перезвони.

***

Успевает пройти ещё полтора часа с момента их входа на выставку, прежде чем Глеб, обойдя абсолютно каждый её закоулок, всё-таки сдастся, обращаясь к Серафиму, фоткающему очередную нелепую на его взгляд картину, дабы позже запостить её к себе в телегу. — Пойдём в кафе? Пить хочу пиздец. — Блять, неужели, да, пошли конечно, пошли.. — неумело пытаясь скрыть нахлынувшее счастье от того, что Викторов наконец насытился современным искусством, Серафим чуть ли не вприпрыжку уходит к выходу вперёд него. Наконец-то можно в машину вернуться.. — Тут прям напротив этого здания есть такая красивая кофейня, — натянув пальто обратно на худые плечи, он выходит из темноты арт-пространства в свет сразу после Серафима. и, пристроившись рядышком, чтоб нога в ногу идти и вновь, постепенно начинает забалтываться, управляя ногами лишь интуитивно, ибо глаза сейчас взглядом снизу-вверх были прикованы только лишь к Серафиму, чтобы убедиться, что тот точно наблюдает за его жестикуляцией — это очень важно. — вот, и я туда прям пиздец давно хотел чёт, но либо не получалось, либо забывал, типо, я же в Питер обычно приезжаю и бухаю сразу, тип, не до кофей.. кофейнь.. кафе! всяких.. Ой, а ты там был? может знаешь.. там ещё цветов мноо-ого и вывески таки-ие красивые, прям пиздатые.. — и вновь трезвость пробуждает оживлённое альтер-эго Глеба: теперь он начинает экспрессивно всплескивать руками для точной передачи того, насколько же там красивые вывески, тараторить и запинаться через слово, не оставляя Серафиму и шанса слово вставить.. Хотя, тот вовсе не против: снова работает принцип — «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось», только вот его мысли всё-таки не всегда уловить успевает, так что, остается только наблюдать за всей этой эмоциональной жестикуляцией и переодически отвечать во время его пауз на передышки: — Не, я не был, я обычно из доставки пью.. а чё, прям насто-о-олько пиздато? — Ну вот на фотках — да, но бля, знаешь, бывает типо.. на заборе тоже написано хуй, а там типо дрова.. но вроде пиздато прям, мне понравились, вот.. типо, я изначально ваще хотел именно туда пойти, но потом ещё вот это место в котором мы щас были нашел и решил, что можно типо и туда и туда, всё равно мне делать нехуй.. типо, совсем. и тебе тоже, судя по всему. А за бесконечным потоком мыслей Глеба время ходьбы от точки «А» до пункта назначения пролетает достаточно быстро, поэтому, ближе к концу предложения он уже оказывается на пороге, секундой ранее чуть не врезавшись лбом в стеклянную дверь.. но не суть. — Да мне постоянно делать нехуй, а одному по таким местам ошиваться какая-то хуйня как будто бы.. — проходя внутрь на пару с Глебом, продолжает поддакивать Серафим, прежде чем первый, оглянувшись, не перебьет его своим недовольным бубнежом: — ..пиздец дверь ублюдская. На что Сидорин только поржет в ладонь и, закрыв за ними дверь, уйдет в сторону кассы. — Я помню, ко мне однажды друг приехал, мы нахуярились типо просто е-е-бать как сильно.. и я вот такую дверь головой разъебал. у меня там в волосах до сих пор царапины какие-то.. пиздец неприятно, на самом деле. поэтому я не понимаю, нахуя такие двери вообще в заведениях делать.. — встав в очередь из всего двух парочек, он продолжает вовсю экспрессировать и углубляться в недры своей памяти, дабы вспомнить, с кем и когда этот случай произошел, но.. Серафим его опережает. — Так мы вдвоём тогда были блять, я за дверь и платил.. — Чё? Реально? Нет.. я не помню. — недовольно мямлит Викторов, уводя стыдливый взгляд в попытке оправдаться, — я из подобного помню только, что мы вдвоём чисто раз на раз пизделись и ты тогда тоже меня за волосы таскал зачем-то.. они у меня прям многое пережили, знаешь.. — Да не было такого, за волосы я только полпунша ебаного таскал, не гони, — уже начинает возмущаться Серафим, хмуря брови, — за тебя же заступался, кстати блять.. — О господи, нашёл, чё вспомнить блять.. я-то тут причём? кто тебя просил вообще к этому хуесосу лезть.. — Глеб, забирая уже готовое кофе из рук бариста, только глаза закатывает недовольно и вздыхает тяжело, дабы передать всю степень своего желания послать Серафима куда подальше. — Да я за честь твою заступался блять, так меня ещё и Серёга с Омером хуесосили потом тоже, типо, нахуя я к нему полез.. чё за несправедливость ебаная, я что сделал вам? — Ой, боже, Серафима наругали, ну всё.. прости-прости, хорошо, я понял, спасибо, ценю. это было очень мило, ты прям рыцарь, да. на чёрной бмв.. — Викторов специально коверкает интонацию на ребяческий лад, дабы вся эта благодарность не казалась больно искренней. Не подъебешь — не проживешь, всё-таки. — Да пиздец, иди нахуй, братан. — кратко заключает уже совсем не выдерживающий Серафим, для которого заступаться — самая высшая степень уважения. На районе ведь пацан рос. И в армии три года служил. След свой не могло не оставить. — Сам иди.. кофе купи себе. — а Глеб уже получил свою дозу кофеина, поэтому, останавливаться не планирует: вот сколько не старайся, но сегодня его не вывести.

