перезвони.

***

Пока Серафиму постепенно разъедало голову от скуки в компании сигарет и тик тока, Глебу же разъедало сознание от резко наведавшихся кошмаров после чужого ухода из комнаты. Снова смерти, снова демоны, снова такое страшное, при виде какого в жизни сразу замертво упадаешь, да и только. И, если в обычной жизни, уже привыкший Глеб проспал бы ещё часика четыре хотя бы, то сейчас, будучи и без того почти что при смерти, спать и без того сложно: поэтому, выдерживает в такой атмосфере сна он всего полтора часа с копейками. Проснувшись, ещё пятнадцать минут втыкает в потолок, пытаясь понять, где, как и зачем он вообще тут. Поначалу даже думает, что снова один, но, благо, звуки с кухни дают понять, что он ошибается, а заодно и подняться заставляют, дабы проверить, что никакие маньяки наведаться к нему не решили. — ..Серафим? — судя по всему, спрашивает уже чисто по привычке, параллельно, заходя ленивой походкой на кухню — М? О ебать, с добрым утром, малой.. — отложив телефон с открытой на нём инстой в сторону, Серафим поднимает взгляд с дивана на Глеба, дабы сразу прикинуть, дееспособен ли тот сейчас вообще. — А.. утро? ночь же вроде.. — чуть похрамывая после своих ползаний на четвереньках, до заветного дивана он все-таки добирается и, усевшись рядом с Серым, после слов про утро, сразу принимается всё вокруг разглядывать в попытке окно заметить. не получается — зашторено. — ..я так долго спал? — Да не, часа два, мне кажется. — А-а, а ты.. типо.. как вообще тут?.. — сложив ноги на диван и прижав поближе к себе, кажется, постепенно приходя в себя, Глеб начинает задавать хоть какие-то наводящие вопросы. Снова память отшибло. — Ну ты написал, вот я и приехал.. — решив, что пока что можно обойтись без подробностей, всё так же кратко отвечает Серафим, параллельно, уже поднимаясь с дивана и уходя к столу за заваренным чаем. — А чего не ушел? типо, раз прям два часа прошло.. — когда рука ненароком лезет в карман спортивных штанов за поиском сигаретного блока, но, вместо него чувствует внутри какую-то небольшую баночку, в голове сразу начинают всплывать общие черты вечера. В процессе тоже решает, что Серафима допрашивать не станет, сам подробности как-нибудь вспомнит, мало ли, что там могло быть.. — Ты попросил остаться — я пообещал, что не уеду. Слово своё я держу. — вернувшись с чайником в руках, он продолжает чуть ли не типично-отцовским тоном объяснять ситуацию, при этом, уже переливая весь чай в бутылку из-под кока-колы. — ..извини.. тебе куда-то надо? ты можешь идти, если хочешь, типо, всё в порядке, не надо было.. — и снова он тараторит, но на этот раз, с каждым словом отчего-то всё тише и тише становится, а взгляд и вовсе виновато уводит чуть ли не в пол. Стыд накатывает страшный. А тут уже и Серафим оживляется, — Ну блять, Глеб, раз я здесь, значит мне точно никуда не нужно. Всё нормально, не параной давай. Глеб в ответ снова молчит недолго: то ли думает, как будет правильнее и не так подозрительнее ответить, то ли снова пытается подавить в себе желание заплакать.. Скорее всего, оба варианта сразу. Но, как то не было, все дороги ведут в Рим, а все раздумья Глеба рядом с Серафимом — обратно к объятиям. Падкий он на такое.. но это уж явно лучше, чем в объебосе валяться, так что, как только тот оставляет свои разборки с чаем и садиться рядом, то Викторов сразу залезает в объятия осторожно, а там уже и слова нужные сами находятся вдруг: — Бля, я тебя так люблю.. А Серафим даже и не подозревал, что в таком разговоре молчание Глеба может перейти в подобные осторожные и непредсказуемые объятия, отказать которым не было варианта — слишком жалко. Поэтому, Сидорин только глубоко вдыхает, успокаивая поднятые нервы, — И я тебя, родной.. — и выдыхает, смягчая голос, шепотом заключает он, уже запуская руки в чужие кудри.

