перезвони.

***

Одна из причин, по которой Глеб любит алкоголь и вещества сильнее всего — с их помощью можно хотя бы чуть-чуть подавить в себе возможность разговаривать.  А если Глеб не может разговаривать, то у него не получится тревожить кого-либо своими чувствами, которые как раз и было бы неплохо обсудить..

Но не сегодня. Это точно.

Сегодня.. а точнее, прямо сейчас, он уже беспомощно валяется на полу чьей-то замызганной хаты, с закрытыми глазами пытаясь хотя бы мысленно вернуть себя туда, откуда на кой-то черт ушёл.

И так постоянно.

Потому что никогда нельзя сказать наверняка, что терзает его. Даже самые пустяшные вещи могу превратиться в кошмар, стоит лишь попасть в определенное эмоциональное состояние. А хуже всех забот, страхов и мучительной усталости — это нечто, что ты не можешь объяснить или понять и даже обсудить. Оно просто наваливается и давит, как большой лист металла. И нет возможности его сбросить. Никакой.

У Глеба так с разговорами.

Будучи трезвым, все негативные ситуации он уже привык накапливать в одну огромную кучу, а потом поджигать её абсентом. Или ещё чем покрепче. И забывать. Забывать ровно до того, как накопится следующая такая кучка.  Это неизбежно. По крайней мере будет неизбежным до того, как он не начнет делать хоть что-то. 

Так и прошёл весь день.

Уже даже второй потихоньку уходит.. а Глеба всё нет и нет. Нет утром, нет и днём.. Но вот ближе к ночи наконец раздался еле слышный звук щелчка из дверной скважины. Зашёл он незаметно, точно так же и прошел в спальню, тихонько закрыв за собой дверь. И пока Серафим тоскливо листал рилсы в инсте, Глеб уже успел стащить с себя двухдневную и, откровенно говоря, уже провонявшую насквозь зипку, а после, оставшись в одной только чёрной майке и уже нехило потёртых адиках, свалиться мимо кровати с громким, характерным тому звуком.  Из-за этого даже Серафим чуть ли не с дивана улетел от испуга. Поэтому, дабы ненароком не надумать лишнего, приходится всё-таки покинуть зал, а уже спустя пару секунд, открыв дверь в спальню, заметить на полу это кудрявое недоразумение и выдохнуть с облегчением.. — Пиздец ты меня напугал.. — Бля-ять.. — совсем обречённым стоном протягивает Викторов, на полу съеживается в клубок и, отвернувшись от Серого, ноги к груди поджимает.  Из этого складывается ощущение, будто он не знал, что Серафим будет дома, потому и обращается к нему сейчас с интонацией, будто тот гость какой-то нежеланный. Хотя, кто тут ещё гость, а уж тем более, нежеланный.. — И тебе доброй ночи. — Серафим тяжело вздыхает, облокачиваясь о дверной проём, откуда открывался просто отличный вид на всю комнату. В частности, на лежащего Глеба.  А Викторов, подобно большинству людей из разряда «творческих», со своими — как он привык это называть — странностями.. Поэтому и настроение у него может то меняться как ни в себя быстро, то оставаться в одном состоянии на какие-то периоды. Психолог по этому поводу говорил, что ему надо обследоваться, мол, биполярное, пограничное.. Глеб, в свою очередь, всё ещё считает, что сам способен с этим разобраться.  И "странности" эти, видимо, решили вдруг проявить себя именно сейчас. Хотя, вероятнее всего, это лишь из-за того, что в голосе Серафима он не услышал ожидаемой злобы. Или хотя бы разочарования..       Всё-таки думал, что на него начнут орать ещё с порога — поэтому и не подавал признаков того, что вообще пришел, — а тут вдруг.. слишком родной и приятный на слух голос говорил абсолютно буднично, без какого-либо намёка на ругань.  А обусловлено это весьма просто: Серафим ведь изначально знал, на что идёт, вступая в отношения с Глебом. Знал, что о каких-либо ежедневных отчётах за подобные проёбы и речи не шло. Да и самому совесть спрашивать не позволяла — он знает, что Викторову и без того на мозги чуть ли не ежедневно капают ребята от лейбла.       Глеб всё-таки повернулся обратно лицом к дверному проему, ноги отпустил от солнечного сплетения и, пускай ещё не встал на ноги, но всё же сел в нормальную позу, оперевшись спиной о каркас кровати, стоящей позади себя.  После, ещё с минуту на Серого поглазел, видимо, раздумывая о том, не запоздалые ли это галлюцинации. Но потом, ещё несколько раз моргнув на пробу, всё-таки окончательно убедился, что Серафим, судя по всему, самый настоящий. К сожалению. 

