Фанат

Я затаскиваю его по ступеням. Парень в сознании, но его голова бьётся не меньше трёх раз. В светлом, просторном подвале, он выглядит даже слишком маленьким, и кровь на его затылке напоминает кривые бусы. Я подобрал удобный момент, чтобы выловить его в школьной форме (потому что иначе неинтересно) и с бейджиком (пару раз пришлось задержаться, в понедельник и вторник он его забыл). Но цели выискивать школьника «поменьше» у меня не было. К кому взгляд прицепился — тот и будет. Можно никого не найти, если долго искать. Паренёк бормочет «нет, пожалуйста», но слишком слабо для человека, который хочет жить. Голос напоминает смесь Куросаки и Фукуроя, а лицо — вылитый Оокава. Похоже, у меня есть типаж. Инструменты и бинты я заготовил заранее. Всё на своих местах: стейковый, обвалочный, хлебный нож, сантоку, слайсер, секач, устричный, баварский никкер, сербосек, крис, мой любимый — боло, танто, айкути, коллекционный кусунгобу. Пила, пара топоров, болгарка, дрель, спицы (зачем? никогда не использую). Из этой коллекции лучше всего подходит US 1917 из-за толстого лезвия ближе к концу. Мясники сказали бы, что неудобно: сложно входит и не вытащить просто так. Но, если просунуть под ребро и повертеть, выйдет, как по маслу, оставив широкий след. У парня тонкие плечи. Когда я роняю его на стул, спинка оказывается шире его спины. Некоторое время он дёргается, пытаясь оттолкнуть меня ногами. Пару раз даже попал мне в подбородок. Последний удар оказывается удачнее: он замахнулся коленом и врезал мне в грудь. Хриплый выдох царапнул горло. Я остановился. В неожиданном осознании остановился и паренёк. Мы переглянулись. Пот на его лице копится так быстро, что капли падают на виски и нос. Слёзы застыли. Глаза у него красные и вздутые, будто ужаленные. Я схватил его за голову и прижал к спинке, надавливая на лоб. Парень вскрикнул, на этот раз вопли стали громче. В ужасе затрепетала грудная клетка. Вдохи разошлись сипом, он дёргался и задыхался, даже когда я не трогал его горло. Он так ёрзал, что пришлось залезть на стул. Я вжал его живот коленом и принялся завязывать запястья. Его руки не переставая метались, будто мокрые шнурки. Наконец, когда я смог выхватить одну руку, он слабо ударил меня второй, и лишь тогда попытался укусить за плечо. Зубы парня настолько мелкие и неострые, что я ощутил только прикосновение к коже. Он не смог прокусить рубашку — надавил челюстью, но даже не оставил след. Меня будто ударили игрушечной машинкой. Это и нелепое выражение лица заставили меня засмеяться, и я захихикал, схватив его за горло. Парень тут же обмяк и как-то беспомощно, послушно опустил руки. — Не надо… Из-за того, как я надавил на его живот, его брюки сползли, и я мог разглядеть кожу. Никогда не видел, чтобы у человека заживо так торчали рёбра. Частое дыхание приподнимало живот и натягивало кожу. Неплохо. Органы у него такие же маленькие? Я обернулся к столу. Парень попытался схватить меня за плечо (одну его руку я так и не завязал, всё-таки), но хватка его тонких пальцев походила на эти…как их…крабы, которые женщины напяливают на волосы. Хватка слабая, но ногти давят сильно, наверняка у меня останется пара мелких синяков. А. Да. Я обернулся, чтобы взять боло, но подумал о том, что лучше приступить к делу сразу. Не зря меня привлекали руки этого парня, надо было как-то их приспособить. Я взялся за мачете. Мои руки сильнее верёвки. Запястье парня хрупкое и тонкое, он как маленькая девочка. Рукав школьной формы мнётся под моей хваткой, из-под рубашки виднеются вены, длинные и синие. Ниже запястья я вижу какое-то разделение по середине: кость, что ли? Так явно выделяется? Я замахиваюсь мачете, надеясь проверить. — Ты Тена Ши. Тена Ши вопит, будто Уже остался без руки. Я замахнулся так, что запястье едва не задело спину. Мышца заныла, я давно не двигался во всю силу. Но теперь могу. Воздух в подвале тёплый, но что-то холодное просвистывает на коже во время удара, прежде чем горячая кровь брызгом падает на запястье. Она густовата, потому фонтаном не бьёт. Красная и липкая. Все пытаются говорить, что кровь пахнет железом, но, нет, всё-таки