***

Феноменально, но жизнь состоит лишь из отрезков времени, а время же идёт просто неумолимо и издевательски быстро.

И, цитируя великих: у времени нет любви, поэтому оно и злится на всех тех, кто этим чувством одарён, пытаясь сократить её сроки своим быстрым течением.

Вот и их время на сегодня истекло.. Серафим, кажется, впервые едет трезвым после их встречи, на улице уже совсем светло, горизонт розовеет возбужденно, и даже ни одного человека на улице не видно.

Серафим сегодня едет трезвый.

Но дпсники всё равно останавливают на первом же посту из-за неестественно медленной скорости, вкупе с его глупой улыбкой на всё лицо — шире некуда, несвойственной для пяти утра, когда многие из глубинок уже выдвигаются на работу. Права проверяют, ещё что-то делают, но ему, в целом, так похуй.. Он даже внимания не обращает, машинально всё делает, не переставая улыбаться ни на секунду. Алкотестер тоже показывает, что всё в норме. А Серафим так не выглядит: плывёт как влюбленный школьник, отвечает весело и хохочет между предложениями, точно будто придурошный. Людям под травой обычно так же со всего весело, он знает. Как никто другой.

Но Серафим сегодня едет трезвый..

И только мысль, что хотя бы на день он смог отвлечь Глеба от того цикла, в котором тот привык вертеться, пьянит, вызывая эту тупую тёплую улыбку. Он помог, как не помогали ему самому, когда это было так нужно. Самую малость помог, но это намного лучше, чем могло бы быть без него.

Глеб сегодня спит трезвый.

Странно, но именно в Питере бессонница покидает иногда, а он отоспаться не против. Поэтому, как только Серафим уезжает, так он сразу укладывается спать, дабы время побыстрее скоротать вместе с мыслями о том, что можно будет обсудить в их следующую встречу. В эту не всё успели, Серафиму нужно было ехать. Да и вряд ли вообще когда-нибудь успеют обсудить всё, что хочется. Слишком много тем, и, увы, слишком мало времени для них. Первые сутки сутки на контрасте с буднями прошли чересчур хорошо. Серафим на студии до ночи остался, не до Глеба было. А он и приехать туда не мог — присутствующая там компания не позволяла. Его в Питере мало, кто за человека считает.

Если быть честным, то только Серафим.

Поэтому, день пришлось коротать за выкладыванием всякого мусора в свою телегу. Но всё лучше, чем тур. Уже на вторые сутки, не спавши, Глеб захлёбывался в слезах ещё с начала дня. Опять бывшие отношения напомнили о себе, опять новые слухи, опять, опять, опять — и опять за старое, опять сознание искажается под аптечными препаратами, заставляя себе кожу драть в тщетных попытках успокоиться. А Серафим, после ночных посиделок за компьютером на студии с друзьями, наверняка ещё спит.