Теперь перед ним стыдно.

И уже через минуту Викторов начинает плакать. Сдаётся.  Точнее, не просто сдаётся: он в моменте буквально ломается и отъезжает кукухой куда-то не туда окончательно.  Иначе никак нельзя было объяснить то, зачем и почему он на коленях подползает прямо к ногам Серафима и, принявшись дёргать за длинные штанины домашних спортивок своими дрожащими пальцами, лихорадочно его имя шепотом тараторит.. И будь Серафим совсем бездушным, то наверняка мог бы свои ещё не отпущенные обиды поставить в приоритет и начать требовать хоть каких-то извинений, но.. пока только присаживается рядом, начиная как можно мягче:  — Ну чё ты.. всё, всё, иди сюда, Глеб..  Викторов же в ответ уже даже ничего сказать не осмеливается. Только лишь рывком с места подрывается и, точно бешеный, обнимает как не в себя крепко. Да так, что ногти аж в Серафимовы предплечья впиваются по ощущениям.  И теперь, по всей комнате громко распространяются только его всхлипы сквозь заложенный нос и, вкупе с ними, ужасно рваное дыхание, через которое он пытается сложить звуки и буквы в единые слова. Но не получается — на выходе предложения все равно распадаются в звуки нескончаемого и уже откровенно истерического плача. Про себя Серафим выносит вердикт — какие-либо разговоры стоит отложить на попозже.. пока главной целью было попытаться успокоить. Хотя, вроде бы, сам дел-бед натворил, так теперь ещё и рыдает в плечо, пока ему в ответ лишь кудри поглаживают и в висок целуют осторожно, только бы не спугнуть..  Но даже так Серафим не помогает.  Слёзы беспомощно катятся по обесцвеченным щекам и впалым скулам, точно как поток безудержного ливня, внезапно окатившего его хрупкую душевную организацию тёмным, тревожным туманом. Взгляд его, застланный слезами, искал поддержки в серых глазах напротив, но обнаруживал там лишь отражение собственного страха и беспомощности. Сердце билось так сильно, что казалось, будто оно норовило вырваться из грудной клетки.  — Прости меня, прости.. — лихорадочный шепот Глеба звучал точно как мольба об искуплении перед батюшкой в церкви.  И сейчас он точно был готов повторить это ещё сто — и, если Серафим попросит, то даже тысячу раз. Но слова всёравно предательски замирали в горле, задыхаясь то ли от чувства вины, то ли от надуманного себе страха.  Внезапно понимание наводнило его сознание — понимание бесполезности извинений, когда сердце наполнено страхом и паникой, когда слова теряют смысл перед стеной разочарования на лице близкого человека.        Это чувство, конечно, мнимо им самим — Серый ведь ещё даже не говорил, что в чем-то там разочаровывался. Вообще ничего не говорил практически. Но это всё равно не мешало Глебу считать об обратном и представлять, как Серафим уже от него отказывается, как отказывались другие.  — Ну извини, пожалуйста.. — панически зарываясь носом в чужое солнечное сплетение, все громче и истошнее он повторял извинения. А Викторова любят, готовы прощать десятки и сотни подобных выходок, помогают чувствовать себя в безопасности просто потому что любят безмерно. — Глеб, блять, всё в порядке, правда, хватит..        Самовнушение, когда дело доходит до Глеба, становится настолько опасным, что, находясь под его призмой, он перестаёт слышать без исключительно всё хорошее.  Только видит статичную картинку перед закрытыми, зарёванными глазами: Москва, дом, зима в самом расцвете сил, скоро день рождения — и его оставляют одного из-за очередного срыва.  Оставляет самый дорогой человек и оставляет абсолютно бесповоротно, а кроме повторяющихся общений о том, что больше не будет, он никак не может его остановить. И человек правда уходит, отобрав у него последнее желание существовать.

Сейчас таким человеком ему казался Серафим.