***

Пока они бесконечно долго и местами бессмысленно пиздели за чаем, пытаясь отвлечь Глеба от тревожных мыслей и прочистить ему желудок, стрелка настенных часов вновь ужасно быстро дошла до двенадцати.. А там уже и на улице темно, и ехать никуда не хочется, и далеко по пробкам в пятницу, и вообще: «Ну давай переночуем здесь, потом уедем». Поэтому, с позволения Глеба, Серафим уходит спать на раскладной диван. Засыпают, как и всегда бывает в Питере, быстро, потому что оба после эмоциональных вечеров всегда выматываются одинаково сильно. ..а вот просыпается Глеб, как истинная мафия, пока мирный спит: посреди ночи чуть ли не подпрыгивает с кровати, сопровождая всё это коронным истеричным криком: «Блять», который, кажется, слышит сразу весь район и после которого в комнате сразу вдруг воцаряется давящая тишина. Единственным источником света является бледный лунный луч, проникающий сквозь приоткрытые шторы, вокруг тьма. Глеб рвано вздыхает и выдыхает, ощущая, что остатки кошмара все ещё охватывают его мысли, пожирая. Пытается осознать, что сейчас находится в реальности, но сердце все ещё бьется быстрее обычного, а дыхание неправильное и сопротивляется нормализации. Открыв глаза, он возвращает взгляд на потолок, стараясь успокоиться и отделаться от пугающих образов из кошмара. Комната мало похожа на ту, в которую он укладывался спать.. Знакомые предметы, прежде такие обыденные, сейчас кажутся неопределёнными и искажёнными. Теперь он чувствует на себе весь вес ночи, слабо дрожащей в воздухе. Снова страшно до чёртиков. Его ноги, все ещё ослабленные из-за вечного недосыпа и напряжения, неохотно встают с постели, и всё же он отправляется на кухню за водой, дабы хоть немного успокоить свои тревожные мысли. А когда он уже допивает, кажется, третий стакан, обе руки сразу накрывают лицо: трут, стараясь справиться с остатками испуганности и нервозности. Ненароком взгляд падает и на ворочающегося во сне Серафима, машинально заставляя задуматься: Интересно, а что ему снится? А снится ли вообще? Надо будет спросить.. Но не успевает он накинуть ещё вопросов, как в районе дивана уже доносится сонно-басистое возмущение: — Блять, Глеб, ты какого хуя не спишь? Секунда — и, от очередного испуга, из рук Викторова уже вылетает стакан, тут же разлетаясь на громоздкие осколки по всему периметру кухни в сопровождении ещё одного громкого вскрика с последующим расстроенным: — Бля-я.. извини, кошмары опять. — не включая свет, он лишь рефлекторно переключается на шепот и, на ощупь пройдя ближе к осколкам, сразу принимается их собирать. Благо кружка и вправду разбилась по крупным частям, а не на мелочь. — я тебя разбудил?.. — Да не, — кратко и так же тихо заключает Серафим, пересаживаясь из лежачего положения в вертикальное. вроде будить некого, а переговариваются все равно шепотом.. определенная атмосфера в этом присутствует, конечно же. — Тогда хорошо, — Глеба, судя по всему, внезапное пробуждение Серафима вполне себе успокоило, так что, осколки он собирал уже без такой тревоги, какая была пару минут назад. Но недолго музыка играла: осколки в темноте со зрением в минус пять подбирать — та ещё не безопасная затея, которая изначально ничем хорошим закончиться не могла. Поэтому, руку Глеб в итоге всё равно режет — больно, но не глубоко. Жить будет точно. Но даже этот факт не мешает ему страдальчески завыть от боли, сразу отдергивая руку от груды стекла. — Чё там? — наблюдать за кудряшками в полутьме конечно было интересно, но буквально спустя пару секунд после происшествия, Серафим уже сидел на корточках с телефоном в руках неподалёку от Глеба, подсвечивая всю эту кроваво-стеклянную ситуацию фонариком телефона. — Я порезался.. — совсем отчаянно мычит Викторов, наблюдая за тем, как кровь из ладони сочится на белый паркет и уже представляя, как же его за это отмудохает хозяин квартиры. И чтобы кудрявый окончательно кровью не истёк, Серафим всё-таки ещё раз зевает и поднявшись вместе с ним обратно на ноги, сначала включает свет, а следом, берет с кухонного стола салфетки, быстро отдавая те в пострадавшие лапки Викторова вкупе с приказным: — Иди давай, я уберу.