***

После второго часа бесы побеждают, а Глеба окончательно покидают силы. Стены он теперь не царапает, руками за коленки не хватается и мокрые от пота волосы не дерёт. Только, выключив свет и зашторив все окна, лежит балластом на холодном полу и в тишине втыкает въебанными глазами в потолок, уже чувствуя, как белый шум постепенно пожирает всё сознание целиком изнутри, а вихри иллюзий кружат голову бесконечными хороводами-вьгой. Теперь понял — не рассчитал: думал, что аптечное не возьмёт. ..на третий час, ближе к двум дня, даже демоны покидают квартиру. Опять гнетущее одиночество на пару с ужасной дереализацией, опять живот крутит, имитируя ломку, опять хочется вернуться в несуществующий дом. Этим аптека и отличается от того, что продают барыги — второе длится дольше, а эффект сильнее. Зато, по опыту, от первого Глебу отходить потом легче. Но «отходить» он сегодня не собирается — это слишком больно: что телу, что душе. Знает, проходил. Поэтому, в трясущихся руках вновь быстро оказывается та же баночка пилюлек, с которой всё и началось.

***

Опять по новой, бесконечный цикл.. события повторяются. Только теперь, в руках уже не пилюльки, а телефон. Фейс-айди еле ловит лицо, но в итоге, доступ к телеграмму всё-таки открывается. А пред глазами всё размыто в мыло — только выделенную отдельным цветом кнопку отправки сообщения едва ли видно. Он мажет по ней несколько раз, где-то с третьего попадает: записывает Серафиму голосовое на секунд пять с невнятным бубнежом, из которого, если постараться, то можно даже разобрать: — Блять — Слышно? — Приедь.. приезжай. пожалуйста.

***

В районе часа дня у Серафима всё-таки наступает пробуждение после, кажется, каторжной работы на студии: сил совсем нет. Поэтому, ещё полчаса уходят на то, чтобы просто подняться с кровати.. ещё полчаса на остальную утренню рутину: чай заваривает, в порядок себя приводит.. но с такого типичного утреннего настроя внезапно выбивает голосовое от Глеба ужасно не вдохновляющего содержания. Так что, пока пока лишние тревожные мысли ещё не настигли его голову, он как можно быстрее срывается к Глебу на другой конец Питера, невольно ловя параллельные флэшбеки. Ужасно неприятные. Двадцать минут, примерно десять штрафов за превышение скорости — и Серафим уже на лестничной клетке у чужой квартиры тычет в звонок и чуть ли не сносит двери с петель своими стуками, в по-настоящему искренней надежде, что Викторов за это время не успел натворить глупостей. Для Глеба эти двадцать минут, по ощущениям, длятся как щелчок пальцев.

Раз — и противный звук звонка уже во всю бьет по ушам.

Секунд двадцать он пытается от этого набата спрятаться хоть как-нибудь, но, в конце концов-таки догоняет, что происходит. На ноги с трудностью поднимается и, оперевшись плечом на стену, шаткой походкой проходит к входной двери. В глазок даже не смотрит, просто открывает сразу, пытаясь разглядеть, кто вообще на пороге. — Сим, ты? — полное имя выговорить даже не пытается, заранее знает — не получится никак: пытался уже так однажды.. чуть язык не сломал, и в итоге просто пришел к тому, что кроме как на трезвую, Серафима Серафимом называть — та ещё мука. А сам Серафим, наверное, уже забыл об этом его обычае. или нет. — Я-я, кто ж ещё, — как можно быстрее скинув с себя единственный атрибут уличной одежды — ботинки, Серафим сразу закрывает за собой дверь и, пройдя к Глебу, становится прямо напротив того, пытаясь заглянуть в помутневшие глаза. Но не выходит — тот упорно пялится в пол. придётся напрямую. — чё у тебя случилось? — У меня кроме тебя нет в Питере никого, — Глеб садится на стоящую неподалёку табуретку, дабы хотя б дрожь в ногах не такой заметной стала. С мыслями собирается пару секунд, а после, начинает вдруг тараторить как в бреду: — пожалуйста, Сим.. посиди со мной, пожалуйста. — то ли рефлекторно, то ли специально он, трясущиеся руки ладонями сложив друг к другу, сменил взгляд на совсем испуганный. Боится либо того, что что-то не то сказал, либо того, что Серафим уйдёт. Полгода прошло, всё-таки. — Эй, ну ты чего? — он проходит к табуретке, сразу садясь напротив неё на корточки и поднимая заспанные глаза на поникшего Глеба, стараясь заранее смягчить тон: — Давай сначала. Рассказывай, чё случилось.. оценим масштаб работы. — Ну нет, блять, нет.. — когда в глазах настраивается фокус и всё вокруг перестает размываться, он, наконец увидев эту картину полностью, впадает в, кажется, окончательную истерику. Тянет тяжелые, но на ощупь ватные к себе, лицо холодное ладонями закрывает, трёт красные от слёз глаза, головой мотает, думая и надеясь, что просто видит очередной глюк. — ..мне страшно, Сим, мне так страшно блять, мне очень страшно, ты не представляешь.. — не заканчивая начатую мысль, он тараторит уже совсем лихорадочно, через слово запинается, а руки от лица и вовсе не отцепляет ни в какую. держится, точно как припадочный, пытаясь не смотреть на сидящего напротив Серафима.