Непонятно почему, но, несмотря на все его жесты, Викторов всё равно думал, что тот отвернется от него, как только он перестанет плакать. Мол, вот успокоится — и с ним больше нечего ловить будет. Будто бы груз с плеч свалится. Глеб, в принципе, всегда ощущал себя невыносимым грузом на чужих плечах.  А во время панических атак, когда ему кажется, что он умирает, и от этого воспоминания того, как сам совершал самое эгоистичное, что только мог бы, пулями стреляют прямо в голову, пытаясь надышаться перед смертью, это ощущается особо сильно — то есть, своя собственная грузность ощущается. 

Сейчас так же.

Только почему-то стреляют далеко не все воспоминания, а только те, когда он бросал Серафима.

В полиции, на даче, на квартире, да даже в Москве..

Но внутренне он, конечно же, говорит себе, что уже не такой и таким никогда не будет, раз уж осознает проступки прошлого. А потом опять вспоминает студию и то, как забил на всё вокруг, кроме того, что тогда было интересно ему самому. Совсем недавно же было. И, видимо, как раз на почве этого, рёв лишь усиливается, переходя во что-то уже крайне бесящее и истеричное.  Только теперь он уже не лезет носом в Серафимову душу, а руки ему от ладоней до кистей исцеловывает припадочно, всё бубня своё озабоченное: «извини меня», добавляя ещё и заезженный самим собой вопрос:   — Ты теперь оставишь меня?.. А Сидорин на удивление всё такой же спокойный.. через какое-то время даже умудряется словить в ладони чужое заплаканное лицо: пальцы аккуратно держат подбородок, а он сам прямо в помутневшие карие глаза заглядывает, свободной рукой слёзы вытирая и сопровождая это всё до невозможности непривычно нежным: — Вот об это хуйне даже не думай. Я тебя очень-очень люблю, Глеб, я буду рядом столько, сколько потребуется. Честно-честно.  Это наконец заставляет Глеба заткнуть свои нескончаемые хлюпанья и хотя бы попытаться послушать, что ему говорят. Правда, в связи с ужасной головной болью и заложенными ушами, услышать чужую речь получается, конечно, не особо отчётливо, но хотя бы так. Ещё какое-то время Викторов молча вглядывается в лицо напротив своего, видимо, пытаясь найти там надуманное собою разочаровании или хотя бы обиду, но в итоге замечает лишь родное спокойствие, коим именно Сима и отличался от других.  И какая-то толика его спокойствия всё же передается и Глебу: он последний раз шепчет неразборчивое «извини», следом, наконец замолкая.  Глубокий вдох, — Я тебя тоже люблю, правда, — выдох. Голос уже не так сильно дрожит, а он больше не задыхается в слезах. Только трясётся мелко, на отходах от, судя по всему, случившейся только что внеочередной панической атаки. — Я так.. — уже было хочет вновь завести шарманку про «я так больше не буду», но в моменте фраза вызывает триггер, заставляя заткнуться и тут же сменить фразу на: — я не должен был так делать, просто.. мне было обидно. — Давай тогда, чтобы подобной хуйни в будущем избежать.. ну, сразу будем такие моменты обсуждать, хорошо? — как можно аккуратнее отвечает Серафим.  Выбравшись из чужих рук, Глеб всё-таки остепеняется и обратно рядышком с Сидориным садится, кудрявую голову на плечо укладывает и, незаметно взяв за руку, тянет совсем уставше:  — Хорошо.. давай завтра поговорим уже.. Серафим кивает и, поцеловав в щёку в знаке некого примирения, поднимается с пола. — Надеюсь, сегодня спишь со мной?  — Да я теперь всегда буду только с тобой спать блять, — потихоньку восстановив сбившееся дыхание, он всё-таки и сам в себя приходит.  Опять чужую руку целует в лицевую сторону с перекрытой татуировкой кота, но теперь уже явно не нервозно, а мимолётно и привычно нежно. Просто как незаметное проявление своей тактильности. Соскучился.. и, откровенно говоря, понежиться уже хочет на самом деле.. — Всегда-всегда. Типо, нет, вообще, я везде с тобой буду. — Ой-ой, какая прелесть.. — Серый коварно лыбится и подаёт руку Викторову, дабы встал уже наконец. На полу совсем депрессивно как-то.  — Ну, честно, правда, блять, я больше никуда не хочу отсюда уходить.. никогда нахуй.  — Ты реально просто не представляешь, где я ночевал.. типо, правда. пиздец. — опираясь на подставленную руку, он всё-таки поднимается с пола и сразу падает на кровать, зарываясь в одеяло и пытаясь отогнать стреляющие воспоминания о том, где пришлось находиться последние сутки. — Мне ещё очки сломали.. Серафим в ответ только понимающе вздыхает,  — Бля, вот это пиздец, кстати.. но ничё страшного, новые купим. — и наконец укладывается рядом, раз уж такая возможность наконец вернулась. — Да? а чё, так можна было?.. — пробравшись через одеяло, он первым к Серафиму в объятия залезает, точно как кот в редких приступах особой нежности.  — Но я не знаю даже, за что больше обидно: типо, за разбитую губу, или за разбитые очки?..  ну, с одной стороны — очки дороже, а с другой.. хуй знает. — Да губа заживёт, а очки купить можно.. и так и так похуй типо, главное — живой, хули. — Но-о.. в твоём случае губы бóльшую ценность имеют, шаришь?  — Нихуя себе.. — Викторов после таких родных около-подкатов уже и сам весь в улыбке тает, — логично, братан, логично..  — Бля, Серафи-и-им.. — Глеб переходит в нападение: из объятий высвобождается и, усевшись обратно в горизонтальное положение лицом к Серафиму, заводит свою шарманку ехидной интонацией..

