заметил, что он в хорошей физической форме. А почему по ночам? Темно ведь, не видно ничего. В подобные моменты в беседу обычно врывался кто-нибудь четвёртый: — Вознесенский, ты опять ребятам всякие глупости рассказываешь? Угомонись. Достаточно, что ты накануне на нашей кухне, закинув ногу на ногу и дымя сразу двумя папиросами, проповедовал превосходство мужеложства над всеми остальными видами удовольствий. Как хорошо, что в разгар твоего рассказа пришёл твой очередной любовник, дал тебе по роже и увёл! Вадим попытался вырваться из хватки Георгия, но тот стал ещё более жёстким. Ситуация набирала крайне неприятные обороты. — Слушай, Георгий, — начал Вадим, беспомощно озираясь по сторонам. — Я понимаю, что у меня не самая лучшая репутация. Но я, как и все, имею право на отказ. — Может, тебе нужны деньги? — Мне нужно, чтобы ты и тебе подобные оставили меня в покое. Я не общественная уборная, в которую можно справить нужду и забыть. — Может, и не уборная. Но ты очень блядовитый и насквозь продажный, этого достаточно. — Вот и иди своей дорогой, раз я такой плохой. — Своей дорогой? Я шёл к тебе. И сегодня я использую тебя по твоему прямому назначению. Георгий схватил Вадима за воротник пальто, их лица оказались всего в паре сантиметров друг от друга. Каждый мускул в теле Вознесенского напрягся, готовясь к схватке. — Это не закончится так, как ты хочешь. — Посмотрим. — Нет, — Вадим изнемогал от усталости, но почувствовал, как внутри него поднялась целая лавина гнева. Он больше не хотел терпеть, подчиняться и быть марионеткой в чужих руках. Его мысли стали ярче, словно молния осветила тёмное небо. — Я сказал, нет! Георгий, я не шучу! Если ты не отступишь, я позову на помощь! Но приводить свою угрозу в исполнение Вознесенскому совсем не хотелось. Да, он ещё не успел отойти далеко от корпуса жандармов, и там — его сослуживцы, которые обязаны помогать людям, пусть даже пропащим. Но как они на это отреагируют? Что скажут, узнав, что их боевого товарища пытался изнасиловать какой-то хмырь? Это ведь позорно! — Что здесь происходит? — раздался рядом голос, который Вадим узнал бы из тысячи. Георгий не успел ничего предпринять, как получил удар под дых. Не устояв на ногах, он повалился на землю и потянул Вознесенского следом — даже сейчас он не хотел его отпускать. — Вадим сказал, что тебе нужно оставить его в покое, — прорычал подошедший Андрей и наступил на колено Георгия, заставив того зашипеть сквозь зубы. — У подстилок не может быть своего мнения! Андрей снова пнул его, а потом протянул руку Вадиму. Вознесенский ухватился за широкую спину и едва не присвистнул от удивления. Да, сегодняшний день оказался очень богат на сюрпризы. Он почувствовал себя защищённым. Впервые за двадцать, сука, лет! Прямо как за каменной стеной! — Спасибо, Андрей Валентинович. — Вы в порядке, Вознесенский? Снова этот холодный, почти уничижительный тон. Таким тоном Андрей испытывал на прочность своих учеников, допрашивал преступников и портил чужие судьбы. — «Влить бы в него бутылку водки, чтобы посмотреть, что из этого получится!» — подумал Вадим. Вот так, стоя посреди аллеи под тусклым светом луны, молодой жандарм понял, что никогда не поздно найти в себе силы и отстоять свои границы. Он выдохнул, почувствовав, как тяжесть последних минут слетает с его плеч, и наконец-то дал себе волю улыбнуться, скользнув взглядом по сосредоточенному лицу Андрея. — Кажется, сегодня вы спасли не только мой вечер, но и часть моего здравого смысла, — пробормотал он, потирая запястье. — Уверен, вы бы справились и без меня, — отозвался Андрей с едва заметной улыбкой, впервые проявившей тепло за всё время их знакомства. Вадим бросил взгляд на темноту, где исчез Георгий, и почувствовал, что ещё не раз столкнется с подобным. Но сегодня он сделал первый шаг к тому, чтобы больше не быть жертвой. *** Придя домой, Вадим сразу почувствовал, что что-то не так. Конечно, если подумать, здесь уже давным-давно ничего не было «так», но сегодня атмосфера была не просто неприятной, а почти смертоносной. Вадим длинно и заковыристо выругался себе под нос. Неужели отец пьян? Глава семьи Вознесенских не был заядлым алкоголиком, но, как и Вадим, уже на протяжении нескольких лет пару раз в месяц пропитывался коктейлями из белых и красных вин, водки и абсента, и эти «пару раз» всегда становились разрушительными. — Господи, когда этот день закончится? — прошептал Вадим, едва сдерживая слёзы. Но через секунду его словно окатили ледяной водой. — Лёвушка! В списке на раздачу люлей от пьяного Дмитрия Вознесенского младший сын всегда занимал первое место. После шла жена, затем — прислуга, а уже потом — старший сын. Вадима отец почти не трогал, во-первых, потому что тот мог дать сдачи, а во-вторых, потому что не хотел «марать руки». Словно боялся, что после прикосновения к «позорному пятну династии» у него тоже проснётся желание шататься по улицам до утра, гомерически хохотать над всякими глупостями и посещать сомнительные мероприятия в компаниях не менее сомнительных мужчин. — Лёва! — позвал Вадим и, сняв обувь, пошёл по коридору. Отец орал в гостиной, но что именно — было не разобрать. Вадим осторожно выглянул из-за угла и увидел, как доморощенный глава семьи, шатаясь, попытался в очередной раз налить абсент в стакан, но промахнулся. Лёвушка сидел тут же, на диване, сжавшись в комок, как маленький зверёк. В его глазах читался ужас, но он старался не издавать ни звука, чтобы ещё сильнее не разозлить отца. Вадим сжал кулаки. Он понял, что отец потребовал присутствия младшего сына, дабы не оставаться в одиночестве и иметь возможность хоть на ком-то выместить свои эмоции. — Мелкий паршивец, какого чёрта ты молчишь, словно воды в рот набрал? — донеслось от виновника их сегодняшних вечерних бед. — Пап… — аккуратно начал Лёвушка. — Я тебя спрашиваю, ничтожный паразит! Вадим решительно шагнул в комнату. — Оставь его в покое! Дмитрий Вознесенский обернулся на голос старшего сына. Его глаза сверкали злобой и опьянением. — Ах ты, выродок! — выругался он и схватил бутылку с абсентом, угрожающе направив её на незваного визитёра. — Думаешь, ты можешь раздавать мне команды? Вадим молниеносно двинулся вперёд и закрыл собой брата, который прижался к его спине, как к единственному спасению. — Угомонись! Отец бросился на Вадима, пытаясь ударить его бутылкой. Но тот ловко увернулся, и бутылка разбилась о стену, брызнув осколками и зелёной жидкостью. — Вадим, в такие моменты надо молча уходить в свою комнату! — заявила появившаяся на пороге мать семейства. — Зачем ты вмешиваешься в то, что тебя не касается? Хочешь, чтобы отец тебе голову проломил?! Ты же знаешь, он после абсента ненормальный! Вадим закатил глаза так сильно, что даже в шутку подумал, не повредил ли роговицу. Он привык к тому, что мать редко вставала на их защиту, предпочитая прятаться за осторожными словами и увещеваниями. Ещё и он остался крайним. Как всегда! — Мама, но это не выход! Я не позволю отцу издеваться над Лёвушкой! — Да ничего он Лёвушке не сделает! Подумаешь, покричал немного! Не провоцируй его, бога ради! Мы все видели, чем это может закончиться! — Вадь, правда, давай уйдём? — взмолился Лёва. Вадим накинул на брата своё пальто, надеясь, что это придаст тому хоть немного уюта и защищённости. Они прошли мимо отца, который продолжал бормотать что-то невнятное, и скрылись в коридоре. — В мою комнату, быстро, — велел Вадим. — Там будет безопаснее. После того, как они вошли в небольшую, но уютную спальню, Вознесенский-старший закрыл глаза и прислонился к двери. — Нет, я здесь не останусь, — сказал он. — Грош цена родителям, которые представляют опасность для своих детей! Ну их к чёртовой бабушке, я перееду! *** Солдаты ледяной армии рассвета пробрались в окно за три часа до начала службы Вадима. Молодой жандарм нехотя отлепил голову от лежащего на полу матраса, бросил сонный взгляд на развалившегося на его кровати брата и потянулся, каждым мышечным волокном почувствовав, как возвращается к жизни. — Может, снова попробовать уснуть? — пробормотал он. — Хотя нет, к чёрту. Лёва, проснись. Сейчас Лёвушка выглядел младше своего возраста. На его веснушчатом личике с округлыми щёчками была заметна почти детская беспомощность. Это зрелище смягчило тревогу Вадима, но не смогло заглушить тех мыслей, что роились в голове подобно сердитым осам. — Что, Вадь? — Лёва дёрнулся и сел на кровати, потирая глаза. — Вставай, собирай свои вещи. Мы больше не будем здесь жить. — Чего? А где ещё нам жить? — Я арендую для нас отдельную квартиру. Я более не собираюсь находиться в доме, где меня считают ничтожеством. И тебе не позволю. — Тебя продуло, что ли? — Отныне нас никто не станет оскорблять. Понял? Никто и никогда! Лёвушка несколько секунд смотрел на брата, не веря своим ушам. А затем опустил голову и пробормотал: — Прости, но я не уверен. — Зато я уверен. Лёва, мы только начинаем свой жизненный путь. Если мы продолжим вести себя как жертвы и тюфяки, к нам и в обществе так начнут относиться! А это хуже всего на свете! — Вадь, но ты ведь тоже не простой человек. Вадим прищурился, чувствуя, что брат что-то недоговаривает. — В каком плане «непростой»? Говори прямо. — Прямо? Хорошо! Я боюсь, что ты будешь водить к нам мужчин! Я тебя не осуждаю, но не хочу с этим соприкасаться. Они у тебя ещё все какие-то… не такие. Вспыльчивые, хамоватые, крикливые. Помнишь, как к тебе однажды в отсутствие родителей пришёл Илья? Он все тарелки в столовой разбил, мы потом суп из стаканов ели! Вот Петя Маевский был хорошим парнем. Против него я никогда ничего не имел, пусть бы хоть каждый день приходил. Но у вас с ним не срослось. А от других мне жутко! Вадим почувствовал, как внутри него что-то сжалось. Как же прав был брат! Он сам чувствовал себя не на своём месте среди этих страстных мужчин, которых привлекал своей внешностью и безрассудством, но с которыми не мог найти настоящую близость. — Я понимаю тебя. Да, раньше я держал возле себя неподходящих людей. Но это не значит, что в нашей новой жизни я буду вести себя так же. За последние месяцы я многому научился. К тому же, я уже говорил тебе, что влюблён в своего наставника. А когда в сердце живут чувства, о других думать не хочется. — Да ты опять про этого своего… — «Этот мой» — к сожалению, не мой. И вряд ли когда-то станет моим. Но я ради него на всё готов. — Ох, Вадим, ты доиграешься до анафемы! — Да плевать! Зато если я останусь здесь, мне придётся пережить что-то похуже анафемы! Я осознаю, что тебе трудно всё это принять. Переезд понесёт за собой серьёзные перемены. В твоём возрасте жизнь только начинает приобретать