..настолько нервного Глеба прямо перед собой Сидорин не видел уже.. очень давно.

Но всё так же отчетливо помнил, что нужно делать в таких случаях: поэтому, аккуратно словив чужую руку в свою, он уставшими серыми глазами пытается хоть на секунду заглянуть в зарёванные карие. И, пока Глеб в окончательную паранойю и отказ от помощи не вдался, так же мягко продолжает, переодически на практический шепот переходя: — Ну всё блять, Глеб, всё, тише, я с тобой, я рядом.. А сам Глеб, параллельно чужим словам, всё также бесконечно тараторить продолжает, даже не замечая, как его руки успевают оторвать от лица. Но когда до ушей доходит заветное: «я рядом», то его точно чуть ли не током прошибает, заставляя прервать нескончаемый поток одинаковых фраз, дабы перемотать в голове эту фразу обратно и убедиться, точно ли ему это было сказано вообще. — ..ты посидишь со мной? не уйдешь? — Да, я буду здесь, посижу, честно-честно. — он успокаивает Викторова уже чуть ли не как ребёнка: руки ари себе держит, да гладит их с филигранной осторожностью, боясь даже дыхнуть лишний раз, ибо Глеб и его мысли.. непредсказуемы. — Да? Тогда.. — но не успевает едва ли успокоившийся Глеб договорить и завершить этот диалог на хотя бы примерно неплохой ноте, как всё вокруг в очередной раз именно в этот момент решает резко мотнуть круг хороводом. Со стула он летит моментально и, бормоча себе под нос что-то из разряда «блять, пиздец, блять-блять», уползает в ванную неподалёку чуть ли не на четвереньках.

***

Серафим сидит возле туалета — на краю ванной, осторожно гладя то чужую побелевшую спину, то взмокшие кудри, зачесывая те назад, пока прямо перед ним на коленях валяется сам Викторов, выблёвывая в унитаз, кажется, чуть ли не свои органы.. — Сейчас заварю тебе чая в термос, будешь очищаться блять.. и ко мне поедешь. — Я сейчас просто сдохну нахуй.. — в перерыве от схаркивания капсул, страдальчески бубнит Глеб, на что получает лишь ещё один стакан воды. — Но сначала мы тебя почистим всего изнутри нахуй, ты поспишь и поедешь ко мне блять. — приказным, но всё таким же удивительно спокойным тоном заключает Серафим. Быть злым с Глебом у него практически никогда не получалось.. перед ним он безоружен практически всегда, несмотря на априори быдловатый характер. — Нет, мне холодно.. — игнорируя Сидорина, вдруг еле слышно отрезает Викторов, а после, кое-как встав на ноги, уползает по стенке в спальню. И, чудом оказавшись там, сразу валится на кровать сразу, одеяло стаскивает из последних сил и пытается завернуться с головой, на что этих самых сил уже не хватает. обидно.. зря только стащил. — ну Си-им.. — тянет всё так же страдальчески, параллельно, пытаясь усесться в позу, из которой будет меньше шансов потерять равновесие и свалиться с кровати. — Что опять? — пройдя за Викторовым хвостом дабы тот нигде не убился об стенку и усевшись в кресло прямо напротив кровати, с лёгким шлейфом усталости в голосе спрашивает Серафим, наблюдая за тем, как безжалостно сейчас обращаются с несчастным одеялом.. — Ну куда ты? не уходи, иди сюда.. пожалуйста. — а Глеб опять возвращается к точке отправления: глаза жалобные делает, к Серафиму трясущейся рукой тянется, молча пытаясь достать до него с кровати. Не получается.. но тот всё равно снисходит, наконец садясь рядом. И дальше Викторов действует лишь так, как приказывают остатки не выселенных из кудрявой головы демонов, вкупе с затуманенным после таблеток рассудком: просто цепляется за руки Серафима своими ужасно холодными, на себя слабо оттягивает и в объятия лезет чуть ли не в грудную клетку, будто пытаясь согреться, как кот уличный. — ..извини, — эту фразу он всегда специально зажёвывает, чтоб было неслышно, а сейчас, пускай и дрожа, но почему-то особенно чётко сказал.. не извинялся так никогда. почти. — не уходи только.. — Гле-еб, ну харе уже, нормально всё, никуда я не уйду. Только с тобой. Но сначала чай, помнишь? — с улыбкой отвечает Серафим, пытаясь перевести диалог хотя бы чуть более позитивное русло. — ..ненормально.. — бормочет прямо в ткань чужой кофты Глеб, одни и те же фразы чуть ли не мантрой щебеча, трясясь с каждым таким повтором всё сильнее и ощутимее.