Нравится играться.

..Да с Серафимом и не такое полюбится..

Поэтому, выбравшись из-под одеяла и, для начала растрепав кудри лишний раз, он, пару секунд погодя для убеждения в том, что вестибулярный аппарат в порядке, приподнявшись, одним движением оказывается уже в сидячем положении чуть выше чужой ширинки. — А я-я скучал, кстати.. — после, подается корпусом вперёд и, дойдя до расстояния нос к носу, уже откровенно порнушным шепотом лепечет. — О-о, прям скучал? — с ехидной улыбочкой и примерно такой же интонацией в издевательской манере уточняет Серафим, ладонями проходясь по шее Викторова с наглейшим взглядом глаза в глаза.  — Вот не представляешь, как.. — в какой-то момент контроль над мимикой всё-таки теряется — и теперь он улыбается совсем несмываемо.  А пока Симовские горячие ладони только начинают разгуливать по шее, у него уже между некоторыми словами ненароком дрожит голос, предательски выдавая то, что находится за этой приторной улыбкой.  — А ты? — И я, естественно. Даже больше, чем ты думаешь.. — Сидорин придвигает его за плечи к себе поближе.  — Прям скучал?..  А Глеб губка та ещё — впитывает ахуенно не только алкоголь, но и Серафимовы фразочки, оказывается. Поэтому, зеркалка к тому летит так же быстро, как и сам Викторов, даже не давший толком ответить, уже лезет целоваться, пока его шаловливые руки под толстовкой уже вверх ползут незаметно. — И я всё равно сильнее. — бубнит прямо в поцелуй Глеб, ибо делать лишние телодвижения и отрываться сейчас было бы пустой тратой времени, а он так не хочет.  Хочет только каждым сантиметром кожи его ощущать сейчас, поэтому, даже и не планирует с места двигаться, а уж тем более, прерывать себя, чтоб попиздеть.  соскучился за бесконечными нежностями, правда. 

Это ли не счастье?

Глеба и вправду едой не корми — дай потискаться. Это уже даже постепенно входит в его будничный список того, без чего он будет ходить с недовольным еблом весь день.  Ну, где-то между пунктами «полистать рилсы» и «покричать на компьютер» уж точно теперь существует и пунктик «обнимашки», с указанием точного времени того, как долго и с какой интенсивностью нужно потискаться для хорошего настроения..  А сегодня потискаться хотелось особо сильно. Причём, видимо, обоим сразу. Понять это было нетрудно — переобнимались всё-таки.. да так, что те особенно горячие поцелуи между своих бёдер Глеб вкупе с влажными вздохами точно навсегда запомнит. И вряд ли теперь захочет куда-нибудь уйти. 