чёткие очертания, и мысли о том, чтобы всё оставить, могут быть пугающими. Но нам нужно сделать этот шаг. Главное — один раз решиться и перевернуть жизнь, а дальше будет легче. В глазах у Лёвы мелькнуло понимание. Он всегда был ведомым, особенно когда дело касалось семьи. Напряжение в воздухе постепенно рассеялось. — А как же мама? — Она сделала свой выбор. Если она захочет уйти отсюда, мы ей поможем, но пока… Пока мы должны подумать о себе. Собирай вещи. У нас есть немного времени, пока отец не очухается и не устроит новую бурю. Лёва поднялся с кровати и принялся осматривать комнату, соображая, что отсюда ему нужно взять в новую жизнь. Украдкой он бросал взгляды на дверь, словно опасаясь, что отец в любой момент ворвётся и разрушит их планы. Вадим подошёл к окну и выглянул на улицу. — Всё будет хорошо, — сказал последний и ободряюще улыбнулся. — Мы научимся защищать друг друга и найдём своё место в мире. Лёва, держа в руках свою любимую выцветшую от времени рубашку, повернулся к собеседнику. Взгляд его зелёных глаз, по-детски наивных, но уже познавших горечь разочарований, был полон надежды. — Спасибо, — в его голосе прозвучала не только благодарность, но и пробившаяся сквозь слои прежних страхов уверенность. — Ты надёжный. — Думаешь? Скажи ещё что-нибудь хорошее. — А ещё сильный. Правда, не в общепринятом смысле этого слова. Ты умеешь быть сильным там, где другие ломаются, где очень сложно продолжать. Ты не боишься жить так, как чувствуешь, и бороться за то, во что веришь. Эти слова согрели сердце Вадима. Он часто задумывался о том, почему продолжал идти вперёд, и зачем вообще нужен этот мазохизм под названием «тяжёлая судьба», и вот наконец-то услышал подтверждение того, что его путь не был напрасен. — Спасибо, мой хороший. Ты тоже сильный. Ты пока многого не знаешь о себе, но это не страшно. Мы разберёмся вместе. — А ты почему не собираешь свои вещи? — Да у меня тут ничего хорошего нет. Всё новое куплю. Ну что, пойдём? — Я не знаю, что из этого выйдет, но пойдём. Вадим кивнул, подошёл к выходу и повернул ручку. В коридоре стояла тишина, которая вскоре нарушилась шагами. И братья вышли из комнаты, закрыв за собой дверь, словно оставив позади всю ту боль и тяжесть, что накопилась за годы жизни в этом доме. *** Вечер был унылым и бесцветным, будто выцветший носовой платок. Андрей сидел за столом на кухне, глядя в чашку с остывшим чаем. В доме было тихо, но эта тишина не приносила мужчине покоя; напротив, она тяготила, нависала над ним, как свинцовый колпак. В уголках его глаз залегла усталость, а тело, обычно столь крепкое и собранное, сейчас было опустошённым. Андрей чувствовал себя чужим в собственном жилище, среди вещей, которые должны были олицетворять тепло и уют. На диване в соседней комнате сидела его жена, Лена. Она была красивой женщиной, но её красота казалась Андрею пресной. Она безучастно листала какой-то журнал, словно в поисках того, что могло бы отвлечь её от однообразного быта. Их дочь, пятилетняя Лиза, играла неподалёку с фарфоровой куклой, но и её голосок доносился до Андрея приглушённо, будто из другого мира. Андрей попытался прислушаться к собственным мыслям. Почему ему сегодня так не хотелось возвращаться домой? Ведь именно здесь он должен быть найти успокоение после служебных будней. А может, и во все предыдущие дни не хотелось? И самое главное — почему он всё-таки вернулся? Ответ на последний вопрос пришёл довольно быстро. Потому что дом есть дом, а жена есть жена. Он бы вернулся сюда, даже если бы на месте Лены была другая женщина. Так было нужно, принято. Но он никогда не возвращался именно к ней. Да он и женился-то только потому, что это было заложено обществом и многовековыми традициями. Андрей всегда тянулся к мужчинам. Эта тяга была для него естественной, как дыхание, но опасной, как острый клинок. Жена и дочь были частью его жизни, которую он воспринимал как долг, но не как что-то, что приносило ему радость. Дом был для Андрея тюрьмой, хотя и с мягкими стенами. Внутри него не присутствовало никакой свободы, а лишь строгие рамки. Андрей ненавидел себя за бегство от своего истинного «я» и за то, что использовал семью как ширму, но с недавних пор у него появились проблемы посерьёзнее. Ширма норовила в любую секунду развалиться, оставив его один на один с обнажённой правдой о себе. Правдой, которую олицетворял Вадим. Молодой, дерзкий, полный энергии и страсти новобранец, который не боялся бросать вызовы и испытывать на прочность границы дозволенного, как в службе, так и в личной жизни. Вадим стал для Андрея не просто учеником, а угрозой всему, что он тщательно создавал и поддерживал на протяжении долгих лет. Вадим пробудил в нём то, что должно было остаться похороненным навсегда. — «И как мне жить? — подумал Андрей, вспомнив картинку, которую нарисовал в раннем детстве: сидящий на полу ошеломленный человек с папиросой в зубах и надпись сверху: «Кошмар, хрен знает, что теперь делать!» — Да если бы Вознесенский был нормальным парнем, я бы, может, попытался с ним договориться, что-то построить. Но на нём ведь пятен не счесть! Даже генерал поначалу был возмущён тем, что в наш корпус попал человек, который ранее пил водку на улице в компаниях беспризорников! Но отличные характеристики и рекомендации всё уладили. Но надолго ли? Начну с ним путаться — точно попаду кому-нибудь на язык! Нет, к чёртовой матери! Ещё не хватало пустить свою жизнь под откос из-за малолетнего потаскуна! Противные усики над верхней губой полагается сбрить, больной зуб — залечить, сухую мозоль с кожи — срезать, а эту придурь — вырвать из души с корнем. Избавляться от всего лишнего — естественная практика». Тишина дома вдруг стала невыносимой. — «Я так сойду с ума. Нужно расслабиться и выпить. И плевать, что завтра на службу», — решил Андрей и крикнул жене: — Лена, я в корчму. Лена махнула рукой в ответ. В её взгляде не появилось ни удивления, ни раздражения. Она давным-давно привыкла к отстранённости своего бедового супруга, как и к тому, что он часто уходил из дома, пытаясь найти утешение в стакане. — Лен, ты не обижаешься? — Нет. Андрей накинул пальто на плечи, вынул бумажник из кармана и достал оттуда несколько крупных купюр, которые затем бросил на стол. — Вот, возьми. Купи себе цветы или ещё что-нибудь. Лена помедлила, её глаза прищурились, будто она пыталась прочесть в поступке мужа что-то большее, чем стремление откупиться, но, видимо, попытка не увенчалась успехом. — Спасибо, Андрей, — наконец ответила она. Андрею захотелось то ли отплюнуться, то ли проблеваться. Но ещё лучше — всё вместе. Он презирал себя за бесконечную фальшь, точно так же, как презирал жену за покорное принятие этой фальши. — Ты довольна? Ещё что-то нужно? — Нет, всё хорошо. Мы с Лизой ни в чём не нуждаемся. Воронцов вышел из дома. Холодный ветер ударил ему в лицо, но не принес облегчения. Жандарм двинулся по пустынной улице, чувствуя, как каждое его движение становится всё тяжелее, а мысли — всё мрачнее. — «Проклятая служба, проклятая жизнь, проклятый Вознесенский!» Корчма, в которую направился Андрей, была местом, где он мог на время забыться, но с каждым разом моменты забвения становились всё короче. Подходя к питейному заведению, Андрей уже знал, что впереди его будет ждать ещё одна бессонная ночь, ещё один круг бесконечного ада. Корчма была полна гомона и смрада — смесь табачного дыма, пота и алкоголя окутала пространство, как густой туман. Андрей вошёл, чувствуя, как его накрывает волна раздражения. Именно в таких местах скрывались все его демоны. Взгляд мужчины тотчас остановился на знакомой фигуре у стойки для заказов. Вадим Вознесенский расположился там с небрежным, но одновременно горделивым видом, словно весь мир был у его ног. Свет от единственной лампы падал на его лицо, подчёркивая резкие черты, чувственные губы и горящие изнутри голубые глаза, которые, казалось, могли просверлить любую душу до самого дна. Сердце Андрея пропустило удар. Он знал, что должен уйти, ибо так будет лучше для всех, но что-то внутри — возможно, извращённое желание наказать себя, — заставило его задержаться. — О, кого я вижу! — с усмешкой начал опытный жандарм. — Вадим Вознесенский! Вы опять пришли продаваться? На ночную смену? Вадим вздёрнул подбородок и повернулся, выставляя напоказ всю свою грациозность. — Андрей Валентинович, какая встреча! На ночную смену, говорите? Если в этом заведении кто-то и торгует собой, то только вы. Не слишком ли часто я встречаю вас, вроде бы приличного человека, здесь, среди тех, кто ищет, кому продать свою душу за пару рюмок водки? Андрей почувствовал, как к его лицу прилила кровь. Ему полагалось заткнуть этого сопляка, а то и набить его ухмыляющуюся физиономию, но вместо этого он испустил жалостливый стон. — Перешёл на личности, парнишка? — А как же иначе? — Вадим начал приближаться к своему оппоненту. Он был ниже Андрея, но одно его присутствие было столь мощным, что во всей корчме, казалось, стало тесно. — Вы любите нападать на тех, кто не может ответить, да, Воронцов? И вы думали, что я опущу глаза и уйду, как хороший мальчик? Чёрта с два! Какой вы жестокий и неотёсанный! — Следите за языком, Вознесенский! Иначе я добьюсь… — Иначе что?! Чего вы добьётесь? Думаете, что сможете меня наказать? Да я подобных угроз за всю жизнь вдоволь наслушался! Воронцов знал только один способ решения больших и малых конфликтов с новобранцами, поэтому рявкнул: — Пятьдесят отжиманий! — С удовольствием. Наблюдайте и наслаждайтесь. Первые пять минут бесплатно, потом — десять рублей за минуту. Да-да, не удивляйтесь. Шоу с элементами обнажения нынче недешевы. Вадим снял пиджак и рубашку, принял упор лёжа, и начал отжиматься с таким упорством, что даже самые циничные наблюдатели мысленно его похвалили. И каждое его движение наносило удар по нервам Андрея. Выполнив приказ, Вознесенский поднялся, но почему-то не поспешил одеться. — Как видите, я справился. Дадите мне новое задание? Или боитесь, что я и его выдержу? — «Мальчишка снова победил в нашей дуэли», — подумал Андрей. Но вместо того, чтобы открыто признать своё поражение, он решил отшутиться. — Как насчёт того, чтобы отметить вашу стойкость? Выпьем? В глазах у Вадима промелькнуло то ли удивление, то ли удовлетворение. Сие предложение дало им обоим передышку. — С радостью. Но имейте в виду, Воронцов, я пью посильнее любого взрослого мужика. Однажды я выпил литр водки и даже глазом не моргнул. — Литр? Я не удивлён. Посмотрим, кто из нас выдержит больше. — Но я точно не потащу вас на себе из корчмы. Максимум — оставлю вам пару копеек на извозчика. — Я ещё поборюсь за то, чтобы