мясом, таким…сыроватым. И мне казалось всегда, что дополняет эту вонь что-то горькое, на вкус как прикусанный ноготь. Однако лезвие не дошло до подмышки. Нож застрял чуть выше середины, и рубашка паренька разделилось надвое. Растерянность показалась на его лице, даже почти разочарование, и он тут же зарыдал сильнее, пытаясь сбросить мачете. Движения у него были хрупкие и ломкие, будто солома, и даже дёргания, с которыми он визжал, оказались пропитаны неловкостью. Он будто стеснялся того, что пытается выбраться, и это меня развеселило. — Тебе стыдно? — Что?.. — У меня всё идёт не так. А ты не можешь выбраться. У Тена Ши вздрагивает горло, вижу, как поднимается и опускается кадык. Какое-то время он издаёт хриплый, дёрганый звук, будто голосовые связки используют вместо зубной нити, а после он снова начинает рыдать. В короткую тишину между новым всхлипом я надавливаю на лезвие. Нож опускается тяжело, чувствую, как сопротивляется мясо, как слой за слоем спускаюсь к кости. Кожа раскрывается и разъезжается, и вскоре я даже различить не могу ее и рубашкк — кровь окрасила всё. — Не надо…не надо. У Тена Ши как-то получается орать во всё горло, а потом затихать, когда хочется заговорить. Никак не могу заставить его заорать в просьбах: или плачет без слов, или разговаривает, будто отпрашивается на уроке. Я вытаскиваю мачете и с силой бью в живот. Тена Ши затихает, но в ужасе трещит его горло. Бьётся, как заевшая стрелка настенных часов. Очередное молчание прерывается завыванием, теперь он не испуган, а расстроен, и, похоже, ни о чём не собирается меня просить. Придурок. Как мне вообще могло так не повести? Я замахиваюсь и снова бью. Тена Ши опускает голову и беззвучно плачет. Слёзы падают на воротник. Хватать за горло его всё-таки приятно — шея тёплая, даже горячая, и мои руки склеиваются с ней каплями пота. Давай. Ну, давай. Ну, кричи. — Кричи! Плечи Тена Ши приподнимаются, и он вскрикивает в неожиданности, пугаясь моего голоса. — Кричи! У Тена Ши хрипит голос, но он правда кричит, запрокинув голову. Видны сосуды чуть выше висков, пот копится крупными каплями. Лицо Тена Ши кривится: широко открыты глаза, дёргаются губы, то поднимаясь к улыбке, то прерываясь в крике. — Кричи! Он не кричит, потому что умер. У Тена Ши в голове не пусто, он забавный маленький человек. Он тяжело дышит, когда плачет, но на каждом всхлипе спотыкается, извиняется. Я даже жалею, что не могу показать его тому парню из Академии Кисараги. Ему, наверно, повезло остаться в той проклятой школе. Иногда думаю о нём и становится хорошо. Когда мы встретились впервые, — я всё-таки замахиваюсь, чтобы добить Тена Ши, — я даже не думал, что трупы могут иметь какое-то значение. Трупы и трупы, все одинаковые. Все фотографии одни и те же, даже если с разных сторон. Но коллекция в телефоне Сакутаро теперь казалась осмысленной. Я должен перебиваться одним школьником в неделю, а он пялится на таких каждый день. Но не убивает. Или убивает? Я надавливаю на предплечье мачете, рука никак не поддаётся, да и неважно это: Тена Ши уже мёртв. Я вздыхаю и бью по руке так часто, будто режу продукты. Стук получается мокрым, но каждый надрез приближает к … …Думаю о том, что представляю Сакутаро точно также, как и тогда: надменное выражение лица, та же одежда, те же очки. Я слишком хорошо его помню, но это, наверно, бесполезно, потому что он явно умер. А я в ту школу уже не попаду. Рука Тена Ши, наконец, отвалилась. Но удовольствия это не принесло. Я собирался разобрать его, когда он будет жив, а теперь занимаюсь тупым грязным делом. Когда человек умер, его кровь уже не имеет значения. Кусок мяса. Но почему-то я достал телефон. *** Можно было взять другой нож, но я решил, что лучше купить новый. Лезвие отошло от рукоятки и застряло в руке Тена Ши так крепко, что придётся рубить. Заклеивать, крепить и заниматься прочей чушью я не собирался, потому направился к проверенному магазину. Купить оружие просто так невозможно. Даже коллекционеры получат проблемы. Да и в моём случае «коллекционирование» — отмазка. Если ко мне заявится полиция, ножи — последнее, на что они обратят внимание. Я