***

Глеб, вставший в двенадцать, даже не будит сладко спящего под пуховым одеялком Серафима, а лишь пару раз щелкает на свой разваливавшийся телефон.  И возвращается к нему, конечно же, нескоро.. Водные процедуры после того, как два дня шароёбился по непонятым хатам, занимают они у него ещё где-то полтора часа.. зато выходит он из ванной комнаты не с таким уж и недовольным лицом.        К тому же, волосы мокренькие, структурированные. Красивые. Даже сам отвык от того, что умеет быть красивым..  А на горизонте к этому времени наконец появляется зевающий Серафим в домашней футболке и с растрёпанными кудрями, заставляя Викторова всего сразу на месте передернуться, будто от электрошокера, вскрикивая очень громким:  — Блять! Чё ты пугаешь так? — И тебе доброе утро.. — зевая, как-то тихо здоровается Серафим, поначалу, явно не выкупая претензии. — Да я ж блять не хотел..  — Хотел, не пизди. — он вытыкает из ушей подсы и проходит в сторону Серафима, — Доброе, да.. будешь завтракать? — уже более спокойно спрашивает.  Выглядит это всё, конечно, как сцена из типичного ситкома.. не хватало только целоваться начать. Но такое спокойное утро Серому нравится явно больше, чем то, что было вчера.  — Спрашиваешь ещё..  — Ну иди за стол тогда, хули стоишь. — ломая все надежды на слащаво-нежные диалоги, быдловато заключает Глеб.

***

Викторов, стуча пальцами по чашке кофе из Яндекс Лавки, оглядывает всего Серафима своими искрящимися глазками — никак налюбоваться не может..  — Серафи-им.. — тянет жалобно, облокотившись о свою ладонь.  — М? — Сидорин откладывает вилку в сторону и поднимает взгляд.  — Ты тако-ой.. — процесс пошёл — и волна ленивого растягивания гласных уже подхвачена. А это значит, что самое время податься вперед корпусом с шаткого стула и, обхватив Серафима за шею, начать расцеловывать его всего по периметру заспанного лица. — хоро-о-оший.. — мычит совсем мягким и приятнейшим голосом, при этом, не отрываясь от процесса исцеловывания чужих татушек на щеках от одной к другой. — Думаешь? — Симу же оставалось разве что плыть в довольнейшеей улыбке и морщить нос от всех этих многочисленных поцелуев..  — Вот не думаю, а знаю, да.. хороший такой ты, просто бля-я.. кошмар.  

Глеб поплыл.

Теперь остается только в губы самым наглым образом лезть, оставляя поцелуи со вкусом ванильного капучино..  — Слушай, мы ж вроде договорились обсудить чё вообще произошло, да?

Такую уютную атмосферу типичного питерского-пидорского утра всё-таки решает прервать Серафим..

Причём, явно не лучшим и не самым ожидаемым образом. Не лучшим, потому что Глеб уже успел подумать, что зализал вину, а не ожидаемым — потому что в мыслях Глеба Серафим никогда не был тем, кто изъявляет первым желание поговорить о каких-либо проблемах. — А.. — в ответ сначала поступает двухсекундное молчание с попыткой осознать, а после, протяжное и страдальческое:  — Бля.. — после которого он всё же усаживается обратно в нормальную позу на стуле, заранее уведя глаза в потолок, дабы, в случае чего, не так стыдно врать было. — а это обязательно?..  — Ну-у.. я тебя не заставляю, но с другой стороны… такое не обсуждать — какая-то хуйня, разве нет? Долго ломать Глеба не приходится — он ломается прекрасно и без чужой помощи. Поэтому, понимая, что в случае отказа от разговора его могут попросту бросить, он быстро сдаётся.  Вдыхает тяжелено, — Да, ты прав, — выдыхает, складывая трясущиеся руки на коленях.  — Я хуёво поступил.. не знаю, чем я думал, — кажется, типичная манипуляция в стиле «я во всём виноват» для быстрого окончания диалога снова рефлекторно пошла в ход. Ничего не меняется — вчера было так же, но эффект усиливался ещё и его слёзными мольбами о прощении на коленях.  — Блять, нет, я знаю.. но это вообще детская хуйня, типо, прям пиздец, нет, это смех.. Глеб снова слишком читаемый, снова во всех ситуациях жертва, везде манипулятор профессиональный, а давить на него примерно настолько же бесполезно, насколько пытаться вылечить алкоголика.. иронично. В общем, везде выкрутится, сука.       Поэтому, Серафим только внимательно выслушивает эту речь, напоминающую чем-то: «я не курил, я рядом стоял, оно само», хотя, в итоге всё же не поддается, продолжая спокойно:  — Ну, это понятно, но.. может, объяснишь? Попытаешься хотя бы.  — Да что объяснять-то, я просто обиделся и блять.. и всё. подумал, что тебе уже похуй и хотел в Москву вернуться, а перед этим, типо, ну.. думаю, ты сам понимаешь. 

Хитра кудрявая чертовка — абсолютно ничего не скажет напрямую.. Сиди и сам додумывай.