вытащить вас отсюда первым. И они направились к стойке, готовые к новому раунду своего противостояния, которое с каждой минутой становилось всё более захватывающим и опасным. *** Андрей и Вадим устроились за грубо сколоченным деревянным столом. Перед ними стояли две бутылки, полные мутной и обжигающей самогонки. Андрей поднял свою рюмку и мазнул взглядом по лицу Вадима. — За вас, Вознесенский. Тост прозвучал как насмешка, коей и являлся. — За нас, Андрей Валентинович, — с ухмылкой ответил Вадим Он тоже поднял рюмку и провёл языком по её краю, отчего Воронцов мгновенно напрягся — что-то в этом простом движении чертовски тронуло его нерв. — Как вам служба, Вадим Дмитриевич? Не жалеете, что полезли в эту кабалу? — Как вам сказать. Меня окружают сильные и красивые мужчины в мундирах, а больше мне ничего не нужно, — засмеялся Вознесенский. Он не мог оторвать взгляд от рук своего собеседника; от этих длинных и крепких пальцев, что сжимали рюмку, как драгоценный артефакт. — Ну понятно. Запустили козла в огород. Андрей закурил, и от этого Вадиму стало совсем не по себе. Прямо перед ним сидел самый красивый мужчина на свете, который каждым своим движением излучал такую уверенность, что было очень сложно наблюдать за этим и не терять голову. — Воронцов, а вы уверены, что сможете выпить больше, чем я? Вдруг вы не выдержите? — Не выдержу? Мальчик, я за всю свою жизнь выпил столько, что ты и представить себе не можешь. Поспорим, кто первый свалится под стол? — «Как же он чертовски хорош, когда курит», — подумал Вадим. Внутри него всё начало плавиться от глухого, почти животного возбуждения. Ему нужно было срочно что-то сделать с этим. Андрей, словно почувствовав перемену в обстановке, выпустил дым прямо в лицо своего ученика. — Дайте прикурить, Андрей Валентинович, — попросил Вадим, и Воронцов без лишних слов протянул папиросу к его губам. Вознесенский подался вперёд, сделал глубокую затяжку и откинулся назад. — Спасибо, — коротко поблагодарил он, но его взгляд говорил куда больше. Его правая рука, до этого спокойно лежащая на коленях, начала медленно скользить по внутренней стороне бёдер. Андрей наблюдал за ним из-под полуприкрытых век. — Вы что-то нервный сегодня, Вознесенский. Водка не по вкусу? — Я? Нервный? — пальцы Вадима жили своей собственной жизнью и потому быстро оказались ближе к тому самому месту, где всё трепетало от каждого движения. — Нет, вам кажется. — Положите руки на стол. Совсем себя вести не умеете? — А что, если не положу? — Вы трогаете себя, пока я тут рассказываю про грёбаную водку! Вас в самом деле это возбуждает? — Возбуждает. Но не это. Дыхание Андрея сбилось, кровь прилила к лицу, да и не только к нему. Желание прорваться сквозь приличия и устои стало почти невыносимым. — Вадим, это уже даже не забавно. Мы в корчме, мать твою! Все видят! — Пусть видят. Вас только это беспокоит, Андрей Валентинович? — Не только. Меня беспокоит твоё присутствие в главном государственном полицейском органе. А если ты учинишь подобное на важном собрании? После того, как ты разделся в коридоре, я уже ничему не удивлюсь! Пальцы Вознесенского пробежались вдоль пояса брюк, чуть замедлившись, как будто собираясь нарушить последнее табу. Андрей мог лишь наблюдать, как этот молодой человек с грацией пантеры всё глубже втягивал его в свои опасные игры. — Ты не оставляешь мне выбора. Я завтра же поговорю с вышестоящими о твоём переводе, — голос опытного жандарма прозвучал слишком слабо и неубедительно. В глубине души он понимал, что его слова — лишь последняя жалкая попытка удержать себя на краю пропасти. Вадим рассмеялся — коротко, низко, как хищник, что почувствовал свою власть над добычей. — И что вы скажете вышестоящим? Что я не справляюсь со службой? Что не исполняю свои обязанности? Вы же прекрасно знаете, что я — лучший среди новобранцев. Или признаетесь, что не поладили со мной? Что не в силах контролировать свои желания? Воронцов вздрогнул. Вознесенский был прав. Не было ни малейшей причины для перевода. Все его, Андрея, жалобы сводились к одному — к тому, что этот парень выворачивал наизнанку его внутренние чувства. — Ты ошибаешься, мальчишка. Я не тот, кто… Но Андрей не успел договорить. Вадим неожиданно схватил его за руку и грубо положил её на свои бёдра. — Теперь чувствуйте. Тело Андрея в ту же секунду наполнилось яростью, смешанной с таким болезненным возбуждением, что он резко встал, оттолкнув своего ученика к стене. — Ты хочешь игры, сукин сын?! — Эй, вы двое! — раздался командный голос из-за стола слева, за которым сидел крупный мужчина с суровым и красным от алкоголя лицом. — Что вы тут устроили? Хотите выяснять отношения — идите на улицу. Нечего нам, культурным людям, отдых портить! Андрей, который только что был готов сорваться, вдруг почувствовал горячечный стыд. Он был уважаемым человеком, а рядом с этим сопляком за считанные дни превратился в дебошира и посмешище! Как для генералов, так и для здешних забулдыг! — Ты доволен?! — рявкнул Воронцов, смотря прямо на Вадима, который всё ещё усмехался, но уже не так самоуверенно. — Этого добивался?! — Добивался? Да вы сами… — Малец, прекрати провоцировать старших, — попросил тот же самый мужчина. Андрей накинул пальто и направился к выходу. Вознесенский же, ещё пару мгновений постояв неподвижно, последовал за ним. В их дуэли на сегодня был поставлен конец. Два ключевых и главных слова — на сегодня. *** Вадим приоткрыл дверь съёмной квартиры, стараясь не издать ни звука, чтобы не разбудить Лёвушку. В его голове его всё перемешалось: ярость, стыд, вина и мучительное желание обвили его разом, как змея, не давая отдышаться. Прихожая была окутана светом керосиновой лампы. Лёва спал, свернувшись калачиком на своей кровати в единственной спальне, его тонкие руки прижимали к груди старую подушку, словно в надежде найти защиту от мира, который казался всё более жестоким. Вадим снял куртку и направился в ванную. Там он умыл лицо, но вместо ожидаемой свежести почувствовал лишь ледяную пустоту. Ему захотелось выйти вон из собственного тела, как выходят из кухни в коридор, ибо он будто был заключен в чём-то абсурдном и отвратительном. Вадим опустился на холодный пол, судорожно всхлипывая. Это была мучительная, но одновременно долгожданная истерика. Слёзы потекли по щекам жандарма и быстро смешались с каплями воды, что падали с его волос. Андрей. Вадим вспомнил ту ночь — единственную, когда они слились воедино, когда Андрей, такой хмурый и сдержанный, потерял контроль и отдался этому безумию. Пальцы Вознесенского невольно потянулись вниз, и тёплое, привычное прикосновение к собственной плоти смешалось с отчаянной потребностью вновь пережить те самые ощущения. — Чёрт, Андрей… — прошептал Вадим, почти подавившись собственными словами. — Что не так со мной или с ним? Он терзал себя, как дикий зверь, в попытке заглушить душевную агонию. Желание смешивалось со смятением, но это не приносило ни забвения, ни особого удовольствия. Только новые рыдания. Вадим чувствовал, как ломается. Как его жизнь превращается в кашу из боли, утраты и неразделённой страсти. За дверью послышались тихие шаги. Лёва проснулся. — Вадь? Ты плачешь? — Нет, — откликнулся Вадим. — Всё нормально. Иди спать. — Уверен? Хочешь, поговорим? — Точно не сейчас. Давай дождёмся утра. Лёва ещё несколько мгновений постоял у двери, а потом неохотно отошёл, оставив брата наедине с его страданиями. Вадим снова прижался спиной к стене и, задрав голову, прошептал в пустоту: — Твою мать, Андрей, ты меня сломал. Утро пробралось в квартиру серым светом, словно сам город не решался окончательно проснуться. Лёвушка уже суетился у кровати, натягивая штаны. Ему нужно было успеть в реальное училище, и он двигался быстро, хоть и слегка сонно, стараясь не шуметь. Но, в очередной раз взглянув на неподвижное тело Вадима, который с головой укрылся одеялом на своей кровати, Лёва не выдержал: — Вадь, ты чего валяешься-то? Уже поздно! На службу опоздаешь. В ответ ему прилетело неразборчивое бормотание. Вадим весь сжался под одеялом, чувствуя себя хуже, чем любая служебная лошадь после трёх дней без отдыха. Голова раскалывалась, будто кто-то намедни бил по ней молотом. Он и не помнил, когда в последний раз его похмелье было настолько невыносимым. — Вадь, — уже громче позвал Лёва. — Ты встать-то сможешь? Какого чёрта ты вчера опять напился? Обещал же взяться за ум! — Оставь меня в покое, Лёва. Я не пойду на службу. Мне стыдно там появляться. — Что значит «стыдно»? Что ты натворил? Подрался с кем-то? Или что-то разбил? — Нет. Я вчера встретил Андрея… В корчме, — начал Вадим, проглатывая слова, каждое из которых было как отрава. Лёвушка фыркнул и присел на край кровати брата. — Того самого? Ну и что? Погоди, ты сказал ему что-нибудь плохое? Или он тебе? — Да из-за этого я бы не переживал! Мы ранее уже наговорили друг другу с три короба! Я… — Вадим чувствовал, как его лицо горит от стыда, хотя в комнате было чертовски прохладно. — Ты уверен, что хочешь это услышать? — Теперь ты просто обязан удовлетворить моё любопытство. — Я… трогал себя. На его глазах, Лёва. — Чего? В каком смысле? — Ну что ты как маленький! Не понимаешь, о чём речь? — Ааа… — протянул Лёва. Но на его лице, как ни странно, не появилось ни осуждения, ни испуга. Скорее удивление и смех. — Господи, с кем я живу! Как трогал? Полностью, что ли? — Нет, не полностью. Но достаточно, чтобы Андрей заметил. Да и остальные, наверное, тоже. — Ты, Вадим, совсем спятил. Чего это тебе припёрло? До дома подождать не мог? И как твой ненаглядный Андрей на это отреагировал? — Сначала посмеялся, потом рассердился. И я его понимаю! Такой позор! Но я не хотел ничего дурного. Я сделал это просто так, от скуки, чтобы спровоцировать его на ссору. — Получается, ты добился своего. Но это не повод не идти на службу! Извинись перед ним, и делу конец. Скажи, что перепил. В хмельном угаре ещё и не такое натворить можно. Твой Андрей и сам не по десяти божьим заповедям живёт. С чего бы ему тебя сильно хаять? *** Подбирая шаг к главному государственному полицейскому органу, Вадим чувствовал клубящийся холодок в груди; но не от ветра, а от мысли о встрече с Андреем. Это утро было началом чего-то, что он не знал, как объяснить. А может, просто не хотел себе признаваться. Когда Вадим вошел в кабинет, Андрей стоял у окна, глядя вдаль. Серые полосы неба отражались в его глазах, и на миг Вадиму показалось, что этот суровый, сильный человек тоже таит в себе что-то хрупкое, как старый фарфор, покрытый сетью трещин. Воронцов обернулся. Их взгляды встретились, и, к своему удивлению, Вадим не почувствовал