остановился у американского книжного магазина. Он расположился в самом конце подворотни, в подвале, и охранял его мужчина лет пятидесяти. Как и ожидалось, никто, кроме меня, не пытался пройти. И даже притом, что я знал этого мужчину, он выпросил показать читательский билет. Удивительно, как просто мог прятаться среди зданий магазин с револьверами. Достаточно лишь придумать название и пускать проверенных людей. Всё оружие, не считая кухонного ножа, я взял здесь. Не всё «купил». Некоторое, всё же, «взял» просто так. Под стеклянной крышкой виднелись лезвия: от миниатюрных до огромных, предназначенных для мяса. Ближе к краю, прикреплённые на ремни, расположились толстые тесаки с ребристым острием. Деревянные рукоятки поблескивали то потертостью, то вырезанными узорами, но, чем красивее нож, тем режет хуже. Нужен потрёпанный, с деревянной ручкой, крепкий мачете. Точно. Как этот. Нож острый, усеянным рубцами и царапинами, качественный и тяжёлый. Даже в таких магазинах редко появлялось интересное оружие. В отделах, предназначенных для отделки животных, сложно отыскать то, что поможет снять кожу, и, хуже — не было ничего, что справилится с человеческими конечностями. Но это лезвие впечатляет. Я опустил его к кисти и провёл, не надавливая. Тонкая кожа потянулась и приподнялась, смялась следом за остриём. Белая линия осталась на запястье. Я намеревался подойти к кассиру, но меня опередил какой-то идиот в медицинской маске. Просто определить, кто в оружейном впервые. Их потрясывает, они озираются и прячут лицо под тканью, солнечными очками и прочей чушью. Нелепо, потому что камер здесь нет (а если и были, то что скажет продавец? «В нашем незаконном магазине не следуют закону»?), да и никто не запоминает покупателей. Раньше я пытался прятаться под капюшоном, а теперь захожу, как к себе домой. — Я…хотел бы приобрести Кольт, — голос этого парня даже не дрожит, от напряжения он говорит на связках. Я едва ли не чувствую, как давит изнутри на его горло, — Неважно, какой модели. — Кольт? С огнестрельным поймают быстрее. Я люблю указывать на ошибки, потому что это делает меня «старшим». — Мы знакомы? На самом деле, это не единственная причина. Если уговорить его взять лезвие, смогу получить два по цене одного. Ни то чтобы нужны деньги, но оружие дорогое, и выцепить новый нож у такого хилого, припуганного человека — роскошь. Да и проще простого. — Нет. Парень плавно выпрямился и расправил плечи. Выдохнул как-то театрально: и размеренно, и испуганно, и раздражённо. Наверняка какой-нибудь актёр, но не похоже, что популярный. У знаменитостей другие магазины. Этот, наверное, начинающий, но с паранойей. Очень мило. Какое же у него эго? Я прищурился, когда парень обернулся. Дрожь в его руках была почти незаметна, но я заметил. Теперь я мог разглядеть его лицо (глаза, вернее, мешала маска), но не увидел ничего знакомого ни в чертах, ни в голосе. — Ты боишься. Не знаю, какого ответа ожидал. Не могу подумать даже, зачем показал интерес заранее. Это явно не было похоже на попытку завести дружбу. Да и какая дружба в оружейном? Мой смешок вызвал у парня какое-то мерзкое изменение: брови опустились, он замолчал и забрал у кассира пистолет. Взялся за него неправильно и стал демонстративно укладывать патроны. Не смотрел на меня, но я знал, что для меня он это и делает. Потом он вытащил конверт (цирк какой-то, просто протяни свои деньги), и с бормотанием «всего хорошего» побрёл к выходу. Я убью его. Я точно должен убить этого придурка. У него характер, как у Фукуроя, и эго, как у Ямамото. Я убью его, потому что хочу видеть, как меняется от ножа в ребре его лицо. О, я очень хочу, как треснет его эго. А потом череп. Так и выглядит настоящий человек. Я уложил нож в карман и скользнул за его спину. Платить нет времени. Так, потеряю этого парня из виду. Зачем такому человеку оружие? Его преследовали или он был должником? Если убить, можно нарваться на то, что мне перейдет долг? Или актёр и правда параноик? Проблемы с головой? Нет, обычный псих деньги не достанет. Страх должен быть таким сильным, что копить на оружие — не прихоть, а вынужденная мера. Ну, ничего, умрёт