перезвони.

***

Пока Серафим думал, что Глеб задерживается из-за попыток обсудить свои условия для продления контракта с лейблом, сам лейбл в лице Слэма уже звонил тому на телефон.  Вопросов много, но главный — почему звонит не Глеб? Но, в целом, уже не впервой.  — Алло, Серафим, здарова, — голос у Сереги всё такой же спокойный и без намеков на злость, что уже хорошо. — можешь приехать к нам? Серафим соглашается и выезжает. 

***

Все вокруг раздражительно грустные. Все пятнадцать человек, собравшиеся в полукруг. И Серафим — в их числе.

Но ему это позволительно.

Ещё, может быть, стоящим неподалёку Андрюше и Фёдору. Но никак не им — этим пятнадцати отродьям, убить которых ему сейчас мешал лишь Андрей, коего не хотелось бы привлекать потом как свидетеля по делу о массовом убийстве.  Все девочки-подружки, среди которых появилась даже старшая сестра Ева — плачут. Показательно так плачут, чуть ли не в истерике бьются. А Серафиму противно.  Юра держит зонт над головой Иры, параллельно о чём-то шепчется с Андреем, промокая насквозь от льющего ливнем дождя. А Серафиму противно.  Кирилл и Серёга едва ли сдерживают слёзы. И даже глядя на это, Серафиму всё так же противно.  «Показуха ёбаная», — думает при себя, а на деле и сам льет слёзы, которые после сливаются с дождём. Иронично.  — ..извини, что недоглядел. — на этих словах Серафим заканчивает и, невесомо коснувшись губами участка лба вокруг выбитых инициалов GBC, отходит от лакированной поверхности.

За ним проходит Кирилл,

За Кириллом — Серёга,

За Серёгой — Андрей,

За Андреем — Саша и Юра.

И так, пока очередь не дойдет обратно до Серафима. — Серафим, я с Федей в машине подожду, если что.. — голос у Андрея приятный, но слышимо хриплый, а во взгляде одно сожаление. Он слабо хлопает друга по плечу, а после уходит вместе со всеми, оставляя того одного посреди улицы.  Ему сейчас это нужнее любой другой поддержки. Обессилено свалившись на колени подобно тряпичной кукле, Серафим переводит взгляд сначала на стянутое грозовыми тучами небо, а после, чуть ниже. 

С чёрного мрамора в ответ смотрел Глеб.

— Мне не дали увезти тебя в Питер, прости. Но я буду навещать тебя здесь.. с Андреем и Федей. Наверное, ты был бы рад видеть их сегодня. Они прилетели специально.. — кажется, сейчас он как никогда сильно понимал тех людей, которых пару раз встречал на кладбищах, навещая своих бабушек и дедушек. Они обычно разговаривали с надгробными плитами и даже плакали навзрыд.. раньше Серафим называл их странными, потому что у самого из близких никто не умирал, только родственники дальние. А сейчас сам сидел на сырой земле, как отбитый наглухо. Сидел и не мог ничего сделать, чтобы унять эту необъяснимую боль, разрывающую сердце всё сильнее с каждой секундой осознания того, что Глеб теперь просто фотография на надгробии.

«А когда я умру, ты заплачешь?»

                 Заплакал. Кажется, единственный из всех правда заплакал, потому что единственный не был виноват в случившемся. Остальные плакали иначе. Будто должны были. Поэтому Серафим и хотел засунуть в этот гроб их всех, лишь бы один Глеб сейчас просто стоял рядом и улыбался. 

Потому что они виноваты, а не он.

Они заставили его вернуться в Москву,  Они давали номера барыг, Они заперли в государственной лечебнице вместо того, чтобы заплатить нормальному реабилитационному центру, когда был шанс, Они, зная, что он не выходит на связь и имея ключи от его квартиры, ничего не предприняли,  Они выжигали в нём все до последнего люмена чтоб заработать, Они манипулировали его слабостями. 

Они, а не наркотики.

«Ну, вот я же кремацию не понимаю пиздец, так что, мне бы хотелось, чтоб меня целым-красивым похоронили где-нибудь в Питере, чтоб тебе ещё недалеко ездить было..»

       

Даже этого Серафим не смог исполнить из-за них. Родители запретили хоронить в Питере. Родители, которые вообще отказались от него. Родители, из-за чьих слов он и сорвался тогда, две недели назад. Родители, которые последние два года, в отличие от Серафима, не знали о нём абсолютно ничего.  Родители, которые даже не приехали на его похороны. Узнав Глеб, что они не пришли, он бы стопроцентно пал бы замертво второй раз.  Потому что даже после всех их слов и действий — он их всё равно любил. 

А Глеба по-настоящему любил только Серафим.

И только он сейчас оставлял — если не всё — то точно половину своего сердца и души возле этого надгробия. 

***

— Сим, заболеешь.. — тихонько зайдя за калитку, Андрей, нагнувшись, становится рядышком и кидает Серафиму поверх чёрного пиджака Федину ветровку. На дворе уже наступала холодная ночь и даже дождь прекратился, сменившись на зябкие северные ветра, от которых Серого трясло точно как брошенного кота. Но уходить он абсолютно не хотел. Или не мог. Может, всё сразу. В целом, без разницы, факт остается фактом — он уже несколько часов просто смотрит на надгробную фотографию и тысячный раз перечитывает ёбаный эпитафий, пытаясь найти в нём хотя бы намёк на то, где может быть Глеб.  Намёк на то, что врачи из реанимации смогли помочь, что дата и время смерти ему только послышались.. Но эпитафий только издевательски молчит, не меняя своей надписи, гласящей:

«Жил для всех,

Жив для всех.»

Глеб бы не написал такой сентиментальной хуйни. И даже от этого Серафиму противно. Почему они настолько плохо его знали? Почему не взяли в качестве эпитафии что-нибудь из его дневников? Ему бы было приятно..

Но им плевать.

***

Через неделю, по традициям, все вещи Глеба раздали желающим.  И желающих хранить этот «хлам», как можно понять, было мало.  Многое досталось Серафиму, а что-то — Еве, старшей сестре.  Серый забрал столько, сколько позволил багаж самолеёта Москва — Санкт-Петербург: черный стратокастер с порванной струной — та однажды вылетела, когда он играл Серафиму, — оставшиеся дневники, тетрадки с песнями, телефон и ещё всякого «по мелочи» вроде десятка металлических сережек в виде крестиков.  По прибытии в Питер даже проколол себе ухо, пообещав носить в нём одну из его сережек.  Дома Андрей помог разгрести оставленные Глебом вещи.  Серафим попросил ничего не выкидывать, а просто «убрать с глаз на первое время», так что, для этого склада они даже выделили отдельное место на балконе. — Слушай, я никогда не видел таких сильных, как ты.. но всё-таки, звони нам с Федей. Если что, встретимся, поговорим.. хоть не один будешь. — с максимальной теплотой тихо проговаривает Андрей, а после, обнявшись, скрывается в лифте. «Я никогда не видел таких сильных, как ты..»