Но какой-то прогресс всё-таки виден: он хотя бы начал разговаривать.  Разговаривать, а не сразу же плакать и агрессировать. Хотя, даже сейчас эти наезды в голосе были не до конца заглушены. Но он пытается, честно. — Ну тогда получается.. надо мириться, шаришь? Я же тоже не всегда могу угадать, где хуйню сделал.. — максимально аккуратно и чуть ли не как с ребёнком продолжает Серафим.  — Да, надо.. — надо, определённо. но Глеб сейчас явно не выглядит как человек, который первым скажет «извини». Всё-таки, не настолько ещё прокачал свою осознанность и умение решать конфликты.  — Ну, вообще, мне просто без тебя типо.. грустно было. Я не знал.. блять, до сих пор не знаю, что с этим делать.. — добавляет уже совсем тихо, при этом, нервозно путая в пальцах лямки от спортивок дабы хоть чем-то занять себя и отвлечься от мыслей про то, как же стыдно этот бред сейчас прозвучал.  Слишком уж он привык к тому, что такие чувства обычно либо замалчивались и впоследствии приводили к решению в виде расставания, либо заедались и запивались чем попало. Последний пункт он, собственно, эти два дня и пытался привести в действие, думая, что поможет, как помогало раньше.  — Да я понял.. тогда, получается, извини, если чем-то тебя обидел — даже не на «отъебись» извиняется Серафим, чтобы наверняка Викторова на искренность пробить. — Хотя, тут уже даже я ничё не подскажу.. ну, либо со мной везде таскаться, а такой экспириенс тебе не особо понравился, либо.. хуй знает. — И ты меня.. — всё же додумывается запоздало ответить Викторов, а после, уведя глаза обратно в пол, ещё и добавить совсем жалким шепотом не менее жалкую фразу: — Я хочу с тобой ходить.. — Но, просто, блять.. ну, твои друзья.. я же им не нравлюсь.   — Вот.. поэтому, надо как-то типо отвлекаться, сепарироваться постепенно.. а я не умею. — Бля, ну с чего ты взял, что ты им не нравишься, м? Вот с тем же.. прости-господи, Андреем, та-ак ахуительно на студии общались же, нет? — Ты ведь ничего хуевого не делаешь, чтобы кому-то не нравиться, ну реально, Глеб, харе надумывать. — Серый старается принимать всю свою силу убеждения: голоса не повышает, словечки мотивационные использует, взгляды пытается на себе ловить, чтобы успокоить..  Но Викторов снова перебивает.  — Да меня все вокруг хуесосят, это только Андрей и Федя как-то, ну, типо лояльнее.. ты просто не знаешь, чё и кто мне там пишет иногда.. и кто чё говорит.  Всё,  Только повод дай — и он уже вспомнил каждое плохое слово, что говорили в его сторону даже те, кто не из Серафимовых кругов. Такой он человек.. злопамятный.  Но хотя бы понимает, что уже не туда заносит, так что, быстро переводит тему на:  — Кхм, ладно, такая хуйня, короче.. разберемся ещё. — Да забей, хуй, реально, это ж не так важно.. — а Серафим к любым словам «со стороны» относился гораздо проще: проще мог высказать человеку, что он его мать везде и в разных позах, проще мог послать нахуй.. а вот Глеб в этом плане раз через раз. Как карта ляжет.  — Неважно — это трек такой у меня. А мне важно. И я не хочу, чтобы все думали, что это я с тобой таскаюсь, типо, навязчиво.. навязываюсь. Ну, ты понял. Всё. — он уже постепенно скатывается в бубнёж, всё активнее жестикулируя руками.  — Хороший трек, кстати.. кхм, в общем, я эту хуйню просто так не оставлю — с этой недели будешь ходить со мной. По возможности и по желанию. Хуй нас ещё кто-то ограничивать будет, понял? — А может, ещё к семейному психологу запишемся? — не выдерживая груза серьёзности этого диалога, Глеб всё-таки в очередной раз скатывается в иронизирование.  — Да, разъеб, давай. — сквозь чересчур коварную улыбку соглашается Серафим. Видимо, пора в обратные позиции возвращаться.  — А вот это несмешно, вообще-то, у меня в Москве реально оплаченный психолог пропадает.. — Ничё страшного, тут тоже оплатим.  — Мне уже не поможет. — кратко отрезает Глеб, после, сразу возвращая в руку чашку кофе.