раньше, чем должен. На улице свежо и темно, холодно. Воздух валит изо рта. Я шёл неторопливо, наслаждаясь, и мои выдохи поднимались к небу массивным облаком. У этого парня же скромные обрывки дыхания. Один клочок воздуха за другим. Тело его дрожало, руки тряслись в карманах, редко подёргивалась спина. Недолго он петлял от поворота к повороту, то ли в поисках толпы, то ли потому, что потерялся, но в итоге выдохнул одним шумным звуком — сдался в загоревшемся напряжении. — Маю?.. Телефон в его руках кнопочный и какой-то уж слишком старый. Нашёл деньги на оружие, а взять что-то не с убогими кнопками — нет? Вызов, к тому же, прошёл подозрительно быстро. Вместо того, чтобы позвонить на самом деле, он, похоже, сделал вид, что начал говорить. Я знаю такую уловку: показать убийце, что труп быстро найдут. В Тендзине было лучше, потому что поиск — игра, а не следствие. Я так крепко задумался, что не сразу осознал, что на что-то наступил. Я даже не задумался, что это что-то важное, что-то, на что надо обратить внимание. Но хруст заинтересовал, и я понял, что звук, прозвучавший одновременно с ним — уведомление телефона. Парень тем временем остановился, но не оборачивался. Он выронил свой мобильник. О, как ты попал. Как же смешно. Наверняка у него испуганное лицо. Глаза широко раскрыты, он громко дышит, но скрывает, отчего задыхается. И щёки у него бледные от страха и холода. Явно видны белки глаз, а зрачки сужены. Он как насекомое, у него маленькие ручонки и хрупкое тельце при широкой грудной клетке. Слёзы под линзами очков. — Маю? — на этот раз говорю я, потому что имя какое-то знакомое. Я поднял телефон дном вверх, потому что не сдались мне его переписки. Я, к тому же, подметил правильно: телефон такой старый, что я в год его выхода ещё учился в школе, — Ты кому-то должен? — Ты скорее должен. Иначе не понимаю, зачем увязался. Пистолет в руках у парня красивый. И холодный. По крайней мере, так ощущается, когда приложен дулом к моему лбу. — Отдай телефон. Сейчас же. Зачем человеку, который не беден, носить при себе такой мобильник? Должно быть, важная информация была внутри. Номера семьи или друзей, фотографии, заметки. Номера тех, кому этот парень должен. А может что-то лучше? Номера школьниц, например. Потому что я люблю школьниц, они маленькие и тонкие. Но это даже не главное: и взрослые женщины могут быть худыми. Но школьная форма, нормальная, без коротких юбок и прочего, есть только у среднеклассниц. Они по-особенному разговаривают. И по-особенному кричат, когда их режешь. Кожа у них мягкая, и кости твёрдые, но хрупковаты в сравнении с людьми лет тридцати. Органы ничем не хуже: ярко-красные, а у взрослых потемнее в телефоне этого парня они красные тоже. Маю. Маю… Академия Кисараги. — …Моришиге Сакутаро из Академии Кисараги. Ты всё ещё говоришь с Ней, да? Моришиге поднял брови, но тут же нахмурился. Всё его тело дрогнуло, как натянутая струна. Руки дрожали. «Все еще», «с Ней» — как забавно он сжался на каждом слове, но это даже не было страхом — гневом и смущением. — Откуда… ты знаешь мое имя? Ну, нет. Он скрывал не имя. Фотографии явно были главным его секретом: все знакомые знали о том, кто Моришиге такой, но никогда не видели его галерею. Я же, наоборот, не следил ни за телевидением, ни за театром. Если бы не фотографии, никогда бы не узнал по лицу. Большая коллекция. Внушительная. За пять лет я почти забыл, как выглядят трупы. Хорошо. Хорошо. Первое фото. Третье. Десятое. Здесь разрезаны до костей ноги. Здесь молот проломил голову, и волосы какой-то девушки провалились в раздробленный череп. Очень хорошо. Здесь форма похожа на одежду Моришиге — его одноклассник? Его рот красный, губы вздуты, и чьё-то мясо виднеется на языке. Ел сам себя? Или кого-то другого? Здесь даже есть мой класс. О, Моришиге он понравился больше всего. Столько фотографий Ямамото. Я узнаю Эми. А дальше…кто это? Оокава? Нет, не похож. Но и не Фукурой. Что это такое? — Почему ты не подписываешь их? Я не могу никого узнать. Моришиге разрывало от дрожи. Он недоволен. Так недоволен, что опустил пистолет и громко фыркнул. — Кизами? из старшей