враждебности. — Андрей Валентинович, я бы хотел… — начал Вадим. — Вадим Дмитриевич, я бы… Они оба замолкли. Момент затянулся, время сделало вдох и остановилось. — Кажется, мы одновременно решили извиниться друг перед другом, — понял Воронцов. — Начинайте вы. Вадим, осмелев, вдохнул глубже и заговорил: — Андрей Валентинович, простите меня за вчерашнее. Я перепил. Не скрою, вы мне нравитесь, но я понимаю, что это только моя печаль. Я обещаю, что отныне буду держать себя в руках. Никаких намёков, никаких заигрываний. В конце концов, я не хочу, чтобы меня выгнали со службы, а то и сослали в Сибирь. Эти слова прозвучали как исповедь. Андрей смягчился. — Вадим Дмитриевич, служить бок о бок с тем, к кому неравнодушен, довольно тяжело. Я понимаю это лучше, чем вы можете представить. Я поговорю с вышестоящими о том, чтобы вас перевели к другому наставнику. Так будет проще для нас обоих. Я уже пытался это сделать, но, видимо, был недостаточно убедителен. — Нет! — Вадим шагнул вперёд, буквально умоляя. — Не делайте этого, пожалуйста! Мне не нужен другой наставник. Вы же видите, я непростой человек. Кто, кроме вас, со мной справится? Дайте мне ещё один шанс. В этот момент их глаза встретились, и Андрей почувствовал, что этот мальчишка с его дерзостью и отчаянной искренностью оказался куда глубже, чем можно было подумать. — Ладно. Но запомните одно: не навредите ни себе, ни мне. После всё пошло относительно спокойно. Вадим следовал инструкциям, выполнял поручения, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Но какое-то напряжение всё равно висело в воздухе, как гремучее облако, готовое сорваться на грозу. Ближе к полудню, когда Андрей читал рапорт, дерзость Вадима опять дала о себе знать, но Воронцов воспринял это с юмором. — Да я сейчас сяду на ваше место, а вы вылетите отсюда! — бросил Вадим. — Серьёзно? — засмеялся Андрей. — И как вы собираетесь это сделать? Хотя нет, не отвечайте. Лучше назовите основные принципы охраны при усилении порядка на улицах города. — Четыре человека — на каждом перекрёстке, двое у центрального пункта, двое — на смене. Подкрепление поступает из ближайших частей. — А как вы поступите, если нарушитель закона скроется в доме с заложниками? — Тут без напарников сложно обойтись. Сначала нужно окружить дом, затем начать переговоры. Если это не сработает, выслать группу захвата. Заложники в приоритете. — А если дом находится на территории иностранного посольства? Вадим задумался лишь на секунду. — В таком случае мы обязаны уведомить консульство и действовать через их посредничество. Без их разрешения — ни шагу на чужую территорию. — Вы молодец, Вознесенский. И знаете, что я вам скажу? Я не стану передавать вас другому наставнику. Вы меня чертовски забавляете. Таких ещё поискать! Вадим чуть улыбнулся, не веря своим ушам. — Милое, охреневшее создание, — добавил Андрей, и Вознесенский почувствовал, как его сердце пропустило удар, а потом взлетело куда-то к небесам. — Который сейчас час? Может, перекусим? Отметим то, что наше очередное сражение только что разрешилось без кровопролития? — Перекусим? А где? — В кафе за углом. Место, может, и не самое изысканное, но кормят там прилично. *** Когда Вадим вернулся домой, его переполняло редкое чувство удовлетворения. Даже воздух вокруг него словно искрился радостью. Дома горел свет и пахло чем-то приятным. Вадим скинул пальто и шагнул в прихожую, громко окликая брата: — Лёва! Ты не поверишь, что сегодня было! Лёвушка выглянул из соседней комнаты, поправляя вечно растрёпанные волосы. — Господи, что?! Мне уже страшно! — Я думал, что Андрей после вчерашнего даже смотреть на меня не захочет. А он… Он не просто заговорил со мной, Лёва! Он назвал меня милым! Если быть точным, то он сказал: «Милое, охреневшее создание», но я обращаю внимание только на хорошее! Лёвушка прыснул от смеха, быстро прикрыв рот рукой. — «Милое, охреневшее создание»? Да ты ему тоже нравишься! Вадим покачал головой, хотя внутри всё кипело от эйфории. — А потом мы пошли на обед в кафе! Там не было ничего интересного, мы просто пили кофе, но сам факт, что он меня пригласил… — Вадим не договорил. Его внимание запоздало привлекли разбросанные на столе купюры. — А что это за деньги? Откуда? Лёвушка, почуяв опасность, накрыл деньги ладонями, как маленький рыжий дракончик, оберегающий своё скромное сокровище. — Вадь, только не ругайся. Это отец прислал. Радость Вадима будто смыло ледяной водой. — Лёва, послушай меня. Мы не примем от него не копейки. Понял? — последнее слово он выплюнул с такой яростью, что брат отшатнулся. — Ни единой, чёрт подери, монеты! — Не начинай очередной спектакль, — отозвался Лёва, не глядя в побледневшее, как при сильном отравлении, лицо родственника. — Мнимое благородство, неподкупность… Кому это нужно? Он же не целое состояние прислал. Подумаешь, несколько десятков рублей! Что такого, если мы купим на них что-нибудь полезное, красивое или вкусное? — «Что такого»?! Это деньги от человека, который нас ни во что не ставит! Если тебе всё равно, откуда в твоём кармане берутся десятирублёвки, может, ты ещё телом торговать пойдёшь? Или опиум продавать? Лёвушка, поняв, что ссоры не избежать, посмотрел брату прямо в глаза. — Какие у тебя гадкие сравнения! Язык без костей, что хочет, то и лопочет! Этот человек — наш родной отец! Не забывай, что если бы не он, нас бы и на свете не было! И он, в конце концов, купил нам всё, что мы сейчас носим! В том числе, твоё дорогое пальто! — А кто, если не отец, должен одевать своих детей, пока они не покинули дом?! — А что насчёт того, что он дал нам свою фамилию и завидную родословную? Мы не какая-то мелочь! У нас древняя, чистейшая кровь. Хоть мы и не богаты. А родились бы мы в другой семье… — И всё было бы хорошо! — перебил Вадим, не дав оппоненту выговориться. — Ты хочешь закрыть глаза на его скотство из-за того, что по его милости в наших жилах течёт «чистая кровь»? Я большего бреда в жизни не слышал! Какие привилегии лично тебе дала наша фамилия? Да никаких! Погоди, жизнь длинная. Ты еще, возможно, пожалеешь, что родился Вознесенским, а не Ивановым или Плотниковым. — Вадим, ну… Я понимаю твою позицию, правда. Но что теперь, до конца своих дней с ним не общаться? Это как-то не по-человечески. Я уверен, он прислал деньги не со зла. Не потому, что захотел нас унизить. Он, напротив, пытается с нами помириться, но не умеет делать это по-другому. Показывает своё расположение так, как привык. — Пусть он показывает своё расположение таким способом где-нибудь подальше от нас. Мы сегодня же вышлем эти деньги обратно. Все, до копейки! И пусть отец подавится! Сначала выжил нас из дома, а теперь, глянь-ка, пытается подкупить своими грязными грошами! Ни извинений, ничего… Где такое видано?! Если тебе что-то нужно — проси меня! Я всегда здесь, рядом! И Вадим опустился на стул, закрыв лицо руками. Внутри него бушевала буря, а в голове крутилось только одно: как же всё надоело. *** В последующий месяц жизнь для Лёвы утратила всякий смысл. Его старший брат теперь словно находился в другом измерении, где реальность сжималась до одного фокуса — службы. Уходил он рано, возвращался поздно, и единственными свидетельствами его присутствия дома были щелчок замка и лёгкий, почти призрачный аромат парфюма, что растворялся в темноте прихожей. Лёва подолгу лежал в тишине, смотря в потолок, чувствуя, как одиночество медленно, но неумолимо съедает его изнутри. Будто заживо похороненный, он оставался без движения, слушая своё тяжелое дыхание и надеясь, что брат хоть раз поговорит с ним по душам, но тот ложился спать, и всё снова погружалось в безмолвие. В реальном училище тоже всё шло наперекосяк. Одноклассники, заметив, что Лёва стал беднее и одевался всё более небрежно, начали шептаться за его спиной, а иногда и открыто смеяться. Лёвушка не мог ни с кем поделиться этой болью. Он не верил, что брат его услышит. — Вадим, может, сходим куда-нибудь? — как-то спросил Лёва, скромно облокотившись о дверной косяк, когда Вадим в очередной раз собирался на службу. — Потом. У меня сейчас дела, — тот даже не повернул головы, сосредоточенно завязывая галстук перед зеркалом. «Потом» стало его постоянным ответом. Лёва уже не помнил, когда это «потом» наступало. Вадим был увлечён завоеванием чего-то, что Лёвушка не мог понять, но догадывался — это было связано с тем самым Андреем. Новоиспечённый служитель закона из кожи вон лез, чтобы впечатлить своего наставника, и, конечно, в этой игре не находилось места для навязчивого младшего родственника. Лёва пытался вернуться к своему давнему увлечению — лепке фигурок из глины. Раньше этот процесс приносил ему умиротворение, позволяя забыть обо всех тяготах. Но теперь глина лежала перед ним холодной, не поддающейся. Пальцы не подчинялись командам, а образы в голове расплывались, словно туман в осеннее утро. Вдохновение ушло, как и всё остальное в его жизни. Однажды, после очередной ссоры с Вадимом, что разгорелась из-за какого-то пустяка, Лёва почувствовал, что больше не выдержит. Его мысли давно были запутаны, но одна вдруг засияла отчётливо, как свет маяка среди бушующего моря: «Надо сделать так, чтобы Вадим наконец-то обратил на меня внимание. Чтобы он понял, как мне хреново. Да и не только он! Чтобы все поняли!» В сознании юноши начала рисоваться картина: вот Вадим возвращается с работы, как обычно, тихо открывает дверь, и вдруг — видит Лёву. Бездыханного. Младший брат, конечно, не умрёт — просто наглотается таблеток в таком количестве, чтобы его можно было спасти. — «Ох, как он испугается, — с детским восторгом думал Лёвушка. — Сразу побежит ко мне, начнёт звать по имени, а потом будет долго извиняться!» В его голове это выглядело как сцена из драматического спектакля. Даже музыка играла — что-то душераздирающее, чтобы ещё сильнее надавить на эмоции. Лёва взял пачку таблеток, которую давно заметил на полке в ванной. Когда-то они были куплены от бессонницы, но так и не использовались по назначению. Время было подобрано идеально — Вадим должен был вернуться с минуты на минуту. — «А потом мы, возможно, даже помиримся с родителями, — размечтался юноша, демонстративно высыпав медикаменты на журнальный столик в комнате. — После такого-то потрясения! Или хотя бы куда-нибудь сходим вместе! В парк, в кафе… Да неважно!» Он уже готовился проглотить первую таблетку, как вдруг услышал стук в дверь. — Неужели Вадя пораньше вернулся? — вздрогнул Лёва. — Но у него ключ, он бы не стал стучать. Стук повторился. Лёва резко поднялся с дивана и пошёл на звук, забыв о своём отчаянном плане. Когда он открыл дверь, перед ним возник высокий