***

И опять время нашло ту самую слабость.. и опять будет за эту слабость цепляться. поэтому, именно в такой ужасной обстановке, минуты тянутся издевательски медленно.

Глеба даже через пятнадцать минут объятий не прекращает трясти ни на секунду. И вряд ли прекратит в ближайший день. Только речь на какие-то мгновения становится понятнее, только вот он уже и говорить не хочет.. сил хватает лишь на «меня тошнит», и последующее мычание от сковывающей по рукам и ногам физической боли. —..у меня только ты остался, Сим, только ты. я никому уже не нужен, только ты не оставляй меня одного, — вновь ледяными руками дотрагивается осторожно до чужих тёплых ладоней, скорее всего, пытаясь внушить себе, что точно не мерещится: кисти гладит невесомо, а сам своих не чувствует даже.

Вообще ничего не чувствует.

Только слышит, как уже сказанное повторяет опять, но теперь, со слезами на щеках — они в какой-то момент сами полились, а он и не заметил. — Глеб, ну хватит, ты не один — и я у тебя тоже не один.. — уже даже не задумываясь гладя его кудри, он продолжает тщетные попытки успокоить абсолютно невменяемого Викторова. Но Глеб, видимо, убедившись в том, что хоть всего Серафима перетрогай — не поймешь, реальный он сегодня или нет, когда тот заканчивает речь, окончательно сваливается к нему в ноги, укладывает кудрявую голову на колени, слезами сразу пачкая спортивки. — А ты со мной? Ты со мной, да, типо.. блять, наоборот.. это не вопрос был, типо, только ты.. ты со мной, вот. почему ты не уходишь? — Ну.. мне не хочется уходить. — слишком убедительной интонацией чеканит Серафим. Теперь Глеб в ответ уже просто молчит, да только на бок переворачивается и, видимо, в очередной попытке согреться, коленки к себе ближе поджимает. Судя по всему, он либо окончательно втерся ему в доверие и теперь Викторов наконец верит его словам, либо Викторов снова решил отключиться от реальности. — ..Сим? — раздаётся опять зарёванный голос спустя минуты три молчания, если не больше. Похоже, предстоит повторять диалог.. — М? — Как думаешь, мне станет, типо.. легче? — у Глеба в этом вопросе слышится, кажется, вся его оставшаяся надежда на что-либо. Но, наверное, не у Серафима это надо спрашивать, а у себя — в первую очередь. Да только вот у Глеба в глазах сейчас, Серафим — единственный, кого он хочет слышать. А свои собственные мысли и намерения уже не понимает совсем. — Отпустит. Меня отпускало — и тебя отпустит, ты ж сильный, не переживай.. — вновь спокойно и, что удивительно, без мата уверяет Серафим — чуть ли не клянется, по ощущениям. — Наверное.. Пока он бесконечно и молча терпит, Глеб лишь на кровати не перестаёт ворочаться во все стороны: глаза трёт уставше, Серафима переодически за края кофты дергает в попытке себя занять хоть чем-нибудь уже, да носом хнычет раз в пару секунд. То есть, по сути, выполняет ту же роль, что и какой-нибудь пятилетний ребёнок. А у детей дошкольного возраста есть сон час.. вот и у Глеба, видимо, после услышанного, от души наконец отлегло — уснул всё-таки, лежа на Серафимовых коленях. Либо умер. Хотя, шмыганье носа вновь опровергает вероятность второго. Дети те еще суки живучие, а Глеб — вдвойне.