школы Бякудан? — Ты помнишь моё имя? — я хмыкнул, — Похоже, у тебя нет друзей. — Не вижу взаимосвязи. Не лукавь, друзей у тебя Никогда не было. — Я помню твои слова. мы ничуть не похожи. Выглядишь так, словно зарабатываешь на преступлениях. У тебя, кажется, нет выбора. — Нет. Я работаю, — я отключил телефон. Если вернуть, разговор быстро будет закончен. Впрочем, Моришиге не изменился: заносчивый и пугливый, и даже интересы остались те же. Та же мёртвая девушка. Я невольно опустил взгляд, словно проверяя, похож ли на «работающего человека». Одежда и была слегка потерта, но я не бедный. Мне просто некуда тратиться, — Я здесь, потому что коллекционирую ножи. Зачем тебе пистолет? — Тоже коллекционирую. Начинаю коллекционировать, точнее, — он поправил очки и, наконец, спустил маску на подбородок. Вот теперь стало видно, что он хочет уйти. И что я недооценил его возраст, — Говори, что тебе нужно. Я спешу. Лгун. Моришиге не выглядел, как коллекционер, и, любопытнее: даже не был похож на маньяка. Ни один серийный убийца не стал бы использовать огнестрельное оружие. К тому же, слишком рискованно заниматься таким «хобби» исключительно ради красивых вещей. — Хочу кое-что показать. Зачем-то он опять надел маску. Наверняка думал, что так популярен, что остальные узнают. Спустись на землю, Моришиге, из фанатов у тебя только я. Удивительно, как поддатлив он был, когда дело касалось телефона. Это лишь отодвинуло желание поиздеваться: разбить экран или избавиться от фото. Сейчас, в реальном мире, коллекция даже ценнее, чем Тендзине, отчего даже я испытывал к ней…привязанность? Трупы всё ещё казались кусками мяса, но воспоминания стали такими яркими, какими не были никогда. — Коллекционеры не заряжают своё оружие. В кого ты хотел стрелять? — В тебя. Очевидно же. Мы сравнялись. — Нет. Ты купил пистолет не для меня. Или мы шли слишком быстро, или дорога до моего дома не такая и длинная, когда спешишь. Я даже не заметил, как подошёл к ступеням, потому замедлил шаг внезапно. и даже так Моришиге не врезался в мою спину. Удивительно, как не выстрелил. Ждал момента, когда что-то пойдёт не так, но сдержал себя? — Заходи. — Предупреждаю сразу: если ты убьешь меня, пожалеешь. — Зачем? Прихожая и гостиная с жёлтыми обоями и скудной мебелью. Деревянный стол, два кресла без узоров, диван без подушек. Коридор пустой, только обувь и шкаф. Так выглядит мой дом. И куча чёрных пакетов. Моришиге как-то смущённо побродил возле одного. Подёрнулись его ноздри, он явно пытался скрыть, что вынюхает трупный запах. Нет, Моришиге, у меня там деньги. Трупы внизу. Я позволил ему идти слева, не позади и не спереди, так, чтобы я мог поглядывать на его лицо. Не зря. Моришиге бегло оглядывал комнаты, поправлял очки и прятал взгляд, будто увидел то, что не должен был. Какая-то фраза металась в нём, застряла во рту, но по дороге к подвалу так и не вырвалась. Зато сам Моришиге остановился у двери в смятении и страхе. Я открыл дверь. В темноте виднелся невысокий бесформенный силуэт. Лампа осветила подвал, особенно ясно стало видно тело, накрытое тканью. Голова трупа была запрокинута так, что он прикасался к спинке стула затылком. В месте, где ткань накрывала правую руку, она пропиталась толстым слоем крови. Вместо левой руки свисало пустое предплечье. Трупный запах не пробивался сквозь холодный воздух, тело было совсем свежим и даже иногда подёргивалось. — Тена Ши. Моришиге оперся о стену. Поначалу лицо не менялось, но вдруг вспыхнуло. Щёки побагровели, возбуждение осело в груди. Я перестал слышать, как он дышит. Дыхание сменили шаги. Он не спеша прошел к стулу, в открытую тело рассматривая. Взгляд скользил по голове и шее, по обрубку руки, и, наконец, губы Моришиге двинулись в слабой улыбке. — Так я и думал. Господи… Я мог дать ему неясное смущение от вида того, как кто-то кого-то режет. Вряд ли его понял бы кто-то другой. А у Моришиге в глазах сияла даже не радость, он был возбуждён, его почти потрясывало, он заставлял себя не трястись, но дрожали даже его зрачки. — Тена Ши, — я повторил, — его так зовут. — Это не его имя. — Ему подходит. *** 手なし [Te nashi] — «Без рук»