блондин, дико взъерошенный, весь взмокший от бега, с серыми, яркими, как утреннее зимнее небо, глазами. — Здрасьте, — пробормотал Лёва. — Вы, наверное, ошиблись адресом. — Здравствуй, — совершенно невозмутимо ответил незнакомец. — Нет, я не ошибся. За мной гонятся жандармы. Спрячешь меня? — Ч-чего? Незваный гость проскользнул внутрь комнаты и, прежде чем Лёва успел возмутиться, юркнул под кровать. Словно это было совершенно естественно — спрятаться в доме у незнакомого человека, забравшись туда, где обычно валялись забытые носки и клочья пыли. — Что за чёрт… — Лёвушка стоял, чувствуя, как мир вокруг начал кружиться ещё быстрее. Таблетки на журнальном столике были забыты, а новая странная реальность заполнила комнату, словно свежий весенний ветер. В дверь снова постучали. Юноша как во сне потянулся к ручке. На пороге появился мужчина — высокий, мускулистый, с тёмными удлинёнными волосами и выразительными янтарными глазами. — Здравствуйте, молодой человек, — поздоровался уже второй непрошеный визитёр. — Я Андрей Валентинович Воронцов, подполковник жандармерии. Мы ищем одного беглеца. Он скрывается где-то поблизости. Вы не видели никого подозрительного? Лёва едва не поперхнулся собственным дыханием. Это был тот самый Андрей Валентинович, о котором Вадим столько раз говорил! Не только наставник, но и возлюбленный его брата! Человек, чьим мнением старший Вознесенский дорожил больше всего на свете. — Мы можем осмотреть дом? — спросил Воронцов. Лёва прекрасно понимал, что вопрос риторический, поэтому просто сделал шаг в сторону. Андрей и еще пара жандармов вошли в прихожую. — Я никого не видел. Кстати, знаете, с вами служит мой старший брат. Вадим Вознесенский. Он рассказывал о вас много хорошего! — голос Лёвы прозвучал на удивление весело и громко, хотя его душу скрутило в бараний рог от смущения. Воронцов остановился и слегка приподнял бровь. — Правда? И что же он говорил? — Ну… Что вы замечательный наставник, его пример для подражания. И я ему верю. Ведь Вадим всегда говорит правду! А ещё он ответственный… и хозяйственный! — юноша почувствовал, что несёт что-то не то. Но было уже поздно. Андрей Валентинович улыбнулся. Лёва его явно забавлял. — Хозяйственный? — Да! Очень! Он даже шить умеет! И… готовить! Да, он готовит! — с каждой секундой слова Лёвы становились всё абсурднее, но отступать было некуда. — А ещё он стирает штаны и рубашки! Андрей прищурился, и рассказчик чуть не заскулил от неловкости и злости на самого себя. Но самое страшное было ещё впереди. — А ещё Вадим стирает носовые платки, галстуки и кухонные полотенца! А ещё он любит стирать занавески и скатерти! — у Лёвы защипало в носу, а комната поплыла перед глазами. Чтобы не заплакать, он схватил себя за локоть и продолжил: — А ещё он стирает… Тьфу, опять стирка! Да что она ко мне привязалась?! Андрей Валентинович, вы только не подумайте… Кстати, Вадим сам гладит свою униформу! Представляете? Правда, мне его униформа не очень нравится, — с ушами Лёвы творилось что-то невообразимое. Они пылали, от них всей голове было жарко. Сквозь пелену слёз он увидел, как округлились глаза Андрея. — Да, я терпеть её не могу! Какая-то серая, мышиная. Ой, извините, пожалуйста! Из-под кровати раздался смешок, но Лёвушка замаскировал этот звук кашлем. — Никогда бы не подумал, что Вадим такой мастер на все руки! — не сдержался Воронцов. Жандармы за его спиной тоже улыбались. — А ещё… — хотел продолжить Лёва, но Андрей, видимо, решил его пожалеть. — Ладно, молодой человек, мы тут ненадолго. Не волнуйтесь так. Служители закона быстро осмотрели комнату, не заметив спрятавшегося под кроватью беглеца. Когда они наконец направились к выходу, Воронцов бросил последний взгляд на Лёву и, чуть подмигнув, сказал: — Передайте брату, что я теперь знаю, к кому обращаться за стиркой носовых платков. И, конечно, не забудьте про занавески и скатерти. Как только дверь за жандармами закрылась, Лёва буквально рухнул на пол. — Я опозорил Вадима. Я всё испортил! — застонал он. — И теперь у меня будут проблемы из-за того, что я спрятал преступника. И это при брате жандарме! Беглец, поняв, что опасность миновала, вылез из-под кровати и плюхнулся на пол рядом со своим спасителем. — Это было гениально! — произнёс он с улыбкой. — Твоё мастерство по части комплиментов — выше всяких похвал! *** Лёва не успел ничего сказать, как блондин направился на кухню. — Эй! — запоздало очнулся хозяин дома. — Ты что творишь?! Тем временем гость деловито взял в руки графин с морсом и, даже не предложив его своему спасителю, налил себе полный стакан. Лёвушка смотрел на него, широко раскрыв рот, чувствуя, как в груди зарождается странное ощущение — смесь шока, раздражения и… заинтересованности? Что, чёрт возьми, происходит? Кого носит по его квартире? Блондин, не оглядываясь, вытащил из хлебницы батон, отрезал внушительный кусок и намазал его маслом. Движения парня были такими непринуждёнными, будто он провёл в этих стенах всю свою жизнь. — Эй, ты! — снова не выдержал Вознесенский. Сцена была настолько сюрреалистична, что он даже не знал, заплакать, засмеяться или возмутиться. — Ты кто такой?! — Максимилиан Аграновский, — наконец- то представился гость, умудрившись с обаятельной улыбкой пожать Лёве руку, но при этом не переставая жевать бутерброд. — А тебя как зовут? — Лев Вознесенский, — ответил Лёва, сам не понимая, почему его голос вдруг дрогнул. Максимилиан улыбнулся ещё шире, от чего в его глазах мелькнули искорки мальчишеской задорности. Он так искренне наслаждался происходящим, что Лёва почувствовал, как его собственное раздражение отступает на задний план. — И что ты натворил такого, что тебя жандармы ищут? — спросил Лёва, прислонившись к косяку двери и скрестив руки на груди. В его интонации сквозила ирония, но в душе клокотало любопытство. Одна его часть хотела выгнать наглеца из дома, но другая — ликовала, ибо давно искала что-то, что разбавило бы эти скучные будни. — О, ничего серьёзного, уверяю тебя. Скажем так, я одолжил у одного торговца повозку. Ну, знаешь, чтобы прокатиться по городу с ветерком. Торговец, видимо, не оценил мою жажду скорости и поднял шум. А жандармы, как водится, решили, что я — величайший преступник всех времён и народов. Лёва засмеялся. Чёрт возьми, Максимилиан определённо был не из тех, кого он встречал раньше. Его манера говорить, его свобода и легкость — всё это было как глоток свежего воздуха. — Ты серьёзно? Из-за какой-то повозки? — Поверь, жандармы обожают делать из мухи слона. Так что да, из-за повозки. И, конечно, из-за моей неотразимой внешности. — Но ты не можешь здесь оставаться. Вадим, мой брат… Он тоже служитель закона. Он вернётся с минуты на минуту, и если он тебя найдёт, будет скандал. — Это звучит как вызов. Но Вадим ведь ничего обо мне не знает, так? — Наверное. Но это неважно. Ты должен уйти! — повторил Лёва, хотя его голос звучал всё слабее. Он не хотел, чтобы эта вакханалия заканчивалась. Максимилиан был как ветер, который ворвался в его тесненький, уютненький, но донельзя тоскливый мир, и перевернул всё с головы на ноги. Сделал то, что было необходимо. Но прежде чем Лёвушка успел добавить что-то ещё, по коридору раздались шаги. — Это Вадим! В шкаф, быстро! — В шкаф?! — фыркнул Максимилиан, но покорно направился в указанном направлении. Вадим, не сняв пальто, протопал по комнате и хлопнул брата по плечу: — Лёвушка! У меня для тебя сюрприз! Лёва вздрогнул и «зажал» дверь шкафа взглядом, будто желая силой мысли удержать её от внезапного открытия. — Ты идёшь со мной на день рождения! — провозгласил Вадим. — Мой сослуживец Пашка сегодня собирает всех! Музыка, угощение, да и просто отвлечёшься. А то ты совсем дома закис. — На день рождения? — лицо Лёвы окаменело, точно брат предложил ему выйти на арену против тигра. — Нет, Вадь, я не могу. У меня много дел. Да и надеть мне нечего. — Нечего надеть? Не выдумывай. Сейчас что-нибудь найдём, — Вадим шагнул к шкафу, ещё не подозревая, какая бомба замедленного действия его ждала. Лёва кинулся на него, чтобы предотвратить неизбежное, но было уже поздно. — Вот твоя парадная рубашка. Вот штаны… Здравствуйте, молодой человек. Ощущение катастрофы разлилось по комнате, как кипяток из перевёрнутого самовара. Глаза Вадима встретились с глазами Максимилиана, который, сидя среди одежды, деловито разглядывал галстук Лёвы. — Э-э-э… Добрый вечер, — ответил гость. — Лёвушка… — начал Вадим с той самой интонацией, которой все старшие братья владеют в совершенстве, — это, случайно, не тот самый «нечего надеть»? Лёва покраснел до корней волос, пытаясь что-то выдавить из себя, но его язык превратился в безжизненную плеть. — По моим стопам пошёл? Мог бы и не прятаться. Ладно, раз такое дело, я пойду. Мне ещё подарок ко дню рождения нужно купить. — Вадь, ты что подумал?! Это совсем не то! Мы только сегодня познакомились! — И почему ты решил засунуть своего нового знакомого в шкаф? Максимилиан потянулся, словно сидел в самом мягком кресле, а не в шкафу, и, не теряя своей очаровательной улыбки, заговорил: — Ожидание катастрофы хуже самой катастрофы. Я расскажу вам правду, господин жандарм. Я, скрываясь от ваших сослуживцев, забежал в первый попавшийся дом… Лёва судорожно сглотнул. Он боялся, что брат начнёт вопить на всю комнату, а потом — на весь квартал. Но Вадим молчал. — Понимаете, — продолжил Максимилиан, всё ещё развлекаясь с галстуком, — дело было так: я, совершенно случайно «одолжил» одну повозку. Я не собирался её красть! Просто хотел прокатиться по городу, насладиться видом, свежим воздухом. Но хозяин повозки оказался малодушным и очень нервным человеком. Поднял крик, вызвал жандармов, и всё превратилось в довольно забавную погоню. — Повозку, говорите? — заговорил Вознесенский-старший. — Это вам не шутки. Лёвушка, ты втянул меня в сложную ситуацию. Лёва схватил брата за рукав и начал отчаянно шептать: — Вадь, не арестовывай его! Он не хотел ничего плохого! Давай проявим снисходительность. Это же не ограбление века! Вадим посмотрел на брата, потом снова на Максимилиана, который уже отложил галстук и теперь внимательно разглядывал полку для шляп. — Лёвушка, ты с этим проказником-то аккуратнее, — протянул жандарм. — А вам, молодой человек, не пришло в голову просто попросить повозку? — Но ведь это не было бы так весело! — отозвался Максимилиан. — Веселье — только половина дела. Ладно, так и быть, отпущу вас. Но если я ещё раз услышу о какой-нибудь повозке, у меня в рапортах появится ваше имя. Максимилиан тут же вскочил, вытянувшись по струнке, как новобранец перед офицером: — Честное слово, господин жандарм, больше ни одной повозки! Только пешие прогулки и разговоры о высоком! Лёва чуть не рухнул от облегчения. Его однообразная и временами откровенно паршивая жизнь внезапно приобрела новый оттенок — яркий, дерзкий и до ужаса увлекательный. *** Спустя пару месяцев после своего крайне необычного знакомства Лёвушка и Максимилиан стали практически неразлучны. Каждый день приносил им что-то новое: новые места, новые эмоции, новые грани их собственных характеров, которые они открывали друг в друге. Максимилиан был похож на пламя — живой, неугомонный и немного опасный. Лёвушка же по сравнению с ним походил на ручей — неспешный и глубокомысленный. Вместе они создали странный, но гармоничный тандем. Лёва часто смеялся, вспоминая свою прошлую жизнь — серую и противную, как застиранный платок. Теперь же его дни были совсем другими — Максимилиан привнёс в них азарт. Они вместе исследовали закоулки города и заброшенные здания, каждый уголок которых шептал о давно ушедших временах. — Слушай, Лёвушка, а ты не боишься привидений? — с подначкой спрашивал Максимилиан, заходя в полумрак старого особняка, где паутина висела гирляндами, а половицы жалобно скрипели под ногами. — Привидений? Нет, — отзывался Лёва, хотя ощущал холодок в душе. — Даже если одно из них решит побеседовать со мной, я с радостью соглашусь. Хотя, если честно, в последнее время ты мне куда интереснее любого духа. Они также посещали театры, выставки и прочие культурные места и мероприятия, стараясь впитать в себя как можно больше красоты и искусства. — Ставлю пять рублей на то, что актёр справа вот-вот чихнёт, — говорил Максимилиан, сидя на премьере очередного спектакля. Лёва смеялся. Рядом со своим новым другом он вообще стал очень смешливым — хохотал до колотья в боку от каждого пустяка. Актёр действительно чихал, а Максимилиан выпрямлялся в кресле с видом победителя. — Видишь? Я угадываю лучше, чем играю в покер. И Лёва очень удивился, узнав, что Максимилиан происходил из очень богатой и строгой семьи. — Мне кажется, что жизнь в моей семье — это бесконечная театральная постановка, — однажды разоткровенничался Аграновский. — Все роли распределены, и никто не выходит за рамки своей. Мать — холодная и отстранённая, как зритель на балконе, отец — вечно занят, как драматург, которому плевать на актёров, а дед… Ох, дед — настоящий тиран, мрачный директор театра, что заставляет всех плясать под его дудку. Мы живём все вместе, в роскошной трехэтажной усадьбе. Я бы не назвал свои отношения с родителями плохими. Они просто… никакие. Я знаю, что они не испытывают ко мне злости или презрения, что всегда придут на помощь, если понадобится, но так же знаю, что никогда не стану для них по-настоящему своим. Я как инородное тело, сумка без ручки — и нести тяжело, и выкинуть жалко. — Что значит «не стану своим»? — удивился тогда Лёва. — Ты ведь уже их, родной. — Нет, — горько усмехнулся рассказчик. — Мне кажется, что я подкидыш. Возможно, я был сыном кого-нибудь из рано умерших дальних родственников Аграновских, и меня приютили и записали на эту фамилию из чувства долга. А возможно, моя мама двадцать лет назад изменила отцу — и вот он, я. Подобные мысли нельзя озвучивать вслух, но ты ведь никому не расскажешь, правда? Я всегда чувствовал себя чужим, всегда отличался. А родители всегда это понимали. — Но даже если ты действительно неродной им по крови — неужели это так важно? Ты прожил с ними всю свою жизнь! Получается, ты такой же их ребёнок… — Такой, да не такой. Я не плохой, не злой, не каверзник, не обманщик, не негодяй. Я ни с кем не ссорюсь, никому не делаю дурного. Но я просто неугоден. — А почему ты не уйдёшь от них? Максимилиан тогда тяжело вздохнул, задумчиво крутя в пальцах билет от спектакля, который они только что посетили. — Дед не позволяет никому из нас покидать имение, — юноша бросил взгляд в сторону, будто опасаясь, что этот самый дед сейчас выйдет из-за ближайшего дерева. — Надо что-то придумать, — начал подбирать слова Лёва. — Может, тебе жениться и перебраться на территорию супруги? Конечно, так не принято, но… — Если я захочу жениться, мне нужно будет привести невесту в усадьбу. Показать её всем членам семьи, как товар на рынке. И если она кому-то не понравится — о браке не будет и речи. А если её все одобрят — она поселится в комнате на третьем этаже. — Получается, с этим совсем ничего нельзя сделать? — Единственное, что может прервать этот замкнутый круг, — смерть деда. Но тот, кажется, будет жить вечно. Он как настоящий упырь — высасывает жизни из всех вокруг, а сам остаётся бодрым. — А твой отец? Он никогда не пытался бороться с ним? — Пытался. Я запомнил один случай: отец захотел купить дом в другом городе. Не слишком далеко, но достаточно, чтобы вести свою жизнь отдельно от усадьбы. Всё шло хорошо, даже документы на новое жильё оформили. Но когда дед обо всём узнал, то распорядился продать этот дом другой семье за сущие копейки. Каждый раз, когда отец хотел что-то изменить, дед его унижал так, что у него не оставалось сил на сопротивление. Лёва долго молчал, пытаясь осмыслить услышанное. — Как можно жить в такой клетке?! Ты ведь как пламя, а тебя изо всех сил пытаются затушить! Максимилиан будто осознал, что наговорил лишнего, поэтому улыбнулся и забормотал: — Но мы более-менее живём. Мне только в детстве было тяжело, а потом ничего, привык. Если нет возможности изменить ситуацию, нужно изменить своё отношение к ней. В последние пять лет я деда почти не слушаю. Ему нужно что-то говорить — ну и пусть себе болтает. А я всё пропускаю мимо ушей. Смотрю на него, но думаю о своём. — Может, пригласишь меня к себе? Я хоть одним глазком взгляну на этого деспота! — Нет, прости. Деду нельзя знать, что мы сдружились. Ты — Вознесенский. Твой род гораздо древнее и знатнее нашего. А для него это как красная тряпка для быка. Да и сам ты такой… Небогатый, скромный, но с кровью чище нашей. Дед этого не вынесет. Лёва действительно принадлежал к древнейшему дворянскому роду, хотя богатств его семья не скопила. Отец в своё время проиграл много денег в вист и штосс, мать потратилась на благотворительность, и теперь их фамилия жила лишь как напоминание о былом величии. Но знание о «чистоте» собственной крови давало Лёве некую уверенность, которая никак не зависела от количества купюр в кармане. — «Вадим говорил, что однажды я пожалею, что родился Вознесенским, — вспомнил тогда Лёва. — Но я не думал, что это случится как скоро!» — но вслух сказал: — Ладно, плевать! Главное, что мы есть друг у друга. Быть богатым — ещё не значит быть счастливым, да и голубая кровь не приносит радости и лёгкости. Наши судьбы переплелись именно потому, что, несмотря на различия, мы чувствуем друг в друге родственную душу. Вадим относился к новому другу брата настороженно. Максимилиан казался ему чрезмерно сумасбродным. — Лёва, — начал как-то Вадим за вечерним чаем, — прости за вопрос, но тебе не кажется, что твой компаньон очень странный? — Странный? — Лёва поднял брови, пытаясь скрыть раздражение, которое давало о себе знать всякий раз, когда о Максимилиане кто-то говорил в подобном тоне. — Он просто другой, не похожий на тех, с кем ты обычно общаешься. — Он такой бодрый, ему постоянно нужно куда-то нестись и что-то делать. Ты уверен, что он не употребляет ничего запрещённого? — Как тебе не стыдно?! Максим не принимает ничего, кроме чая с вареньем! У него тяжёлая жизнь. Родители холодны к нему, а дед вообще тиран. Вот он и научился всё прятать за весельем. Защищаться от реальности. Понимаешь? — Тяжёлая жизнь? Звучит не очень убедительно. Она у всех тяжёлая. Но это не значит, что нужно вести себя как… Ладно, я не хочу с тобой ссориться. Но будь осторожен, хорошо? Я вижу, что он сильно на тебя влияет. И это может быть как во благо, так и во вред. Эти слова надолго осели в голове Лёвушки, но он старался не поддаваться их давящей серьёзности. Максимилиан стал для него не просто другом — он стал глотком свежего воздуха в мире, где Лёва так долго задыхался. *** Это зимнее утро было странным — по всем параметрам. Даже солнце выглядело уставшим, словно поскользнулось на облаке и ударилось о горизонт. Лёва стоял у плиты, осматривая кухню, на которой царил беспорядок, достойный библейского потопа. Вадим, лениво потягиваясь, бросил взгляд на лежащую на столе манную крупу, явно ожидая, что вот-вот что-то пойдёт не так. — Ты собрался готовить? — спросил последний. — Да, пожалуй, сделаю манную кашу. А то жрать хочется, хоть святых выноси! — Лёва! Нельзя так говорить! — Но ты же говоришь. — А ты не будь как я. Будь лучше. Лёва открыл пакет с крупой, и на его лицо наползло выражение ужаса. Внутри пакета копошились маленькие жучки. — О, нет! — простонал юноша. — Только не это. Вадь, у нас тут колония жучков решила основать независимую республику! — Что ж, жучки тоже любят манку. Но у нас ещё есть геркулес. — Думаешь, там не завелись насекомые эпохи палеозоя? — ухмыльнулся Лёва и вытащил ёмкость с геркулесом из шкафа. Парни заглянули внутрь банки, но вместо свежего, аппетитного овса обнаружили там что-то настолько сухое и жёсткое, что оно бы пригодилось разве что для постройки защитных стен против вторжения вышеупомянутых жучков. — Об такой геркулес только зубы ломать, — заключил Вадим. — Не смотри так на меня, Лёва! Клятвенно обещаю закупить продукты в конце месяца. — Остаётся только молочная лапша. — Но ты ведь хотел кашу, а не лапшу. — Да какая разница? Главное — чтобы в животе не урчало, — с видом философа заключил Лёва и полез за лапшой. Но пакет порвался, и лапша рассыпалась по полу. — Чёрт… — прошептал Лёва, смотря на «лапшовый апокалипсис» у своих ног. — Браво! — захлопал в ладоши Вадим. — Вот настоящее утро Вознесенских! Лёва опустился на корточки, намереваясь устранить беспорядок, но вместо этого в отчаянии закрыл лицо ладонями. Ему вдруг стало так грустно! — Вот так у нас вся жизнь проходит. Мы пытаемся что-то сделать, а всё вокруг падает, рассыпается и разваливается! — Лёв, да ты чего? — попытался улыбнуться Вадим, хотя понимал, что брат в чём-то прав. — Вот ещё, из-за пустяков расстраиваться. Я дам тебе денег, позавтракаешь в кафе. — Да не хочу я идти в кафе! Мне туда даже надеть нечего! В последнее время Лёва уже не мог смотреть на свой старый гардероб. — Ты хочешь, чтобы я купил тебе новую одежду? Но ты же знаешь, у меня в кошельке не густо. — Но ты сам запретил мне брать деньги у родителей! И как мне справляться? Я не могу ходить в старье! Мне стыдно перед… — Лёва едва не сорвался на слово «Максимилианом», но передумал и выразился нейтрально: — людьми. Вадим достал из кармана пачку папирос и щёлкнул зажигалкой. — Перед людьми, говоришь? А может, дело в твоём компаньоне? Ты не влюбился ли? — Вадь, что у тебя за язык? — забормотал Лёва и покраснел точь-в-точь как варёный рак. — У нас просто мужская дружба! Вадим курил, разглядывая младшего брата, как подозреваемого на допросе. — Я ежедневно вижу мужскую дружбу на своей службе. И знаешь, что? Она совсем не похожа на ваши отношения с Максимилианом. Лёвушка опустил глаза в пол, явно не желая продолжать эту тему. — Дело не в Максиме! Он не скажет мне ничего дурного, даже если я приду на встречу с ним в половой тряпке! Он тактичный и добрый. А вот в училище надо мной смеются! С лица Вадима мигом сползла улыбка. — Смеются? Почему ты не сказал мне раньше? — Я не мог. Мне было очень стыдно. — Я это так не оставлю, — Вадим пошёл к вешалке в прихожей, достал кошелёк из кармана своего пальто и, пересчитав все имеющиеся там деньги, протянул Лёве пятирублёвую купюру. — Держи. Больше дать пока не могу, но, обещаю, вскоре я найду способ одеть тебя так, что ты станешь местной знаменитостью. Лёва сразу просиял и кинулся к брату, обняв его так крепко, что тот чуть не выронил папиросу. — Спасибо, Вадь! Ты лучший! В этот момент раздался негромкий стук в дверь. — Кажется, твой друг пришёл, — понял Вадим. — Вадь, я сегодня не пойду на учёбу. Можно? — жалостливо спросил Лёва, и Вадим уставился на него так, словно тот сказал, что хочет покорить северный полюс верхом на корове. — С чего ради? — Я хочу отдохнуть. А заодно, купить новую одежду. — А Максим тоже решил прогулять? Лёв, он плохо на тебя влияет. Это всё… — Вадим прикусил губу на полуслове, попытавшись заглушить собственную обеспокоенность. — Ладно, чёрт с тобой, я ведь тебе не строгий отец. Не хочешь — не ходи. Но только пообещай, что вечером хотя бы учебник откроешь. — Да обещаю я, обещаю! Лёва поспешил к двери, а Вадим вернулся к столу, затушил папиросу в пепельнице и поглядел на остатки лапши на полу. Не уборку не осталось времени, ему пора было на службу. Туда, где был Андрей. Тот человек, который разрывал его душу на части. Влечение и неприязнь в их отношениях сплелись, как корни старого дерева, проросшие сквозь камни. И каждая попытка разрушить это переплетение, напротив, усиливала их взаимную зависимость. *** На улице словно кто-то рассыпал серебристые конфетти. Город был покрыт зимним одеялом, на котором не виднелось ни одного пятна — такая чистота, что даже дышать хотелось тише, лишь бы не потревожить эту идиллию. Даже мороз не кусался, а только пощипывал за нос и обнимал за плечи, приглашая к долгим прогулкам по аллеям парка. Кабинет Андрея оставался строгим, но уютным, как старинный флигель, где всё находилось на своих местах. Массивный стол был завален бумагами и тетрадями, лишь в углу скромно приютились баночка икры и буханка хлеба, книжные полки — забиты газетами и журналами. В прохладном воздухе витали ароматы кофе, табака и пыли. Сама зима кралась в это помещение на своих мягких лапах, оставляя следы инея на подоконнике. Вадим вошёл, даже не постучавшись. Их отношения с Андреем давно перешли ту грань, где формальности имели значение. — Доброго утра, — улыбнулся Вознесенский и принялся снимать пальто. — Пусть день будет наполнен радостью, а всё желаемое исполнится. — Неожиданно, — поднял голову Андрей. — И вам доброго утра, Вадим Дмитриевич. — Так это я не вам пожелал, Андрей Валентинович. Это я себе. — А мне? — А вам слюнями захлебнуться. Каждое их взаимодействие походило на пируэт на острие ножа — любое движение было опасным, но захватывало дух. Они не могли дружить — оба были слишком яркими, слишком дерзкими, слишком неукротимыми. В кабинете они зачастую вели себя как кошка с собакой, но не переходили черту. Оскорбления и унижения были под запретом, но лёгкие словесные удары оставались их любимым оружием. Жить без этих стычек они уже не умели — как и друг без друга. — Сегодня будем работать допоздна, — сообщил Воронцов, пропустив пожелание ученика мимо ушей. — Нужно заполнить множество бумаг. — Как я этому рад! У меня ведь нет других дел, — Вадим уселся на своё место и облокотился на кипу документов. Вего позе была та безмятежная небрежность, которая могла вывести из себя кого угодно, но не Андрея. — А я предупреждал, что жизнь вне этих стен для нас — непозволительная роскошь. Ещё не жалеете, что решили связать свою жизнь со служением закону? Вадим предпочёл ничего не отвечать. Иногда он в самом деле задумывался о том, что ему не место в главном государственном полицейском органе, но отступать было поздно. Он хотел остаться здесь ради Андрея. Их первая встреча в питейном заведении и все последующие события, видимо, были предначертаны судьбой, а от судьбы ещё никому не удавалось убежать. Вместо этого Вознесенский взял лежащий на краю стола кусок хлеба, намазал его икрой и откусил большой кусок. — Вадим Дмитриевич, — откашлялся Андрей с плохо сдерживаемым возмущением, — это не очень-то культурно. Могли бы попросить. — Зачем эти церемонии между сослуживцами? Я так проявляю свою заботу. Я не могу допустить, чтобы вы ели икру в одиночку — вдруг вам станет плохо от переизбытка роскоши? — с этими словами Вадим потянулся к кружке, в которой Андрей заварил кофе. — Ой… — сделав глоток, он поморщился, точно хлебнул воды из лужи. — Перекус-то у вас всем на зависть, Андрей Валентинович, а кофе — и врагу не пожелаешь! — Хотите — сами сделайте себе нормальный кофе, — Андрей откинулся на стуле, смотря на своего оппонента так, будто тот был щенком, беснующимся вокруг миски. — Да и сделаю! Вашу бурду я точно пить не буду! Ещё не хватало желудок угробить! И вообще, постирайте свой мундир. А то ходите как обосранный. На груди, вон, пятно. Какой-то вы неухоженный! Жене выговор сделайте. Андрей засмеялся, тактично прикрыв рот ладонью. — С вами, Вадим, служить хоть и тяжело, но очень весело. Идёшь сюда и никогда не знаешь, что день грядущий готовит! — Это вы меня похвалили или так, между прочим? — Вадим снова откусил бутерброд. — А если честно, Андрей Валентинович, вы вообще хоть раз кого-то хвалили? — Давайте приступим к бумагам. Это у нас что? Ага, рапорт по делу Лебедева. Что-то мне подсказывает, что вы опять напутали с датами. — Да я замечательно пишу рапорты! Подумаешь, перепутал дату допроса с датой ареста! Этого бы не случилось, если бы вы не болтали мне под руку! — Вадим Дмитриевич, если начальство увидит, что у нас допрос был на следующий день после ареста, нам устроят весёлую экскурсию в дисциплинарный отдел. Давайте, исправляйте! — Ладно. Но только ради вас, Андрей Валентинович. Вадим принялся заполнять бумаги, но тут в кабинет, постучавшись, вошёл генерал Смирнов. Высокий, с густыми, но аккуратно постриженными седыми волосами и тонкими усами, он посмотрел на обоих мужчин с таким видом, будто те ему задолжали за десять лет вперёд. — Что здесь происходит? — басом спросил визитёр. — Вечно у вас какая-то возня, как у кошки с собакой! Я хоть раз застану вас спокойно работающими? — Так мы это нарочно делаем, — отозвался Андрей. — Чтобы нашим сослуживцам было, что обсуждать. Вон, под дверью уже очередь образовалась — все ждут, когда мы с Вознесенским опять сцепимся. — Ладно, вот бумаги. Не забудьте о докладе, — генерал развернулся на каблуках и пошёл к выходу, бросив на прощание: — Воронцов, пожалуйста, следите за своим подопечным. Иначе у меня волосы на голове совсем поседеют. Как только дверь за Смирновым закрылась, Вадим театрально закатил глаза. — Вот старый пень! Ему давно на пенсию пора, а он всё играет роль мундирного Наполеона. — Пенсия? Да он недавно новую квартиру купил. Интересно, как ему это удалось при одном жаловании, — Андрей, пододвигая бумаги, заговорил тихо, почти заговорщицки. — Ага, новую квартиру? Ну-ну. Наверняка нашёл способ обойти бюрократию, может, взял у кого-то взаймы. Или продал душу. А мне придётся ещё лет двадцать выслуживаться — глядишь, тогда и накоплю на комнату с видом на помойку. — Продал душу, говорите? Да кто бы её купил? Душа у него, как казённый патрон — дешёвая и везде по стандарту. Вознесенский принялся за новый рапорт, но его сосредоточенность прервал громкий урчащий звук, донёсшийся из глубины его желудка. Андрей приподнял уголки губ. — Вадим Дмитриевич, что это за симфония прозвучала? — Это просто голод, Андрей Валентинович. Один бутерброд — это не еда, а предисловие к трагедии. Я уже забыл, когда в последний раз нормально завтракал и ужинал. — Что же вы сразу не сказали? Пойдёмте в кафе, позавтракаем. Вадим прикусил чернильное перо и посмотрел на своего наставника с хитрющей улыбкой. — Андрей Валентинович, вы уже не в первый раз приглашаете меня в кафе. Я ведь могу подумать, что я вам нравлюсь. Андрей в ответ лишь отмахнулся. — Я часто ем с теми, кого обучаю. Это часть программы. Ничего личного. Но внутри Вознесенского что-то оборвалось. Точно холодная волна разом смысла все его иллюзии. Значит, с другими Андрей тоже завтракает и обедает? — «Успокойся, это было до тебя, — подсказал Вадиму здравый смысл. — Сейчас у него нет времени на кого-то ещё». Но это оказалось слабым утешением. Пока, может, у Андрея и не было никого больше. А потом? Вадиму стало дурно. Он был готов на всё, чтобы эти обеды и завтраки принадлежали только ему. — Пойдёмте, что ли, — пробормотал Вознесенский, скрыв за будничным тоном все свои эмоции. Когда Андрей и Вадим вошли в кафе, их сразу узнали. Приветливый официант склонился в почтительном поклоне. — Доброе утро, господа! Как обычно? — спросил он и особо внимательно поглядел на Вадима. Ранее он уже наблюдал, как этот парень выходил из себя за столом, превращаясь в маленький гастрономический ураган. — Доброе утро. Да, принесите, пожалуйста, две тарелки супа, мясной пирог и крепкий чай, — ответил Андрей. — Но вы за всё заплатите, да? — прищурился Вадим. — А то у меня денег нет. Воронцов кивнул и сел за ближайший столик. Вадим расположился напротив, закинув ногу на ногу, но вернулся к привычному для себя хаотичному состоянию, когда ему принесли еду. — Андрей Валентинович, — начал юноша, старательно пережёвывая кусок пирога, — мне всё-таки безумно интересно, почему ваша супруга не заботится о вашем внешнем виде? Первым желанием Андрея было обрубить этот разговор на корню. А вторым — напротив, наконец-то высказаться. Воронцов знал золотое правило «перед тем, как излить душу, убедись, что сосуд не протекает», но ему что-то подсказывало, что Вадим как раз годился на роль такого «сосуда». Да, его ученик — грубоватый, нервный, распущенный, но не подлый. Он способен накричать, подраться и устроить небольшой апокалипсис, но не разболтать чужие тайны. — Не говорите о моей жене в таком тоне, — попросил Воронцов. — Она хорошая женщина. Просто… — Просто что? — Вадим подался вперёд, сверля своего собеседника взглядом. Андрей повернулся к окну. На улице снежинки кружились в холодном танце. — Нам не нужно было вступать в брак. Когда я на это решился, мне было двадцать шесть лет, как и Лене. Мы оба понимали, что запрыгиваем в последний вагон, что если мы не сделаем этого сейчас, все вокруг продолжат считать нас незрелыми и несостоявшимися в жизни людьми. Вадим слушал молча, чувствуя, как в голосе Андрея зазвучала горечь прошлых лет. — Мы с Леной никогда до конца не понимали друг друга, — продолжил Воронцов, опустив взгляд на кружку с чаем, которую крутил в руках, как священный сосуд, который мог дать ответы на его вопросы. — Но она быстро забеременела, и стало уже не до раздумий — пара мы, не пара, ребёнок на руках, а значит, нужно воспитывать. Лена очень хорошая, — повторил он, как мантру. — Но не моя и не для меня. Всё было бы замечательно, если бы мы с ней шесть лет назад наплевали на общество и ограничились дружбой. Андрею стало смешно от своих слов. Не его женщина… «Его» женщины, той, с которой он мог бы обрести счастье, вообще не существовало. В первый год брака Андрей дважды изменил Лене со своим старым знакомым. И оба раза после чувствовал, что вывалялся в грязи, от которой вовек не отмоется. Потом вроде бы смог «остепениться» и «взяться за ум», но появление Вадима снова всё нарушило. Андрей сам не знал, что двигало им в тот вечер. Возможно, он просто перепил, а возможно, перед Вознесенским было нереально устоять; особенно когда тот сам пошёл к нему в руки с той изящной небрежностью, которой всегда отличался. — Лена чувствует, что я никогда не смогу стать для неё настоящим мужем, — сказал Андрей, вернувшись из омута воспоминаний. — И неудивительно, что у неё нет желания заботиться обо мне. Да и вообще, я взрослый человек. Сам могу и одежду постирать, и ужин приготовить. Негоже жену лишний раз тревожить, у неё своих проблем хватает. Он почувствовал укол вины в самое сердце и решил, что после службы купит Лене цветы. Конечно, это ничего не изменит, но… — А знаете что, — вдруг улыбнулся Воронцов, — может, вы постираете мой мундир? Что скажете, Вадим Дмитриевич? Ваш брат говорил, что вы обожаете это дело! Вадим мысленно подобрал ругательства для Лёвушки, который во время своего знакомства с Максимилианом наговорил Андрею всякой чуши, но потом смягчился. — А давайте. Почему бы не сделать полезное дело? — Я заговорил об этом в шутку, но если вы не против… — Я не против. — Надо же, какая взаимопомощь на службе! *** Поздним вечером, когда Вадим вышел из корпуса жандармов, обстановка на улице была уже другой: отовсюду дул пронизывающий ветер, мороз въедался в кости. Шаги Вознесенского были быстрыми и чёткими, но в его душе царило что-то прямо противоположное — мягкое, зыбкое, непонятное. На плечах юноши висел мундир Андрея, и казалось, что исходящий от плотной ткани запах — табака, бумаги и чего-то чистого, почти первозданного — был везде. Сегодня на службе Андрей, как всегда, держался мастерски, но под конец дня, когда они завершили кучу дел, позволил себе расслабиться. В какой-то момент Вадим заметил, как его наставник задремал прямо за столом, положив голову на бумаги. Вознесенский тогда улыбнулся, как будто увидел что-то запретное, и продолжил приводить в порядок документы. Каждая бумага казалась ему символом их странной привязанности, неписаного, но ощутимого закона, что они следовали одним курсом. Уходя, Вадим забрал с собой мундир Андрея, который тот повесил на спинку стула, и не смог удержаться от внутреннего ликования — точно он вступил в схватку с самой судьбой и отвоевал у неё огромнейшую ценность. Когда Вадим открыл дверь дома, ему сразу бросились в глаза отблески приглушённого света, что падали на стены, создавая атмосферу покоя и уюта. На кухне, за небольшим столиком, сидели Лёвушка и Максимилиан. Они пили чай и о чём-то беседовали. — Нет, смотри, здесь нужно сначала решить уравнение, а потом подставить полученные значения, — объяснял Максимилиан. Его пальцы скользили по странице учебника, но взгляд был устремлён на лицо Лёвы. — Как ты это понимаешь? У меня в голове всё крутится и не складывается, — тяжело вздохнул Лёвушка. Максимилиан коснулся его руки, и это движение было полно того трепета, что часто возникает между людьми, которые сами ещё не осознали, насколько важны друг для друга. — А вот здесь ты, видимо, неправильно понял формулу. Тут не просто сумма, тут учитывается ещё и множитель. Вадим почувствовал себя лазутчиком, который исподтишка наблюдал за чем-то очень трогательным, интимным и эфемерным. Варваром, вторгшимся в святилище. Он бы ушёл из дома, если бы не был настолько уставшим и замёрзшим. Это время должно было принадлежать только Лёве и его компаньону; только их теплу и молчаливой, пока ещё неосознанной любви. — «А у меня никогда такого не было. И не будет», — подумал Вадим. Он говорил брату, что влюблён в Андрея, да и сам так считал. Но если копнуть поглубже… Может, это не любовь? А страсть, вспышка, спортивный интерес, когда добиваешься чего-то или кого-то не из-за идеи и желания, а чтобы доказать себе и всем вокруг, что вот, я могу? А даже если и любовь — что от неё толку? У Андрея жена и ребёнок, а у самого Вадима — такое прошлое, что боже упаси. Их история началась с грязи, и это уже не изменить. Они никогда не отмоются и не отмолятся. — Вот она — настоящая любовь, — прошептал Вадим, наблюдая, как Максимилиан передал Лёве книгу и невзначай коснулся его волос. — Искренняя, нежная, чистая, без попыток захватить, сломать и покорить. Та самая, что бывает один раз в жизни, да и то не у всех. А ведь они пока даже ничего не понимают! Вадиму стало страшно. Он знал, как жесток мир, и как легко общественные нормы и предрассудки ломают тех, кто осмеливается следовать своему сердцу. Лёва и Максим были как два неокрепших цветка, открывающихся навстречу солнцу, но что будет, когда на них обрушатся ледяные ветра реальности? — Эй, Вадь, — позвал Лёва, заметив брата, — ты чего там стоишь? Проходи чай пить. — Добрый вечер, ребята, — наконец-то поздоровался Вадим, пройдя на кухню. — Чего допоздна сидите? Максим, ты как домой-то пойдёшь? На нашей улице фонарей почти нет, темнота — хоть глаз коли. Тебя проводить? — Да я… — Максимилиан чуть ссутулился и принялся теребить воротник своей рубашки. — Я не тороплюсь домой. Вадим понимающе покачал головой. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что Максим не хотел возвращаться в родные стены. — Вадь, можно Максим останется у нас на ночь? — спросил Лёва. Его зелёные глаза умоляюще блеснули из-под рыжей чёлки. — Интересный поворот. И где ты собираешься постелить своему гостю? У нас нет лишних кроватей. — Ой, пустяки! Мы уляжемся на матрасах на кухне, — судя по тому, как быстро Лёва дал ответ, эта идея давно крутилась у него в голове. — На матрасах? Но только если вы не будете болтать и мешать мне спать. Лёва воспринял последнее предупреждение как шутку и подмигнул брату, а Максимилиан театрально поклонился, пообещав: — Будем тише мышей. Вадим, всё ещё ощущая неловкость, направился в ванную. Закрыв за собой дверь, он прислонился к стене, а потом снял с плеч мундир Андрея и положил его на край раковины с осторожностью, граничащей с благоговением. В тусклом свете лампы ткань униформы выглядела ещё более строгой и холодной, но до боли близкой. Вадим опустился на колени и прижался лицом к рукаву мундира. Впервые за долгое время он позволил себе отдаться чувствам, которые обычно прятал за язвительными фразами. — «Какой же я идиот!» — промелькнула мысль в его голове, но быстро растворилась, оставив ощущение необъяснимого блаженства. Ткань мундира была холодной, но согревала Вадима лучше всякого камина. Из кухни донёсся смех Лёвы и Максимилиана, и Вадим оторвался от чужой униформы, напомнив самому себе, что в мире есть другие люди и другие жизни, которые продолжались, пока он тонул в своих мыслях. Но эти мгновения были его — мгновения абсолютной, болезненной близости, которую у него никто не отнимет. Когда Вадим вышел из ванны, Лёва и Максим уже возились с матрасами. — «Копошатся, как навозные жуки», — со смехом подумал Вадим и пошёл в единственную в доме спальню, где переоделся, лёг на свою кровать и натянул одеяло по подбородка. Тем временем на кухне Лёва мял край своей простыни, а Максимилиан лежал, подперев голову рукой и смотря в потолок. Пауза в их диалоге длилась слишком долго. — Лёв, хочешь анекдот? — не выдержал Максим. — Хочу, — оживился Лёва. — Идёт как-то мужик по рынку, видит — бабка яблоки продаёт. Подходит к ней и спрашивает… Но не успел он закончить первую строчку, как Лёва разразился хохотом. — Да тише ты! — испугался Максимилиан. — Я ведь ещё не сказал ничего смешного! Вадим вздрогнул, точно на него вылили ведро холодной воды. Стены в доме были тонкими, да и дверь на кухне отсутствовала, поэтому слышимость была прекрасной. — Ребята, вы с ума сошли? — крикнул он. — Ну-ка, быстро спать! — Прости, Вадь, — откликнулся Лёва. Но тишина продлилась недолго. — И вот, мужик спрашивает: «А яблоки у вас сладкие?» — продолжил Максим. — А бабка ему: «Сладкие, как мёд!» А мужик… Лёвушка снова захохотал так, что стены кухни содрогнулись. — Вот черти! — выругался Вадим и решился на последний радикальный шаг: резко сбросил одеяло, встал с кровати и начал застёгивать рубашку. Его движения были почти воинственными, будто он собирался на битву, а не на разборки с двумя вчерашними подростками. Когда он надел штаны и шагнул в сторону кухни, Лёва и Максим синхронно закрыли рты и глаза. Зайдя на кухню, Вадим выжидающе уставился на этих двух «ангелов». Максим не дрогнул ни одной мышцей, даже его дыхание было ровным, как у младенца. Лёва крепко зажмурился, но стоило Вадиму наклониться, как комичная напряжённость этой ситуации начала давить на рыжеволосого юношу изнутри, и уголки его губ неумолимо задрожали. Лёва открыл глаза, встретился взглядом с братом и покатился со смеху. — Я так и знал! — хлопнул в ладоши Вадим. — Недолго ты продержался, актёр. Максимилиан тоже засмеялся, спрятавшись под одеялом. — Ну вы даёте, черти, — цокнул языком Вадим. — Предупреждаю в последний раз, если я услышу отсюда ещё хоть один звук, я продам вас цыганам! Ребята снова расхохотались, а Вадим пошёл обратно в спальню. Он понимал, что ночь потеряна окончательно, но какая-то часть его души растаяла. Может, подобные «приключения» — то, чего не хватало в его пропащей жизни. Когда Вадим лёг обратно в постель, улыбка всё ещё не исчезла с его лица.